Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 00:06



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы


ВОСЕМНАДЦАТОЕ ПРИСУЖДЕНИЕ ПРЕМИЙ ИМЕНИ А.С. ПУШКИНА

(часть 1)

1909 года.

Санкт-Петербург

1911

Шуф. В.: "В край иной...". Сонеты. (1906).

             Оценка сонетов г. Шуфа исполнена г. Почетным академиком К. Р.

    В кратком обращении к читателю г. Шуф, предупреждает, что от невepия и агностицизма, полного сомнений, от разбитых святынь прошлого длинный путь ведет к вере, "в край иной". Он признается, что "искал своей святыни среди мраморных обломков Эллады, в пустынях Африки, на берегах Нила, на ближнем и дальнем востоке". Свои мысли и впечатления он передал в цикле сонетов. "Между ними есть связь, но читатель, не желающей странствовать со мною", заключает автор, "может просмотреть каждое стихотворение отдельно, хотя бы для одного развлечения, если ничего иного он не требует от книги и от поэзии".
Если есть связь между сонетами г-на Шуфа, то чисто внешняя, обусловленная лишь тем, что они вызваны путевыми впечатлениями и передают мысли и образы, навеянные плаванием по Черному и Средиземному морям в Египет, пребыванием в действующей армии во время русско-японской войны, картинами родины, путешествиями за западную нашу границу, странствованием на Кавказе и в Крыму и паломничеством в Палестину. Внутренней же связи в этих сонетах не заметно, если не принять во внимание, что безверие тщетно побуждает автора искать божества и в буддизме, и в законе Моисея, и в Алькоране, и в греческих мифах, а истинная вера просыпается у поэта в Святой Земле.
    Надо отдать справедливость автору - его Муза отнюдь не страдает односторонностью; если весь сборник отличается разнообразием содержания сонетов, то эта разносторонность особенно заметна в отделе "На родине". Тут встречаются и впечатления, навеянные городами, напр. Варшавой (CXXИ Польша) и Одессой (СХХ) и немцы-колонисты (CXIX Клейнлибенталь), и светлая летняя ночь в Финляндии (CXXIV Ночь на Сайме), и степной простор (CXXV Донские станицы), и берега Наровы (CXVIII Башня Германа), и обращения к художникам (CXV Студия, CXVI Художнику), и крысы подгрызающие жилище автора (СII), и любовь (СI Воспоминанье, CXI Вечер), и блестящее изображение Высочайшего смотра войскам в Петербурге (XCVI Цезарь), и наконец отголоски самой последней современности - "освободительного движения" (LXXXIX Революция, ХС Казнь, XCIV Власть), погромов помещичьих усадеб (XCI Пугачев), "фабричных забастовок (ХСII На фабрике) и даже гибели священника Гапона (XCIII Изменник).
    Отдел "Война" особенно близок сердцу автора. В нем затронуты наиболее заветные мысли и чувства, и нельзя не приветствовать автора за прекрасные стихи, в которых он воспел скорбную годину, пережитую всеми вами с острою, жгучею болью в душе, с трепетными надеждами на победу, с горьким разочарованием поражений, со слезами о павших и тоскою за покинутых ими.
    Надо поставить в заслугу поэту, что, изображая "ужасы войны", описывая раны, кровь и смерть, он не переступает грани художественности, не превращает поэзии в анатомический театр, а между тем наш поэт не отступает от правды, которая становится тем правдивее, тем ближе к жизни, чем лучше умеет поэт во время умолчать об иных подробностях. Художественное, поэтическое чутье подсказало г. Шуфу истинную меру.
Если на поэтической ниве г. ШуФа встречаются плевелы, то в последней его книге их несомненно меньше, а все еще попадающиеся являют недостатки далеко не столь крупные, как в первых произведениях. Спелая пшеница заставляем забыть о плевелах. И у кого из писателей не найти теневых сторон. В наше же время, когда истинная поэзия большая редкость, нельзя не радоваться появлению хороших стихотворений, а такими следует назвать по крайней мере 50 сонетов книги "В край иной...".

