Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 17:37



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

Ирина Владимировна Одоевцева

Одна из последних учениц Николая Гумилева, она посещала его студию «Звучащая раковина». Первый сборник явно ученических стихов Ирины Одоевцевой под названием «Двор чудес», написанных под влиянием уроков Гумилева, вышел в России в 1922 году и вызвал весьма положительные отклики. Кстати, никто иной, как Лев Троцкий, в книге «Литература и революция» доброжелательно, но не без иронии, отозвался об этом «внеоктябрьском», «нейтральном» сборнике юной поэтессы. «Очень, очень милые стихи. Продолжайте, mademoiselle!» – разрешил Лейба Давидович.

Ирина Одоевцева, урожденная Ираида Густавовна Гейнике, родилась в 1895 году в Риге в семье присяжного поверенного. Она с детства мечтала стать поэтессой…

Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я – как на сан архимандрита –
На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

«Красавица из адвокатской семьи, ученица Гумилева, она очаровывала всех, включая самого учителя, талантливыми стихами, смолоду написанными мастерски, – сообщает Евгений Евтушенко в сборнике «Строфы века. Антология русской поэзии». – …Ее стихи «Толченое стекло», «Извозчик» петроградская полуголодная богема заучивала наизусть».

Гумилев спорил с поэтическим высказыванием своей ученицы: «Предсказываю вам – вы скоро станете знаменитой…» Николай Степанович рассказывал Ирине о своем детстве, о путешествиях в Африку, о войне, о сложных взаимоотношениях с Анной Ахматовой… А она восторженно слушала и запоминала каждое слово. Их доверительные отношения так и не переросли в настоящую дружбу. Некоторые биографы тщательно выискивают в воспоминаниях Одоевцевой о Гумилеве и в его стихах, посвященных ей, какие-то намеки. Сама Ирина Владимировна, будучи уже в почтенном возрасте, в разговоре с одним российским литературоведом опровергла все слухи: «Если бы… я бы так и сказала. Как мужчина он был для меня не привлекателен».

«Кто из посещавших тогда петербургские литературные собрания не помнит на эстраде стройную, белокурую, юную женщину, почти что еще девочку с огромным черным бантом в волосах, нараспев, весело и торопливо, слегка грассируя, читающую стихи, заставляя улыбаться всех без исключения, даже людей, от улыбки в те годы отвыкших», – вспоминал поэт Георгий Адамович.
«Оптимистичная, коммуникабельная, но ни капли не амбициозная, Ирина Одоевцева всегда находилась в гуще тогдашней литературной «тусовки», – на языке современных понятий пишет о тех временах Яна Дубинянская. – Гумилев, Ахматова, Блок, Мандельштам, Белый, а впоследствии, в эмиграции – Бальмонт, Цветаева, Северянин, Есенин, Тэффи, Бунин и многие другие «светила» Серебряного века стали героями ее мемуарных книг… Ирина Одоевцева хорошо умела слушать, и ей часто рассказывали очень личное, чуть ли не исповедовались. А феноменальная память позволила ей через много десятков лет воспроизвести каждое слово из разговоров, дискуссий, споров тех времен».
…«Это вы написали? Действительно вы? Вы сами?.. Простите, мне не верится, глядя на вас», – повторял поэт Георгий Иванов, услышав ее «Балладу о толченом стекле».

Одоевцева встретила его на одном из литературных вечеров у Гумилева. «Я молча подаю руку Георгию Иванову. В первый раз в жизни. Нет. Без всякого предчувствия…»

Потомок военных по отцовской и материнской линии, Иванов воспитывался в Ярославском кадетском корпусе, затем в Петербургском, но так и не окончил его, всецело посвятив себя поэзии. Это о нем написал безжалостный Владислав Ходасевич: «…поэтом он станет вряд ли. Разве только если случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя, несчастья. Собственно только этого и надо ему пожелать».

Пожелание «большой житейской катастрофы… вроде большого и настоящего горя» сбылось и явилось в виде Октябрьского переворота, перевернувшего многие русские судьбы.

