Эдуард Багрицкий

 

  Стихи 1925 - 1926

ЯНВАРЬ

Горечью сердце напоено,
Ветер свистит в ушах,
Память об этом живет давно,
Кровь горяча в снегах.
Слушай сердец заповедный звон,
Прямо в глаза смотри:
Видишь на золоте икон
Страшный огонь зари?
Путь по снегам. И готов свинец..
Воздух как дым, как гарь,
Полк наготове. И во дворец
Волком укрылся царь…
Так наступает грозовый миг,
Звук — и окончен срок.
Над офицером взвивал башлык
Западный ветерок.
Несколько слов… И конец, конец…
В жилах шипит свинец.
Вдаль по сугробам, безумный бег…
Солнце, мороз и снег.
Зимы проходят в снегах, горя,
Время спешит вперед,
Но о Девятом января
Память в сердцах живет.
Ветер кружится над землей
В мире снегов и льда.
«Ленина нет» голосят струной
Звонкие провода.
Ленина нет, становись в ряды,
Громче раскат шагов.
Вдаль через ветер, сквозь ночь и льды
В сизую муть снегов.
В старую жизнь мы врубаем след,
Грозно глядим вперед;
Ленин скончался, Ленина нет —
Сердце его живет!
Ветер кружится роковой,
В воздухе мгла и гарь,
Так подымается над землей
Памятный нам Январь.

1925


ЛЕНИН С НАМИ

По степям, где снега осели,
В черных дебрях,
В тяжелом шуме,
Провода над страной звенели:
«Нету Ленина,
Ленин умер».
Над землей,
В снеговом тумане,
Весть неслась,
Как весною воды;
До гранитного основания
Задрожали в тог день заводы.
Но рабочей стране неведом
Скудный отдых
И лень глухая,
Труден путь.
Но идет к победам
Крепь, веселая, молодая…
Вольный труд закипает снова:
Тот кует,
Этот землю пашет;
Каждой мыслью
И каждым словом
Ленин врезался в сердце наше.
Неизбывен и вдохновенен
Дух приволья,
Труда и силы:
Сердце в лад повторяет:
«Ленин».
Сердце кровь прогоняет в жилы.
И по жилам бежит волнами
Эта кровь и поет, играя:
«Братья, слушайте,
Ленин с нами.
Стройся, армия трудовая».
И гудит, как весною воды,
Гул, вскипающий неустанно…
«Ленин с нами», —
Поют заводы,
В скрипе балок,
Трансмиссий,
Кранов…
И летит,
И поет в тумане
Этот голос
От края к краю.
«Ленин с нами», —
Твердят крестьяне,
Землю тракторами взрывая…
Над полями и городами
Гул идет,
В темноту стекая:
«Братья, слушайте:
Ленин с нами!
Стройся, армия трудовая!»

1925


УКРЛЗИЯ

Волы мои, степями и полями,
Помахивая сивой головой,
Вы в лад перебираете ногами,
Вы кормитесь дорожною травой.
По ковылям, где дрофы притаились,
Вблизи прудов, где свищут кулики,
Волами двинулись и задымились
Широкой грудью броневики.
По деревням ходил Махно щербатый,
И вольница, не знавшая труда,
Горланила и поджигала хаты
И под откос спускала поезда.
А в городах: молебны и знамена,
И рокот шпор, и поцелуй в уста.
Холеный ус, литая медь погонов,
И дробь копыт, и смех, и темнота.
Прибрежный город отдыхал в угаре,
По крышам ночь, как масло, потекла.
Платаны гомонили на бульваре,
Гудел прибой, и надвигалась мгла.
Прибрежный город по ночам чудесней,
Пустая тишь и дальний гул зыбей,
И лишь нерусские звенели песни
Матросов с иностранных кораблей.
И снова день, и снова рестораны
Распахнуты. И снова гул встает.
И снова говор матерный и пьяный,
И снова ночь дорогою кровавой
Приходит к нам свершать обычный труд.
Тюрьма и выстрелы. А здесь зуавы
С матросами обнялись — и поют…
Мы в эти дни скрывались, ожидали,
Когда раздастся долгожданный зов,
Мы в эти дни в предместьях собирали
Оружие, листовки и бойцов.
Ты, иностранец, посмотри, как нами
Сколочен мир, простой и трудовой,
Как грубыми рабочими руками
Мы знамя подымаем над собой.
Ты говоришь: «Укразия». Так что же,
Не мы ль прогнали тягостный туман,
Не мы ль зажгли вольнолюбивой дрожью
Рабочих всех материков и стран?
Бей по горну — железо не остынет,
Оно сверкает в огненной пыли.
Укразия! Примером будь отныне
Трудящимся со всех концов земли…

