Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваЧетверг, 28.03.2024, 13:45



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

Иван Бунин

 

       Стихи 1916г

           Часть1

 

АРКАДИЯ

Ключ громит на дне теснины,
Тень широкая сползла
От горы до половины
Белознойного русла.
Истекают, тают сосны
Разогретою смолой,
И зиждитель скиптроносный
Дышит сладостною мглой.
Пастухи его видали:
Он покоится в тени,
И раскинуты сандалий
Запыленные ремни.
Золотою скользкой броней,
Хвоей, устлана гора –
И тяжка от благовоний
Сосен темная жара.

29.VIII.16

 

* * *

Архистратиг средневековый,
Написанный века тому назад
На церковке одноголовой,
Ныл тонконог, весь в стали и крылат.
Кругом чернел холмистый бор сосновый,
На озере, внизу, стоял посад.
Текли года. Посадские мещане
К нему ходили на поклон.
Питались тем, чем при царе Иване, -
Поставкой в город древка для икон.
Корыт, латков, - и правил Рыцарь строгий
Работой их, заботой их убогой.
Да хмурил брови тонкие свои
На песни и кулачные бои.
Он говорил всей этой жизни бренной.
Глухой, однообразной, неизменной.
Про дивный мир небесного царя, -
И освещала с грустью сокровенной
Его с заката бледная заря.

23.VII.16

 

БЛАГОВЕСТИЕ О РОЖДЕНИИ ИСААКА

Они пришли тропинкою лесною,
Когда текла полдневная жара
И в ярком небосклоне предо мною
Кудрявилась зеленая гора.

Я был как дуб у черного шатра,
Я был богат стадами и казною,
Я сладко жил утехою земною,
Но вот пришли: «Встань, Авраам, пора!»

Я отделил для вестников телицу.
Ловя ее, увидел я гробницу,
Пещеру, где оливковая жердь,

Пылая, озаряла двух почивших,
Гроб праотцев. Эдема нас лишивших,
И так сказал: «Рожденье чад есть смерть!»

10.VIII.16

 

БОГИНЯ

Навес кумирни, жертвенник в жасмине –
И девственниц склоненных белый ряд.
Тростинки благовонные чадят
Перед хрустальной статуей богини,
Потупившей свой узкий, козий взгляд.

Лес, утро, зной. То зелень изумруда,
То хризолиты светят в хрустале.
На кованном из золота столе
Сидит она, спокойная, как Будда,
Пречистая в раю и на земле.

И взгляд ее, загадочный и зыбкий,
Мерцает все бесстрастней и мертвей
Из-под косых приподнятых бровей,
И топкою недоброю улыбкой
Чуть озарен блестящий лик у ней.

28.VI.16

 

БОГОМ РАЗЛУЧЕННЫЕ

В ризы черные одели, -
И ее в свой срок отпели,
Юную княжну.
Ангел келью затворил ей,
Старец-схимник подарил ей
Саван, пелену.

Дни идут. Вдали от света
Подвиг скорбного обета
Завершен княжной.
Вот она в соборе, в раке,
При лампадах, в полумраке,
В тишине ночной.

Смутны своды золотые,
Тайно воинства святые

Светят на стенах,
И стоит, у кипарисной
Дивной раки, с рукописной
Книгою, монах.

Синий бархат гробно вышит
Серебром... Она не дышит,
Лик ее сокрыт...
Но бледнеет он, читая,
И скользит слеза, блистая,
Вдоль сухих ланит.

25.I.16

 

* * *

Бывает море белое, молочное,
Весь зримый Апокалипсис, когда
Весь мир одно молчание полночное,
Армады звезд и мертвая вода:

Предвечное, могильное, грозящее
Созвездиями небо - и легко
Дымящееся жемчугом, лежащее
Всемирной плащеницею млеко.

28.Х.16

 

В ГОРАХ

Поэзия темна, в словах невыразима:
Как взволновал меня вот этот дикий скот,
Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад,
Пастушеский костер и горький запах дыма!

Треногой странною и радостью томим,
Мне сердце говорит; «Вернись, вернись назад!»
Дым на меня пахнул, как сладкий аромат,
И с завистью, с тоской я проезжаю мимо.

