Юрий Кузнецов

 

            Путь Христа

                Часть 4

 

ПЕСНЯ ЛАЗАРЯ

В тесных земных преисподних
Дремлет великий покой.
Можно проснуться на подвиг
Только по вере святой.

Братья и сестры, вставайте!
Вера сияет во мгле.
Богово Богу отдайте,
А остальное земле.

Кончилось время земное.
Солнце над вами стоит
Лёгкое и золотое,
Ваши грехи золотит.

Даже в земных преисподних
Светит оно широко.
Трудно подняться на подвиг,
Всё остальное легко.

Слух о Христе до высоких ушей долетел.
Первосвященник последним лицом пожелтел,
Хоть и подумал сначала, что это ослышка...
— Он от Закона отпал, как от стебля кубышка!
Сей человек на себя очень много берёт,
Ибо свобода его заражает народ.
Бог и народ — это муж и жена, а свобода
Дурно влияет на женское сердце народа.
Он возмущает народ — пусть умрёт за него!.. —
Так хитроумно решил сильный мира сего.
Люди Закона желали меча, а не мира.
Жертва горит, и молитвы лоснятся от жира.
Время идёт по дороге в Иерусалим,
Облако пыли плывёт, оседая на Рим.
Близко уже преставленье намеченных сроков.
Всё совершалось, согласно прозреньям пророков.

Ехал Христос на осле, и повсюду Его
Люди встречали, как Солнце лица своего,
И на дорогу бросали цветы и одежды,
Как беззаветные знаки любви и надежды.
Так по цветам и одеждам Христос проезжал
В город величья и славы, и слёз не сдержал,
Ибо провидел зловещее облако дыма
Вместо сияющей славы Иерусалима...
В городе праздник, молитвы, и тёмная жидь,
Блеск благолепъя, и нечем уже дорожить.
Купля-продажа во храме идёт полным ходом.
Грешные души роятся, как мухи над мёдом.
Шило на мыло меняют, а нечет на чёт,
Фата-моргана сквозь ловкие пальцы течёт.
Близко в толпе просквозила нечистая дева.
Светлый Христос побледнел от высокого гнева.
То не конь-блед через горный махнул частокол —
Это Христос мимо времени бровью повёл,
И торгашей окатил взором неба, как варом,
И опрокинул столы и прилавки с товаром,
Клетки разбил и на волю пустил голубей:
— Это же ангелы ваших грядущих скорбей!..

На Елеонской горе, на вершине печали
Он говорил — и слова на ветру трепетали.
Ученики и века трепетали пред Ним.
— Жертва горит, и молитвы курятся, как дым.
Близко уже преставленье намеченных сроков.
Много на свете появится ложных пророков,
Заговорят как один, что они — это Я,
Многих прельстят, да минует вас прелесть сия.
Мир против мира и брат против брата восстанет.
Солнце померкнет и месяц светить перестанет.
Будет унынье народов и скрежет земли.
Только терпеньем спасёте вы души свои.
Сын Человеческий в огненном облаке явит
Силу и славу, и вас одесную поставит.
Так поднимайтесь, последние сроки грядут.
И небеса и земля предо Мною прейдут.
Эти слова не прейдут!.. — На вершине печали
Так говорил — и слова на ветру трепетали.