1925


СТИХИ О СОЛОВЬЕ И ПОЭТЕ

Весеннее солнце дробится в глазах,
В канавы ныряет и зайчиком пляшет,
На Трубную выйдешь — и громом в ушах
Огонь соловьиный тебя ошарашит…
Куда как приятны прогулки весной:
Бредешь по садам, пробегаешь базаром!..
Два солнца навстречу: одно над землей,
Другое — расчищенным вдрызг самоваром.
И птица поет. В коленкоровой мгле
Скрывается гром соловьиного лада…
Под клеткою солнце кипит на столе —
Меж чашек и острых кусков рафинада…
Любовь к соловьям — специальность моя,
В различных коленах я толк понимаю:
За лешевой дудкой — вразброд стукотня,
Кукушкина песня и дробь рассыпная…
Ко мне продавец:
«Покупаете? Вот
Как птица моя на базаре поет!
Червонец — не деньги! Берите! И дома,
В покое, засвищет она по-иному…»
От солнца, от света звенит голова…
Я с клеткой в руках дожидаюсь трамвая.
Крестами и звездами тлеет Москва,
Церквами и флагами окружает!
Нас двое!
Бродяга и ты — соловей,
Глазастая птица, предвестница лета,
С тобою купил я за десять рублей —
Черемуху, полночь и лирику Фета!
Весеннее солнце дробится в глазах.
По стеклам течет и в канавы ныряет.
Нас двое.
Кругом в зеркалах и звонках
На гору с горы пролетают трамваи.
Нас двое…
А нашего номера нет…
Земля рассолодела. Полдень допет.
Зеленою смушкой покрылся кустарник.
Нас двое…
Нам некуда нынче пойти;
Трава горячее, и воздух угарней —
Весеннее солнце стоит на пути.
Куда нам пойти? Наша воля горька!
Где ты запоешь?
Где я рифмой раскинусь?
Наш рокот, наш посвист
Распродан с лотка…
Как хочешь —
Распивочно или на вынос?
Мы пойманы оба,
Мы оба — в сетях!
Твой свист подмосковный не грянет в кустах,
Не дрогнут от грома холмы и озера…
Ты выслушан,
Взвешен,
Расценен в рублях…
Греми же в зеленых кустах коленкора,
Как я громыхаю в газетных листах!..

1925


АЛДАН

Сияющий иней покрыл тайгу,
И в пламени спит тайга…
Собаки бегут под таежный гул
На дикие берега…
Собаки захлестываются, храпят,
Постромку вожак грызет,
И сани поскрипывают, летят
К Алдану, вперед, вперед!
Алдан, ты медведем лежишь, Алдан,
Средь хвои, ветров и льда,
В тебе рудокоп разбивает стан,
Кипит над костром вода…
И золото, скрытое в ржавых мхах,
В прохладном песке ручьев,
Стекает, как желтый тяжелый прах,
В походный брезент мешков.
А золото в горных породах спит,
Сверкая огнем сухим,
Меж кварцевых глыб и гранитных плит
Клубится, как желтый дым.
И в тихой долине, где мгла и лень,
Где клюква и ржавый мох,
Копытом ударит седой олень
О золотой кусок…
И золото моют речной водой,
И в желобе из досок
На дно оседает густой-густой,
Тяжелый и желтый сок…
Медвежья округа шумит окрест
И глухариная глушь…
Над синею хвоей пустынных мест
Морозная бродит сушь.
В заимке над книгою рудокоп
Склоняет широкий лоб,
И Ленина имя на корешке
Скрывается в руке…
Под северным ветром гудит тайга,
И к югу летит туман.
Пустынные кряжи и берега —
Вот царство твое, Алдан…
Но слышен проворный собачий шаг,
Погонщиков крик и вой…
Горит над заимкою красный флаг,
Цветет снегирем меж хвои…
Скрежещут лопаты, кирки стучат,
Дымится вдали ночлег.
За золотом в недра! Ни шагу назад!
Ни шагу назад, человек!

