*  *  *

Я помню всё. Никто не торопился,
А мир был юным, тёплым и живым.
Мне было шесть, и мир ещё светился
Сам по себе, и я владела им.

Ещё никто в наместники не метил,
Ещё дышала вечность за плечом.
Как было просто думать о бессмертье,
Как было просто думать ни о чём.

Я помню всё. Как птицы щебетали,
Как закипала в чайнике вода,
Как занавески в спальне оживали
И шли часы неведомо куда.

И первый луч ловил меня в постели
(То было счастье, что ни говори),
И как задорно ящички скрипели
В комоде старом слева от двери.

И отражался свет в небесной призме,
И мир лежал, как азбука в руке,
Где было всё о радости и жизни,
И ничего о смерти и тоске.


*  *  *

Не говори о нас, не говори,
и даже в самом сердце де Пари,
где мы могли однажды умереть,
когда бы жизнь
не праведней, чем смерть,
когда бы свято место не про нас,
когда бы жили
только в этот раз.
Но до сих пор пульсирует внутри:
не говори о нас, не говори.

Во мне растут сады и города,
во мне горит небесная руда,
скрипят качели, облако плывёт,
а на качелях
девочка поёт.
И так поёт, что не о чем жалеть,
покуда жизнь
не праведней, чем смерть,
покуда всё растает до зари,
как фонари проспектов де Пари.

И уцелеет только горизонт,
но говорить об этом не резон –
слова легки, изменчивы, пусты...
Внутри меня
висячие мосты,
под небом птица, рыба в глубине –
как это всё
вмещается во мне,
живёт и дышит, требует любви?
Там старый дом шиповником увит,

почтовый ящик на его двери
(не говори о нас, не говори),
вокруг стоит высокая трава
и на ветру
качается едва,
и в той траве лежит мой детский страх,
мой детский стыд,
мой ужас на губах,
моя тоска, моя смешная боль –
всё, что ещё не связано с тобой,

лежит в траве, но не болит давно...
И я смотрю, как старое кино,
и вижу только утро и восход.
И на качелях
девочка поёт.
О, эта песня – всё нутро моё,
а жизнь и смерть –
лишь строчки из неё.
И если хочешь, слушай и смотри.
Но ничего о нас не говори.


*  *  *

Всё проходит, всё пройдёт,
Спит у печки серый кот,
За окном метёт метель,
Дремлет бабушкина гжель,
Дремлет мамино шитьё,
Дремлет дедово нытьё,
Спят деревья в переулке,
На балконе спят сосульки.
Тише, Танечка, не плачь,
И дался тебе тот мяч.
В доме сухо и тепло,
Город снегом замело,
А наступит новый год –
Деда с бабкой уведёт –
Навсегда, на «никогда».
Мячик – это ерунда.
По небесному по льду
Деда с бабкой поведут,
Тише, Танечка, поверь,
Жизнь полна таких потерь,
И не знаешь наперёд,
Что река тебе вернёт.
Скоро утро, баю-бай,
Покатился мячик в рай.


*  *  *

Здесь отставали всякие часы,
И потому она не торопилась.
Стоял февраль, закончились чернила,
Сошли с ума напольные весы.

Ах, от рутины этой кто бы спас...
День становился длинным постепенно,
Отцовский свитер был ей по колено,
А мамины наряды – в самый раз.

Она любила тёплое питьё,
Большие чашки, запах кардамона,
Носила сапоги не по сезону,
И это не заботило её.

Он приезжал обычно в выходной –
Всё обнимал, взъерошивая чёлку,
Она тогда болтала без умолку,
И он всегда любил её такой.

О, как хотелось, чтобы ничего
Не нарушало этого порядка.
А волшебство – воровано и кратко,
Но всё равно, по сути, волшебство.

Он с ноября ни разу не звонил.
Она не хочет знать, что это значит.
О, как неспешно время стрелки тащит.
Достать чернил, сперва достать чернил...


