|
Семен Липкин
Стихи 1983 - 1986
ДВА ВОСЬМИСТИШИЯ
Пока я живу, я боюсь.
Боюсь, что убьют иль убьюсь.
Попойки столичной боюсь
И койки больничной боюсь.
Боюсь наступления дня.
Боюсь, что принудят меня
Покинуть Советский Союз.
Боюсь, что всего я боюсь.
Но плоть возвращу я во прах,
Умру - и погибнет мой страх.
Из чаши забвенья напьюсь, -
Пойму: ничего не боюсь.
Тревог не наследует смерть
И страха не ведает смерть.
О братья - костры, топоры,
О Смелость и Смерть - две сестры.
1983
ДЕРЕВЕНЬКА
Хорошо белеют вдоль дорожки
Донника серебряные брошки,
Липу облетают мотыльки,
И большое облако в тумане,
Как беременная в сарафане,
Пухнет в мутном зеркале реки.
Деревеньку дьявол, что ль, пометил?
Утро здесь не возвещает петел,
И средь лип - ни всхлипов и ни снов,
Не звенит в коровнике подойник,
И молчит, как в саване покойник,
Длинный ряд пустых домов.
1983
КАМЕНЬ
Я камень запомнил средь горных дорог.
Там травы не знают, что где-то их косят.
Он был одинок, как языческий бог,
Которому жертвы уже не приносят.
Он был равнодушен и к бегу машин,
И к тихим движеньям стареющих мулов,
При свете дневном оставался один
И ночью, в мерцании звезд и аулов.
Но было ведь, было: молил его жрец
От глада и мора избавить селенья,
И жертвенник он вспоминал, и овец,
И сладостный запах священного тленья.
Столетья, как стадо, шли мимо него,
Но их замечать не хотел он упрямо.
Когда облака обступали его,
Он думал, что это развалины храма.
1983
* * *
Я знаю вместилище мрака,
Я с детской поры в нем живу,
О нем представленье, однако,
Неправильно по существу.
Во мраке есть жаркие полдни,
И ярко пылает закат.
Деревья в садах не бесплодны,
И скинии хлеба стоят.
В нем синее-синее небо,
Полны города суетой,
И даже свершается треба
Священником в церкви пустой.
1983
НАЧАЛО ЛЕТА
Дочь забудет, изменит жена, друг предаст, -
Все проходит, проходит...
Но ошибся безжалостный Екклесиаст,
Ничего не проходит.
Вновь рождается дочь, чтоб забыть об отце,
Вновь жена изменяет,
Снова друг предает, - и начало в конце
Ничего не меняет.
Но останется в сердце моем и твоем
То, что здесь происходит,
Ибо призрачна смерть и мы вечно живем,
Ничего не проходит.
Потому что осмысленно липа цветет,
Звонко думает птица,
Это было и будет всегда и уйдет,
Чтобы к нам возвратиться.
1983
КОРОТКАЯ ПРОГУЛКА
Молодой человек в безрукавке,
На которой был выведен, вроде заставки,
Леопард с обнажившимся когтем,
Почему-то (и остро) задел меня локтем,
(Почему-то я знал наперед,
Что поступит он именно так),
Но и этот умрет.
Эфиопская девка - дитя Козлоногой,
С желтоглазой собакой (попробуй потрогай)
Мне навстречу идет, чтобы взглядом окинуть: "Разиня,
Раскумекал ли, что пред тобою богиня -
Самодержица-скука?"
Кто, однако, из этих двоих - настоящая сука?
Впрочем, обе умрут.
Вот и я затрудненным, замедленным шагом
Приближаюсь к заманчивым благам:
К двум деревьям, к скамейке, к пруду.
Сообщает листва, что я скоро уйду,
А она-то, листва,
После смерти воскреснет и будет другим говорить
Приблизительно те же слова.
Дождевая появится тучка
Или более замысловатая штучка,
Скажем, даже комета,
Или тень неопознанного голубого предмета,
Или тень - на земле - воробья,
Я скажу, понимая, что люди меня не услышат:
"Это я, это я".
01.08.1983
МУЗЫКА
В иной какой-то жизни был духовен
И музыкален, кажется, мой слух,
В теперешнем рожденье стал я глух,
И глухотой другою, чем Бетховен.