1925


* * *

Взывает в рупор режиссер,
Юпитера горят,
Послушный мечется актер,
Стрекочет аппарат.
Густая, потная жара,
И в ярости огней
Идет привычная игра
Восторгов и страстей.
Но вот, покинув павильон,
К пустыням золотым
Перелетает аппарат,
И оператор с ним.
Перелетает аппарат
В песчаную страну,
В опустошенную мечеть,
Под низкую луну.
Верблюды, брызгая слюной,
Через пески идут.
Их стережет орел степной,
Их волки стерегут.
А в кишлаке звенит зурна,
Узбеки пляшут в лад,
И под чадрой поет жена…
Стрекочет аппарат.
Здесь конь промчится на закат,
Здесь ветер пропоет,
Но передвинут аппарат —
И перед ним завод.
Маховики кричат навзрыд,
И угольный нагар
Лопатой в толковой дыре
Колышет кочегар.
И, наклонившись над станком,
Спокоен и космат,
Нарезывает токарь винт…
Стрекочет аппарат.
Знамена в хвое молодой,
И в хвое юный мир,
Глядят веселые глаза
На шахматный турнир…
И в клубной зале человек,
Читающий доклад,
Стоит меж хвои голубой…
Стрекочет аппарат.
Суда уходят в океан,
В простор ночей и льда,
Их будет омывать рассол,
Им будет петь вода…
И ледовитая страна
Медведей и лисиц
Приветствует дымок из труб
Веселым визгом птиц.
Поднялись льдины над водой,
И сполохи горят —
Полощет вымпел судовой…
Стрекочет аппарат.
В певучей сутолоке толп
Иль там, где лес гудит,
Треножник аппарата встал,
И ручка дребезжит…
Взывает в рупор режиссер,
Юпитера горят.
Послушный мечется актер,
Стрекочет аппарат.

1925


* * *

Еще не умолк пересвист гранат —
Не стаял в лугах туман,
Убитый еще не истлел солдат,
Где фанзы и гаолян.
Над желтой Цусимой японский флаг
Расцвел хризантемой злой, —
И, воя котлами, пошел «Варяг»
В подводный туман глухой…
Еще не окончился поход,
Солдатский не сгинул вал,
Как яростным призраком пятый год
Над скорбной землею встал…
Он вышел из черных фабричных дыр,
Из грохота мастерских
В клокочущий флагами юный мир,
В сверкание мостовых…
Он вышел на улицу,
в говор толп,
В раскатистый гул шагов,
Он шапку надвинул, —
вперед пошел
На яростный блеск штыков…
О выстрелы, песни;
вперед, вперед!
Нагайки и храп коней!
Над этой сумятицей, пятый год,
Ты вырос еще грозней…
И слышно — По селам идет молва:
«Народ в городах восстал,
На бой с государем встает Москва,
И Питер винтовку взял…»
Ой, волен и грозен мужичий дух,
Напорист, угрюм и крут, —
Ой, красный влетает, свистя, петух
В помещичий уют…
Матросская сила гудит, вольна,
Сквозь ветер летит вперед, —
По Черному морю бежит волна,
Над морем туман встает…
Кружит над «Потемкиным» красный флаг,
В орудие вбит снаряд! —
Идешь — так удвой торопливый шаг,
Вперед — не гляди назад!
Всё смешано в гущу:
предсмертный стон,
Стрельбы закипевшей гром,
И в свисте нагаек, в огне икон
Худой и взлохмаченный поп Гапон,
Размахивающий крестом.
Всё свалено в яму…
Тяжелый шаг
Мятущихся толп умолк,
Изодран на клочья кровавый флаг,
Что выполнил грозный долг…
И ветер над скорбной землей поет:
«Где мощь твоя, пятый год!»
И розовой зорькой полощет рань:
«Ты спишь, подымись, восстань!»
Но воды идут, разбивая лед,
Но падает ярый гром,
Семнадцатый дышит над миром год,
Увенчанный Октябрем.