Поэзия не в том, совсем не в том, что свет
Поэзией зовет. Она в моем наследстве.
Чем я богаче им, тем больше я поэт.

Я говорю себе, почуяв темный след
Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:
- Нет в мире разных душ и времени в нем нет!

12.II.16

 

ВЕЧЕРНИЙ ЖУК

На лиловом небе
Желтая луна.
Путается в хлебе
Мрачная струна:

Шорох жесткокрылый –
И дремотный жук
Потянул унылый,
Но спокойный звук.

Я на миг забылся,
Оглянулся - свет
Лунный воцарился,
Вечера уж нет:

Лишь луна да небо
Да бледнее льна
Зреющего хлеба
Мертвая страна.

30.VI.16

 

* * *

В норе, домами сдавленной,
Над грязью стертых плит,
Фонарик, весь заржавленный,
Божницу золотит.

Темна нора, ведущая
Ступеньками к горе,
Груба толпа, бредущая
С поклажею к норе.

Но всяк тут замедляется
И смотрит, недвижим,
Как Дева озаряется
Фонариком своим.

И кротостью усталые
Полны тогда черты,
И милы Деве алые
Бумажные цветы.

6.VIII.16

 

В ОРДЕ

За степью, в приволжских песках,
Широкое алое солнце тонуло.
Ребенок уснул у тебя на руках,
Ты вышла из душной кибитки, взглянула
На кровь, что в зеркальные соли текла,
На солнце, лежавшее точно на блюде, -
И сладкой отрадой стенного, сухого тепла
Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.
Великий был стан за тобой:
Скрипели колеса, верблюды ревели,
Костры, разгораясь, в дыму пламенели
И пыль поднималась багровою тьмой.
Ты. девочка, тихая сердцем и взором,
Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок.
Что сонный ребенок, державший твой темный сосок.
Тот самый Могол, о котором
Во веки веков не забудет земля?
Ты знала ли, Мать, что и я
Восславлю его, - что не надо мне рая,
Христа, Галилеи и лилий ее полевых,
Что я не смиреннее их, -
Атиллы, Тимура, Мамая,
Что я их достоин, когда.
Наскучив таиться за ложью,
Рву древнюю хартию божью.
Насилую, режу, и граблю, и жгу города?
- Погасла за степью слюда,
Дрожащее солнце в песках потонуло.
Ты скучно в померкшее небо взглянула
И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза...
Несметною ратью чернели воза,
И синеющей ночи прохладой и горечью дуло.

27VI.16

 

* * *

Вот он снова, этот белый
Город турок и болгар,
Небо синее, мечети,
Черепица крыш, базар,
Фески, зелень и бараны
На крюках без головы,
В черных пятнах под засохшим
Серебром нагой плевы...
Вот опять трактир знакомый,
Стол без скатерти, прибор
И судок, где перец с солью,
Много крошек, всякий сор...
Я сажусь за стол, как дома,
И засученной рукой,
Волосатою и смуглой,
Подает графин с водой
И тарелку кашкавала
Пожилой хозяин, грек,
Очень черный и серьезный,
Очень храбрый человек...

9.VIII.16

 

В ЦИРКЕ

С застывшими в блеске зрачками,
В лазурной пустой вышине,
Упруго, качаясь, толчками
Скользила она по струне.

И скрипка таинственно пела,
И тысячи взоров впились
Туда, где мерцала, шипела
Пустая лазурная высь,
Где некая сжатая сила
Струну колебала, свистя,
Где тихо над бездной скользила
Наяда, лунатик, дитя.

28.VI.16

 

ГАДАНЬЕ

Гадать? Ну что же, я послушна,
Давай очки, подвинь огонь... –
- Ах, как нежна и простодушна
Твоя открытая ладонь!

Но ты потупилась, смущаясь?
В лице румянца ни следа,
В ресницах слезы? - Не беда:
Бледнеют розы, раскрываясь.

<10.V.16>

 

ГОЛУБЬ

Белый голубь летит через море,
Через сине-зеленое море.
Белый голубь Киприды завидел,
Что стоишь ты на жарком песке,
Что кипит белоснежная пена
По твоим загорелым ногам,
Он пернатой стрелою несется
Из-за волн, где грядой голубою
Тают в солнечной мгле острова,
Долетев, упадает в восторге
На тугие холодные груди,
Орошенные пылью морской,
Трепеща, он уста твои ищет,
А горячее солнце выходит
Из прозрачного облака, зноем,
Точно маслом, тебя обливает –
И Киприда с божественным смехом
Обнимает тебя выше бедр.