Но твердо знаю: музыка - весна.
Красноречиво, хоть и бессловесно,
Нам говорит о том, что всем известно.
И все же в каждом звуке - новизна.
Что ей слова, когда есть шелест, шорох
И дальние признания скворца,
Когда сирень у самого лица
И юность яблонь в свадебных уборах,
И все земное светом налито,
И сколько листьев, столько и мелодий,
И что-то просыпается в природе,
Я силюсь вспомнить и не помню - что?
14.06.1983
НАДПИСЬ НА ВОСТОЧНОЙ КНИГЕ
Зачем непрочные страницы множить
И в упоенье, в темноте надменной
Выделывать сомнительный товар?
Приходит Время, как халиф Омар,
Чтоб ненароком книги уничтожить,
За исключением одной - священной.
19.07.1983
* * *
О, как балдеет чужестранец
В ночном саду среди пустыни,
Когда впервые видит танец
Заискивающей рабыни.
О, как звенят ее движенья,
То вихревидны, то округлы,
Как блещут жизнью украшенья
И глаз стопламенные угли.
А там, за этим садом звездным,
Ползут пески, ползут кругами,
И слышно в их дыханье грозном:
- Вы тоже станете песками.
21.08.1983
ИМЕНАМ НА ПЛИТАХ
Я хочу умереть в июле,
На заре московского дня.
Посреди Рахилей и Шмулей
Пусть положат в землю меня.
Я скажу им тихо: "Смотрите,
Вот я жил, и вот я погас.
Не на идише, не на иврите
Я писал, но писал и о вас.
И когда возле мамы лягу,
Вы сойдите с плит гробовых
И не рвите мою бумагу, -
Есть на ней два-три слова живых".
30.08.1983, Горбово
ЗЕМЛЯ
Ты Господом мне завещана,
Как трон и венец - королю,
На русском, родном, - ты женщина,
На русском тебя восхвалю.
Не знаю, что с нами станется.
Но будем всегда вдвоем,
Я избран тобой, избранница,
Провозглашен королем.
Светлеет жилье оседлое
Кочевника-короля.
Ты - небо мое пресветлое,
Возлюбленная Земля.
09.09.1983
ВБЛИЗИ МУЗЕЯ
Если бы выставить в музее плачущего большевика.
Маяковский
Все подписал, во всем сознался.
С генштабом Гитлера спознался,
Весь променял партийный стаж
На шпионаж и саботаж.
Листовки, явки, вихрь свободы,
Подполье, каторжные годы,
Потом гражданскую войну, -
Все отдал, чтоб спасти жену:
На двадцать лет она моложе,
Два сына на нее похожи...
И вывел он пером стальным
Свой знаменитый псевдоним,
И зарыдал вблизи музея...
Ежов, наглея и робея,
Смотрел, как плачет большевик,
Но к экспонатам он привык.
05.10.1983
ВЕЧЕР В РЕЗИДЕНЦИИ ПОСЛА
Посольской елки разноцветный сон.
Еще рождественский сияет праздник.
Меж двух коринфских вычурных колонн
Играет пианист-отказник.
Он молод, бородат, щеголеват,
И, кажется, от одного лишь взмаха
Двух птиц - двух легких рук - звучат
Колоколами фуги Баха.
Ему внимают дамы и послы,
Священник православный из Дамаска.
Колонны, кресла сказочно белы,
Но мне мерещится другая сказка:
На палубе толпится нищета.
Что скрыто в будущем туманном?
Как жизнь пойдет? Как будет начата
Там заново за океаном?
Я слышу бормотанье стариков,
Я вижу грязные трущобы
И женщин, но уже без париков,
Глядящих издали на небоскребы,
На ярко освещенный Яшкин-стрит,
На улицы, где маклеруют,
А дети - кто зубрит, а кто шустрит,
А кто беспечно озорует.
Им суждено в Нью-Йорке позабыть
Погромы в Ковно, в Каменец-Подольске,
С акцентом по-английски говорить,
Как некогда по-русски и по-польски.
Один стоит поодаль. Он затих.
С улыбкою на личике нечистом
Он слышит ангелов средь свалок городских,
Он станет знаменитым пианистом.