1925


СТИХИ О ПОЭТЕ И РОМАНТИКЕ

Я пел об арбузах и о голубях,
О битвах, убийствах, о дальних путях,
Я пел о вине, как поэту пристало..
Романтика! Мне ли тебя не воспеть,
Откинутый плащ и сверканье кинжала,
Степные походы и трубная медь…
Романтика! Я подружился с тобой,
Когда с пожелтевших страниц Вальтер Скотта
Ты мимо окна пролетала совой,
Ты вызвала криком меня за ворота!
Я вышел… Ходили по саду луна
И тень (от луны ль?) над листвой обветшалой…
Романтика! Здесь?! Неужели она?
Совою была ты и женщиной стала.
В беседку пойдем. Там скамейка и стол,
Закуска и выпивка для вдохновенья:
Ведь я не влюбленный, и я не пришел
С тобой целоваться под сизой сиренью…
И, тонкую прядь отодвинув с лица,
Она протянула мне пальцы худые:
— К тебе на свиданье, о сын продавца,
В июльскую ночь прихожу я впервые…
Я в эту страну возвратилась опять,
Дорог на земле для романтики мало;
Здесь Пушкина в сад я водила гулять,
Над Блоком я пела и зыбку качала…
Я знаю, как время уходит вперед,
Его не удержишь плотиной из стали,
Он взорван, подземный семнадцатый год,
И два человека над временем встали…
И первый, храня опереточный пыл,
Вопил и мотал головою ежастой;
Другой, будто глыба, над веком застыл,
Зырянин лицом и с глазами фантаста…
На площади гомон, гармоника, дым,
И двое встают над голодным народом,
За кем ты пойдешь? Я пошел за вторым —
Романтика ближе к боям и походам…
Поземка играет по конским ногам,
Знамена полнеба полотнами кроют.
Романтика в партии! Сбоку наган,
Каракуль на шапке зернистой икрою…
Фронты за фронтами.
Ни лечь, ни присесть!
Жестокая каша да сытник суровый;
Депеша из Питера: страшная весть
О черном предательстве Гумилева…
Я мчалась в телеге, проселками шла;
И хоть преступленья его не простила,
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила…
Скорее назад! И товарный вагон
Шатает меня по России убогой…
Тут новое дело — из партии вон:
Интеллигентка и верует в бога.
Зима наступала колоннами льда,
Бирючьей повадкой и посвистом вьюжным,
И в бестолочь эту брели поезда
От северной стужи к губерниям южным.
В теплушках везла перекатная голь,
Бездомная голь — перелетная птица —
Менять на муку и лиманскую соль
Ночную посуду и пестрые ситцы…
Степные заносы, ночные гудки.
Романтика в угол забилась, как заяц,
В тюки с табаком и в мучные мешки,
Вонзаясь ногтями, зубами вгрызаясь…
Приехали! Вился по улицам снег.
И вот сквозь метелицу, злой и понурый,
Ко мне подошел молодой человек:
«Романтика, вы мне нужны для халтуры!
Для новых стихов не хватило огня,
Над рифмой корпеть недостало терпенья;
На тридцать копеек вдохните в меня
Гражданского мужества и вдохновенья…»
Пустынная нас окружает пора,
Знамена в чехлах, и заржавели трубы.
Мой друг! Погляди на меня — я стара:
Морщины у глаз, и расшатаны зубы…
Мой друг, погляди — я бездомная тень,
Бездомные песни в ночи запеваю,
К тебе я пришла сквозь туман и сирень, —
Такой принимаешь меня?
«Принимаю!
Вложи свои пальцы в ладони мои,
Старушечьей ниже склонись головою —
За мною войсками стоят соловьи,
Ты видишь — июльские ночи за мною!»