Два поэта поженились в Петербурге в сентябре 1921-го (для Г. Иванова брак был вторым), а через год, осенью 1922-го, выехали из страны. Уезжали порознь и словно бы собираясь вернуться (возможно, так оно и было): Ирина отправилась к отцу в Ригу, а Георгий – по делам в Европу («для составления репертуара государственных театров»). Встретились уже в Париже, в эмиграции.

Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час.
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела.
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет.
(Г. Иванов)

…Рассказывают, многие из отчаявшихся представителей литературной среды находили душевное утешение именно у Ирины Одоевцевой. Она, и в чужих краях не потерявшая своего природного оптимизма, была готова выслушать и морально поддержать каждого. Так, однажды отменила поездку в гости ради Игоря Северянина, принесшего свои новые, больше никому не нужные стихи. А иногда ее помощь оказывалась вообще незаменимой: как-то раз поэтесса отыграла в казино (!) проигранные деньги Георгия Адамовича. Он же, впрочем, тут же снова их спустил… Одоевцева сердобольно жалела своих товарищей по эмиграции:

«Более, чем хлеба, им не хватало любви читателя, и они задыхались в вольном воздухе чужих стран».

В литературных кругах зарубежья она была известна как романистка.

«Но, по единодушному мнению тогдашних критиков, романы ее не назовешь удачными», – пишут российские литературоведы. Вот они, высказывания «тогдашних критиков»: «…Изысканный и очаровательный аромат романа нельзя передать словами», – сообщала «Times». «На книге Одоевцевой лежит безошибочная печать очень большого таланта. Мы даже осмеливаемся поставить ее на один уровень с Чеховым…» («Gastonia Gazette»).

Ее романы «Ангел смерти», «Изольда» и «Зеркало» рассказывали о людях свободных профессий парижского полусвета. После войны была создана книга с красноречивым названием «Оставь надежду навсегда», представляющая попытку обратиться к жанру социального романа. Романы переводились на несколько языков, но так и не были изданы на родине. Были и стихи – три сборника, вышедших после войны… В Нью-Йорке как всегда оригинальный Владимир Набоков недоумевал: «Такая хорошенькая, зачем она еще пишет…»

После войны гонорары за романы Ирины Одоевцевой стали главным источником их с мужем существования. Ведь Георгий Иванов нигде не работал, а стихи писал только по вдохновению; обожал поспать до полудня и читать детективы. Ирина Владимировна настолько трепетно относилась к мужу, что заслужила от желчного Бунина ярлык «подбашмачной жены».

После тридцати семи лет совместной жизни она писала о муже, что так и не смогла понять его до конца. Он казался ей «странным, загадочным» и «одним из самых замечательных» встреченных ею людей….».

Вероятно, они не раз жалели, что покинули родину. Хотя была бы столь удачной здесь их литературная судьба? А путешествия почти по всему свету – США, Канада, Южная Америка, Италия – были ли они возможны тогда? Вопросы без ответов.

Ничего не вернуть. И зачем возвращать?
Разучились любить, разучились прощать.
Забывать никогда не научимся…
Спит спокойно и сладко чужая страна.
Море ровно шумит. Наступает весна
В этом мире, в котором мы мучимся…

Так писал Георгий Иванов. Поэт посвятил верной спутнице своей жизни книгу «Портрет без сходства» и много отдельных стихотворений.

Распыленный мильоном мельчайших частиц,
В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь – отраженьем – в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.

Прошло время, и знаменитая поэтическая пара оказалась в русском приюте для престарелых. Там, в богадельне на юге Франции, и скончался в 1958-м Георгий Иванов, которого успели оценить как самого значительного поэта русского зарубежья. Все последние годы его не оставляли депрессия и страх смерти, которой он боялся до отчаяния…

Его памяти посвящено стихотворение Ирины Одоевцевой, полное душевной чистоты и драматичности:

Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чем бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде:
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой придти опять,
Хотя и нет ни «у себя», ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг, веселый и живой.