* * *

    Комиссия по присуждению премии имени А. С. Пушкина, ознакомившись с поступившими от гг. рецензентов рецензиями на все те сочинения, которые допущены к настоящему Пушкинскому конкурсу, присудила закрытой баллотировкой ... Сочинения В.А. Шуфа удостоены Комиссией почетного Пушкинского отзыва.
Отделение русского языка в словесности, желая выразить свою признательность гг. рецензентам за написанные ими по особому его поручению критические разборы допущенных к XVIII-му соисканию премии имени А.С. Пушкина сочинений, постановило выдать установленные Пушкинские золотые медали гг. почетным академикам: К.К. Арсеньеву, А.0. Кони, Д.Н. Овсянико-Куликовскому и проф. Ф.Д. Батюшкову.


К. Р.

Критический разбор книги В. Шуфа

"В край иной..."

С.Петербург

                 1907

    Начну с сонета CXXVI-го, который особенно близок нам, как относящейся к одному из первых членов Разряда изящной словесности, уже почившему Почетному Академику:

ПРОРОК
          Памяти В. С. Соловьева

Он полон был таинственных видений.
Ему гробницы были отперты,
Бессмертной жизни вечные мечты
Угадывал его творящий гений.

Его лицо чистейшей красоты,
Глубокий взгляд, бровей суровых тени, -
Библейские и строгие черты
Передо мной встают в часы сомнений.

Он был пророк, но всеми был любим.
Казалось, свет по волосам седым
Скользи, как луч святой, необычайный.

Природа, Бог ему открыли тайны.
Он проникал познанием своим
И в даль веков, и в мир вещей случайный.

    Сонетов, заслуживающих похвалы, а следовательно и вашего внимания, более 50-ти; я очевидно не могу выписать их все целиком; многие из них придется мне пересказывать своими словами, а поэтические создания тем и хороши, что не поддаются передаче сухою прозой. Г. Шуф разбил свой сборник на шесть отделов, которые озаглавил так: "Путь первый. В Египет"; далее идет: "Путь второй. Война". Потом следуют отделы: "На родине", "К Западу", "В горах" и "Палестина"". 
   Следуя только до некоторой степени подразделению автора, предпочитаю рассматривать сонеты в несколько ином порядке, более подходящем к моей цели.
На первых же порах привожу первый сонет сборника:

ПРОСТИ

Был вечер тих, сады благоухали,
И яблони стояли все в цвету.
В последний раз, исполненный печали,
Родной земли я видел красоту.

Я уезжал в неведомые дали,
Где дни тревог, где злые бури ждали,
А соловей в сиреневом кусту
Пел молодость и счастье, и мечту.

Довольно грез! Я знал все сердца муки,
И на моем обманчивом пути
Цветам весны беспечно не цвести.

Пел соловей.... Полны тоской разлуки
Неслись в саду пленительные звуки.
Сад говорил мне доброе "прости!"

    По настроению, по поэтическому описанию северной природы, к этому вступлению примыкает сонет LXXXVIII, первый в отделе "На родине", носящий это же заглавие. Он так же удачен, как и только что приведенный. Поэт "в дом родной пришел издалека" и застает давно знакомые, любимые картины: балкон, шаткие ступени, заснувший, полный сладкой лени сад, бег реки среди лугов; он слышит с дорожки цветника жужжанье пчел, ему чудятся взгляд карих глаз, улыбка, русый локон:

Давно, давно исчезнули они!
Сирени куст один цветет у окон, -
Такой же все, разросся, не поблек он
И весь в цветах, как в те былые дни.

    Если рифмы "у окон - поблек он" не слишком удачны, то весь сонет все же очень мил.
В том же отделе сонет CIX, поэтично описывающий Павловский парк и "девять Муз пред Фебом-Аполлоном", и храм Дружбы, и "темный грот в долине"…

Где светлый бог оплакан и забыт.
В траве густой разбитый мрамор спит.
Там я забыл все прежние святыни
Для Сильвии, зеленых рощ богини.