1925


* * *

От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены…
Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны поды, —
И горечь полыни на наших губах…
Нам нож — не по кисти,
Перо — не по нраву,
Кирка — не по чести
И слава — не в славу:
Мы — ржавые листья
На ржавых дубах…
Чуть ветер,
Чуть север —
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы — ржавых дубов облетевший уют…
Бездомною стужей уют раздуваем…
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад…
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят…
Чуть ветер,
Чуть север —
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катитесь в полях,
Запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах…

1926


ЗАВОЕВАТЕЛИ ДОРОГ

Таежное лето — морошкин цвет
Да сосен переговор,
В болотистой тундре олений след,
Из зарослей — волчий взор…
Здесь чумы расшиты узором жил,
Берданка и лыжи — труд…
Здесь посвист и пение…
Старожил — По дебрям бредет якут…
Ушастая лайка, берданка, нож,
Лопата или кирка…
Пушнину скрывает — лесная дрожь,
И золото — река…
В глухом бездорожье тропинок нет.
У берега тайных рек
Рокочет тайга: «Потеряешь след»,
И падает человек…
Алдан за таежной лежит стеной, —
Его окружает гать,
Его охраняет медвежий вой
И стройная рысья стать.
И в княжество ветра,
В сосновый строй,
В пустынную тьму берлог,
В таежную тайну,
В чащобу хвои
Мы вышли искать дорог.
И не рудокоп,
А ученый здесь,
С лопатою и ружьем,
Оглядывая, вымеряет весь,
Где ляжет аэродром.
Скрипит астролябий штатив,
На планах — покрыт пробел,
Где ранее слышался вой тетив
И пенье тунгусских стрел…
Здесь ляжет дорога холстом тугим,
Здесь будет колесный путь,
На просеках вольных ночлегов дым
Разгонит ночную жуть.
Нас били дожди.
И тяжелый зной
На нас надвигался днем;
В холщовых палатках
Ночной порой
Мороз обжигал огнем…
Костистые кряжи вставали в ряд;
В низинах бродил туман;
Мы шли через горы, вперяя взгляд
В просторы твои, Алдан.
И в самый тревожный и грозный час,
Который, как горы, крут,
Якутия встретила песней нас,
Нас вышел встречать якут.
И мы необычный разбили стан,
Запомнившийся навек,
Средь пасмурных кряжей твоих, Алдан,
У русла потайных рек…
И час наступает…
Идет!.. Идет!..
Когда над таежным сном
Слегка накренившийся самолет
Прорежет туман крылом…

1926


ФЕВРАЛЬ («Гудела земля от мороза и вьюг…»)

Гудела земля от мороза и вьюг,
Корявые сосны скрипели,
По мерзлым окопам с востока на юг
Косматые мчались метели…
И шла кавалерия, сбруей звеня,
В туман, без дороги, без счета…
Скрипели обозы… Бранясь и стеня,
Уныло топталась пехота…
Походные фуры, где красным крестом
Украшена ребер холстина…
И мертвые… Мертвые… В поле пустом,
Где свищет под ветром осина…
Бессмысленно пули свистали во мгле,
Бессмысленно смерть приходила…
В морозном тумане, на мерзлой земле
Народная таяла сила.
А в городе грозном над охрою стен
Свисало суконное небо…
Окраины дрогли. Потемки и тлен —
Без воздуха, крова и хлеба…
А в черных окраинах выли гудки,
И черные люди сходились…
Но доступ к дворцам охраняли штыки,
Казацкие кони бесились…
А улицы черным народом шумят,
Бушует народное пламя!
Вперед без оглядки — ни шагу назад!
Шагнешь — и свобода пред нами!..
С фабричных окраин, с фабричным гудком
Шли толпы, покрытые сажей…
К ним радостно полк выходил за полком,
Покинув постылую стражу…
Он плечи расправил, поднявшийся труд,
Он вдаль посмотрел веселее…
И красного знамени первый лоскут
Над толпами вился и реял…
На крышах еще не умолк пулемет,
Поют полицейские пули…
Ни шагу назад! Без оглядки вперед!
Недаром мы в даль заглянули…
А там погибает в окопе солдат,
Руками винтовку сжимая…
А там запевает над полем снаряд,
Там пуля поет роковая…
А в снежных метелях, встающих окрест,
Метался от Дна к Бологому
Еще не подписанный манифест,
Еще не исправленный промах.
Бунтуют фронты… Над землей снеговой
Покой наступает суровый…
Чтоб грянуло громче над сонной землей
Владимира Ленина слово…

