Римма Казакова

 

        Стихи разных лет

                 Часть 2

* * *

Мы молоды. У нас чулки со штопками.
Нам трудно. Это молодость виной.
Но плещет за дешевенькими шторками
бесплатный воздух, пахнущий весной.

У нас уже - не куклы и не мячики,
а, как когда-то грезилось давно,
нас в темных парках угощают мальчики
качелями, и квасом, и кино.

Прощаются нам ситцевые платьица
и стоптанные наши каблучки.
Мы молоды. Никто из нас не плачется.
Хохочем, белозубы и бойки!

Как пахнут ночи! Мокрым камнем, пристанью,
пыльцой цветочной, мятою, песком...
Мы молоды. Мы смотрим строго, пристально.
Мы любим спорить и ходить пешком...

Ах, не покинь нас, ясное, весеннее,
когда к нам повзросление придет,
когда другое, взрослое везение
нас по другим дорогам поведет.

От лет летящих никуда не денешься,
но не изменим первым "да" и "нет".
И пусть луны сияющая денежка
останется дороже всех монет.

Жизнь - наковальня. Поднимайте молоты!
На молодости - главные дела.
Мы молоды. Мы будем вечно молодо
смотреться в реки, в книги, в зеркала...


* * *

На фотографии в газете
нечетко изображены
бойцы, еще почти что дети,
герои мировой войны.
Они снимались перед боем -
в обнимку, четверо у рва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.

Никто не знает их фамилий,
о них ни песен нет, ни книг.
Здесь чей-то сын и чей-то милый
и чей-то первый ученик.
Они легли на поле боя,-
жить начинавшие едва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.

Забыть тот горький год неблизкий
мы никогда бы не смогли.
По всей России обелиски,
как души, рвутся из земли.
...Они прикрыли жизнь собою,-
жить начинавшие едва,
чтоб было небо голубое,
была зеленая трава.


БАНАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Жила девчонка. И любви ждала.
Не это ли и значит, что - жила?
Она ждала любви, ломала пальцы,
она читала в книжках про любовь,
про то, как любят страстные испанцы,
про то, что это - щит, опора, панцирь,
безумный миг, восстание рабов!
Но вот пришел он, тот, кого ждала.
Сначала закусила удила.
Потом пошла - и было больно, свято.
Но то, что свято, почему-то смято.
О, книжный червь, чтоб не сойти с ума,
сожри все эти лживые тома!

Жила на свете женщина одна.
Она любила, сидя у окна,
забыв, что муж пьянчужка и зануда,
листать страницы, ожидая чуда.
Но вот он, чудотворец, тут как тут.
Он знает хорошо, чего здесь ждут.
Хотите чуда? Вот вам два мазка:
духи "Москва" и ресторан "Москва"...
А на ресницах черная слеза.
Подешевели что-то чудеса!

Живет, весьма не юная уже,
старушка на девятом этаже.
Она качает внука и в больницу
все ходит, навещает старика.
И за здоровье старика боится.
А уж могуч-то был! До сорока.
Старик был добр? Любил ее? Ну да.
Довольна внуком, и детьми, и домом.
Но отчего, склонясь над книжным томом,
вздыхает, что уже не молода...
Прошло? Ушло? Да было ль вообще?!
Вотще!

Скажи, любовь, так где же ты, бродяжка?
Одна, а предназначена двоим...
Тебе морочить голову не тяжко
нам, детям неприкаянным твоим?
А может, нет тебя, и ни к чему
все эти перебранки, пересуды
и этот колокольный звон посуды,
вся эта блажь - ни сердцу, ни уму?!

Но в переулке девочка живет.
Она живет, не просто хлеб жует.
По вечерам, когда ей темнота
мохнатую кладет на плечи лапу,
она садится и включает лампу.
Она великим делом занята,
она читает в книгах про любовь
и ждет любви, как обещает книга:
великого, ликующего мига,
который - как восстание рабов...
Где ты, ЛЮБОВЬ?


* * *

Любить Россию нелегко,
она - в ухабах и траншеях
и в запахах боев прошедших,
как там война ни далеко.

Но, хоть воздастся, может быть,
любовью за любовь едва ли,
безмерная, как эти дали,
не устает душа любить.

Страна, как истина, одна,-
она не станет посторонней,
и благостней, и проторенней,
тебе дорога не нужна.

И затеряться страха нет,
как незаметная песчинка,
в глубинке города, починка,
села, разъезда, верст и лет.

Отчизны мед и молоко
любую горечь пересилят.
И сладостно - любить Россию,
хотя любить и нелегко.