В чистый четверг пожелали апостолы знать,
Где они будут великий исход поминать.
Молвил Христос: — Этот город нелёгок помином.
Встретите вы у ворот человека с кувшином.
Молча идите за ним, и он вас приведёт
Прямо к хозяину ветхого дома, а тот
В мужеской части покажет вам горницу мира,
Там приготовьте, что нужно не только для пира... —
Все было сделано. Ученики, подбочась,
Ждали заветного часа. Настал этот час,
Только не сразу. Христос, преклонясь головою,
Каждому ноги омыл ключевою водою
И полотенцем обтёр. И все сели за стол
С легким румянцем стыда, что не скоро прошёл.
И преломил Иисус невечернее слово:
— Телом и кровью Моей через Духа Святого
Тут перед вами становятся хлеб и вино.
Ешьте и пейте. А большего вам не дано... —
Тайная вечеря! Что-то твой страх затянулся.
Пётр зашумел, и Христос на него улыбнулся:
— Пётр, что ты делаешь? — Пётр на ответ был не трус:
— Ем Твоё тело и пью Твою кровь, Иисус! —
Тайная вечеря! Тайна твоя вечереет.
Воздух мрачнеет. Во мраке предательство зреет.
Голос Христа промерцал над столом и погас:
— Тот, кто предаст Меня вскоре, сидит среди вас! —
Насторожился Иуда: — Не я ли, Учитель? —
Молвил Христос: — Ты сказал! — И замолк вопроситель,
Ибо замыслил предать по Закону Христа,
Да поцелует сам дьявол Иуду в уста!
Что-то навек во все стороны мира упало.
То, что упало, гласит поговорка, пропало.
С места вскочили одиннадцать учеников.
— Кто? — возопили, как эхо грядущих веков.
Эхо грядущих веков отзывается глухо.
Встал Иисус и шепнул Иоанну на ухо:
— Тот, кто предаст, примет чашу из левой руки...—
Тайная вечеря! Шёпот твой полон тоски.
Взял Иисус чашу полную левой рукою
И мимо времени подал Иуде с тоскою,
И через руку вселился в того тёмный дух.
Вспыхнул Иуда во злобе и сердцем потух.
Всё-таки выпил. Когда же его затошнило,
Он посмотрел на Христа тяжело и уныло.
Молвил Христос с озиранием учеников:
— Ешьте и пейте на благо идущих веков
Тело и кровь, что за вас предаются на муки.
Память Мою на земные берите поруки.
Будьте как люди. А большего вам не дано...—
Ели и пили апостолы — хлеб и вино
Были наполнены веяньем Духа Святого,
Только Христос не коснулся того и другого.
Голос Петра раскатился во всю круговерть:
— Боже, с Тобою приму и темницу и смерть! —
Глянул Христос на Петра краем вещего глаза:
— Не пропоет этой ночью петух, как три раза
Ты от Меня отречёшься... — И Пётр замолчал.

На Елеонской горе звёздный ветер крепчал.
А на великую глушь Гефсиманского сада
Тихо ложилась ночная роса и прохлада.
Верные люди, как будто почуя беду,
Остановились в глухом Гефсиманском саду.
Молвил Христос, их на час оставляя: — Крепитесь!
Чтобы не впасть в искушенье, всё время молитесь. —
Пал на отверженный камень и к Богу воззвал:
— Отче! Молю, чтобы час сей Меня миновал.
Если возможно, пребудь это время со Мною,
Да обойдёт Меня чаша сия стороною.
Впрочем, не как Я хочу, а как Ты повелишь...—
Звёздной росою покрылась великая тишь.
Сын Человеческий потом кровавым покрылся.
В облаке света неведомый ангел явился
И на страданья сочувственным взором взирал,
Краем лилейного облака пот утирал,
И покраснело оно от кровавого пота...
Глянул Христос — а людей одолела дремота.
Долго крепились одиннадцать учеников,
Но задремали, как память прошедших веков.
Он пробудил их и дважды промолвил: — Крепитесь!
Чтобы не впасть в искушенье, всё время молитесь. —
Пал на отверженный камень и к Богу воззвал:
— Отче! Молю, чтобы час сей Меня миновал.
Если возможно, пребудь это время со Мною.
Да обойдёт Меня чаша сия стороною...
Долго крепились одиннадцать учеников,
Но задремали, как немощь идущих веков.
Он пробудил их и трижды промолвил: — Крепитесь!
Чтобы не впасть в искушенье, всё время молитесь. —
Пал на отверженный камень и к Богу воззвал:
— Отче! Молю, чтобы час сей Меня миновал.
Если возможно, пребудь это время со Мною.
Да обойдёт Меня чаша сия стороною...—
Долго крепились одиннадцать учеников,
Но задремали, как совесть грядущих веков.
Глянул Христос, прерывая моленье о чаше,
И произнёс укоризненно: — Ваше есть ваше...—
Факелы света мелькали, и шум нарастал.
Молвил Сын Божий: — Всё кончено. Час Мой настал.
Ученики от тяжёлого сна пробудились,
Но в окруженье орущей толпы очутились.
Это рабов Каиафы предатель привёл.
— Зрите мой знак! — им сказал и к Христу подошёл.
Обнял Христа он не глядя, и левой рукою
Обнял его Иисус и спросил: — Что с тобою? —
Подал Иуда свой знак — в золотые уста
Поцеловал первозванный предатель Христа.
И задрожали рабы Каиафы от страха,
Словно рассыпалось в воздухе облако праха.
Только один из рабов оказался не трус:
— Ты Иисус? — Это Я! — отвечал Иисус.
Пётр обнажил верный меч и, собой не владея,
Жёлтое ухо отсек у раба-иудея.
Млад Иоанн в то же время свой меч обнажил,
И задрожал всяк, кто жизнью своей дорожил.
Раб завопил, но не только ему было больно —
Сын Человеческий молвил: — Оставьте, довольно. —
Ухо приставил к рабу, и оно приросло.
Тут подступили рабы, ибо время пришло,
И на Христа наложили тяжёлые руки
И повели на позор и грядущие муки.
Ученики разбежались один за другим,
Пётр устремился под пологом ночи за Ним.