1926


* * *

С военных полей не уплыл туман,
Не смолк пересвист гранат…
Поверженный помнит еще Седан
Размеренный шаг солдат.
А черный Париж запевает вновь,
Предместье встает, встает, —
И знамя, пылающее, как кровь,
Возносит санкюлот…
Кузнец и ремесленник! Грянул час, —
Где молот и где станок?..
Коммуна зовет! Подымайтесь враз!
К оружию! К оружию! И пламень глаз —
Торжественен и жесток.
Париж подымается, сед и сер,
Чадит фонарей печаль…
А там за фортами грозится Тьер,
Там сталью гремит Версаль.
В предместьях торопится барабан:
«Вставайте! Скорей! Скорей!»
И в кожаном фартуке Сент-Антуан
Склонился у батарей.
Нас мало.
Нас мало.
Кружится пыль…
Предсмертный задушен стон.
Удар… И еще…
Боевой фитиль
К запалу не донесен…
Последним ударом громи врага,
Нет ядер — так тесаком,
Тесак поломался — так наугад,
Зубами и кулаком.
Расщеплен приклад, и разбит лафет,
Зазубрились тесаки,
По трупам проводит Галиффе
Версальские полки…
И выстрелов грохот не исчез:
Он катится, как набат…
Под стенами тихого Пер-Лашез
Расстрелянные лежат.
О старый Париж, ты суров и сер,
Ты много таишь скорбен…
И нам под ногами твоими, Тьер,
Мерещится хруп от костей…
Лежите, погибшие! Над землей
Пустынный простор широк…
Живите, живущие! Боевой
Перед вами горит восток.
Кузнец и ремесленник! Грянул час!
Где молот и где станок?
Коммуна зовет! Подымайтесь враз!
К оружию! К оружию! И пламень глаз
Пусть будет, как сталь, жесток!

1926


ЛЕНА

Он мрачен, тайгой порастающий край,
Сухими ветрами повитый;
Полярных лисиц утомительный лай
Морозные будит граниты.
Собачьи запряжки летят по снегам,
Железные свищут полозья
Под небом, припавшим к холодным горам,
Сквозь хвою в стеклянном морозе.
Здесь весны зеленой травой не цветут,
Здесь тайные, смутные весны,
Они по холодным дорогам идут
Туда, где граниты и сосны.
И Лена, покрытая тягостным льдом,
Прихода их ждет неизменно,
Чтоб, дрогнув, запеть над горючим песком,
Чтоб вешнею двинуться Леной.
Рабочие руки примерзли к кирке,
Глаза покрываются мутью…
Мороз еще крепок. На льдистой реке
Пурга завывает и крутит.
«В таежную тайну,
В чащобу снегов
Нас ночь погрузила сурово.
Довольно!
Средь этих морозных лесов
Мы гибнем без хлеба и крова».
У дикой реки, над песком золотым,
Где бьет по медведю винтовка,
Не северным светом — сияньем иным
Пылает в ночи забастовка.
«Товарищ! Над нами морозная ширь
Мерцает в полночном тумане,
За нами таежная встала Сибирь,
За нами восторг и восстанье».
Но ветры над Леной кружились в ночи,
Кружились и выли по-волчьи,
И в черных папахах пришли палачи,
Пришли и прицелились молча.
В лесистом краю, средь гранитных громад,
Где берега гулки уступы,
На льду голубом и на хвое лежат
Сведенные судорогой трупы.
Певучая кровь не прихлынет к щекам…
И гулко над снежным покоем
«Проклятье, проклятье, проклятье врагам», —
Бормочет морозная хвоя.
Но весны идут по медвежьим тропам,
Качают столетние сосны,
К проклятой реке, к ледяным берегам
Приходят свободные весны.
И мхом порастает прибрежный гранит,
Клокочет широкая пена,
И с новою силой летит и звенит
Раздолье узнавшая Лена.