*  *  *

Это кто сидит на большом холме,
Это кто качает луну во тьме?
Это я сижу под большой луной.
Не играй со мной, не играй со мной.
Колосится в поле полынь-трава,
Из оврага тянутся дерева,
Облетает снегом жасмин в саду.

Если кто не спрятался, я найду.
Так она шептала, глядела в ночь.
Никого, готового ей помочь –
Ни родни, ни друга, ни жениха,
И всегда одна-одинёшенька.

Не ходи гулять под моей луной,
Не шути со мной, не шути со мной.
Я на этом свете случайный гость,
Я любовь до гроба, я тлен и кость.
Что ж они пугаются все подряд,
Обо мне недоброе говорят,
Я же с ними, как с детворой вожусь...
Чем такая мука, пойду рожусь.

 

*  *  *

Куда я буду тебе писать? По снегу огненная лиса
перетекает из света в ночь. Вот так и ты улетаешь прочь
из наших сумерек и сетей, от наших радостей и страстей,
перетекая в немое «был...»
Вдовеют все, кто тебя любил.

Прижмётся город лицом к стеклу. Разбей яйцо, отыщи иглу
и убедись, что она цела – почти нетронутая игла.
Каких гарантий тебе ещё? Врастает небо в твоё плечо,
втекает вечность в твои глаза,
как в нору огненная лиса.

Куда я буду тебе писать? Во мне цветёт прошлогодний сад,
во мне качается синий лес и птицы носятся вдоль небес,
но нет ни города, ни страны, где эти письма тебе нужны,
где ты ещё не совсем отвык
и понимаешь земной язык.

Мы изучили немало слов, от них осталось одно – «любовь».
И все, кто шиты одной иглой, навеки связаны здесь с тобой
в один сияющий гобелен – ему не страшен ни прах, ни тлен,
ему ничто не мешает быть.
И ты в нём нить...
И я в нём нить...


*  *  *

Как-то всё уладится, заживёт.
Я уже давно тебе не пишу.
Вот ещё один пролетает год,
Словно нераскрывшийся парашют.

Как-то всё уладится, не впервой.
Мы проснёмся прежними в январе,
Снег лежит непуганый, молодой,
Лепят бабу снежную во дворе.

Отчего же муторно, отчего
Засосёт под ложечкой поутру?
Человек – забавное существо:
«Все умрут, а я один не умру».

Распахнутся белые покрова,
Город снегом намертво занесён.
Мы опять неправы, а жизнь права,
Потому она побеждает всё.

Потому не думаю наперёд,
Никуда по-прежнему не спешу.
Парашют откроется, снег сойдёт,
Я тебе когда-нибудь напишу.


*  *  *

И этого хватило бы вполне,
Для музыки порой довольно ноты,
Но бесполезно думать, кто ты мне,
Ещё не понимая даже, кто ты...

Руки касаться, словно в первый раз,
Неметь на выдох, глупо улыбаться,
Пока за скобки одного из нас
Не вынесут и не начнут с абзаца.

Кем я была доселе, кем ты был?..
Теперь стоим растеряны, как дети,
Пока одна из центробежных сил,
Не разомкнёт совсем объятья эти.

Но как тебя, мой свет, ни назови,
Пусть ничего с тобою не случится,
Пока мерцает свет моей любви,
Сулящей всё, чему уже не сбыться...


*  *  *

Ночь оставляет нетронутым только контур.
Смертным быть тяжелее, чем просто живым.
Каждого, кто покидает тёмную комнату,
Страх отпускает на время. Следить за ним
Можно на расстоянии – страх вторичен.
Самые важные правила слишком просты.
Если глядеть из форточки, воздух геометричен,
Как доказательство правильной пустоты.
Всё, что тебя с поражением соотносило,
Что разделяло пространство с календарём,
Всё, что ещё вчера тебя не убило,
Завтра становится лучшим поводырём.


