"Маткеша". "Ну?" "Запрягай живота".
"А которого?" "Да нехай Ворончик".
"Ну же и ярмарка будет нонче".
"Само собой. Обожди - да вот так..."
"Не лапь-сама знаю". Хозяйство такое;
Поле у речки-гожее, недробное.
Яловка, поросая свинюха, а коней
Целых три. Но про это подробней.
Первый-гнедой, в белых чулках,
Характер нервный, кавалерийский.
Дылда за ним всю кампанию рыскал.
Звали его-"Полкан".
Второй-"Дырявый", масти соловой.
Его бы, одра, татарину на ветошь,
Да вот старушенция уперлась: "Нет уж!"
И верно: понимал коняга каждое слово;
А третий " Ворончик". Из себя гладкий,
Доброго мяса, ровно битюга.
Чистый крестьянин. Краски смуругой,
И только по брюху заплатка.
Изба тоже знатная: посереду, печь,
Фанера отмежевывала ажно 3 закутки;
Дворик с канавкой, где полоскались утки.
Есть четыре яблоньки (пятая в дупле).
И к осени налив, восковой да грузный,
Сквозь солнце в меду будет семгчком рябить,
А пока на подоконнике сушеные грибы
Белые, лисички, рыжики да грузди.
Так полегоньку, силком да силком
У Дылды пачка "Крестьянского займа".
Дылду уже выбирают в сельком,
Дылде сподручник-наймит,
Вот он! выходит - привольный собой.
В розвальни навалена смоленая туша.
Перебрал вожжи. Скрипнула супонь
И пошла-пошла, пошла-пошла по-эхь,ты, машута!.
Раннее утро. Все как во сне.
Плыли снегурочки деревенек,
Розовый дым, голубые тени
И от зари малиновый снег.
Думы были сытые. Крепко казачьи.
Больше касательно прошлой хвакты.
Что за добро? Ну, тулупчик заячий
И все. И ни ногтя хозяйской хватки.
А ведь бывало, знамен не валандая
И звали отца на деревне-Кузьми:.
И была у него рыбачья шаланда
С неводом из турецкой дузмы.
И вот, значит, только ветер-свистун
Закачает с флажком буек на посуде
И раздувает над морем звезду
(Ясное ж дело - улова не будет),
Тогда в 100 пуд-мировой на свете
Бык из чрева грозится: "Ммы!"
Гусь: "Кого?"1 Индюшка: "Ве-те-тер".
Чушка: "Хто?" Поросята: "Кузьмич!":
Воробушек серенький шасть туда же;
"Зачем-чечем?" А голубь ему: "Дуует".
Курица спросит: "Куд-куд-куда?"
Жук: "В звеззз... (и об стенку)-ду1"
Вот бы слыхать такое почаще.
Да нет... Мировые - нам не чета.
А впрочем - как знать? И рога бычачьи.
Блещут на западе, как мечта.
"Ворончик" прилежно по шоссе хлопал,
Мороз ему хвост серебром выткал.
"Трр. Стой".-Районная коопа,
Где черный Семка и рыжий Давыдка.
Одного кабана 16 пудов,
Четыре овчины, один опоек,
Но правду сказать немного худой;
Имеется след водяного опоя.
Теперь по корову. Верста - и доехали.
В "Доме Крестьянина"-номера и чай.
Бублики с маком. Клевые пекари.
А соль-без денег: так, невзначай.
_________
1Читать именно "Ко'го'", а не "каво".
'И вдруг подносят крестьянину борщ.
Борщ революции! В жирных разводах.
Жалко скушать; глазей да не порть.
Уж это борщ! Вот дык.
Хрящи свининки-душу томят,
Запах перца - бросает в метанье
Из северных автономий сметана
Из закавказских республик томат.
Рисунчатая ложка с облупленным устьем,
Нырнув под глазастое золото жижи,
Колыхала бульбы и плавники капусты,
И борщ качался, жирный и рыжий.
Дылда пьянел. Он почти слышал
Крепкий градус мясного сока,
Который звучал до того высоко,
Что даже комар не сумел бы выше.