    Но поэт погрешил против ботаники, утверждая, что в Павловске "растет тенистый бук", тогда как известно, что это дерево чуждо окрестностей Петербурга.
Укажу на художественный по описанию статуй на Аничковском мосту сонет СХ:

БРОНЗОВЫЕ КОНИ

Перед дворцом, из бронзы отлитые,
Есть кони дивные. Их пьедестал -
Гранитный мост, устои вековые.
Коней тех Клодт искусно изваял.

Встав на дыбы, узду узнав впервые,
Взвились они мятежнее стихии,
Но человек смирил их и взнуздал,
Напрягши грудь и мускулов металл.

Художник смелый выразил в контрасте
Две силы здесь, - борьбу ума и страсти.
Высокий смысл в скульптуре этой скрыт.

Зверь поднялся, ударами копыт
Повержен всадник, но железом власти
Безумство чувств рассудок победит.

    Если не русские слова: пьедестал, мускулы, контраст, скульптура неприятно поражают в стихах, то как не простить их поэту за несомненно прекрасное изображение известных статуй, за превосходный оборот речи "Напрягши мускулов металл", за счастливое олицетворение борьбы ума и страсти и за гордую уверенность в том, что безумство чувств должен победить рассудок железом власти.
В сонете СХIII остроумно и изящно обращение к Князю Касаткину-Ростовскому:

Пусть не звонят, тебя встречая, князь,
Колокола умолкшие Ростова...

    Но не могу не усмотреть сильного преувеличения в утверждении, что удел упомянутого князя - "княженье в царстве слова", что в его стихах

Нам колокол ростовский слышен снова,

и что его голос "будет славою отчизны".

    Зима навеяла г. Шуфу два удачных сонета CXIV и СХХII. В первом из них хорошо, образно и красиво описано окно разубранное "прихотью мороза", а второй настолько удачен, что не могу отказать себе в удовольствии выписать его целиком:

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Из облаков, из бездны неба синей
Взошла луна над снежною пустыней.
Сверкает лес в ветвях из серебра....
Алмазных звезд рассыпалась игра.

Лесную глушь окутал белый иней,
Безмолвьем веет зимняя пора.
Как хорошо в такие вечера,
Как дышит мир забытою святыней.

Поля горят чистейшей белизной
И в хлопьях снег летит в дали пустынной,
Летит, блестит и гаснет под луной.

Снег, - точно пух от стаи лебединой.
Не крылья ли белеют над долиной,
Не крылья ли уносят в край иной?

    Надо отдать справедливость нашему автору - его Муза отнюдь не страдает односторонностью; если весь сборник отличается разнообразием содержания сонетов, то эта разносторонность особенно заметна в отделе "На родине". Тут встречаются и впечатления, навеянные городами, напр. Варшавой (Польша) и Одессой, и немцы-колонисты (Клейнлибенталь), и светлая летняя ночь в Финляндии (Ночь на Сайме), и степной простор (Донские станицы), и берега Наровы (Башня Германа), и обращения к художникам (Студия, Художнику), и крысы подгрызающие жилище автора, и любовь (Воспоминанье, Вечер), и блестящее изображение Высочайшего смотра войскам в Петербурге (Цезарь), и наконец отголоски самой последней современности - "освободительного движения" (Революция, Казнь, Власть), погромов помещичьих усадеб (Пугачев), Фабричных забастовок (На фабрике) и даже гибели священника Гапона (Изменник). Не останавливаюсь более подробно на упомянутых сонетах, ограничиваясь указанием на самые лучшие создания нашего автора.
    Море также дарить г. Шуфу счастливые вдохновения; в сборнике есть несколько сонетов, посвященных этой стихии; в четырех из них (V, XII, XXXII и CLXVII) ему удалось изобразить ее звучными, блестящими стихами. Автор любит море, его "лазурную ширь", его зыбь, легкую "как сладкий вздох", его "ветерок соленый, влажный, чистый"; к поэту волна
 
спешит издалека

Вся в жемчугах и золотом уборе.