11.01.1984
УТРО ПО ДОРОГЕ В ЛЕС
Забудем о заботах книжных,
О запылившихся трудах:
Теперь дороже
Нам снизки ласточек недвижных
На телеграфных проводах
И день погожий.
Под кровлей раннего тумана
Мне показалось: лес далек,
Но он был ближе,
Чем мысль, пришедшая нежданно,
Чем этот легкий мотылек,
Плясун бесстыжий.
О чем же мысль пришла? О раннем
Сиянии дерев и трав;
О бесполезном
Раздумье, слитом с умираньем;
О том, что, мир в себя приняв,
Мы в нем исчезнем.
17.11.1984
КРУГОЗОР
Зеленое, мокрое поле овса
С улыбкой - иль это смеется роса? -
Взирает на утренние небеса.
За полем, одетые в белый наряд,
Березы свершают старинный обряд:
Молитву они бессловесно творят.
А дальше, за рощей, впадает река
В другую реку, наклонившись слегка,
И старшей подруги вода ей сладка.
А дальше, где в гору идет колея,
Глушилок-страшилищ торчат острия,
А дальше, а дальше - Россия моя.
Россия мздоимцев, Россия хапуг,
Святых упований и варварских вьюг.
И мерзко хмельных и угодливых слуг.
И пусть по России прошелся терпуг,
Россия - росою обласканный луг
И памятный первый погромный испуг.
23.07.1984
ЯНВАРЬ, НОЧЬ
Тяжелые белые шубы медвежьи
На елях развесил Январь,
И звездочка в небе, в бездонном безбрежье,
Горит, как на барже фонарь.
Я чужд этой ночи, и логову елей,
И тропке, ползущей в снегу,
И лишь фонарю, что горит еле-еле,
Открыть свою тайну могу.
Не знает зима, как ей быть с посторонним
Со мной, с огоньком надо мной.
Мы вместе угаснем, мы вместе утонем
В безбрежной пучине ночной.
1984
МАЛИНОВКА
Над грубым гуденьем вагонов
Сияющий храм вознесен,
Но вместо малиновых звонов -
Малиновки сдавленный звон.
О чем же грустишь ты, зорянка?
О том, что покорствуем зря?
О том, что пустая приманка -
Лесное тепло сентября?
О том, что хочу не другую,
А эту дорогу топтать,
И вместе с тобою тоскую
О дерзости громко роптать.
1984
ЗИМНИЙ ЗАКАТ
Вот я вижу тебя сквозь очередь,
Где в былое пятятся годы,
Соименница дерзкой дочери
Сандомирского воеводы.
Как привыкла ты, пообедали
В метростроевской мы обжорке,
На закате зимнем проведали
Те, что помнила ты, задворки.
Вот любуемся мы домишками
И церквами Замоскворечья,
На тебе, как на князе Мышкине,
Тонкий плащ топорщил оплечья.
О декабрьской забыв суровости,
Мне своим говорком московским
Сообщала старые новости
О Бальмонте, о Мережковском.
Притворились, что не заметили,
Как над нами кружится стужа.
Где присяжные? Где свидетели?
Где Париж? Где погибель мужа?
А порой от намека слабого
Поднималась надменно бровка...
Далека, далека Елабуга
И татарская та веревка.
1984
В ЦАРСТВЕ ФЛОРЫ
В стране деревьев и цветов лесных
Я думаю о существах иных.
Я думаю о близких существах,
Осмысленных в цветах и деревах.
Мне кажется, что легкая сосна -
Та девочка, чья южная весна
Пролепетала в отроческий час
Мне первый и пленительный отказ.
Мне кажется: акация, как мать,
Откинула серебряную прядь,
И говорят мне белые цветы:
"Все правильно, мой мальчик, сделал ты".
Я вижу старый искривленный дуб.
Рисунок узнаю отцовских губ.
Еще мгновенье - он уйдет во тьму,
Сейчас не хватит воздуха ему.
А кто стоит среди кустов и трав,
А сам, как лес, как целый лес, кудряв?
И ствол его, до самой купины
Обугленный дыханием войны,
Навеки, прочно в эту землю врос,
Ничто ему ни вьюга, ни мороз,
Всегда во мне, поныне с давних пор,
Исследующий, требующий взор.