<1916>

 

ГРОТ

Волна, хрустальная, тяжелая, лизала
Подножие скалы, - качался водный сплав,
Горбами шел к скале, - волна росла, сосала
Ее кровавый мох, медлительно вползала
В отверстье грота, как удав, -
И вдруг темнел, переполнялся бурным,
Гремящим шумом звучный грот
И вспыхивал таким лазурным
Огнем его скалистый свод,
Что с криком ужаса и смехом
Кидался в сумрак дальних вод,
Будя орган пещер тысячекратным эхом,
Наяд пугливый хоровод.

<1916>

 

ДЕДУШКА В МОЛОДОСТИ

Вот этот дом, сто лет тому назад,
Был полон предками моими,
И было утро, солнце, зелень, сад,
Роса, цветы, а он глядел живыми
Сплошь томными глазами в зеркала
Богатой спальни деревенской
На свой камзол, на красоту чела,
Изысканно, с заботливостью женской
Напудрен рисом, надушен,
Меж тем как пахло жаркою крапивой
Из-под окна открытого, и звон,
Торжественный и празднично-счастливый,
Напоминал, что в должный срок
Пойдет он по аллеям, где струится
С полей нагретый солнцем ветерок
И золотистый свет дробится
В тени раскидистых берез.
Где на куртинах диких роз,
В блаженстве ослепительного блеска,
Впивают пчелы теплый мед,
Где иволга то вскрикивает резко,
То окариною поет,
А вдалеке, за валом сада.
Спешит народ, и краше всех - она.
Стройна, нарядна и скромна.
С огнем потупленного взгляда

22.VII.l6

 

ДУРМАН

Дурману девочка наелась,
Тошнит, головка разболелась,
Пылают щечки, клонит в сон.
Но сердцу сладко, сладко, сладко:
Все непонятно, все загадка,
Какой-то звон со всех сторон:

Не видя, видит взор иное,
Чудесное и неземное,
Не слыша, ясно ловит слух
Восторг гармонии небесной -
И невесомой, бестелесной
Ее довел домой пастух.

Наутро гробик сколотили.
Над ним попели, покадили,
Мать порыдала... И отец
Прикрыл его тесовой крышкой
И на погост отнес под мышкой...
Ужели сказочке конец?

30.I.16

 

* * *

Едем бором, черными лесами.
Вот гора, песчаный спуск в долину.
Вечереет. На горе пред нами
Лес щетинит новую вершину.

И темным-темно в той новой чаще,
Где опять скрывается дорога,
И враждебен мой ямщик молчащий,
И надежда в сердце лишь на бога,

Да на бег коней нетерпеливый,
Да на этот нежный и певучий
Колокольчик, плачущий счастливо,
Что на свете все авось да случай.

9.IX.16

 

ЗАКЛИНАНИЕ

Из тонкогорлого фиала
Я золотое масло лью
На аравийскую жаровню,
На жертву тайную мою:

«Приди ко мне, завороженной!
Приди к невенчанной жене,
Супруг невенчанный, сраженный
Стрелой в неведомой стране!»

И угли вспыхивают длинным
Зеленым пламенем — и дым,
Лазурный, теплый и угарный,
По бедрам стелется нагим.

И лоб мой стынет, каменеет,
Глаза мутятся, сердце ввысь
Томительная сила тянет,
И груди остро поднялись:

Я предаюсь Тебе, я чую
Твой аромат и наготу
И на предплечьях золотые
Браслеты в ледяном поту!

26.I.16

 

ЗЕРКАЛО

Темнеет зимний день, спокойствие и мрак
Нисходят на душу - и все, что отражалось,
Что было в зеркале, померкло, потерялось...
Вот так и смерть, да, может быть, вот так.

В могильной темноте одна моя сигара
Краснеет огоньком, как дивный самоцвет:
Погаснет и она, развеется и след
Ее душистого и тонкого угара...

Кто это заиграл? Чьи милые персты,
Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали?
Душа моя полна восторга и печали –
Я не боюсь могильной темноты.