Перед кончиной Г. Иванов написал два завещания: с одним он обращался к эмиграции, с другим – к правительству Советской России. И в том, и в другом поэт просил позаботиться о его вдове. Он знал о том, как Ирина Владимировна мечтала вернуться в Россию, и писал, что это по его вине она не смогла уехать, что она «никогда не имела антисоветских взглядов» и «всегда была на стороне народа». Одоевцева почему-то порвала эти бумаги… «Его нет, а я буду с его бумагами устраивать свою жизнь…. Смешно».

После смерти мужа Ирина Владимировна поселилась в очередной русской богадельне, на сей раз под Парижем. Лишь через двадцать лет (!) она вышла замуж вторично, за писателя Якова Горбова.

«Попав с тяжелым ранением в плен, образованный парижский таксист Яков Горбов (он окончил во Франции два инженерных вуза) даже в концлагере не расстался с романом «Изольда» своей соотечественницы Ирины Одоевцевой, – рассказывал Александр Сабов, политический обозреватель «Российской газеты» в Париже. – Пуля поранила и книгу, которую он всегда носил на груди, так же, как стихи ее носил в голове: «Вьется вихрем вдохновенье По груди моей и по рукам, По лицу, по волосам, По цветущим рифмами строкам. Я исчезла. Я – стихотворенье, Посвященное Вам» (1922 год). Бывший русский офицер, бывший вольнонаемный французской армии, вернувшись в Париж и сев опять за баранку такси, теперь уже, поджидая пассажиров, не чужое перечитывал, а сочинял сам. Один за другим увидели свет три его романа, написанные на французском языке. Один из них, «Осужденные», не добрал всего одного голоса до Гонкуровской премии 1954 года…»

С Горбовым Ирине Владимировне довелось прожить всего четыре года до его смерти. Она снова осталась одна. Наедине со своими рукописями…

Большой интерес, особенно для историка русской культуры начала ХХ века и русского литературного зарубежья, представляют ее мемуары, несмотря на определенную субъективность в оценках лиц и событий.

«Я совсем не претендую на непогрешимость, граничащую со святостью. Но я утверждаю, что пишу совершенно честно и правдиво… Я пишу не о себе и не для себя… а о тех, кого мне было дано узнать «На берегах Невы», – подчеркивала Ирина Владимировна в предисловии к первой мемуарной книге.

Воспоминания имели столь огромный успех, что это вдохновило Одоевцеву на написание второй их части. В предисловии она признавалась:

«Я согласна с Мариной Цветаевой, говорившей в 1923 году, что из страны, в которой стихи ее были нужны, как хлеб, она попала в страну, где ни ее, ни чьи-либо стихи никому не нужны. Даже русские люди в эмиграции перестали в них нуждаться. И это делало поэтов, пишущих на русском языке, несчастными».
«Современница, соратница по литературе и судьбе, единомышленница, добрый и надежный друг блестящей плеяды русских писателей ХХ века, – чтобы только перечислить их имена, понадобится не одна страница, – Одоевцева вернула нам целую эпоху «Аполлоно-Бродяче-Собачьих» (выражение самой поэтессы) годов, воскресила неповторимый облик многих наших гениев», – подчеркивает литературовед Н. Н. Кякшто.
«Я пишу о них и для них. О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними… Я одна из последних, видевшая и слышавшая их, я только живая память о них», – пишет Одоевцева.
«Большой шум в эмигрантской среде вызвали мемуары Одоевцевой «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1978), – констатирует Евг. Евтушенко. – Оставшиеся в живых немногие ревнивые свидетели тех лет традиционно обвинили ее в искажениях, неточностях. Тем не менее обе эти книги являются драгоценными историческими документами, даже если там есть аберрации и чересчур вольная игра фантазии. За два года до кончины Одоевцева вернулась в СССР, где ее бережно возили с эстрады на эстраду, как говорящую реликвию, и говорящую весьма грациозно. Ее мемуары были изданы в один прием двухсоттысячным тиражом, который, я думаю, превзошел общий тираж всех ее книг за 65 лет эмигрантской жизни».