К первосвященнику тёмный Иуда явился.
— Злато и злато! — сказал и в лице изменился.
Тридцать серебряных брошено было ему.
Первосвященник, как видно, знал цену всему.
Бледный Иуда едва не лишился рассудка:
— Тридцать серебряных? Что за дешёвая шутка! —
Первосвященник сурово и мрачно сказал:
— Я не шутник! — и глазами на дверь показал.
Вышел Иуда за дверь и с Христом повстречался,
И в ту же ночь удавился — и долго качался
Сук кривоватый в глухом Гефсиманском саду.
Сын Человеческий тотчас был предан суду.
Долго старейшины ложных свидетельств искали,
Чтобы предать Его смерти, и духом взалкали.
Первосвященник промолвил, срываясь на лай:
— Богом живым заклинаю тебя, отвечай:
Ты ли Сын Божий?.. — Открыт во все стороны света
Этот вопрос и чреват преставлением Света.
Сам по себе отвечает великий вопрос.
— Скоро увидите... — так Иисус произнёс, —
Сын Человеческий сядет в Божественной славе
Справа грядущего!.. — Он говорить так не вправе!
Он богохульствует! — первосвященник сказал
И перед Богом одежды свои растерзал.
И возгласили седые старейшины дружно:
— Он богохульствует! Паче свидетельств не нужно! –
Так возгласили и смолкли в духовной тщете.
Раб подскочил и ударил Христа по щеке.

Пётр одиноко бродил у святейшего дома.
Сердце его горевая ломила истома.
Вышли служанки с пустым разговором во двор,
Но оборвали служанки пустой разговор.
Первая тотчас поймала Петра цепким взглядом:
— Ты человек Иисуса! Так будь же с Ним рядом!
— Глупая женщина! Что ты такое несёшь! —
Голос Петра выдавала заметная дрожь.
Проговорила другая служанка сурово:
— Ты человек Иисуса! — Не знаю такого! —
Пётр побежал за ворота, где возле костра
Стражники грелись, и крайний окликнул Петра:
— Что ты здесь делаешь? — Я человек издалече.
— Ты человек Иисуса. Я слышу по речи.
— Я ничего не сказал! — бедный Пётр прохрипел.
И в это время петух на востоке пропел.
Пётр зарыдал, ибо трижды отрекся от Бога,
И поперхнулся слезами, как пылью дорога.
Кинулся прочь и седел на бегу, как ковыль.
Долго за ним оседала взметённая пыль.

В башне Антония паче забвенья и славы
Трое разбойников ждали суда и расправы.
Долгою ночью томился в темнице глухой
Рыжий Варавва — смутьян и народный герой.
Слабая вера чадила во тьме головешкой.
Нового узника встретил Варавва с усмешкой,
Словно крушил его сердце змеиный искус:
— Вот где мы встретились! Это судьба, Иисус!
— Кайся и помни! — ответил Спаситель Вараввы...
Солнце вставало над башней забвенья и славы.