10.II.16

 

ИГРОКИ

Овальный стол, огромный. Вдоль по залу
Проходят дамы, слуги - на столе
Огни свечей, горящих в хрустале.
Колеблются. Но скупо внемлет балу.
Гремящему в банкетной, и речам
Мелькающих по залу милых дам
Круг игроков. Все курят. Беглым светом
Блестят огни по жирным эполетам.

Зал, белый весь, прохладен и велик.
Под люстрой тень. Меж золотисто-смуглых
Больших колонн, меж окон полукруглых –
Портретный ряд - вон Павла плоский лик.
Вон шелк и груди важной Катерины.
Вон Александра узкие лосины...
За окнами - старинная Москва
И звездной зимней ночи синева.

Задумчивая женщина прижала
Платок к губам; у мерзлого окна
Сидит она, спокойна и бледна.
Взор устремив на тусклый сумрак зала,
На одного из штатских игроков,
И чувствует он тьму ее зрачков.
Ее очей, недвижных и печальных,
Под топот пар и гром мазурок бальных.

Немолод он, и на руке кольцо.
Весь выбритый, худой, костлявый, стройный,
Он мечет зло, со страстью беспокойной.
Вот поднимает желчное лицо, -
Скользит под красновато-черным коком
Лоск костяной на лбу его высоком, -
И говорит: «Ну что же, генерал,
Я, кажется, довольно проиграл? -

Не будет ли? И в картах и в любови
Мне не везет, а вы счастливый муж.
Вас ждет жена...» - «Нет, Стоцкий, почему ж?
Порой и я люблю волненье крови», -
С усмешкой отвечает генерал.
И длится штос, и длится светлый бал...
Пред ужином, в час ночи, генерала
Жена домой увозит: «Я устала».

В пустом прохладном зале только дым,
И столовых шумно, говор и расспросы.
Обносят слуги тяжкие подносы,
Князь говорит: «А Стоцкий где? Что с ним?»
Муж и жена - те в темной колымаге
Спешат домой. Промерзлые сермяги.
В заиндевевших шапках и лаптях,
Трясутся на передних лошадях.

Москва темна, глуха, пустынна, - поздно.
Визжат, стучат в ухабах подреза,
Возок скрипит. Она во все глаза
Глядит в стекло – там, в синей тьме морозной,
кудрявится деревьев серых мгла
И мелкие блистают купола...
Он хмурится с усмешкой: «Да, вот чудо!
Нет Стоцкому удачи ниоткуда!»

22.VII.1916

 

ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН

Над чернотой твоих пучин
Горели дивные светила,
И тяжко зыбь твоя ходила,
Взрывая огнь беззвучных мин.

Она глаза слепила нам
И мы бледнели в быстром свете,
И сине-огненные сети
Текли по медленным волнам.

И снова, шумен и глубок,
Ты восставал и загорался –
И от звезды к звезде шатался
Великой тростью зыбкий фок.

За валом встречный вал бежал
С дыханьем пламенным муссона,
И хвост алмазный Скорпиона
Над чернотой твоей дрожал.

13.II.16

 

* * *

И снова вечер, степь и четки
Бьет перепел в росе полей.
Равнина к югу в дымке кроткой,
Как море дальнее, а в ней, -
Что в ней томит? Воспоминанья
О том, чему возврата нет,
Призыв на новые скитанья
Иль прошлого туманный след?
- Ты, молодость моя, вы, годы
Надежд, сердечной простоты?
Беспечной воли и свободы,
Счастливой грусти и мечты, -
Какой-то край обетованный,
Какой-то вечер в той стране,
«Где кипарис благоуханный
Внимает плещущей волне», –
И ты. заветный и неясный
Неверный друг, кого опять
В тоске вечерней жду напрасно
И буду до могилы ждать.

<3 июля 1916 г.>

 

* * *

И шли века, и стены Рая пали,
И Сад его заглох и одичал,
И по ночам зверей уж не пугали
Блистания небесного Меча,
И Человек вернулся к Раю, - всуе
Хотел забыть свой золотой он сон -
И Сатана, злорадно торжествуя,
Воздвиг на месте Рая - Вавилон.