* * *

Будет дальняя дорога,
то в рассвет, а то в закат.
Будет давняя тревога -
и по картам, и без карт.

Юность, парусник счастливый,
не простившись до конца,
то в приливы, то в отливы
тянет зрелые сердца.

Нет, не строки - дарованье
и природы, и судьбы,-
этих смут очарованье,
опьянение борьбы.

Не оплатишь это небо,
где - с орлами в унисон -
чувствуешь, как грозно, нервно
пахнет порохом озон...


* * *

Были слова, но потом, а сначала
Новорожденное счатье лучилось.
Смысла от вымысла не отличала.
Не замечала - не получилось.

Верилось сложно, тревожно несмело,
Нежно надежда надеждой лечилась...
Ты не сумел или я не сумела
Больше не важно - не получилось.

Нынче тебя я прощаю, отступник,
Завтра окажешь и мне эту милость.
Завтра быть может опомнится стукнет
Сердце, да поздно - не получилось.

Ты за бронею и я уже в латах.
Церковь восторгов от нас отлучилась.
Милый, не надо, нет виноватых.
Это бывает - не получилось.

Это бывает, это бывает...
Как я убийственно обучилась,
Что и любовь и любовь убивает.
Милый, воскресни! Не получилось.


* * *

Было плохо. Другу
позвонила.
Друг не отозвался на звонок.
Улица молчание хранила.
Каждый дом был тих и одинок.
Нет и почтальона даже... Как мне,
как вернуть мне мир счастливый мой?
И пришлось по крохотке, по капле
всё собрать и вновь сложить самой.


* * *

Лето благостной боли,
постиженья
печального света...
Никогда уже больше
не будет такого же лета.

лето, где безрассудно
и построили, и поломали.
Лето с тягостной суммой
поумнения и пониманья.

Для чего отогрело
все, что с летним листом отгорело?
Но душа помудрела,
и она, помудревши, узрела

кратковременность лета,
краткость жизни, мгновенность искусства
и ничтожность предмета,
что вызвал высокие чувства.
 

ПЕСЕНКА О ПАРУСЕ

                         М. Светлову

Веселый флаг на мачте поднят -
как огонек на маяке.
И парус тонет,
и парус тонет
за горизонтом вдалеке.

А по воде гуляют краски,
и по-дельфиньи пляшет свет...
Он как из сказки,
он как из сказки,
таких на свете больше нет.

А море вдруг приходит в ярость -
такой характер у морей.
Куда ты, парус,
куда ты, парус,
вернись скорей, вернись скорей!

Но парус вспыхнул, ускользая,
и не ответил ничего.
И я не знаю,
и я не знаю,
он был иль не было его...


* * *

Пространства взмыли и опустели.
Была – растенье, а стала – птица.
Пропало чувство своей постели.
Хочу на космос облокотиться.
Пропало чувство причала, дома,
все, что от холода отделяло.
И на диване, без одеяла
заснула, чем-то чужим ведома.
Там, где вздыхаю и пребываю,
любое может со мной случиться.
Дорогу странную пробиваю,
и всё – без края, а я – частица.


ДВОЕ

У поезда, застыв, задумавшись -
в глазах бездонно и черно,-
стояли девушка и юноша,
не замечая ничего.

Как будто все узлы развязаны
и все, чем жить, уже в конце,-
ручьями светлыми размазаны
слезинки на ее лице.

То вспыхивает, не стесняется,
то вдруг, не вытирая щек,
таким сияньем осеняется,
что это больно, как ожог.

А руки их переплетенные!
Четыре вскинутых руки,
без толмача переведенные
на все земные языки!

И кто-то буркнул:- Ненормальные!-
Но сел, прерывисто дыша.
К ним, как к магнитной аномалии,
тянулась каждая душа.

И было стыдно нам и совестно,
но мы бесстыдно все равно
по-воровски на них из поезда
смотрели в каждое окно.

Глазами жадными несметными
скользили по глазам и ртам.
Ведь если в жизни чем бессмертны мы,
бессмертны тем, что было там.

А поезд тронулся. И буднично -
неужто эта нас зажгла?-
с авоськой, будто бы из булочной,
она из тамбура зашла.

И оказалась очень простенькой.
И некрасива, и робка.
И как-то неумело простыни
брала из рук проводника.

А мы, уже тверды, как стоики,
твердили бодро:- Ну, смешно!
И лихо грохало о столики
отчаянное домино.

Лились борщи, наваром радуя,
гремели миски, как тамтам,
летели версты, пело радио...