*  *  *

Всего-то – веровать в тебя и только.
Уже не слепнуть от чужих радуг...
Смотри, отпущено любви сколько,
Смотри, какая надо всем радость,
Когда случилось посреди сбыться
И птицам небо отворить в лето,
Когда летели сквозь меня птицы,
И воздух рябью шёл от их света.
Не обрати мою печаль в камень,
Придёт вода и всё до дна сточит,
А после станет и вода нами
И понесёт среди других прочих...

А до поры неразрешим ребус,
Кому воздастся и вином, и хлебом.
Но вот любовь моя летит к небу,
И вот становится сама небом.


*  *  *

И вот уже
захвачены врасплох,
и нас внезапно покидает время,
где мы опять становимся не теми,
кем кажемся себе,
но, видит Бог,
в попытке вычесть знаки препинанья
мы сочиним
такой молитвослов,
в котором всё – равняется любовь,
а каждый звук – псалом и заклинанье.
И в нашем небе
повисает птица,
где время нас покинуло опять,
и мы молчим,
не зная, как начать.
И только птица в небе длится, длится..

 

*  *  *

Когда-нибудь, когда меня не станет,
Когда качаться маятник устанет,
Когда любовь моя пройдёт по краю,
Мои черты уже не повторяя,
Мои черты уже не узнавая,
О, как, наверно, буду не права я,
Пытаясь всё запомнить и отметить,
Чтобы потом найти на этом свете
И обернуть в привычную оправу.
О, как мы все на этот счёт не правы...
А до тех пор стоять на этом месте,
Пока собор макает в небо крестик
И облака случайные цепляет.
И облака плывут и исчезают...

Где вышел срок унынию и муке,
Стоят деревья, вширь раскинув руки,
Готовы каждый миг сомкнуть объятья.
О, что смогу прощанием назвать я?
Вот этот мостик между сном и явью?
Вот этот взгляд, наполненный печалью?
Вот этот выдох между «был» и «не был»?
Вот эту нежность, тонущую в небе?

Душа моя, покуда горний ветер
Ещё ласкает крыши на рассвете,
Покуда воздух полон ожиданья,
Любовь не знает страха расставанья,
Любовь не знает холода забвенья,
Любовь не знает муки сожаленья –
Она слепа, а значит, беспристрастна.
И потому мы верим не напрасно,
Пока она ещё парит над нами,
И мы глядим на мир её глазами.


*  *  *

На песчаную косу небо выльет бирюзу,
Ветер с моря обещает долгожданную грозу.

Тяжелеет старый сад, клонит гроздья виноград,
Это август, это август коронует всех подряд.

На столе резной узор, будет долгим разговор,
Это кто там вездесущий на меня глядит в упор?

Что бы ты ни сочинял, человек ничтожно мал,
Ты ломать его пытался, но пока не доломал.

Ветер – нежная пила – слижет камень добела,
Чайка мечется над морем, словно швейная игла.

Кто забрасывает сеть, будет ждать улова впредь,
Будет божьими глазами на кораблики смотреть.

За волной идёт волна, время пьёт тебя до дна,
И с другого побережья боль твоя едва видна.

Но всему приходит срок, август целится в висок.
Старый ботик третьи сутки носом тычется в песок.

Ветер двинется на юг, тронет лодочку твою,
Не успеешь оглянуться – пришвартуешься в раю.


*  *  *

Каждого и прости, и благослови,
Вот тебе жизнь, вот тебе Бог над нею.
Нет ничего мучительнее любви,
Нет ничего прекраснее и сильнее.

Там где одна дорога, сомнений нет.
Хочешь – иди; не хочешь – и так протащат.
Лестница в небо строилась сотни лет
Лишь для тебя, помни об этом чаще.

Все поезда уходят не вдаль, но вверх.
Каждый решает сам, что закон, что случай.
Быть несчастливым – это смертельный грех.
Странно, что нас этому здесь не учат.

