Константин Бальмонт

       "Только любовь"   

  Я всему молюсь.
              Достоевский

ЦВЕТНЫЕ ТКАНИ

ГИМН СОЛНЦУ

1

Жизни податель,
Светлый создатель,
Солнце, тебя я пою!
Пусть хоть несчастной
Сделай, но страстной,
Жаркой и властной
Душу мою!

Жизни податель,
Бог и Создатель,
Страшный сжигающий Свет!
Дай мне - на пире
Звуком быть в лире, -
Лучшего в Мире
Счастия нет!

2

О, как, должно быть, было это Утро
Единственно в величии своем,
Когда в руинах, в неге перламутра,
Зажглось ты первым творческим лучом.

Над Хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Во всем была живая полносложность,
Все было "Да", не возникало "Нет".

В ликующем и пьяном Океане
Тьмы тем очей глубоких ты зажгло,
И не было нигде для счастья грани,
Любились все, так жадно и светло.

Действительность была равна с мечтою,
И так же близь была светла, как даль.
Чтоб песни трепетали красотою,
Не надо было в них влагать печаль.

Все было многолико и едино,
Все нежило и чаровало взгляд,
Когда из перламутра и рубина
В то Утро ты соткала свой наряд.

Потом, вспоив столетья, миллионы
Горячих, огнецветных, страстных дней,
Ты жизнь вело чрез выси и уклоны,
Но в каждый взор вливало блеск огней.

И много раз лик Мира изменялся,
И много протекло могучих рек,
Но громко голос Солнца раздавался,
И песню крови слышал человек.

"О, дети Солнца, как они прекрасны!"
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта.

То в Мексике, где в таинствах жестоких
Цвели так страшно красные цветы, -
То в Индии, где в душах светлооких
Сложился блеск ума и красоты, -

То там, где Апис, весь согретый кровью,
Склонив чело, на нем являл звезду,
И, с ним любя бесстрашною любовью,
Лобзались люди в храмах, как в бреду, -

То между снов пластической Эллады,
Где Дионис царил и Аполлон, -
Везде ты лило блеск в людские взгляды,
И разум Мира в Солнце был влюблен.

Как не любить светило золотое,
Надежду запредельную Земли.
О, вечное, высокое, святое,
Созвучью нежных строк моих внемли!

3

Я все в тебе люблю, Ты нам даешь цветы,
Гвоздики алыя, и губы роз, и маки,
Из безразличья темноты
Выводишь Мир, томившийся во мраке,
К красивой цельности отдельной красоты,
И в слитном Хаосе являются черты,
Во мгле, что пред тобой, вдруг дрогнув, подается,
Встают - они и мы, глядят - и я и ты,
Растет, поет, сверкает, и смеется,
Ликует празднично все то,
В чем луч горячей крови бьется,
Что ночью было как ничто.

Без Солнца были бы мы темными рабами,
Вне понимания, что есть лучистый день,
Но самоцветными камнями
Теперь мечты горят, нам зримы свет и тень.
Без Солнца облака - тяжелые, густые,
Недвижно-мрачные, как тягостный утес,
Но только ты взойдешь, - воздушно-золотое,
Они воздушней детских грез,
Нежней, чем мысли молодые.

Ты не взойдешь еще, а Мир уже поет,
Над соснами гудит звенящий ветер Мая,
И влагой синею поишь ты небосвод,
Всю мглу Безбрежности лучами обнимая.

И вот твой яркий диск на Небеса взошел,
Превыше вечных гор, горишь ты над богами,
И люди Солнце пьют, ты льешь вино струями,
Но страшно ты для глаз, привыкших видеть дол,
На Солнце лишь глядит орел,
Когда летит над облаками.

Но, не глядя на лик, что ослепляет всех,
Мы чувствуем тебя в громах, в немой былинке, -
Когда, желанный нам, услышим звонкий смех,
Когда увидим луч, средь чащи, на тропинке.

Мы чувствуем тебя в реке полночных звезд,
И в глыбах темных туч, разорванных грозою,
Когда меж; них горит, манящей полосою,
Воздушный семицветный мост.