Одетое душистою листвой,
Мне деревце кивает головой,
И я на голос двигаюсь ольхи,
Читающей безумные стихи,
И жаром араратского огня
Два разных глаза веют на меня.
1984
В КАЛМЫЦКОЙ СТЕПИ
1. ДНЕМ
В долине плоской, как доска,
Чернеют овцы и собаки -
Начертанные кем-то знаки
Неведомого языка.
Песок и солнце жгут их колко,
А я пытаюсь их прочесть,
Забыв про шифер и про жесть
Степного пыльного поселка.
Вдруг клинописному письму
И я сумею научиться,
Но смысл, который в нем таится,
Я не открою никому.
2. НОЧЬЮ
О степь калмыцкая с двоякой
Субстанцией ночной,
Когда братаются два мрака:
Воздушный и степной.
Здесь образ неба так нагляден,
Как будто степь видна,
В нем столько же бугров и впадин,
Как у степного дна.
Здесь понял я, что мир загробный
Земным стезям сродни,
Здесь звездам - редкие - подобны
Степных жилищ огни.
Здесь видел я, как вспыхнул разум
Небесной чистоты
В том желтоскулом, узкоглазом,
Который гнал гурты.
1984
ПТИЦА
Посвист осенний во мгле - Кудеяр-атаман
Кличет своих сотоварищей хищных, когтистых,
Движется лес, приближается к дому туман,
Пряча в себе очертанья деревьев безлистых.
Птица в окно ударяет, стучится в стекло,
Форточку я отворяю, и птица влетает,
Ей хорошо на ладонях моих, ей тепло,
Умные черные глазки от счастья блистают.
Ей хорошо в домовитом, нагретом углу,
Крыльям бессильным нужна этих бревен ограда.
Страшно вернуться назад, в ястребиную мглу,
Воля страшна, потому что ей воли не надо.
1984
ОТРАЖЕНИЕ
Вовек не ведавшая груза,
Чуть холодна, но не строга,
Как властно и спокойно Руза
Разъединяет берега.
Стоят колодезные срубы,
С ней не забывшие родства,
Над ней - столетних фабрик трубы,
Тысячелетние слова.
Ее обманчивая милость
Есть в ощущении моем,
Что ничего не изменилось
В краю негромком и родном,
Что я, сегодня отраженный,
В ней вижу гордое вчера,
Что я стою над ней, рожденный
Для битвы, жертвы и добра.
1984
* * *
Присягаю песенке пастушьей
Около зеленого холма,
Потому что говорит мне: "Слушай
Отзвуки Давидова псалма".
Присягаю выспреннему слогу,
Потому что по земле иду
В том саду, где Бог молился Богу,
И цветы сияют в том саду.
Присягаю ночи заполярной,
Движущейся, может быть, ко мне,
Потому что вижу свет нетварный
В каждом пробуждающемся дне.
1984
ОСВЕЩЕННЫЕ ОКНА
Поздней ночью проснусь - ужаснусь:
Тьму в окне быстрый ветер косматит,
Все, чего я душой ни коснусь,
Однотонно меня виноватит.
То ли речи дождя мне слышны
В шуме желтых осенних лохмотьев?
Два окна, как две жгучих вины,
Зажигаются в доме напротив.
Выше - юности глупой вина,
Ниже - та, что пришла с лихолетьем,
И горят в черноте два окна
На шестом этаже и на третьем.
1984
ПРАВДА
Рядится правда, нам сверкая
То остромысленным пером,
То побасёнкой попугая,
То старой притчи серебром.
То выкажет свою натуру
Из-под дурацких колпаков,
А то по молодости, сдуру,
Сболтнет нам сорок сороков.
Но лучше всякого глагола
Хитроискусной суеты
Усталый облик правды голой,
Не сознающей наготы.
1984
* * *
Ужели красок нужен табор,
Словесный карнавал затей?
Эпитетов или метафор
Искать ли горстку поновей?
О, если бы строки четыре
Я в завершительные дни
Так написал, чтоб в страшном мире
Молитвой сделались они,
Чтоб их священник в нищем храме
Сказал седым и молодым,
А те устами и сердцами
Их повторяли вслед за ним...