Воспоминания Одоевцевой появились в СССР в начале 1980-х сначала как подпольная, «диссидентская» литература. После перестройки журналистка Анна Колоницкая, с детских лет хранившая ее сборник стихов «Двор чудес», чудом сохранившийся в семейной библиотеке, отправилась по туристической путевке в Париж с единственной целью: разыскать Ирину Владимировну. Если, конечно, та еще жива… Она уже потеряла всякую надежду, как вдруг оказалась обладательницей ее телефона:

«Я – Анна Колоницкая… Я очень люблю вашу поэзию и хочу вас увидеть».
«Приходите, только не забудьте достать ключ из-под коврика у дверей».
Журналистка вошла в комнату, где в постели лежала очень худая женщина, присела рядом: «Ирина Владимировна, я никто, но я приехала в Париж только ради Вас… Я обожаю Вашу книгу, она у нас не издана, но будет, будет… и сейчас у меня ее читают и читают все, все, все!»
Ирина Владимировна приподнялась, всплеснув руками с длинными тонкими пальцами: «Боже мой, Вы, наверное, ангел с неба! Дайте мне до Вас дотронуться, Вы не представляете, что Вы для меня сделали! Если мне сколько-то дышать на этой земле, Вы продлеваете мне жизнь…»

Поэтесса, которой было уже девяносто два года, была прикована к креслу после перелома бедра, но с восторгом восприняла предложение вернуться в Россию. Анна Колоницкая пообещала сделать для этого все возможное. По возвращении в Союз она опубликовала в «Московских новостях» и «Литературной газете» очерки об Ирине Одоевцевой. В прессе пошла волна воспоминаний, и поэтессу пригласили вернуться на Родину. Ее немедленное согласие вызвало бурю эмоций в эмигрантских кругах. Эмигранты обвинили Ирину Владимировну ни много ни мало в предательстве. И только Андрей Седых, секретарь Бунина, изрек: «Одоевцева едет? Ай да девка, молодец!»

За день до отъезда у Одоевцевой украли документы, но даже это ее не остановило. В апреле 1987 года рейсом Париж-Ленинград (на предложение Колоницкой ехать поездом Одоевцева возразила: «Анна, я еще прекрасно летаю!») пожилая поэтесса вернулась в город своей молодости.

В Ленинграде ей дали квартиру на Невском проспекте, обеспечили медицинский уход, организовали несколько встреч с читателями. Ее мемуары по-прежнему пользовались успехом. «Живу я здесь действительно с восхищением», – сообщала Ирина Владимировна подруге Элле Бобровой, перефразируя строку-рефрен одного из своих стихотворений.

Но затем энтузиазм советского руководства, как это чаще всего и случается, иссяк, стихи и романы Одоевцевой так и не были изданы. Престарелая поэтесса оказалась оторвана от литературного мира. Состояние ее здоровья ухудшалось, не давая возможности вернуться к начатой еще во Франции рукописи третьей книги мемуаров – «На берегах Леты». В этой книге Одоевцева собиралась рассказать «…с полной откровенностью о себе и других».

Когда в 1990 году в Петербург приехала Нина Берберова, «зеркало русской эмиграции», как называли ее журналисты, Ирина Владимировна очень ждала звонка от нее. Тщетно! Берберова, это последнее увлечение Гумилева, адресат его любовного послания, так и не позвонила…

«Она сумела воссоздать в своем доме атмосферу литературного салона Серебряного или постсеребряного века: к ней в гости приходили молодые литераторы, артисты, начинающие поэты, просто интересующиеся искусством люди – она всем открывала свое сердце, всех радовала и вдохновляла, – рассказывает Н. Кякшто. – И начисто забывался возраст хозяйки, ее инвалидное кресло, без которого невозможно было обойтись, беспомощность, слабость и старость. Ее окружили любовью и заботой те, кто помогал в быту, и те, кому посчастливилось встречаться с ней, слушать ее воспоминания, просто разговаривать или молча посидеть рядом, ибо от Одоевцевой шли какие-то удивительные токи любви, доброты, вечности».

Ирина Владимировна Одоевцева умерла в Петербурге 14 октября 1990 года…

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024