В одном из этих сонетов невольно залюбуешься такими образами:

Но месяц встал над морем голубым
И плещет волн сверкающая грива.

Свой перстень в море бросила луна,
И золотом зажглось оно, блистая.
(Черное море)

    И как излюбленный припев звучат в конце V-го сонета "Море" не раз повторяющиеся в сборнике слова, отвечающие его заглавию:

Моей души неясное исканье
Меня влечет тревожно в край иной.

    Вот лучшие из сонетов рисующих море (ХХХII):

В СРЕДИЗЕМНОМ МОРЕ

Закат погас, колышет волны сон,
И темно-синее померкло море.
Богине дня, сияющей Авроре,
Допел вечерний гимн свой Аполлон.

Ему вослед взошла Диана вскоре.
Из глубины на дальнем небосклон
Она спешит, и нежно озарен
Морской простор, звучащий в стройном хоре.

И не сама ль богиня по волнам
Плывет в пурпурной раковине там,
И алый парус зыблется, играя?

Все в струйках море, - с края и до края....
И вновь напомнила моим мечтам
Твой зыбкий локон струйка золотая.

    Пестрые картины Востока (ближнего), я бы сказал - яркие акварели - тоже нашли себе место в сборнике. ... Справедливость требует указать на более художественные; такими представляются мне XV "Курды", где выпукло и вместе с тем просто, образно и поэтично изображены жители Смирны и их обычаи, а также VIII-й, в котором Царьград прекрасно описан очень хорошими стихами. В заключении сонета наш поэт роднится мыслью с Хомяковым и Тютчевым, часто касавшимися этих дорогих русскому сердцу струн:

О чем ты грезишь, старый Цареград?
Падет глава, венчанная тюрбаном,
Лучи креста Софию озарят.

Судьба твоя прославится баяном.
Объединенным в дружестве славянам
Да будет здесь единый царь и град!

    Но особенно хорош сонет XIV; судите сами.

СМИРНА

Алмаз и жемчуг, четки янтарей,
Узорный стих на стали ятагана, -
Нет ничего богаче и пестрей
Роскошной Смирны, дочери Корана.

Причудливо, пленительно и странно
Все дремлющим Востоком дышит в ней, -
Верблюд в тени прохладного Фонтана
И у мечети крылья голубей.

Клинок сверкает, кованый в Дамаске,
Кальян дымится в зелени шатра,
И говорит Шехеразада сказки.

Здесь жизнь сама, волшебна и пестра,
Сплетает свой узор, цветы и краски
Пышней и ярче смирнского ковра.

    Прелестны сонеты посвященные Греции. К ним причисляю я и VII-й "Камея", помещенный автором в отделе "В Египет" между прекрасными стихотворениями "Византия" и "Царьград"; посмотрите, как хорошо окончание:

Сардоникс млечный алая заря
Окрасила оттенками коралла.
Чей нежный профиль смотрит из овала?

Лик Арсинои, лик сестры царя?
Свои черты, на ониксе горя
Богиня Эос утром рисовала.

    Поэт приближается к Афинам и, вот что мы читаем в сонете XXI-м "Пирей":

Весь порт гремит торговой суетой, -
Лишь на холмах в сияньи небосклона
Виднеются руины Партенона.

Так посреди ничтожности пустой,
Где жизнь пестра, шумна, неугомонна,
Душа летит за светлою мечтой.

В следующем ХХII-м сонете поэт говорит:

Увидел я прекрасные Афины,
Белевшие в синеющей дали.
. . . . . . . . . . . . . .
Как путники, что здесь в былые дни
В сандалиях вступали в край Паллады,
Остановись и посох преклони.

    Не менее изящен сонет XXIII "Акрополь", из которого беру окончание:

Не Ветер ли скользнул над Партеноном?
Мне чудилось, пронесся тихий вздох
От портика по рухнувшим колоннам.