1984
ПАМЯТНИК СТАРИНЫ
Надвратная церковь грязна, хоть бела,
На стенах собора - приметы ремонта,
А вспомни, как травка здесь кротко цвела,
Звенели в три яруса колокола
И день откликался на зов Ферапонта.
А вспомни, как двигались на монастырь
Свирепость ордынца и жадность литвина,
Но слушала вся подмосковная ширь,
Как пастырь настраивал чутко псалтырь,
И ей подпевали река и долина.
Все вынесли стены - и язву, и мор,
И ор петушиный двенадцати ратей,
Но свой оказался острее топор, -
Стал пуст монастырь и замолкнул собор,
Не шепчет молитв и не хочет проклятий.
Зачем ремонтируют? Будет музей?
Займут помещенье под фабрику кукол?
Сюда не идет на поклон мукосей,
И свой оказался чужого грозней, -
Хмель вытравил душу иль дьявол попутал?
Когда поднимается утром туман
Иль красит закат полосу горизонта,
Ревет над рекой репродуктор-горлан
И отклика нет у заречных крестьян
На зов Ферапонта, на зов Ферапонта.
1984
ВОЗЛЕ МИНСКА
И. И. Ром-Лебедеву
Возле Минска, в свете полнолунья,
На краю лесного полустанка,
Поводила бедрами плясунья,
Пестрая красавица цыганка.
Танцевала в длинной красной юбке,
Хрипло пела в длинной желтой шали,
И за неименьем душегубки,
Немцы не душили - убивали.
Там стрельба поляну сотрясала,
Ржали кони, и кричали люди,
А цыганка пела и плясала,
И под шалью вздрагивали груди.
Громкий ужас древнего кочевья,
Молодые, старики и дети
Падали на землю, как деревья,
А над ними - песнь седых столетий.
Темная земля в крови намокла,
Нелюдь слушала, стреляла, злилась,
Наконец и девушка замолкла
И на лошадь мертвую свалилась.
Сохранили и дубы, и вязы
Оборвавшуюся песнь цыганки,
И от них услышал я рассказы
Про погибель кочевой стоянки.
1984
ЛЕСНОЙ УГОЛОК
Здесь холмик перерезан
Подрубленным стволом.
Ручей пропах железом,
Как человек - теплом.
Как полотенце, мокнет
Шоссе, прибита пыль,
Вот-вот в ветвях зацокнет
Соловушка-бобыль.
Не каждому приятен
Сей беспредельный лес,
Да и не всем понятен
Его удельный вес.
Здесь и трава, и всхолмье,
И дикий блеск воды, -
Не темное бездомье,
А свет всея звезды.
А если глубже вникнуть,
То в прели и в грязи
Здесь может свет возникнуть
Всея моей Руси.
1984
* * *
Коровье дремлет стадо
На травке луговой,
Один бычок безрогий
Мотает головой,
И от реки прохлада
Струится вдоль низин
Проселочной дорогой,
Где царствует бензин.
Как телка, неподвижен
Железный ржавый лом.
Гараж и мастерские
Рождают мнимый гром.
К животным он приближен,
Но не пугает их,
Хоть голоса людские
Грубее луговых.
Я вспомнил, что когда-то
Я тоже был бычком
И на траву, безрогий,
Ложился я ничком.
Громов и их раската
Понять хотел я суть,
Вникая в гул тревоги
И не страшась ничуть.
1984
ДВУЕДИНСТВО
Есть двуединство: народ и религия,
И потому что они сочетались,
Правды взыскуя, отвергну вериги я
И не надену ни рясу, ни талес.
Нам в иероглифах внятна глаголица.
Каждый зачат в целомудренном лоне.
Каждый пусть Богу по-своему молится:
Так Он во гневе судил в Вавилоне.
В Польше по-польски цветет католичество,
В Индии боги и ныне живые.
Русь воссияла, низвергнув язычество,
Ждет еще с верой слиянья Россия.
Кто мы? Жнецы перед новыми жатвами,
Путники в самом начале дороги.
Будем в мечети молчать с бодисатвами
И о Христе вспоминать в синагоге.
1984
* * *
Есть ли жизнь в гончарной мастерской,
Там, где глиняные существа
Обладают внешностью людской,
Легкой забавляются строкой,
Говорят ненужные слова.