Тебя мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В чем свет коралловый, жемчужный иль иной.
Без Солнца наша жизнь была б однообразной,
Теперь же мы живем мечтою вечно-разной,
Но более всего ласкаешь ты - весной.

4

Свежей весной
Всеозаряющее,
Нас опьяняющее
Цветом, лучом, новизной, -
Слабые стебли для жизни прямой укрепляющее, -
Ты, пребывающее
С ним, неизвестным, с тобою, любовь, и со мной !
Ты теплое в радостно-грустном Апреле,
Когда на заре
Играют свирели,
Горячее в летней поре,
В палящем Июле,
Родящем зернистый и сочный прилив
В колосьях желтеющих нив,
Что в свете лучей утонули.
Ты жгучее в Африке; свет твой горит
Смертельно, в час полдня, вблизи Пирамид
И в зыбях песчаных Сахары.
Ты страшное в нашей России лесной,
Когда, воспринявши палящий твой зной,
Рокочут лесные пожары.
Ты в отблесках мертвых, в пределах тех стран,
Где белою смертью одет Океан,
Что люди зовут Ледовитым, -
Где стелются версты и версты воды
И вечно звенят и ломаются льдины,
Белея под ветром сердитым.
В Норвегии бледной - полночное ты;
Сияньем полярным глядишь с высоты,
Горишь в сочетаньях нежданных.
Ты тусклое там, где взрастают лишь мхи,
Цепляются в тундрах, глядят как грехи,
В краях для тебя нежеланных.
Но Солнцу и в тундрах предельности нет,
Они получают зловещий твой свет,
И, если есть черные страны,
Где люди в бреду и в виденьях весь год,
Там день есть меж; днями, когда небосвод
Миг правды дает за обманы.
И тот, кто томился весь год без лучей,
В миг правды богаче избранников дней.

5

Я тебя воспеваю, о, яркое жаркое Солнце,
Но хоть знаю, что я и красиво и нежно пою,
И хоть струны Поэта, звончей золотого червонца,
Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.

Если б я родился не Певцом, истомленным тоскою,
Если б был я звенящей блестящей свободной волной,
Я украсил бы берег жемчужиной - искрой морскою -
Но не знал бы я, сколько сокрыто их всех глубиной.

Если б я родился не стремящимся жадным Поэтом,
Я расцвел бы, как ландыш, как белый влюбленный цветок,
Но не знал бы я, сколько цветов раскрывается летом,
И душистые сны сосчитать я никак бы не мог.

Так, тебя воспевая, о, счастье, о, Солнце святое,
Я лишь частию слышу ликующий жизненный смех,
Все люблю я в тебе, мы во всем и всегда - молодое.
Но сильней всего то, что в жизни горишь ты - для всех.

6

Люблю в тебе, что ты, согрев Франциска,
Воспевшего тебя, как я пою,
Ласкаешь тем лее светом василиска,
Лелеешь неясных птичек и змею.

Меняешь бесконечно сочетанья
Людей, зверей, планет, ночей, и дней,
И нас ведешь дорогами страданья,
Но нас ведешь к Бессмертию Огней.

Люблю, что тот же самый свет могучий,
Что нас ведет к немеркнущему Дню,
Струит дожди, порвавши сумрак тучи,
И приобщает нежных дев к огню.

Но, если, озаряя и целуя,
Касаешься ты мыслей, губ, и плеч,
В тебе всего сильнее то люблю я,
Что можешь ты своим сияньем - сжечь.

Ты явственно на стоны отвечаешь,
Что выбор есть меж сумраком и днем,
И ты невесту с пламенем венчаешь,
Когда в душе горишь своим огнем.

В тот яркий день, когда владыки Рима
В последний раз вступили в Карфаген,
Они на пире пламени и дыма
Разрушили оплот высоких стен, -

Но гордая супруга Газдрубала,
Наперекор победному врагу,
Взглянув на Солнце, про себя сказала:
"Еще теперь я победить могу!"