И язык обжигала вкусная боль,
И пснкая брюква с усов свисала,
И и сердце Дылды горел бой
Между борщом и кобыльим салом.
Нет, надо жить и, как люди, жевать
Русские щи, а не татарские кишки,
Завести деток - Машку да Мишку,
Летом крестьянить, зимой гужевать.
Но тут прямо в борщ борода богомольце
Уселся, сморкнулся. Все в аккурате:
"Северная людь, тихомирная, не колется,
Не то, что ваша южная братия.
Вот бунтовала. А за-што? Спроси-ка!
Какой он те хозяин? Лаптя не починит.
Яму, знамо дело, бабья да музыки,
А нету того, чтобы корму скотине...
То ли вот наши. Омут так омут;
Избушка-то во... скворешни на вербах.
Нешто хозяйская пульса стерпит
Жечь добро ни себе, ни другому?"
Дылда опешил: "В доску! Узнал!"
Посидел на крапивах. Вскочил и вышел.
А что бы было, каб узнали повыше,
Не к ночи сказать - казна?
Три его лошади мутно закачались,
Мутно закачалось кулацкое жнивье.
Подтвердю: бандовал. Но когда? У начале.
А теперь-соблюдаюся. Смирно живем.
Но кураж пообтих, хотя парень тугой.
И думал, пробираясь меж возов осторожненько:
Куплю у божника'нательный чертогон
И на все мне насесть, кроме ежика.
Покончать бы скорее, а то может замуровят.
Хлопнул рукавицы: "Ей! Братва!
Давай который торговать корову".
Подскочил барышник: "Мотри-кась: товар.
Телку выбирать, голуба, нужно умеючи:
Дойная должна быть завсегда в кости,
Года у нее на рогах имеются:
Отсчитать кружочки да два и скостить".
"Врешь, трепло-не скостить, а прибавить.
(По правде сказать, тут был прав бандит.)
И вдруг подошел к ним хохлацький д\д
Пудов этак на восемь да с лица рябавый.
"Ось". Дылда прямо-так и обмер.
,,Серга?" "Цыц. Дэрэвня яка?"
(Вдариться в милицию? Завопить об мир?)
"Чуешь. В якбм ты селе?" "Молокань".
"Ворончик", пуча белки,скакал.
Дылда хлестал его под хвост и в ноги,
Сани, хрюкая, катали в "Молокань",
Но передумали - свернули на "Отлогое".
Маруська была теперь учительша в школе.
Думала. Читала. Марья Ивановна.
Эти ребятки крестьянских околиц
Заставили жить ее наново.
И вот распутница, бандитка-анархистка
Обучала детей "Политграмоте".
А над кроватью в кантованной рамочке -
С голубым бантом киска.
Сегодня Мариванна объясняла клопй,
Что облака это дождь, но не вылитый,
Как вдруг ледяное стекло залепил
Сплющенный нос Дылды.
В школе было ясно. Капала оттепель,
И зайчики прыгали по партам из рук.
Все бы хорошо, да вот это вот "вдруг".
Маруська недовольная вышла: "Чего тебе?"
Дылда с опаской оглянулся на дорогу:
"Слышь ты-он тут". "Да? Ну, так что же?"
Глаза открытые. Серые. Не дрогнут.
Дылда вздохнул и маленько ожил.
"А что, как старик засвистает сбор?"
В ушах застукало громче - но
Маруська в миг овладела собой:
"Все, что было-кончено".
"Так-то оно так. Говорят же во-всю:
Который пес лае, той не кусае -
Но знает ли этого самый тот псюк,
Знает ли то Улялаев?
Сама знаешь-лапы у батьки липкие.
Их не отмоешь. Артист.
Скажет "продажники". Вот и вертись,
Возьмет за грудь и силипнет".
Маруська стояла белей молока,
Тряхнула плечом, не ответила больше.
По тракту снова на "Молокань"
Членораздельно гадал колокольчик.
Зашел к соседу. В слепящем снегу
Сивая кобылка казалась желтой.
По ней расплывался жирный нагул,
Ейное пойло-кофий из жолудя.