Дом прокуратора — призрак меж злом и добром.
На Иисуса он глянул державным орлом.
Молвил Пилат, возвышая свой голос судейский,
И загремел его жребий: — Ты Царь Иудейский? —
Молвил Христос: — Ты сказал, и сказал не своё.
Но не от мира сего ныне Царство Моё.—
«Ритор!» — подумал Пилат и на время забылся.
Голос глаголил: — На то Я пришёл и явился,
Чтоб проповедовать истину, только её.
Истинный в мире да слушает слово Моё! —
Глянул Пилат на Христа и промолвил с тоскою:
— Истина? Сам-то ты знаешь, что это такое?
Я ненавижу туземцев, сикеру и ложь.
Ты не похож на туземца. — И ты не похож. —
И усмехнулся Пилат и промолвил с тоскою:
— Ладно, ступай. Я не вижу вины за тобою... —
Вспомнил Пилат, как проснулась от страха жена
Ночью в постели и, сонным виденьем полна,
За Иисуса просила его заступиться...
Впрочем, не то ещё женщине может присниться!
В праздничный день он всегда отпускал одного
Из заключённых в узилище мира сего.
Нынче был праздник, и нынче он мог заступиться
За Иисуса. Сон в истину, как говорится.
Вызвал старейшин. Задача казалась проста.
Он предложил отпустить им на выбор: Христа
Или Варавву. И все закричали: Варавву!
Злоба старейшин Пилату пришлась не по нраву.
Вышел он к людям. Задача казалась проста.
Он предложил отпустить им на выбор: Христа
Или Варавву. И все закричали: Варавву!
Воля народа Пилату пришлась не по нраву.
Слышал ли это Варавва в темнице глухой,
Или не слышал — но он был народный герой,
Ибо людей подстрекал против римского права...
В каждом еврее доныне не умер Варавва.
— Как поступить с Иисусом? — промолвил Пилат.
Дружно толпа отвечала: — Да будет распят!
— Он невиновен. — Да будет распят! — закричали
Люди толпы, и Пилат побледнел от печали.
Так был отпущен Варавва и предан Христос.
Бледную весть во все стороны ветер разнёс.
Первосвященник умыл свои бледные руки.
Но, принимая Христа на земные поруки,
Люди Его увенчали терновым венцом
И бичевали плетями с зашитым свинцом.
— Радуйся, Царь Иудейский! — глумливо кричали.
Заволокнились глаза голубиной печали.
«Это мне снится!» — скрепил своё сердце Христос
И на Голгофу орудие казни понёс.
Снилось Христу это бремя, и вопли, и визги,
Это паденье народа, и вечные брызги —
Словно с горы низвергалась река в океан...
Это паденье предвидел пророк Иоанн.
Снилось Христу сего мира пустынное поле,
Где Он насытил пять тысяч народа, и боле,
Дав пять хлебов и две малые рыбы на всех,
Чтобы Его поминали добром во гресех.
Громко об этом шумели народные хоры
И отзывались речные долины и горы.
Здесь эти тысячи, здесь! И от мира сего
Злобно кричали: — Распните, распните его!..—
Здесь Его плоть на куски пять хлебов разрывали.
Здесь Его кости две малые рыбы глотали.
Здесь Его кровь, как вино, распивала толпа.
Вера упала, народная воля слепа.
Он бы их мог превратить в серый пепел и угли —
Гневно глаза промерцали и тотчас потухли.
Что есть смиренье? Об этом другие века
Пусть размышляют. Но тайна сия велика...
Медленно в гору Он шёл, как согбенная вера,
Остановился, услышав смешок Агасфера...
— Дай Мне напиться, — запекшимся ртом произнёс.
— Если докажешь, что ты настоящий Христос,
Я утолю твою жажду — когда ты вернёшься.
Поторопись! Ты сейчас всё равно не напьёшься.
— Я не спешу с возвращеньем, — ответил Христос.
— Я подожду... может быть, — Агасфер произнёс.
И разглядел Агасфера Христос, и прощенья
Не дал ему: — Ну так жди Моего возвращенья!..

Золото мира заплачет в убогой нужде:
— Плачьте, народы, рыдайте о Вечном Жиде! —
Дьявол забвенья прошепчет ему в утешенье:
— Он не вернется. Забудь о Его возвращенье!
Будет он ждать, и века пронесутся, как миг,
Внуков своих похоронит и правнуков их.
Вечный скиталец, рассеянный в разных народах
И отражённый на быстрых и медленных водах,
Будет он спрашивать у придорожных столбов,
У перекатной полыни, у беглых рабов,
У кочевого шатра, у летучей кибитки,
У перелётных гусей, у ползущей улитки:
— Вы не видали нигде человека с крестом?
— Нет, не видали, — ответят, и долго потом
Станет читать и рассчитывать тайные знаки,
Чтобы не сбиться с дороги в неведомом мраке.
Только на запад небесные знаки зовут,
И корабли Магеллана туда поплывут,
Все паруса Магеллана в пути изорвутся,
Но моряки Магеллана с востока вернутся,
В честь возвращенья ударит счастливый салют,
Камни Севильи слезами они обольют
И возвестят, что земля — это маленький шарик,
И запищит его сердце, как злобный комарик:
— Вы не видали в пути человека с крестом?
— Нет, не видали, — ответят, и долго потом
Будет пищать его разум, как злобный комарик:
— Эта земля — всего-навсего маленький шарик!
Это ловушка, и значит, бессмертье моё
Тоже ловушка, и выхода нет из неё!.. —
Станет молиться и сердце молитвой засалит,
Горько заплачет и землю слезами ужалит.
Хоть упадут его слезы, как Божья роса,
Он никогда не поверит, что есть Небеса.
Быть по сему!.. Он покамест стоит у колодца,
Пьёт свою воду и всё же никак не напьётся.
Время идёт по дороге в Иерусалим,
Облако пыли плывёт, оседая на Рим...