29.VI.16

 

КАДИЛЬНИЦА

В горах Сицилии, в монастыре забытом,
По храму темному, по выщербленным плитам,
В разрушенный алтарь пастух меня привел,
И увидал я там: стоит нагой престол,
А перед ним, в пыли, могильно-золотая,
Давно потухшая, давным-давно пустая,
Лежит кадильница - вся черная внутри
От угля и смолы, пылавших в ней когда-то...

Ты, сердце, полное огня и аромата,
Не забывай о ней. До черноты сгори.

25.I.16

 

КАЛАБРИЙСКИЙ ПАСТУХ

Лохмотья, нож - и цвета черной крови
Недвижные глаза...
Сон давних дней на этой древней нови.
Поют дрозды. Пять-шесть овец, коза.

Кругом, в пустыне каменистой,
Желтеет дрок. Вдали руины, храм.
Вдали полдневных гор хребет лазурно-мглистый
И тени облаков по выжженным буграм.

28.VIII.16

 

КАНУН

Хозяин умер, дом забит,
Цветет на стеклах купорос,
Сарай крапивою зарос,
Варок, давно пустой, раскрыт,
И по хлевам чадит навоз...
Жара, страда... Куда летит
Через усадьбу шалый пес?

На голом остове варка
Ночуют старые сычи,
Днем в тополях орут грачи,
Но тишина так глубока,
Как будто в мире нет людей...
Мелеет теплая река,
В степи желтеет море ржей...
А он летит - хрипят бока,
И пена льется с языка.

Летит стрелою через двор,
И через сад, и дальше, в степь,
Кровав и мутен ярый взор,
Оскален клык, на шее цепь...
Помилуй бог, спаси Христос,
Сорвался пес, взбесился пес!

Вот рожь горит, зерно течет,
Да кто же будет жать, вязать?
Вот дым валит, набат гудет,
Да кто ж решится заливать?
Вот встанет бесноватых рать
И, как Мамай, всю Русь пройдет...
Но пусто в мире - кто спасет?
Но бога нет кому карать?

23.VII.16

 

КАПРИ

Проносились над островом зимние шквалы и бури
То во мгле и дожде, то в сиянии влажной лазури,
И качались, качались цветы за стеклом,
За окном мастерской, в красных глиняных вазах, -
От дождя на стекле загорались рубины и алмазах
И свежее цветы расцветали на лоне морском.
Ветер в раме свистал, раздувал серый пепел в камине,
Градом сек по стеклу - и опить были ярки и сини
Средиземные зыби, глядевшие в дом,
А за тонким блестящим стеклом,
То на мгле дождевой, то на водной синевшей пустыне,
И золотой пустоте голубой высоты,
Все качались, качались дышавшие морем цветы.
Проносились февральские шквалы. Светлее и жарче сияли

Африканские дали,
И утихли ветры, зацвели
В каменистых садах миндали,
Появились туристы в панамах и белых ботинках
На обрывах, на козьих тропинках -
И к Сицилии, к Греции, к лилиям божьей земли.
К Палестине
Потянуло меня... И остался лини, пепел в камине
И опустевшей моей мастерской,
Где всю зиму качались цветы на синевшей пустыне мирской.

30.VIII.16

 

КНЯЗЬ ВСЕСЛAB

Князь Всеслав в железы был закован,
В яму брошен братскою рукой:
Князю был жестокий уготован
Жребий, по жестокости людской.
Русь, его призвав к великой чести,
В Киев из темницы извела.
Да не в час он сел на княжьем месте:
Лишь копьем дотронулся Стола.
Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?

Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева! - Долга
Ночь зимою в Полоцке... Другие
Избы в нем, и церкви, и снега...
Далеко до света,- чуть сереют
Мерзлые окошечки... Но вот
Слышит князь: опять зовут и млеют
Звоны как бы ангельских высот!
В Полоцке звонят, а он иное
Слышит в тонкой грезе... Чт`о года
Горестей, изгнанья! Неземное
Сердцем он запомнил навсегда.

24.I.16

 

КОБЫЛИЦА

Я снял узду, седло - и вольно
Она метнулась от меня,
А я склонился богомольно
Пред солнцем гаснущего дня.

Она взмахнула легкой гривой
И, ноздри к ветру обратив,
С тоскою нежной и счастливой
Кому-то страстный шлет призыв.