Сердца на всё не хватит, не торопись,
Только представь – собрался любить, а нечем.
Смерть не страшнее жизни, но тоже жизнь,
Выдохнешь этот ужас – и станет легче.

Выдохнешь этот страх, суету и боль –
Время-старьёвщик всякого обдирает.
Видишь, в сухом остатке одна любовь,
Только она одна, без конца и края.

Только она останется навсегда.
Поезд легко отчалит и не заметишь,
Как железнодорожные провода
Тянутся мимо жизни и мимо смерти...


*  *  *

Мы везде чужие, везде ничьи.
Кабы хата с краю, а то нигде.
Горы умных книг мы уже прочли,
И казалось, был неплохой задел.

Мы, конечно, знаем, что знаем ноль,
И нулями тычем друг другу в грудь.
Если сила в силе – тогда изволь,
Только этот путь – тупиковый путь.

Не приладить к месту свою печаль,
Рифмоваться с миром дано не всем.
Ты пойми, тебя никому не жаль,
У других хватает своих проблем.

Потому уныние и тоска
Даже самых лучших ведут в тупик.
Варианты есть, продолжай искать
Даже там, к чему ты давно привык.

Даже в самых глупых, смешных вещах,
Даже в тех местах, что помилуй бог!
Даже если это последний шаг,
Будешь знать: испробовал всё, что мог.

Ты имеешь право на эту жизнь,
Ты имеешь право на эту смерть.
Если это мало, тогда скажи,
Что другого ты бы хотел иметь?

Осознать, что сила в тебе одном,
Иногда не хватает и жизни, но
На последнем шаге мы всё поймём.
Это будет просто, почти смешно.

А пока латай свой земной уют,
Осыпайся буквами между строк.
Нас потом, как яблоки, соберут
И ещё не раз заготовят впрок.


*  *  *

Август ещё обещает немного тепла,
Лампа ворует у ночи кусочек стола,
Ветка стучится в окно, за окном темнота.
Выглянешь – улица та и как будто не та.

Думаешь, кончилось лето – такая печаль...
Лета не жаль, а себя прошлогоднего жаль.
Птица всё падает вверх, только яблоко вниз,
Будет похоже на смерть, а окажется жизнь.

Будет похоже на явь, а окажется сон,
Кто не умеет проснуться, к утру обречён.
Это такая игра, но без правил вообще.
Что мы за люди, не видим понятных вещей...

Я тебе яблоко, я тебе радость и боль,
Я тебе музыка, я тебе страх и любовь.
Видишь, внутри у меня осыпается сад,
Время проходит на ощупь, насквозь, наугад.

Яблоко снова и снова срывается влёт,
Птица парит и попутного ветра не ждёт.
Всё повторяется, всё прорастает опять –
Нет ничего постоянного, нам ли не знать.

Нам ли не видеть, какие вокруг миражи.
Что мы за люди, никак не научимся жить...
Лето созреет к утру, словно липовый мёд,
Сердце нальётся, как яблоко, и упадёт.

 

*  *  *

Навіть коли стоятимеш поряд із ними,
Будеш самотній, як пасажир на вокзалі.
Кожен, відтак, пустелю свою нестиме –
Через життя до смерті і трохи далі.

Мури зруйнує часом, ліси здиміють,
Першими завше падають самі вперті.
Зрештою, всі поводяться, як уміють,
Жоден не хоче бачити далі смерті.

Так зазирнути далі свого кохання
Буде несила – наче тебе розкреше.
Кожного разу думаєш, що востаннє.
Кожного разу думаєш, як уперше.

Буде по тобі вічність чи порожнеча,
Марно гадати – стежки несповідимі.
І височінь лелеча, й земля чернеча
Сходяться через тебе – нерозділимі.