Но от них я славы не хотел
(И быть может, в этом мой порок),
Я мечтал избрать другой удел, -
Стать душою для бездушных тел
С помощью скрепленных рифмой строк.
А строка моя произошла
От союза боли и любви,
Чтоб войти в бездушные тела,
Чтобы чудно глина ожила
От союза боли и любви.
1984
В НИЩЕЙ ХАТЕ
В нищей хате, в Назарете...
Сологуб
Женщины в синих рубашках стоят у колодца.
Светится скупо внизу Назарет.
Вечер сухою и колкой прохладою льется.
Но кое-где еще глиняный город нагрет.
Женщина с полным кувшином спускается к хате.
Плотник ячменные хлебы испек.
Уголь истлел в очаге, а над люлькой дитяти
Через открытые двери сгустился восток.
Было б неплохо купить для светильника масло, -
Где там: гроша не найдут бедняки.
Но, чтоб младенец без страха заснул, чтоб не гасла
Нищая хата, слетелись в нее светляки.
1985
* * *
Вот и новый день глаза смыкает,
И его одела пелена,
Но в душе моей не умолкает
Негодующая тишина.
Немоты надменная основа,
Ты прочнее, чем словесный хруст,
Но как трудно, стыдно прятать слово,
Вырваться готовое из уст.
1985
ПТИ-КРЮ
Когда я сам с собою говорю,
А говорю я о своей печали,
Как хочется, чтоб на часок Пти-Крю,
Колдунью-собачонку мне прислали.
Чтоб разогнал ее целебный лай
Тоску и страхи, а у них под спудом
Я обнаружил бы волшебный край,
В моей душе открывшийся мне чудом.
Как странник, долго шедший по местам
Глухим и диким, но приют нашедший,
Я землю обрабатывал бы там,
Пустыню превратил бы в сад расцветший.
Переселенец, жил бы в шалаше,
В тиши, в трудах, в усталости желанной,
И в собственной скончался бы душе
Для вечной жизни, ей обетованной.
1985
24 ИЮНЯ 1985 ГОДА
Я не был ни ведомым, ни вожатым,
Ни каменщиком вольным, ни в охранке,
И никакой патологоанатом
Не станет изучать мои останки.
Обрел я в жизни лишь одну удачу, -
По-детски веруя, марать бумагу
И знать, что и на небе не утрачу
Траву лесную и речную влагу.
Забыв о глиняном непрочном грузе,
И там босыми легкими ногами
Коснусь голубизны, приближусь к Рузе,
Изогнутой живыми берегами.
И вновь возникнет предо мной складная
Скамеечка и яркий твой купальник,
И вновь пойму, что вам я сопечальник:
Тебе, любовь, тебе, земля родная.
1985
* * *
Над речкой взбухли ватные химеры,
К плетню прижался новый "Запорожец",
В деревне лишь одни пенсионеры
Да несколько приезжих детских рожиц.
Березы, как солдатские невесты,
В сторонке собрались, в ячменном поле,
И громко повторяют анапесты
Некрасова ли, Анненского, что ли.
И радостно мне знать, что неизменны,
Какие б ни безумствовали грозы,
И анапестов звон, и хлеб ячменный,
И во поле стоящие березы.
1985
* * *
Я никогда не видел правду жизни,
А правду смерти видел на войне.
Тогда-то и открылось мне впервые
Незримое в том зримом, в чем живые
Мнят истину, бесспорную вполне.
А что это такое - правда смерти?
Лежит солдат, лежит без головы,
Но все же вечность - в нем, он существует,
Его душа волнуется, волнует
И небо, и меня, и тень травы.
1985
ЛЕШИЙ
Стоит холодное сырое лето.
Мне сквозь туман, сдается, вся видна,
В тулуп нагольный спрохвала одета,
Бессильно-гениальная страна.
Ее мутно-зеленый глаз мужичий
Не знает сам, о чем его мечта:
Разбойничьей ли ищет он добычи
Иль тишины раскольничей скита.
Куда ни глянь - поляны, поймы, плеши,
Районной речки медленный поток,
И, на ветвях качаясь, смотрит леший
С насмешкой на военный городок.