Едины божии созданья,
Благословен создавший их
И совместивший все желанья
И все томления - в моих.

3.II.16

 

* * *

Когда-то, над тяжелой баркой
С широкодонною кормой,
Немало дней в лазури яркой
Качались снасти надо мной...

Пора, пора мне кинуть сушу,
Вздохнуть свободней и полней -
И вновь крестить нагую душу
В купели неба и морей!

25.I.16

 

КОЛИЗЕЙ

Дул теплый ветер. Точно сел
Вечерний сумрак, жук жужжал.
Щербатый остов Колизея
Как чаша подо мной лежал.
Чернели и зияли стены
Вокруг меня. В глазницы их
Синела ночь. Пустырь арены
Был в травах, жестких и сухих…
Свет лунный, вечный, неизменный,
Как тонкий дым, белел на них.

13.II.16

 

КОМПАС

Качка слабых мучит и пьянит.
Круглое окошко поминутно
Гасит, заливает хлябью мутной –
И трепещет, мечется магнит.

Но откуда б, в ветре к тумане,
Ни швыряло пеной через борт,
Верю - он опять поймает Nord.
Крепко сплю, мотаясь на диване.

Не собьет с пути меня никто,
Некий Nord моей душою правит,
Он меня в скитаньях не оставит,
Он мне скажет, если что: не то!

28.VIII.16

 

КОНЧИНА СВЯТИТЕЛЯ

И скрылось солнце жаркое в лесах,
И звездная пороша забелела.
И понял он: достигнувший предела,
Исчисленный, он взвешен на весах.

Вот точно дуновенье в волосах,
Вот снова сердце пало и сомлело;
Как стынет лес, что миг хладеет тело,
И блещет светом пропасть в небесах.

В епитрахили, в поручах, с распятьем,
От скудного, последнего тепла,
Навстречу чьим-то ледяным объятьям,
Выходит он из темного дупла.
Трава в росе. Болото дымом млечным
Лежит в лесу. Он на коленях. С Вечным.

3.VII.16

 

* * *

Край без истории... Все лес да лес, болота
Трясины, заводи в ольхе и тростниках,
В столетних яворах... На дальних облаках -
Заката летнего краса и позолота,
Вокруг тепло и блеск. А на низах уж тень,
Холодный сивый дым... Стою, рублю кремень,
Курю, стираю пот... Жар стынет - остро, сыро
И пряно пахнет глушь. Невидимого клира
Тончайшие поют и ноют голоса,
Столбом толчется гнус, таинственно и слабо
Свистят в куге ужи... Вот гаснет полоса
Чуть греющих лучей, вот заквохтала жаба
В дымящейся воде... Колтунный край древлян.
Русь киевских князей, медведей, лосей, туров.
Полесье бортников и черных смолокуров -
И теплых сумерек краснеющий шафран.

16.VII.16

 

* * *

Лиман песком от моря отделен.
Когда садится солнце за Лиманом,
Песок бывает ярко позлащен.

Он весь в рыбалках. Белым караваном
Стоят они на грани вод, на той,
Откуда веет ветром, океаном.

В лазури неба, ясной и пустой,
Та грань чернеет синью вороненой
Из-за косы песчано-золотой.

И вот я слышу ропот отдаленный:
Навстречу крепкой свежести воды,
Вдыхая ветер, вольный и соленый,

Вдруг зашумели белые ряды
И, стоя, машут длинными крылами...
Земля, земля! Несчетные следы

Я на тебе оставил. Я годами
Блуждал в твоих пустынях и морях.
Я мерил неустанными стопами

Твой всюду дорогой для сердца прах:
Но нет, вовек не утолю я муки –
Любви к тебе! Как чайки на песках,

Опять вперед я простираю руки.

6.II.16

 

* * *

Луна и Нил. По берегу, к пещерам,
Идет народ, краснеют фонари.
На берегу, в песке сухом и сером,
Ряды гробниц - и все цари, цари.

Иной как был - под крышкой золоченой,
Иной открыт - в тугую пелену,
В пахучий кокон тесно заключенный.
Пять тысяч лет не видевший луну.

Что в коконе? Костяк в землистой коже,
Крест тонких рук, иссохший узкий таз,
Чернеет лик - еще важней и строже,
Чем в оны дни, - чернеют щели глаз.