И, окружив себя людьми, конями,
Как на престол взошедши на костер,
Она слилась с блестящими огнями,
И был триумф - несбывшийся позор.

И вспыхнуло не то же ли сиянье
Для двух, чья страсть была сильней, чем Мир,
В любовниках, чьи жаркие лобзанья
Через века почувствовал Шекспир.

Пленительна, как солнечная сила,
Та Клеопатра, с пламенем в крови,
Пленителен, пред этой Змейкой Нила,
Антоний, сжегший ум в огне любви.

Полубогам великого Заката
Ты вспыхнуло в веках пурпурным днем,
Как нам теперь, закатностью богато,
Сияешь алым красочным огнем.

Ты их сожгло. Но в светлой мгле забвенья
Земле сказало: "Снова жизнь готовь!" -
Над их могилой - легкий звон мгновенья,
Пылают маки, красные, как кровь.

И как в великой грезе Македонца
Царил над всей Землею ум один,
Так ты одно паришь над Миром, Солнце,
О, мировой закатный наш рубин!

И в этот час, когда я в неясном звоне
Слагаю песнь высокому Царю,
Ты жжешь костры в глубоком небосклоне,
И я светло, сжигая жизнь, горю!

7

О, Мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце, тебя я пою!
Ты в полногласной
Сказке прекрасной
Сделало страстной
Душу мою!

Жизни податель,
Бог и Создатель,
Мудро сжигающий - Свет!
Рад я на пире
Звуком быть в лире, -
Лучшего в Мире
Счастия нет! 

Свой мозг пронзил я солнечным лучом.
Гляжу на мир. Не помню ни о чем.
Я вижу свет и цветовой туман.
Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян.

Как луч горит на пальцах у меня.
Как сладко мне присутствие огня.
Смешалось все. Людское я забыл.
Я в мировом. Я в центре вечных сил.

Как радостно быть жарким и сверкать.
Как весело мгновения сжигать.
Со светлыми я светом говорю.
Я царствую. Блаженствую. Горю. 

Когда Сигурд отведал крови
Убитого Фафнира,
Весь Мир ему открылся внове,
Узнал он утро Мира.
Он увидал рожденье грома,
Проник в язык он птиц,
И все, что было так знакомо,
Оделось в блеск зарниц.

Певец, что был лицом прекрасен,
И был в словах разумен,
Узнал, как смысл явлений ясен,
Как хор их многошумен.

Он был избранником для пира, -
Прочь то, что нас гневит,
Он звал соперником Фафнира,
Соперник был убит.

Сигурд, Сигурд, ты был властитель,
Возлюбленный Судьбою,
Да будет славен победитель,
Ты взял добычу с бою.
Сигурд, Сигурд, ты звался Чудом,
Ты смело в Мире шел,
Ты видел Землю изумрудом,
И пел тебе орел.

"Возьми", он пел напевом властным,
"Запястья золотые,
В них день горит, с отливом красным,
В них звезды молодые,
Налей свой кубок, в блеске пира,
Забудь, что было встарь,
Тебе открыто утро Мира,
И ты в том Мире - Царь". 

Что мне больше нравится в безднах мировых,
И кого отметил я между всех живых?

Альбатроса, коршуна, тигра, и коня,
Жаворонка, бабочку, и цветы огня.

Альбатрос мне нравится тем, что он крылат,
Тем, что он врезается в грозовой раскат.

В коршуне мне нравится то, что он могуч,
И, как камень, падает из высоких туч.

В тигре то, что он с яростью мягкость сочетал,
И не знал раскаянья, Бога не видал.

И в других желанно мне то, что - их вполне,
Нравятся отдельностью все созданья мне.

Жаворонок - пением, быстротою - конь.
Бабочка - воздушностью, красотой - огонь.

Да, огонь красивее всех иных живых,
В искрах - ликование духов мировых,

И крылат и властен он, в быстроте могуч,
И поет дождями он из громовых туч.

По земле он ластится, жаждет высоты,
В красные слагается страстные цветы.

Да, огонь красивее между всех живых,
В искрах ликование духов мировых.