1985
* * *
Воды вдоль тихих берегов
Охриплая певучесть,
Свеженаметанных стогов
Щемящая пахучесть,
И зарождающихся гроз
Изустная словесность,
И заколдованных берез
Влекущая безвестность,
И на холме - вдали - музей,
Где звон блаженно длился,
Где царь тишайший Алексей
Михайлович молился,
И все, что обнимает взгляд,
Преобразясь в прозренье,
Со мною движется назад
В четвертом измеренье.
1985
В ЧАСЕ ХОДЬБЫ ОТ ВЕЙМАРА
Тайный советник, поэт и ученый
В обществе дам, двух подруг герцогини,
Медленно движется рощей зеленой,
Ясен покой на лесистой вершине;
В купах дерев различаешь дыханье
Листьев; и птицы к закату замолкли;
Завечерело; и слышно шуршанье:
Речь ли немецкая? Травка ли? Шелк ли?
Дамы внимают советнику Гете,
Оптики он объясняет основы,
Не замечая в тускнеющем свете,
Что уже камеры смерти готовы;
Ямы в Большом Эттерсберге копают,
Всюду столбы с электричеством ставят;
В роще бензином живых обливают
И кислотою синильною травят.
1985
* * *
Я взлечу в небеса из болота,
Там, где вязкий, погибельный прах,
Я взлечу в небеса из болота
И растаю как след самолета
В небесах, в небесах.
Растворенная в небе частица,
Я увижу в лазурном стекле,
Растворенная в небе частица,
Я пойму, что со мною творится
На земле, на земле.
Кто же виден мне в гнилостной плоти
Сквозь заоблачную синеву?
Это вновь в своей гнилостной плоти,
Вновь в погибельном вязком болоте
Я живу, я живу.
1986
ВЫКЛЮЧИЛИ СВЕТ
Электроплита, батареи
Служить перестали. В окне -
Темнее, в дому - холоднее.
Но вспыхнуло что-то во мне.
Один, в темноте, в своем кресле,
Зажечь не желая свечу,
Я жду, чтобы тени воскресли,
Всем телом я жду и молчу.
Я чувствую светлую страстность
Внутри существа моего,
И к здешнему миру причастность,
И с миром нездешним родство.
Недвижный, во тьме я взлетаю,
Я сам превращаюсь в свечу.
И с радостью плачу, и таю,
Но утру навстречу лечу.
1985
* * *
Слышу, как везут песок с карьера,
Просыпаюсь, у окна стою,
И береза смотрит светло-серо
На меня, на комнату мою.
Голубое небо так сверкает,
Почему ж в нарушенной тиши
Ужас пониманья проникает
В темную вещественность души.
Разве только нам карьер копали,
Разве только мы в него легли?
Матерь Утоли Моя Печали
Не рыдала ль плачем всей земли?
1986
В ПОЛЕ ЗА ЛЕСОМ
Иду в поля, со мной травинушка
Или цветочный стебелек?
"Нет, не цветок я, а княгинюшка,
На мне венец, а не венок.
Внесла я вклад в казну обители,
Уединясь от дел мирских.
Нас превратили погубители
В существ лесных и полевых.
Мы жили в кельях, но с веселостью,
Светло на родине рослось.
Но мир дохнул чумною хворостью,
Мы были близко, - нынче врозь.
Одним путем пошла Маринушка,
Другой для Аннушки пролег.
А где ж монахиня-княгинюшка?
Я - только тонкий лепесток.
Но верю: мы друг друга вылечим,
Вода пасхальная близка.
Мы сорок жаворонков выпечем
Для мучеников сорока!
И пусть я даже стала травушкой,
Но вы со мной, опять со мной.
Не погубили нас отравушкой,
Спаслись от хворости чумной.
Зову я: "Это ты, Маринушка?
Ты, Аннушка, цела, жива?"
Лишь плачет надо мной осинушка,
Кругом - земля, цветы, трава".
1985
НА ИСТРЕ
Не себя нынче звезды славят,
Засветясь в предпраздничный вечер, -
Это кроткие ангелы ставят
Перед Божьей Матерью свечи.
И когда на неделе вербной
Звездный свет до земли доходит,
Не гараж со стеной ущербной,
Не пустое село находит,
А исчезнувший сад монастырский -
Сколько яблок созреет сладких!
На продажу - калач богатырский,
Мед в корчагах и масло в кадках.