Подкрашенные (желтые) седины
Страшней всего. О да, он в мире жил
И был он стар, дикарь и царь, единый
Царь дикарей, боготворивших Нил.

И полдень был, и светел в знойном свете
Был сад царя, и к югу, в блеске дня.
Терялся Нил... И пять тысячелетий
Прошли с тех пор... Прошли и для меня:

Луна и ночь, но все на том же Ниле,
И вновь царю сияет лунный Нил -
И разве мы в тот полдень с ним не жили.
И разве я тот полдень позабыл?

22.VII.16

 

ЛЮДМИЛА

На западе весною под вечер тучи сини,
Сырой землею пахнет, бальзамом тополей.
Я бросил фортепьяны, пошел гулять в долине,
Среди своих спокойных селений и полей.

Соседский сад сквозится по скатам за рекою,
Еще пустой, весенний, он грустен, как всегда.
Вон голая аллея с заветною скамьею,
Стволы берез поникших белеют в два ряда.

И видел я, как тихо ты по саду бродила,
В весеннем легком платье... Простудишься, дружок!
От тучи сад печален, а ты, моя Людмила?
От нежных дум о счастье? От чьих-то милых строк?

Ночной весенний ливень, с каким он шумом хлынул!
Как сладко в черном мраке его земля пила!
Зажгли мне восемь свечек, и я пасьянс раскинул.
И свечки длились блеском в зеркальности стола.

13.II.16

 

МАЛАЙСКАЯ ПЕСНЯ

L'eclair vibre sa fleche...
                 L. de Lisle1 ¹

Чернеет зыбкий горизонт,
Над белым блеском острых волн
Змеится молний быстрый блеск
И бьет прибой мой узкий челн.

Сырой и теплый ураган
Проносится в сыром лесу,
И сыплет изумрудный лес
Свою жемчужную красу.

Стою у хижины твоей:
Ты на циновке голубой,
На скользких лыках сладко спишь,
И ветер веет над тобой.

Ты спишь с улыбкой, мой цветок.
Пустая хижина твоя,
В ненастный вечер, на ветру,
Благоухает от тебя.

Ресницы смольные смежив,
Закрывши длинные глаза,
Окутав бедра кисеей,
Ты изогнулась, как лоза.

Мала твоя тугая грудь,
И кожа смуглая гладка,
И влажная нежна ладонь,
И крепкая кругла рука.

И золотые позвонки
Висят на щиколках твоих,
Янтарных, твердых, как кокос,
И сон твой беззаботный тих.

Но черен, черен горизонт!
Зловеще грому вторит гром,
Темнеет лес, и океан
Сверкает острым серебром.

Твои уста - пчелиный мед,
Твой смех счастливый - щебет птиц,
Но, женщина, люби лишь раз,
Не поднимай для всех ресниц!

Ты легче лани на бегу,
Но вот на лань, из тростников,
Метнулся розовый огонь
Двух желтых суженных зрачков:

О женщина! Люби лишь раз!
Твой смех лукав и лгал твой рот -
Клинок мой медный раскален
В моей руке - и метко бьет.

Вот пьяные твои глаза,
Вот побелевшие уста.
Вздувает буря парус мой,
Во мраке вьется блеск холста.

Клинком я голову отсек
В единый взмах от шеи прочь,
Косою к мачте привязал -
И снова в путь, во мрак и ночь.

Раскалывает небо гром -
И озаряет надо мной
По мачте льющуюся кровь
И лик, качаемый волной.

1 Молния мечет свою стрелу...
Л. де Лиль (франц.).

23.I.16

 

МАТФЕЙ ПРОЗОРЛИВЫЙ

М а т ф е й

Ночь и могильный мрак пещеры...
Бушует буря на реке,
Шумят леса... Кто это серый
Вход заслоняет вдалеке?
Опять ты, низкий искуситель?

Д ь я в о л

Я, прозорливец, снова я!
Черней трубы твоя обитель,
Да ты ведь зорок, как змея, -
Тотчас заметишь!

М а т ф е й

Гнус презренный,
Тебе ль смеяться?
Нет лютей Врага для вас во всей вселенной,
Чем я, нижайший из людей.