Лобное место тремя омрачилось крестами.
Тело Христа четырьмя замерцало гвоздями.
А над челом начертанье на трёх языках:
«Царь Иудейский!» — как Божьи огни в облаках.
То не сухие листы на ветру облетали,
То фарисеи, векам в назиданье, шептали;
— Вот он, Зиждитель, сбежавший от мира сего!
Вот он, Спаситель, не спасший себя самого!..—
То не сухие листы на ветру облетали,
То фарисеи грядущего мира шептали:
— Где разрушающий храм долговечных веков
И за три дня созидающий старое вновь?.. —
Гонит сухую полынь дикий ветер пустыни,
Гонит от края до края — Христос посредине.
Справа разбойник и слева разбойник распят,
Оба хулу на Христа изрыгали, как яд.
Легионеры делили святые одежды
И насмехались, без веры, любви и надежды:
— Если ты Бог, то сойди в Божью славу свою
И помоги поделить нам добычу сию! —
Люди в толпе издавали безумные крики.
Солнце померкло. Явились звериные лики.
Всё потемнело. Христос не хотел умирать.
В тёмной толпе Он увидел печальную мать.
Вздрогнул и вспыхнул — святая звезда благодати:
— Мати, не плачь, не рыдай мене, бедная мати! —
Римский солдат подошёл и промолвил: — Добро! —
Поднял копьё и под правое торкнул ребро.
Кровь и вода потекли, покатились, пропали —
Будто небесные слёзы на землю упали.
Это в обнимку заплакали Смерть и Любовь,
Только не смыть никакими слезами ту кровь.
Дикие ветры в ушах завывать перестали.
Смолкли разбойники, словно своё отстрадали.
Вздрогнул один и взмолился в последних слезах:
— Боже, меня помяни на святых небесах!..—
Это уже не разбойника, а страстотерпца
Были слова, ибо вышли из чистого сердца.
Молвил Христос на великую славу свою:
— Вместе со Мной очень скоро ты будешь в раю!..—
Справа на крест белый голубь слетел и заплакал,
Слева на крест чёрный ворон взошёл и закаркал.
В каждом мгновенье таился великий предел.
Перед великим мгновеньем Христос побледнел.
Вздрогнул и молвил последнее слово: — Свершилось!.. –
Небо над миром последней звездой разрешилось.
Дух из Него исходил, как сияющий свет.
Череп Голгофы глядел исподлобья вослед...
Нищие духом, молитесь на золото мира!
Жертва чадит, и молитвы лоснятся от жира.
Чёрный козёл отпущенья стремглав поседел.
Древний конь-блед поскакал за великий предел.
Ангела смерти стошнило святыми горами.
И застонала глухая завеса во храме,
Треснула надвое и разошлась нараспах,
И обнажилась святая святых в черепах,
И зазияла под нею вселенская яма —
Грянул удар! Ничего не осталось от храма...
Небо свивается. Молнии блещут во мгле.
Горы трещат. Трус и ужас идут по земле.
Божия Матерь стоит среди мира и плачет,
Горе великое в дымке забвения прячет.

ПЛАЧ БОГОРОДИЦЫ

— Не Тебя ли я под рёбрышком лелеяла?
Сном и духом не Тебя ли я обвеяла?

Перед солнышком поставила на ноженьки,
Да пошёл Ты по неведомой дороженьке.

Я ходила за Тобой, как тень бесследная,
Только Божьему молчанью собеседная.

А теперь стою, как мёртвое позорище,
Но Тебя под сердцем чую до сих пор ещё.

Не страшна отныне мне погибель верная,
Хоть пронзает меня боль Твоя, как терния.

Даже терния по времени туманится,
И вот-вот сыночек с матерью расстанется…

Вознеси меня, Святое Дуновение,
До лица Его, хотя бы на мгновение! —

Вознесло её Святое Дуновение
И приблизило к распятью на мгновение.