Нил Кондрашов не доест, не допьет,
Но уж Машке овес, все Машке да Машке.
Сам колупает угри да репье,
А уж лечит, как дите - ромашкой.
Кондрашов вышел - безухий ухарь
(Ухо осталось у ЧОН'а).-"Здоров!"
Он тоже носил сережку в ухе,
Но только с ниточкой, а не с дырой.
"Слышь, Кондраш?" "Га". "Нынче он будет".
"Кто?" "Улялаев". ".Что ты?" "Фахт".
"М-да..." Помолчали. "Теперь не лафа,
Теперь бы за сбху, а не за орудию".
Эдак пошушукались, да вдвоем и вышли.
. Дылда к Павлову, Кондрашов к Чижу.
И нее говорили кто "м-да",а кто "ишь-ты",
Кого брала оторопь, а кого и жуть.
Ночью Дылда дремал, как заяц.
В ухо нарезывалось мокрое дело.
Ему слышались шорохи, тени казались,
И корчилось смоленое от пота одеяло.
И когда петух заорал на рассвете,
Он крикнул, сел и нутром екнул:
Широким махом качался в окнах
Задрипанный гнездами ветер.
А в корявых сучьях незрелая луна
С голубыми кругами у глаз от бессонницы
Вяло встречала плывущую в наст
Золотозвонкую конницу.
Тогда-то в ставень застучало кнутовище.
Дылда вылез: видит - мороз,
Серебряная лошадь в полуторный рост
И башлык заметается-хлыщет.
Долго обувался. "Ворончика" поуськал.
Все уже в сборе; Павлов. Кондрашов.
"Куда выступляем?" "Уперед за Маруськой"'.
Дылда сказал: "Хорошо".
Батька сопел: поддержать ему стремя.
Он только было окорок - но Дылда: айда!
Мужики навалились, и веревочный кайдан
Опетлил его ногу да как на бойне вгремил.
Серга отряхался. (От своры-кабан.)
Но парни одолели. Увязали на телегу.
И атаман трех знаменитых банд
Покатился в город. Коняга была пегая,
Батька знал ее: это "Лысуха".
Она засекалась и ходила в бинтах.
Конвоиры мерно отбрякивали такт,
Шипели в сугробах, звонили где сухо.
Гоголем в цокоте ехали врозь;
Заезд был свеж и проворен...
Сзади подхрамывал грузный ворон,
Багровый от утренних зорь.
Но Дылда был не в себе-неспокойно.
"Чортов филин! Чего ему острог?
Задаст винта". И крестьянские воины
Дали спешенный строй.
Братва его знала: выверчено веко,
Дырка в подбородке, да в мочке серьга.
Ежели только ускачет Серга-
Не оставит живого человека...
И Дылда вскинул к щеке обрез-
Цок! - осечка. Но Павлов за винтовку,
Вдвинул ему в губы - и золотой блеск
Озарил изнутри его зубы.
Рванулась лиловая кровь И дым.
Лицо, как молнией, дергалось мукой,
Из темени хлестали с глотательным звуком
Пышные перья алой воды.
Кто-то еще спустил карабин.
Пальцы скрючились, точно озябли;
Кто-то трусливо крикнул: "Руби!"
Нос и губы перекрестили сабли;
Но белый глаз не мигая смотрел.
И уже суеверные малость струхнули-
Не берет старика ни тесак, ни пуля,
Хоть морда в разрубе, а череп в дыре.
Зеркальный мороз на ветрах багровых
Его отражал то выше, то ниже,
И он чернел, оползая в кровях,
И лютый глаз его вопожил-пыжид.
Может, он мертв. Но его похоронят,
А страх из могилы дыхнет прокааой.
Нет, тут нужна прапрадежья казнь;
Чтобы мясо его разносили вороны.
И вынули топор, черный от опоя,
И дали помолиться, ежели горазд-
И Сергея-свет-Кирилыча тут же, в поле,
Голову на колесо - и раз!..
Астрахань
XII-1924
ГЛАВА XI
Илья Сельвинский. Улялаевщина - гл. X - XI