В пламени ликующем - самый яркий цвет.
В жизни - смерть и в смерти - жизнь. Всем
живым - привет! 

Мой зверь - не лев, излюбленный толпою, -
Мне кажется, что он лишь крупный пес.
Нет, желтый тигр, с бесшумною стопою,
Во мне рождает больше странных грез.

И символ Вакха, - быстрый, сладострастный,
Как бы из стали, меткий леопард,
Он весь - как гений вымысла прекрасный,
Отец легенд, зверь-бог, колдун и бард.

Еще люблю я черную пантеру,
Когда она глядит перед собой
В какую-то внежизненную сферу,
Как страшный Сфинкс в пустыне голубой.

Но, если от азийских, африканских
Святых пустынь мечту я оторву,
Средь наших дней, и плоских и мещанских,
Моей желанной - кошку назову.

Она в себе, в изящной миньятюре,
Соединила этих трех зверей.
Есть искры у нее в лоснистой шкуре,
У ней в крови - бродячий хмель страстей.

Она проходит в комнатах бесшумно,
Всегда свою преследуя мечту,
Влюбляется внезапно и безумно,
И любит ведьм и любит темноту.

В ее зрачках - непознанная чара,
В них фосфор и круги нездешних сфер,
Она пленила страшного Эдгара,
Ей был пленен трагический Бодлер.

Два гения, влюбленные в мечтанья,
Мои два брата в бездне мировой,
Где нам даны безмерные страданья
И беспредельность музыки живой. 

То, что люди называли по наивности любовью,
То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью,
Эту чудную жар-птицу я в руках своих держу,
Как поймать ее, я знаю, но другим не расскажу.

Что другие, что мне люди! Пусть они идут по краю,
Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю.
То, что в пропастях и безднах, мне известно навсегда,
Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда.

День мой ярче дня земного, ночь моя не ночь людская,
Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая.
И меня поймут лишь души, что похожи на меня,
Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня! 

Я нити завязал могучего узла, -
Добро и Красоту, Любовь и Силу Зла,
Спасение и Грех, Изменчивость и Вечность
В мою блестящую включил я быстротечность.

Он мой, безумный миг слияния - всего,
Ничто не ускользнет от взора моего.
Когда же я сотру весь яркий цвет мгновенья,
К себе я кликну Смерть, и с ней придет Забвенье. 

Я заглянул во столько глаз,
Что позабыл я навсегда,
Когда любил я в первый раз,
И не любил - когда?

Как тот Севильский Дон-Жуан,
Я Вечный Жид, минутный муж.
Я знаю сказки многих стран
И тайну многих душ.

Мгновенья неясной красоты
Соткал я в звездный хоровод,
Но неисчерпанность мечты
Меня зовет - вперед.

Что было раз, то было раз,
Душе любить запрета нет.
Хочу я блеска новых глаз,
Непознанных планет.

Волненье сладостной тоски
Меня уносит вновь и вновь.
И я всегда гляжу в зрачки,
Чтоб в них читать - любовь.

Когда на меня напряженно глядят
Безмолвные сотни зрачков,
И каждый блестящий мерцающий взгляд
Хранит многозыблемость слов, -

Когда я стою пред немою толпой
И смело пред ней говорю, -
Мне чудится, будто во мгле голубой,
Во мгле голубой я горю.

Дрожит в углубленной лазури звезда,
Лучи устремив с вышины,
Ответного чарой играет вода,
Неверная зыбь глубины.

Как много дробящихся волн предо мной,
Как зыбки мерцания снов,
И дух мой к волнам убегает волной,
В безмолвное море зрачков. 

Ровный, плоский, одноцветный,
Безглагольный, беспредметный,
Солнцем выжженный песок
Был когда-то в безднах Моря,
И над ним, о силе споря,
Шквал со шквалом биться мог.

И чудовища морские,
Меж стихий морских стихия,
С зыбким праздником в крови,
В неземной глубинной дали,
Трепетали, сочетали
Узы грузные любви.

Но над царством тем зеленым,
Миллион за миллионом,
Минул ток текучих лет,
И чудовища устали
Трепетать в глубинной дали,
И любви их больше нет.

