(не вошедшие в авторские сборники)
* * *
Любимы Вами и любимы мною,
Ах, с нежностью, которой равных нет,
Река, гранит, неверный полусвет
И всадник с устремленной вдаль рукою.
Свинцовый, фантастический рассвет
Сияет нам надеждой и тоскою,
Едва-едва над бледною рекою
Рисуется прекрасный силуэт...
Есть сны, царящие в душе навеки,
Их обаянье знаем я и Вы.
Счастливых стран сияющие реки
Нам не заменят сумрачной Невы,
Ее волны размеренного пенья,
Рождающего слезы вдохновенья!
<1918?>
* * *
Еще не молкнет шум житейский
И легкая клубится пыль,
Но золотой Адмиралтейский
Уже окрашен розой шпиль,
И в воздухе все та же роза:
Гранит, листва и облака, --
Как от веселого мороза
Зарозовевшая щека.
Но тени выступили резче,
Но волны глуше в берег бьют.
Послушай: медленно и веще
Куранты дряхлые поют.
Прислушайся к сирены вою
И к сердцу своему в груди;
Над Петербургом и Невою
В холодный сумрак погляди!
Да, плещут царственные воды,
И сердце понимает вновь:
Мой Петербург -- моя свобода,
Моя последняя любовь.
Мое единственное счастье
Адмиралтейство, ночь, тоска
И угасающие снасти,
И над Невою -- облака.
<1918>
* * *
Пушкина, двадцатые годы,
Императора Николая
Это утро напоминает
Прелестью морозной погоды.
Очертаниями Летнего Сада
И легким полетом снежинок...
И поверить в это можно с первого взгляда,
Безо всяких ужимок.
Мог бы в двадцатых годах
Рисовать туманных красавиц,
Позабыв о своих летах,
Судейкин -- и всем бы нравилось.
Конечно -- автомобили,
Рельсы зеленой стали,
Но и тогда кататься любили,
А трамваи уже ходить перестали.
И мебель красного дерева,
Как и тогда, кажется красивой,
Как и тогда, мы бы поверили,
Что декабристы спасут Россию.
И, возвращаясь с лицейской пирушки,
Вспомнив строчку расстрелянного поэта,
Каждый бы подумал, как подумал Пушкин:
"Хорошо, что я не замешан в это".:.
<1919?>
* * *
Оцуп, Оцуп где ты был
Я поэму сочинил
Съездил в Витебск в Могилев
Пусть похвалит Гумилев
Так уж мной заведено
То поэма то пшено
То свинина то рассказ
Съезжу я еще не раз
Сто мильонов накоплю
Бриллиантов накуплю
Посмотрите как я сыт
Толсторож и знаменит
Удивив талантом мир
Жизнь окончу как банкир
Свой поглаживая пуп
Уж не Оцуп, не оцуп.
21 сентября 1920 г.
МАДРИГАЛ
Печален мир. Все суета и проза.
Лишь женщины нас тешат да цветы.
Но двух чудес соединенье ты:
Ты женщина! Ты роза!
<Ноябрь 1920>
* * *
Сейчас я поведаю, граждане, вам
Без лишних присказов и слов,
О том, как погибли герой Гумилев
И юный грузин Мандельштам.
Чтоб вызвать героя отчаянный крик,
Что мог Мандельштам совершить?
Он в спальню красавицы тайно проник
И вымолвил слово "любить".
Грузина по черепу хрястнул герой
И вспыхнул тут бой, гомерический бой.
Навек без ответа остался вопрос:
Кто выиграл, кто пораженье понес?
Наутро нашли там лишь зуб золотой,
Вонзенный в откушенный нос.
<Декабрь 1920>
БАСНЯ
В Испании два друга меж собой
Поспорили, кому владеть Арбой.
До кулаков дошло. Приятелю приятель
Кричит: "Мошенник, вор, предатель".
А им все не решить вопрос...
Тут, под шумок, во время перип тий
Юрк и арбу увез
Испанец третий.
Друзьям урок: как об арбе ни ной,
На ней катается другой.
<Начало 1921>
БАЛЛАДА ОБ ИЗДАТЕЛЕ
На Надеждинской жил один
Издатель стихов,
Назывался он господин
Блох.
Всем хорош бы... Лишь одним он был
Плох.
Фронтисписы слишком полюбил
Блох.
Фронтиспис его и погубил.
Ох!
Труден издателя путь, и тяжел, и суров и тернист,
А тут еще марка, ex-libris, шмуцтитул, и титул, и титульный лист.
Книгу за книгою Блох отправляет в печать --
Издал с десяток и начал смертельно скучать.
Добужинский, Чехонин не радуют взора его,
На Митрохина смотрит, а сердце, как камень, мертво.
И шепнул ему дьявол однажды, когда он ложился в постель:
"Яков Ноевич, есть еще Врубель, Бирдслей, Рафаэль".
Всю ночь Блох фронтисписы жег,
Всю ночь Блох ex-libris 'ы рвал,
Очень поздно лег,
С петухами встал.
Он записки пишет, звонит в телефон,
На обед приглашает поэтов он.
И когда собрались за поэтом поэт,
И когда принялись они за обед,
Поднял Блох руку одну,
Нож вонзил в бок Кузмину.
Дал Мандельштаму яду стакан,
Выпил тот и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилев,
Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
И когда покончил со всеми Блох,
Из груди его вырвался радостный вздох,
Он сказал: "Я исполнил задачу свою:
Отделенье издательства будет в раю --
Там Врубель, Ватто, Рафаэль, Леонардо, Бирдслей,
Никто не посмееет соперничать с фирмой моей".
<1921>
* * *
Мы дышим предчувствием снега и первых морозов,
Осенней листвы золотая колышется пена,
А небо пустынно, и запад томительно розов,
Как нежные губы, что тронуты краской Дорэна.
Желанные губы подкрашены розой заката,
И душные волосы пахнут о скошенном сене...
С зеленой земли, где друг друга любили когда-то,
Мы снова вернулись сюда -- неразлучные тени.
Шумят золотые пустынные рощи блаженных,
В стоячей воде отражается месяц Эреба,
И в душах печальная память о радостях пленных,
О вкусе земных поцелуев, и меда, и хлеба...
Сентябрь, 1921
* * *
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать,
Печаль моя! Мы в сумерках блуждаем
И, обреченные любить и умирать,
Так редко о любви и смерти вспоминаем.
Над нами утренний пустынный небосклон,
Холодный луч дробится по льду...
Печаль моя, ты слышишь слабый стон:
Тристан зовет свою Изольду.
Устанет арфа петь, устанет ветер звать,
И холод овладеет кровью...
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать
Воспоминаньем и любовью.
Я умираю, друг! Моя душа черна,
И черный парус виден в море.
Я умираю, друг! Мне гибель суждена
В разувереньи и позоре.
Нам гибель суждена, и погибаем мы
За губы лживые, за солнце взора,
За этот свет, и лед, и розы, что из тьмы
Струит холодная Аврора...
<1921?>
* * *
Охотник веселый прицелился,
И падает птица к ногам,
И дым исчезающий стелется
По выцветшим низким лугам.
Заря розовеет болотная,
И в синем дыму, не спеша,
Уносится в небо бесплотная,
Бездомная птичья душа.
А что в человеческой участи
Прекраснее участи птиц,
Помимо холодной певучести
Немногих заветных страниц?
<1921?>
Георгий Иванов. Стихи 1918 - 1922