Д ь я в о л

Ах, прозорливец! Этим людям
Ты враг не менее, чем нам.
Давай уж лучше вместе будем
Ходить за ними по пятам.
Ты мастер зреть их помышленья,
Внедряться в тайну их сердец,
Не вовсе чужд, святой отец,
И я порядочного зренья:

Зачем же бесам враждовать?
Ты разве хуже бес, чем все мы?

М а т ф е й

Молчи, завистливая тать,
Тебе пути мои невемы.

Д ь я в о л

Ну дэ, уж где мне! Ты пророк!
Ты разрушаешь наши козни,
Ты топчешь семя зла и розни,
Ты крепко правишь свой оброк!
Ты и стоокий и стоухий!
Спроси тебя: «Ты почему
Исследуешь так жадно тьму?» -
Ты тотчас скажешь: «Там, как мухи,
Как червь на падали, кишат
Исчадия земли и ада -
Я не могу терпеть их смрада,
Я на борьбу спускаюсь в ад».
О ненасытная в гордыне
И беспощадная душа!
Нет в мире для тебя святыни,
Нет заповедного ковша.
Нет сокровенного потока:
Во всех ключах ты воду пил
И все хулил: «Вот в этом ил,
А в том - гниющая осока...»

М а т ф е й

Что отвечать мне твари сей,
Столь непотребной, скудоумной?
Мой скорбный рок, мой подвиг трудный
Он мерит мерою своей.
И тьма и хлад в моей пещере...
Одежды ветхи... Сплю в гробу...
О боже! Дай опору вере
И укрепи мя на борьбу!

24.I.16

 

МИНЬОНА

В горах, от снега побелевших,
Туманно к вечеру синевших,
Тащилась на спине осла
Вязанка сучьев почерневших,
А я, в лохмотьях, следом шла.

Вдруг сзади крик - и вижу: сзади
Несется с гулом, полный клади,
На дышле с фонарем, дормез:
Едва метнулась я к ограде,
Как он, мелькнув, уже исчез.

В седых мехах, высок и строен,
Прекрасен, царственно спокоен
Был путешественник... Меня ль,
Босой и нищий, он достоин
И как ему меня не жаль!

Вот сплю в лачуге закопченной,
А он сравнит меня с Мадонной,
С лучом неясного огня,
Он назовет меня Миньоной
И влюбит целый мир в меня.

12.II.16

 

* * *

Мне вечор, младой, скучен терем был,
Темен свет-ночник, страшен Спасов лик.
Вотчим-батютка самоцвет укрыл
В кипарисовый дорогой тайник!

А любезный друг далеко, в торгу,
Похваляется для другой конем,
Шубу длинную волочит в снегу,
Светит ей огнем, золотым перстнем.

24.I.16

 

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ

То не красный голубь метнулся
Темной ночью над черной горою –
В темной туче метнулась зарница.,
Осветила плетни и хаты,
Громом гремит далеким.

- Ваша королевская милость, -
Говорит королю Елена,
А король на коня садится,
Пробует, крепки ли подпруги,
И лица Елены не видит, -
Ваша королевская милость,
Пожалейте ваше королевство,
Не ездите ночью в горы:
Вражий стан, ваша милость, близко.

Король молчит, ни слова,
Пробует, крепко ли стремя.

- Ваша королевская милость, -
Говорит королю Елена, -
Пожалейте детей своих малых,
Молодую жену пожалейте,
Жениха моего пошлите!

Король ей в ответ ни слова,
Разбирает в темноте поводья,
Смотрит, как светит на горе зарница.

И заплакала Елена горько
И сказала королю тихо:
Ваша королевская милость,
На беду мою ночевали,
На мое великое счастье.
Побудьте еще хоть до света,
Отца моего пошлите!

Не пушки в горах грохочут –
Гром по горам ходит,
Проливной ливень в лужах плещет,
Синяя зарница освещает
Дождевые длинные иглы,
Вороненую черноту ночи,
Мокрые соломенные крыши,
Петухи поют по деревне, -
То ли спросонья, с испугу,
То ли к веселой ночи...
Король сидит на крыльце хаты.

Ах, хороша, высока Елена!
Смело шагает она по навозу.
Ловко насыпает коню корма.

<Не позднее февраля 1916>

 

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024