И другая даль, немая,
В беспредельность убегая,
Молча свой проводит срок.
Спит - не спит в безвестной чаре,
В утомительной Сахаре,
Нескончаемый песок. 

В час полночный, в чаще леса, под ущербною Луной,
Там, где лапчатые ели перемешаны с сосной,
Я задумал, что случится в близком будущем со мной.

Это было после жарких, после полных страсти дней,
Счастье сжег я, но не знал я, не зажгу ль еще сильней,
Это было - это было в Ночь Ивановых Огней.

Я нашел в лесу поляну, где скликалось много сов,
Там для смелых были слышны звуки странных голосов,
Точно стоны убиенных, точно пленных к вольным зов.

Очертив кругом заветный охранительный узор,
Я развел на той поляне дымно-блещущий костер,
И взирал я, обращал я на огни упорный взор.

Красным ветром, желтым вихрем, предо мной возник огонь.
Чу! в лесу невнятный шепот, дальний топот, мчится конь.
Ведьма пламени, являйся, но меня в кругу не тронь!

Кто ж там скачет? Кто там плачет? Гулкий шум в лесу сильней.
Кто там стонет? Кто хоронит память бывших мертвых дней?
Ведьма пламени, явись мне в Ночь Ивановых Огней!

И в костре возникла Ведьма, в ней и страх и красота,
Длинны волосы седые, но огнем горят уста,
Хоть седая - молодая, красной тканью обвита.

Странно мне знаком злорадный жадный блеск зеленых глаз,
Ты не в первый раз со мною, хоть и в первый - так зажглась,
Хоть впервые так тебя я вижу в этот мертвый час.

Не с тобой ли я подумал, что любовь - бессмертный Рай?
Не тебе ли повторял я: "О, гори и не сгорай"?
Не с тобой ли сжег я Утро, сжег свой Полдень, сжег свой Май?

Не с тобою ли узнал я, как сознанье пьют уста,
Как душа в любви седеет, холодеет красота,
Как душа, что так любила, та же все - и вот не та?

О, знаком мне твой влюбленный блеск зеленых жадных глаз,
Жизнь любовью и враждою навсегда сковала нас,
Но скажи мне, что со мною будет в самый близкий час?

Ведьма пламени качнулась, и сильней блеснул костер,
Тени дружно заплясали, от костра идя в простор,
И змеиной красотою заиграл отличный взор.

И на пламя показала Ведьма огненная мне,
Вдруг увидел я так ясно, - как бывает в вещем сне, -
Что возникли чьи-то лики в каждой красной головне.

Каждый лик - мечта былая, то, что знал я, то, чем был,
Каждый лик - сестра, с которой в брак святой - душой - вступил,
Перед тем как я с проклятой обниматься полюбил.

Кровью каждая горела предо мною головня,
Догорала и истлела, почернела для меня,
Как безжизненное тело в пасти дымного огня.

Ведьма ярче разгорелась, та же все - и вот не та,
Что-то вместе мы убили, как рубин - ее уста,
Как расплавленным рубином, красной тканью обвита.

Красным ветром, алым вихрем закрутилась над путем,
Искры с свистом уронила ослепительным дождем,
Обожгла и опьянила и исчезла... Что потом?

На глухой лесной поляне я один среди стволов,
Слышу вздохи, слышу ропот, звуки дальних голосов,
Точно шепот убиенных, точно пленных тихий зов.

Вот что было, что узнал я, что случилося со мной
Там, где лапы темных елей перемешаны с сосной,
В час полночный, в час зловещий, под ущербною Луной. 

Есть рыба - Дьявол Моря,
Она мала на взгляд,
Но в ней, с тобою споря,
Таится смертный яд.

Она - морское чудо.
Лови в морях, живой,
И рыб бери оттуда,
Но бойся рыбы той.

Когда она ужалит
Что зримым острием,
Твой челн туда причалит,
Где все, в свой час, уснем.

Живой - и смертный телом,
С душой - где бьют моря,
Иди к своим пределам,
В тебе горит заря.