    В сонете XXVI "Элевзис" читаем:

Я подошел к таинственным руинам.
След колесниц в их каменную грудь
Здесь врезался, - как будто кто-нибудь
Провел резцом на мраморе старинном.
. . . . . . . . . . . . .
И красный мак вдоль трещин древних плит,
Где тлел огонь Дианы и Цереры,
О пламени потухшем говорит.

    Пропуская сонеты XXVII "Мрамор" и XXVIII "Фалеро", привожу целиком XXIX:

ОЛИМП

Как жертвенник, где темный и летучий
От гекатомб несется к небу дым,
Олимп вставал видением седым,
Одетый в снег и сумрачные тучи.

Он был суров, пустынный и могучий,
Но луч, скользя по облакам густым,
Зажег вершин серебряный кручи
Божественным сиянием своим.

Как будто бы раскрылася завеса,
И видел я престол и храм Зевеса -
Нагорный снег был мрамора белей.

Но пусть Олимп... За далью скал и леса
В Фессалии, среди ее полей,
Лежал богов почивших мавзолей.

    Несколькими недурными сонетами наш автор обязан Египту. Извлекаю следующие строки из "Фонтана Клеопатры" (XXXVIII):

Египетской царицы гибкий стан,
Грудь смуглую, запястья золотые
И скарабей, Изиды талисман,
Здесь отражали волны ключевые.

С толпой рабынь царица шла сюда
И, пурпур свой с плеч бронзовых слагая,
Вся пахла амброй, знойная, нагая...

    А вот XXXIX сонет:

МУМИЯ

На берегах таинственного Нила,
В безмолвии священных пирамид
Прах Клеопатры древность сохранила...
В своей гробнице мумия лежит.

Ты здесь еще... Не все взяла могила,
И образ твой хранит свой прежний вид.
На пелене, которой стан обвит,
Нард, амбра, мускус, - все, что ты любила.

Бессмертья нет, но спящие черты
Из тьмы веков глядят на нас, желтея.
На месте сердца - камень скарабея.

О, Клеопатра! Так ли, это - ты?
Где пир любви, чертоги Птоломея,
И власть, и блеск роскошной красоты!

    Отдел "Война" особенно близок сердцу. В нем затронуты наиболее заветные мысли и чувства, и нельзя не приветствовать автора за прекрасные стихи, в которых он воспел скорбную годину, пережитую всеми нами с острою, жгучею болью в душе, с трепетными надеждами на победу, с горьким разочарованием поражений, со слезами о павших и тоскою за покинутых ими.

    Начну с сонета LXI:

ПЕРЕД БИТВОЙ

Смеркается. Степная даль туманна.
Ползут грядою серой облака.
Построившись к молитве у кургана,
Стоять ряды пехотного полка.

Замолкнул бой тревожный барабана,
Священник стал, подъемлет крест рука,
И "Отче наш" звучит издалека
В рядах солдата вдоль дремлющего стана,

Последний луч погаснул за горой,
И воронов кружится в небе стая,
Зовет беду, заутра кличет в бой.

Далече в глубь враждебного нам края
Зашла ты, рать великая, родная
В вечерний час я помолюсь с тобой.

    Это стихотворение прекрасно. Как просто и вместе с тем сильно выражена торжественная минута вечерней молитвы накануне боя, как кстати здесь и эти серые, ползущие облака, и зловещие вороны - спутники битв, сколько чувства в обращении к войску! Написавший эти строки не мог не сказать:

Здесь с родиной крепка лишь сердца связь,

    как говорится в сонете LX.

    С замиранием сердца читаешь такие строки:

В дымках блестят шрапнельные огни.
Полки врагов, таясь на горных склонах,
Ползут в кустах, все ближе к нам они,
Все чаще гул ружейной трескотни,
И вот идут, построившись в колоннах.
Японских пуль свистящий, тонкий звук,
Привычный нам, послышался вокруг.
Гроза войны грохочет с новой силой.
Быть может здесь конец тревог и мук...
(На сопках)

    Эти строки красноречиво помечены: ВаФангоу, 2 июня, что придает им особо заветное значение.

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024