Но где-то,
где-то,
где-то там,
вдали, в глубинках, на скрещении
воспоминаний или рельс
всплывало жгучее свечение
и озаряло все окрест.

И двое, раня утро раннее,
перекрывая все гудки,
играли вечное, бескрайнее
в четыре вскинутых руки!


ТАЛАЯ ВОДА

1

Я остров, я атолл, коралл,
и среди бела дня
мужчина, как большой корабль,
уходит от меня.

Уходит прямо, не тайком,
сияя и трубя!
А я мечтала о таком,
а я ждала тебя.

Не в одиночестве жила.
Я смутно, с первых лет,-
твое дитя, твоя жена,
твой след и ясный свет.

Но, гордо брызгами пыля,
исчезнешь ты вдали
с запасом хлеба и угля,
с теплом моей земли.

О, это женская беда!
Мы - женщины, и мы -
вам пастбища, и города,
и реки, и холмы.

Мне ничего не жаль, корабль.
К другой земле причаль.
Ни - возвратить, ни - покарать,
поэтому - прощай!

О, эта женская беда
горька и высока:
суда уходят без суда,
туда - в моря, в века...

Прощай, мой берег, мой корабль.
Ни слезоньки из глаз.
К тебе, как к дереву кора,
прильну в последний раз.


2

Ах студено,
ломотно
из колодца пить!
Ах, недобро,
ломано
мне тебя любить.

Не мое ведерко,
не моя вода...

Куда ведешь ты,
любовь-беда?

Пью, стучу зубами,
льдинками хрущу.
Другим забавно,
а я грущу...

Распахиваюсь щедро!
Но в ответ -
щепки,
щепки...
А леса нет!

Капли,
капли -
душа-капель...
Как мне,
как мне
дышать теперь?

Отойти,
а после
гадать:
"Было - не было?.."

Кому ты поле?
Кому ты небо?

Кому -
не пока лишь,
не тайком,
не по капле,
а целиком?
Не знаю,
не ведаю...
Попаду в беду.
Сломанною веткою
упаду.

Но, пока живая,
бьюсь, как перепелка,
кулаки сжимая
в трудных переплетах...

Но, пока живая,
глаза в глаза...
Так прошивает
улицу гроза!

Готова
"здравствуй!"
тебе сказать.
Готова драться.
Готова ждать...
И представить страшно
в прозрении трезвом,
что все это -
зряшно,
что все это -
треснет...


3

Люби меня!
Застенчиво,
боязно люби,
словно мы повенчаны
Богом и людьми...

Люби меня уверенно,
чини разбой -
схвачена, уведена,
украдена тобой!

Люби меня бесстрашно,
грубо, зло.
Крути меня бесстрастно,
как весло.

Ломай меня бездумно,
как кусты сирени.
Иди за мной безумно,
будто я - сирена...

Люби меня по-отчески,
воспитывай, лепи,-
как в хорошем очерке,
правильно люби...
Люби совсем неправильно,
непедагогично,
нецеленаправленно,
нелогично...

Люби дремуче, вечно,
противоречиво...
Буду эхом, вещью,
судомойкой, чтивом,

подушкой под локоть,
скамейкой в тени...
Захотел потрогать -
руку протяни!

Буду королевой:
ниже спину, раб!
Буду каравеллой:
в море! Убран трап.

Яблонькой-дичонком
с терпкостью ветвей...
Твоей девчонкой,
женщиной твоей.

Усмехайся тонко,
защищайся стойко,
злись,
гордись,
глупи...

Люби меня только.
Только люби!


* * *

Ступлю туда, куда ступлю,
в грех превращая прегрешенье,
не спрашивая разрешенья
на то, что как хочу люблю.

Сама приду, сама уйду,
сама за все, про все отвечу,
за прелесть-глупость человечью,
за яблоки в чужом саду.

Пусть моя душенька болит,
она от боли только больше.
И было это так, что - боже! -
пусть мое яблочко кислит.

Хочу того, чего хочу,
и нет ни страха, ни запрета.
и что пропето - то пропето,
по сердцу, хоть не по плечу.

Люблю того, кого люблю,
и странным, ласковым смиреньем
и этим вот стихотвореньем
свое несбыточное длю...


* * *

Я не здесь.
Я там, где ты...

В парках строгие цветы.
Строгий вечер.
Строгий век.
Строгий-строгий первый снег.

В первом инее Нева.
Беспредельность. Синева.
Чьи-то окна без огня.
Чья-то первая лыжня.