В тебе так много дивных
Сокровищ, трав и рыб.
Но там, в морях призывных,
Запретный есть изгиб.

И в чем изгиб случайный,
То каждый знает сам,
Но он смертельной тайной
Грозит всечасно нам.

И нам нельзя коснуться
Немного острия,
Иначе вдруг проснутся
Все пытки бытия.

Смертельно опечален,
Навеки сам не свой,
Зачахнешь ты, ужален -
Душою, не змеей, -

Зубцом жестоким чуда,
Что хочешь быть на дне.
Не все поймешь отсюда,
Что скрыто в глубине.

Живи - с душой не споря,
Не все ты трогай в ней.
Есть рыба Дьявол Моря
В морях души твоей! 

She who must be obeyed.
                                 R. Haggard

- Колдунья, мне странно так видеть тебя.
Мне люди твердили, что ты
Живешь - беспощадно живое губя,
Что старые страшны черты:
Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,
И вся ты полна красоты. -

"Кто так говорил, может, был он и прав:
Жила я не годы, - всегда.
И много безумцев, свой ум потеряв,
Узнали все пытки, - о, да!
Но я как цветок расцветаю меж трав,
И я навсегда - молода".

- Колдунья, Колдунья, твой взор так глубок,
Я вижу столетья в зрачках.
Но ты мне желанна. Твой зыбкий намек
В душе пробуждает не страх.
Дай счастье с тобой хоть на малый мне срок,
А там - пусть терзаюсь в веках.

"Все это откроет блаженство для нас,
Такие слова я люблю,
И если ты будешь бессмертным в наш час,
Я счастие наше продлю.
Но, если увижу, что взор твой погас,
Я тотчас тебя утоплю".

Я слился с Колдуньей, всегда молодой,
С ней счастлив был счастьем богов.
Часы ли, века ли прошли чередой?
Не знаю, я в бездне был снов.
Но как рассказать мне о сладости той?
Не в силах. Нет власти. Нет слов.

- Колдунья, Колдунья, ты ярко-светла,
Но видишь, я светел, как ты.
Мне ведомы таинства Блага и Зла,
Не знаю лишь тайн Красоты.
Скажи мне, как ткани свои ты сплела,
И как ты зажгла в них цветы? -

Колдунья взглянула так страшно-светло.
"Гляди в этот полный стакан".
И что-то, как будто, пред нами прошло,
Прозрачный и быстрый туман.
Вино золотое картины залегло,
Правдивый возник в нем обман.

Как в зеркале мертвом, в стакане вина
Возник упоительный зал.
Колдунья была в нем так четко видна,
На ткани весь мир оживал.
Сидела она за станком у окна,
Узор за узором вставал.

Не знаю, что было мне страшного в том,
Но только я вдруг побледнел.
И страшно хотелось войти мне в тот дом,
Где зал этот пышный блестел.
И быть, как Колдунья, за странным станком,
И тот же изведать удел.

Узор за узором живой Красоты
Менялся все снова и вновь.
Слагались, горели, качались цветы,
Был страх в них, была в них любовь.
И между мгновеньями в ткань с высоты
Пурпурная падала кровь.

И вдруг я увидел в том светлом вине,
Что в зале ковры по стенам.
Они изменялись, почудилось мне,
Подобно причудливым снам.
И жизнь всем владела на левой стене.
Мир справа был дан мертвецам.

Но что это, что там за сон бытия?
Войною захваченный стан.
Я думал, и мысль задрожала моя,
Рой смертных был Гибели дан.
Там были и звери, и люди, и я! -
И я опрокинул стакан.

Что сделал потом я? Что думал тогда?
Что было, что стало со мной?
Об этом не знать никому никогда
Во всей этой жизни земной.
Колдунья, как прежде, всегда - молода,
И разум мой - вечно с весной.

Колдунья, Колдунья, раскрыл твой обман
Мне страшную тайну твою.
И красные ткани средь призрачных стран
Сплетая, узоры я вью.
И весело полный шипящий стакан
За жизнь, за Колдунью я пью!