Обняла она Христа и разрыдалася,
Облила Его слезами и рассталася.

Ночь забвения окутала позорище.
Но мерцают эти слёзы до сих пор ещё...

Мёртвое тело два образа сняли с креста.
Похоронили в глубокой пещере Христа.
Камнем тяжёлым зияющий вход заложили.
Люди Пилата пещеру три дня сторожили.
Снился им сон. Светлый ангел явился во сне,
Камень столкнул и на камне сидел в тишине.
Стражи в пещеру вошли и проснулись от страха:
Тело исчезло. Следа не осталось от праха.
Где разрушающий храм долговечных веков
И за три дня созидающий старое вновь?
И подкупили старейшины алчную стражу,
Чтобы ссылались всегда на обычную кражу...

Месяц на небе оплыл, как змеиный укус.
Матери бедной приснился во сне Иисус.
— Боже, Ты жив? — И кивнул Иисус головою:
— Мати, лети! И ты будешь на небе со Мною.—
Встала она и пошла. И душа занялась.
В ризе сиянья, как птица, на небо взвилась.
Но ухватился за ризу неведомый странник.
— Тётка! — воскликнул он снизу. — А я твой племянник!
— Сгинь, пропади! — закричала она. Он пропал,
Только у ризы сияющий край оборвал.
Матерь Мария проснулась и долго дрожала.
Риза с оборванным краем пред нею лежала.
Чудно на мятую ризу глядела она.
Кто это был?.. Не ответила ей тишина.

Чистая вера сияет, как злато на сини.
И в Гефсиманском саду, а быть может, в пустыне
Было Марии Магдале явленье Христа.
Радость, как свежая роза, раскрыла уста:
— Боже, Ты жив? — И кивнул Иисус головою.
— Дева! — сказал. — После смерти ты будешь со Мною.
— Бог мой велик и любим! — просияла она.
И побежала навстречу, как в море волна.
— Не прикасайся ко Мне: не совсем ещё чисто
Тело Моё. — Почему же оно серебристо?
— Это твой глаз серебрист, — Иисус прошептал.
Старый и малый, завидев его, трепетал.

Ученикам Он являлся три раза воочью.
Вопли судеб раздавались ненастною ночью.
Ученики в полутьме говорили о Нём.
Он появился. «Как призрак», — сказали потом.
И передали Фоме, что Христос объявился,
Свят и здоров. Осторожный Фома усомнился.
— Я не мечтатель. Мне надо пощупать, — сказал
И шевеленье рыскучих перстов показал.
Учеников одолела ночная дремота.
Не отпирая ворот, Он прошел сквозь ворота.
— Щупай, Фома! — своё тело Христос обнажил.
Молча Фома по персту в Его раны вложил.
— Боже, Ты цел! Я винюсь, но прощенья не стою, —
И повинился. Христос покачал головою:
— Ты убедился теперь? Ну так веруй, Фома!
Ты звездощуп, но подальше держись от ума.
— Боже, я верую! — умный Фома помолился
И отошёл и вопросом опять преломился:
— Кто же таков Утешитель? Ты молвил о нём.
— Рано, Фома. Люди плача узнают потом...
«Да» или «нет» — вот исконный язык человека.
С вами Христос во все дни до скончания века!.. —
Так Он сказал. И вознёсся средь белого дня
В синюю высь языками живого огня.
Только об этом рыдают небесные хоры,
Только об этом гремят океанские оры
И распевают святые места на земле,
И отзывается эхо в Божественной мгле.

Отговорила моя золотая поэма,
Все остальное — и слепо, и глухо, и немо.
Боже! Я плачу и смерть отгоняю рукой.
Дай мне высокую старость и мудрый покой!

ПРИМЕЧАНИЯ

Ирод Антипа — правитель Галилеи.
Мандала — круг.
Каиафа — первосвященник.
«Раб подскочил и ударил Христа по щеке» — По иерусалимскому преданию, это был тот самый расслабленный, которого исцелил Христос у купели. Та самая исцеленная рука ударила Спасителя.
Башня Антония — крепость римского гарнизона, построенная Иродом Великим и названная им в честь Марка Антония. Там находилась тюрьма.
Сикера — хмельной напиток, изготовленный из яблок, груш, реже из пшеничного зерна.
«Первосвященник умыл свои бледные руки» — Согласно евангелисту Матфею, умыл руки Пилат, но римлянин Пилат никак не мог этого сделать, ибо умывать руки — еврейский обычай.