Возле фабрики тонкосуконной
Слобода построилась быстро,
И не молкнет гул семизвонный
Над бегущей весело Истрой.
На монахинь глядит Приснодева -
Кто в саду, кто стелет холстину -
И узревшему землю из хлева
Выбирает невесту сыну.
1986
* * *
Я забыть не хочу, я забыть не могу
Иероглифы птичьих следов на снегу,
Я забыть не могу, я забыть не хочу
Те ступеньки, что скользко сползали к ключу.
Не хочу, не могу эту речку забыть,
Что прошила снега, как суровая нить.
Я забыть не хочу, я забыть не могу
Круг закатного солнца на вешнем лугу.
Я забыть не могу, я забыть не хочу
Эту сосенку, вербную эту свечу.
Только б слышать всегда да и помнить всегда,
Как сбегает с холма ключевая вода.
1986
ПРИМЕЧАНИЕ К ФОРМУЛЕ ЭЙНШТЕЙНА
Мою кобылку звали Сотка,
А привела ее война.
Светло-саврасая красотка,
Она к тому ж была умна.
Ни разу ночью не заржала
В станицах, где засел чужой,
А надо было, так бежала,
Как будто брезгуя землей.
Прищурив глаз, орех свой грецкий,
Она подмигивала мне, -
Мол, понимает по-немецки
В зеленотравной западне.
Верхом на ней, светло-саврасой,
Я двигался во тьме степей,
Но был не всадником, а массой,
Она - энергией моей.
1986
СОБОР
Не в зеленом уборе
Вижу землю мою
А в зеленом соборе
Я молюсь и пою
И ведь не апостол,
И зовет не левит, -
Сам внутри себя создал
То, чем жить надлежит.
Ум и сердце очистив
Он сует и нытья,
Слышу проповедь листьев
И псалом соловья.
Я в зеленом соборе
Узнаю, что опять
Губит Черное море
Фараонову рать;
Что зажав свой пастуший
Посох в смуглой руке,
Вновь идет, как по суше,
Человек по реке.
Домотканой рубахи
Чуть намокли края,
В чудном трепете птахи,
Воды, ветви и я.
1986
* * *
Я иду среди лесного гама,
Листья то цепляются, то жгут,
Комары, как нищенки у храма,
С тайной злостью плачут и поют.
Согнут столбик давнего замера,
Где-то рвется птичий голосок
Да еще вдали везут с карьера
Грузовые чудища песок.
Я ли после двух больниц шагаю
Мокрою, извилистой тропой,
На ходу бессвязное слагаю,
Самому себе теперь чужой?
Это я ли, пятигодовалый,
Гордый разуменьем букваря,
Видел садик около вокзала
И приезд последнего царя?
Я ли дрался под водою в споре
С драчуном таким же, как и я,
За монетку, брошенную в море
Юнгою с чужого корабля?
Я ли смерти, может быть, навстречу
Шел в степной ставропольской ночи,
И насторожен нерусской речью,
Прятался в густых стеблях бахчи?
Я ль немолодым назвал впервые
Женщину возлюбленной женой?
А во мне, со мной мои чужие,
Я живу, пока они со мной.
1986
* * *
Потомства двигая зачатки,
Лягушек прыгают двойчатки,
Снег мочит редкую траву,
Поют крылатые актеры,
А к ним взлетают метеоры -
Так бабочек я назову.
Милы мне бабочки и птицы!
Я тот, кто вышел из больницы,
Кто слышит, как весна идет,
Но помнит знаки жизни хрупкой --
Связь неестественную с трубкой,
Свой продырявленный живот.
Я вам обоим благодарен:
Тебе, что ярко мне подарен,
Мой день, поющий все звончей,
Тебе, что света не видала,
Что триста дней со мной страдала
И триста мучилась ночей.
1986
* * *
Чистое дыханье облаков
Цвета трав, уже зеленоватых,
Но смущенных, будто виноватых
В грязной рвани, в ржавчине судков,
В загородных - за зиму - отбросах.
Но еще дано листам травы
Весело купаться в летних росах
И занять у неба синевы.
Да и я свободен пить из вешней
Чаши этой средней полосы.
А еще вкусить бы воли внешней,
Пусть не больше капельки росы.
1986
| |
Семен Липкин. Стихи 1983 - 1986