Так серед ночі схопишся і не знаєш,
Що то калатає в грудях – життя чи потому.
Скільки відпущено, більше собі не вкраєш.
Ранок займається, наче тобі одному


*  *  *

Кожного разу я думаю, що не влучу.
Мама завжди казала, що я везучий.
Тисячу раз казала, та не навчила,
як захищати жабра, латати крила.
Я пiдiймаю руки, хапаю вiтер.
Що менi з ним робити, куди подiти?
Сонце встромляє лезо межи шпалери
i роздирає ранок, як шмат паперу...

Боже, коли носив ти мене в долонi,
i розглядав прожилки мої на скронi,
чорнi мої зiницi, блакитнi вени,
що ти собi гадав про спадковi гени?
Звiдки ота луска, теє пiр’я нащо?
Мама завжди казала, що я ледащо.
Тисячу раз казала, але жалiла,
пестила плавники, випрямляла крила,
пiр’я складала вiялом на канапу...

Я розгорну цей простiр, неначе мапу,
я тятеву напну на старого лука.
Ти не казала, мамо, яка то мука –
здужати перед морем i перед небом,
бачити тiльки те, що направду треба,
бути як риба-птах, як стрiла скрипуча.
Але тепер я влучу.
Я точно влучу.


*  *  *

Байдуже, хто мені скаже, що все скінчилося –
Злива, життя, кохання, слова та речі...
Аби вона на мене ось так дивилася
Кожного божого ранку, кожного вечора.

Дурневі бути щасливим – завжди є нагода.
Птаха співає, бо тим затуляє безодню.
Чим затулити так само тебе від негоди?
Хай не навіки, а хоч би на мить, на сьогодні.

Адже нічого немає, крім того, що маємо –
Злива, кохання, життя... Молоде та зелене
Літо пульсує у скронях: безсмертя не вкраємо
Ані на трохи. По всьому лишись біля мене.

Байдуже, скільки збиралися хмари над дахом,
Навіть у мряці є віра, любов і надія.
Дерево випустить пагін – і тішиться птаха.
Стане на ніжки малеча – і серце радіє.

Час відпускає нас далі без болю і суму,
Як не впирайся, а вічність чекає на брамі.
Дай мені руку, вже грають невидимі сурми,
Небо торкається міста за маківки храмів.


*  *  *

Спека бере за зябра і топить в небі –
Дихай отим блакитним, м’яким, гарячим.
Не поспішай, бо все, що насправді треба –
Бути живим і зрячим, живим і зрячим.

Птаха пливе вгорі, як небесна риба –
Глибше і глибше, неначе от-от потоне.
Скільки з цієї реальності не вистрибуй,
Не перетнеш без болю свої кордони.

Не перетнеш без остраху цю безодню,
Де лиш пісок і вітер будують стіни,
Але живи сьогодні, живи сьогодні,
Бо не помітиш, як сьогодення сплине.

Маєш квиток і маєш свою валізу.
Думай тепер – поїхати чи зостатись.
Спека, як сумнів, у кожну шпарину лізе,
Щоби в тобі гніздитися і зростати.

Шарпнеться потяг – вірветься щось у грудях,
Будеш стояти один на пустім пероні.
Плакати легше одному, аніж на людях.
Вітер читає світ по твоїй долоні...


*  *  *

День непритомніє, час добігає до серпня,
Літо густе і медове: пливи, наче риба.
Небо торкається серця, і ніжність нестерпна,
Наче від серця щоразу відкраєна скиба.

Я ніби досі малеча – життя нескінченне,
Тато живий і усміхнений, мама удома...
Щастя у кожній хвилині – просте і буденне, –
Просто нічого, крім щастя, тобі невідомо.

Так не триватиме довго, змарнується літо,
Всохне троянда, заплетена в прути альтанки.
Там, де майбутнє холодною кригою вкрито,
В тебе завжди зостаються серпневі світанки.

Світ не чекатиме нас – полетить, понесеться,
Час захитає щосили невидимі ваги.
Все, що залишиться – ніжність у твоєму серці –
Те, що насправді вартує твоєї уваги.