Опушенные кусты.
Веток смутные кресты.
И, медвяна и седа,
вся в снежинках резеда.

Длинных теней странный пляс
и трамваев поздний лязг...
Сладко-талая вода.
Сладко-тайная беда.

Неразменчиво прямой
ты идешь к себе домой,
на заветное крыльцо,
за запретное кольцо.

Там тебя тревожно ждут,
электричество зажгут,
на груди рассыпят смех
и с ресниц сцелуют снег...

В ваших окнах гаснет свет.
Гаснет четкий силуэт.
Гаснет сонная волна.
Остается тишина.

Остается навсегда
в тихих блестках резеда,
строгий вечер,
строгий век,
строгий-строгий первый снег...


* * *

Словно всю жизнь свою переломила...
Ясное "здравствуй" звучит как "прощай".
Я говорю тебе: "Милый-немилый,
милым не ставший,
какая печаль..."
Милый-немилый, итог так ли важен?
Жизнь продолжается, грусть затая.
Милый-немилый,ничто нас не вяжет,
только проклятая память моя.
Словно песок золотой я намыла,
Столько сумела, постигла, смогла.
Все же я счастлива, милый-немилый,
Хоть эта вспышка была недолга.
Мне все равно,с кем ты,
С нею ли, с нею или один, как звезда в вышине,
Милый, да разве я право имею?
Милый-немилый, ты милый вдвойне.
Не возвратить не слезами, ни силой...
Но где там, в пролетевшем навек,
Мне тоже быть твоей милой-немилой,
Милый-немилый ты мой человек...


* * *

В море горя и
любви,
больше не в долгу,
я сжигала корабли –
и опять сожгу.
Корабли твои, мои...
Но когда я жгла,
было больше, чем любви,
света и тепла.


ЖАРКО

Когда я маленькой была,
я помню: жарко было.
И, жизнерадостно гола,
я в трусиках ходила.
А взрослых аж кидало в жар,
их зной сжимал в объятьях,
и мне их было очень жаль
в их пиджаках и платьях.
Теперь, как правила велят,
прилично я одета,
и косточки мои болят
от жарких вздохов лета.
И лишь когда со мной любовь –
а не над умной книжкой! –
я становлюсь с восторгом вновь
малышкой и голышкой.


ПОМПЕЯ

В конце печальной эпопеи,
перевернувшей жизнь мою,
я на развалинах Помпеи,
ошеломленная, стою.

В нас человек взывает зверем,
мы в гибель красоты не верим.
Жестокость!
Парадокс!
Абсурд!
В последний миг последней боли
мы ждем предсмертной высшей воли,
вершащей справедливый суд.

Но вот лежит она под пеплом,
отторгнутым через века,
из огненного далека
с моим перекликаясь пеклом.

И, негодуя, и робея,
молила, плакала, ждала.
Любовь, заложница, Помпея,
зачем, в стихи макая перья,
такой прекрасной ты была?

За хлестнута глухой тоской я.
Нет, гибнуть не должно такое!
Ах, если бы! О, если бы...
Но под ногами - битый мрамор:
обломки дома или храма,
осколки жизни и судьбы.

Вернусь домой к одной себе я,
найду знакомого плебея
по телефону, доложив,
что хороша была Помпея!
А Рим...
Рим, Вечный город, жив.


* * *

Писатели,
спасатели,-
вот тем и хороши,-
сказители,
сказатели,
касатели души.
Как пламя согревальное
в яранге ледяной,
горит душа реальная
за каждою стеной.
Гриппозная,
нервозная,
стервозная,
а все ж -
врачом через морозную
тайгу -
ты к ней идешь.
Болит душа невидимо.
Попробуй, боль поправ,
поправить необидимо,
как правит костоправ.
Как трудно с ним, трагическим,
неловким, словно лом,
тончайшим, хирургическим,
капризным ремеслом.
Чертовская работочка:
тут вопли, там хула...
Но первый крик ребеночка -
святая похвала.
На то мы руки пачкаем,
скорбим при ночнике,
чтоб шевельнул он пальчиком
на розовой ноге.


* * *

Заря аэропортная,
все снова впереди
Любимый, я работаю.
Любимый, подожди!

Ну вот сидела б рядышком ...
Да я и так с тобой
А жизнь - она как ядрышко
под крепкой скорлупой.

Иду с усмешкой бодрою,
а мир продрог, промок
Работаю, работаю,
держусь, как поплавок.

Вскипают полдни потные,
слетает ночь к нулю...
Работаю, работаю!
Люблю тебя, люблю.

