Константин Симонов

Суворов

3. ОДИНОЧЕСТВО

1800 год

По крайним улицам без света,
Стараясь проскочить скорей,
В столицу въехала карета
Без гайдуков и фонарей.
Солдат, стоявший у заставы,
Ей путь загородил штыком,
Намереваясь по уставу
Дознаться, кто в ней седоком.
Но кучер с козел наклонился
И что-то на ухо шепнул:
Солдат с пути посторонился
И молча взял на караул.
Минуя караульный пост,
Карета быстро поскакала
Сперва через Торговый мост,
Потом вдоль Крюкова канала
И с громом стала у крыльца.
Два денщика, согнувши спины,
Из дверец вынесли перину
И, взяв её за два конца,
Пройдя вдоль тёмных коридоров,
Внесли в покой. Под простынёй
В жару, простуженный, больной,
Закрыв глаза, лежал Суворов.
Он, застонав от боли, Прошку
Костлявым пальцем поманил,
Чтоб тот бельё переменил
И в кресла посадил к окошку.

Суворов при смерти. С утра,
К нему слетевшись, как вороны,
Шныряют в доме доктора,
Прогуливаются шпионы;
А ближние зайти не смеют,
Боясь немилости двора.
Один лишь Прошка вечера
С ним коротает, как умеет.
Прозябнув, съёжившись в комок,
Больной укутан в две шинели
Уже которую неделю
Никак согреться он не мог.
То одеялом и платком
Прикроет Прошка, то к затылку
Из-под шампанского бутылку
Прижмёт, наливши кипятком,
То руки, синие, как лёд,
Себе за пазуху положит
И держит ночи напролёт,
Как будто отогреть их может.
Но как ни грей их, всё равно —
Что пользы в том, когда наружу
Весь день отворено окно
И в комнате такая стужа...
«Скорей закрой окно!» — «Да что
Вам померещилось! Окно?
Чай, с осени на все засовы
Уж заколочено оно.»
И Прошка пальцем сколупнёт
Кусок замазки с зимней рамы
И в доказательство упрямо
Её показывать начнёт.
«Да, показалось... Но откуда
Так дует ветер, словно с гор?
Ещё альпийская простуда
Не отпускает до сих пор.
Метель кружится по отрогам,
Того гляди, сметёт на дно...
Пока не поздно, ради бога,
Закройте кто-нибудь окно!..»
И чтобы не сердить больного,
Придётся Прошке встать к окну
И, створку отодрав одну,
Тотчас её захлопнуть снова.
«Ну вот, как будто и теплей,
Теперь совсем другое дело...
Да кипятку в бутыль подлей,
Что б кровь в висках не холодела».
Сейчас тряхнуть бы стариною,
Воды черпнувши из Невы,
Вдруг нестерпимой, ледяною
Обдаться с ног до головы.

Клин клином вышибить! Но где там
Когда не шевельнуть рукой,
Когда, небось, уж гроб с глазетом
Давно заказан в мастерской!
Всё можно взять у человека:
Чины, награды, ордена,
Но та холодная страна,
Где прожил он две трети века,
И синие леса вдали,
И речки утренняя сырость,
И три аршина той земли,
Скупой и бедной, где он вырос,
Земли, в которую его
Вдвоём со шпагою положат,—
Её ни месть, ни плутовство,
Ничто уже отнять не сможет.
Среди хлопот, обычных дел
Он редко замечал природу,
Но вдруг сегодня захотел
К песчаному речному броду
Подъехать на рысях в жару
И жадно воду пить из горсти;
Или, к своим оброчным в гости
С ружьём забравшись поутру,
Из камышей пальнуть по уткам;
А коли на дворе зима —
По новгородским первопуткам
Скакать в лесу, чтоб бахрома
С ветвей за шиворот, чтоб тело
Кололо снегом, чтоб лиса,
Как огненная полоса,
Вдруг за стволами пролетела...
Разжечь костёр, чтоб вдруг в дыму
Вспорхнула вспугнутая галка...
Всё это вовсе ни к чему —
Да умирать уж больно жалко!
И, Прошку с толку сбив, теперь.
Когда все щёлочки заткнули,
Он просит, чтоб открыли дверь
И окна настежь распахнули.
«А помнишь, Прошка, в Измаиле
Как ты горячкою хворал?» —
«Ещё б не помнить! Был в могиле,
Да бог раздумал, не прибрал».—
«Ты вспомни, Прошка, ты, похоже,
Почти, как я, болел в те дни:
Я рук не подниму — ты тоже
Не мог поднять их с простыни,
И кости у тебя болели,
И лоб, как у меня, потел...
И уж не думал встать с постели,
А помирать всё не хотел.
Сперва садился на кровать,
Потом ходил, держась за стену...
Вот так и я, глядишь, опять
И встану и мундир надену...
Что плачешь? Думаешь, не встать?
Сам знаю — время в путь-дорожку.
Начнёт за окнами светать,
Один, как перст, ты будешь, Прошка
Да разве ты один такой?
Пересчитай полки и роты —
Как только выйду на покой,
Все будут без меня сироты...»
Но Прошка, привалясь к стене,
Не выдержав ночей бессонных,
Уже дремал и монотонно
Поддакивал ему во сне...
И ни души кругом... Ну, что же,
Пока ты важный господин,
Так все готовы лезть из кожи,
А умирать — так ты один...
Он поспешил глаза смежить,
Чтоб не прочли в последнем взоре
Безумную надежду жить,
Людское, будничное горе.

Вдоль долгих улиц гроб несли.
На бархате ряды регалий,
Оркестры медным шагом шли,
Полки армейские шагали.
Чтоб этим оскорбить хоть прах,
В эскорт почётный, против правил,
В тот день заняв их на смотрах,
Полков гвардейских не дал Павел.
Ну, что ж! Суворов, будь он жив,
Не счёл бы это за обиду;
Он, полстолетья прослужив,
Привык к походному их виду,
Он с ними не один редут
Взял на веку. И, слава богу,
За ним в последнюю дорогу
Армейские полки идут.

1938 — 1939