И в дивный час свидания
не речь - одни слога,
не станет явным тайное -
понятнее слегка,

Разлука беззаботная.
Просторы - кораблю!
Люблю тебя. Работаю.
Работаю. Люблю!


* * *

Хочется
восхождения,
ясности, зренья линзы.
Хочется
Возрождения
с тайною Моны Лизы.

Хочется вымыть дочиста
в комнате окна, двери.
Хочется
богоборчества
и настоящей веры.

Верую в листья первые,
в яблоневые завязи,
где под цветочной пеною -
ни суеты,
ни зависти.

Верую в правду зернышка -
лучший на свете принцип!
Верую,
словно Золушка,
что повстречаю принца.

Верю в искусство -
п?агоду
с искрой звезды падучей,
как в половодье, в пахоту,
в черный ломоть пахучий.

Время ведет все круче,
точно Суворов - Альпами.
Мчимся, ломая тучи,
за парусами алыми.


* * *

Под что-то, да, всегда под что-то,
под чье-то будущее «да»
вершится жаркая работа,
мучительная, как беда.

Тот хмель уйдет, уйдет похмелье,
и будет пусто и светло.
Но если что-то мы посмели,
то, значит, что-то нас вело,

и, значит, что-то было в миге,
глухом и тесном, как тюрьма,
раз существуют в мире книги,
деревья, дети и дома.


* * *

Погода измениться может,
пока же небу мой привет
за то, что и дождем не мочит,
и снегопада тоже нет,
за то, что не смиренный норов
покуда быть собою рад
и — ни заслуженных наград,
ни незаслуженных укоров...


* * *

Как ты - так я. Твое тебе верну.
Вздохну, шагну, живой из пекла выйду.
Я слабая, я руку протяну.
Я сильная, я дам себя в обиду.

И прочь уйду. Но не с пустой душой,
не в затаенной горестной гордыне, -
уйду другою. Не твоею. Чужой.
И присно. И вовеки. И - отныне.


* * *

Спасибо вам, елки зеленые,
зеленые елки мои,
веселые, озаренные,
в иголочках горькой хвои.

Зеленые в зиму и в лето,
зеленые через года.
Я буду всегда молода!
Я с вами поверила в это.

Спасибо вам, елки зеленые,
за то, что вы — все зеленей.
За то, что счастливым масленочком
росла подле ваших корней.
И ты, моя первая елочка,
моя новогодняя елочка,—
в орешках и в дождике колком,—
киваешь большим этим елкам.

Спасибо вам, елки зеленые,
за вашу высокую вязь,
за то, что свои, не заемные,
и песни, и сказки у вас.
За вашу отзывчивость чуткую,
за то, что локтями я чувствую
стволов и надежность, и вес.
За то, что вы, милые,— лес!

Спасибо вам, елки зеленые,
за то, что ваш колер — не грим.
За то, что — эх, елки зеленые!—
по-русски в беде говорим.
Мы здесь не пичуги залетные,
мы этой земли семена.
И жизнь будет — елки зеленые!
такою, какая нужна.


* * *

Кто победит в
нелепом этом споре?
Кто разрешит для нас с тобой его?
Не стоишь ты моей прекрасной боли,
я холода не стою твоего.
Нам друг для друга суждено остаться:
мне – слабостью, немыслимой в борьбе,
и бесполезной, если разобраться,
бездушной, скучной силою – тебе.


* * *

Люблю мужскую доброту.
Люблю, когда встречаюсь с нею,
Уверенность мужскую ту, что он, мужик, во всём умнее.
Мужчина, статус свой храня, от этой доли не уставший,
Недооценивай меня, прощай как младшим умный старший.
Будь снисходительным, как Бог,
И, даже истиной пожертвуй:
Считай, что ты мне всем помог,
Что, как ребячий ум мой женский.
О, женский ум! Уродство! Горб!
А ты как будто не заметил.
И был величественно добр
И этой добротою светел.
И просто силой естества напомнил, что умна иль бездарь
Я- женщина, и тем права,
Как говорил поэт известный...


* * *

Поляна, речка, лес сосновый
и очертания села.
Я по земле ступаю новой.
Я никогда здесь не была.

Иду дорогой — очень скверной,
где не однажды, зло бранясь,
шофер машину вел, наверно,
угрюмо проклиная грязь.

Россия-мать! По-свойски строги,
размытым трактом семеня,
мы все клянем твои дороги,
кого-то третьего виня.

Но, выйдя к деревеньке ближней,
проселочную грязь гребя,
вдруг понимаем: третий — лишний!
И все берем мы на себя...