1926


ИНАЯ ЖИЗНЬ

Огромною полночью небо полно,
И старое не говорит вдохновенье,
Я настежь распахиваю окно
В горячую бестолочь звезд и сирени.
Что ж.
Значит, и это пройдет, как всегда,
Как всё проходило, как всё остывало.
Как прежде, прокатится мимо звезда,
В стихи попадет и уйдет, как бывало.
И вновь наползет одинокий туман
На труд стихотворца ночной и убогий,
Развеются рифмы…
Но я на экран себе понесу и дела, и тревоги.
Квадрат из сиянья, квадрат из огня.
Сквозь сумерки зала, как снег, ледяные,
Пускай неуклонно покажут меня,
Мой волос густой и глаза молодые.
Я должен увидеть, как движется рот,
Широкий и резкий квадрат подбородка,
Движения плеч, головы поворот,
Наскучившую, но чужую походку.
Пускай на холодном пройдет полотне
Всё то, что скрывал я глухими ночами, —
Знакомые и неизвестные мне:
Любовная дрожь, вдохновения пламя…
Пускай, электрической силой слепя.
Мой взор с полотна на меня же и глянет;
Я должен,
Я должен увидеть себя,
Я должен увидеть себя на экране!
Кричи, режиссер, стрекочи, аппарат,
Юпитер, гори,
Разлетайтесь, потемки!
Меня не прельстят ваши три шестьдесят.
Я вдвое готов заплатить Вам за съемку.

1926


НОЧЬ

Уже окончился день — и ночь
Надвигается из-за крыш…
Сапожник откладывает башмак,
Вколотив последний гвоздь;
Неизвестные пьяницы в пивных
Проклинают, поют, хрипят,
Склерозными раками, желчью пивной
Заканчивая день…
Торговец, расталкивая жену,
Окунается в душный пух,
Своп символ веры — ночной горшок
Задвигая под кровать…
Москва встречает десятый час
Перезваниванием проводов,
Свиданьями кошек за трубой,
Началом ночной возни…
И вот, надвинув кепи на лоб
И фотогеничный рот
Дырявым шарфом обмотав,
Идет на промысел вор…
И, ундервудов, траурный марш
Покинув до утра,
Конфетные барышни спешат
Встречать героев кино.
Антенны подрагивают в ночи
От холода чуждых слов;
На циферблате десятый час
Отмечен косым углом…
Над столом вождя — телефон иссяк,
И зеленое сукно.
Как болото, всасывает в себя
Пресс-папье и карандаши…
И только мне десятый час
Ничего не приносит в дар:
Ни чая, пахнущего женой,
Ни пачки папирос;
И только мне в десятом часу
Не назначено нигде —
Во тьме подворотни, под фонарем —
Заслышать милый каблук…
А сон обволакивает лицо
Оренбургским густым платком;
А ночь насыпает в мои глаза
Голубиных созвездий пух;
И прямо из прорвы плывет, плывет
Витрин воспаленный строй:
Чудовищной пищей пылает ночь,
Стеклянной наледью блюд…
Там всходит огромная ветчина,
Пунцовая, как закат,
И перистым облаком влажный жир
Ее обволок вокруг.
Там яблок румяные кулаки
Вылазят вон из корзин;
Там ядра апельсинов полны
Взрывчатой кислотой.
Там рыб чешуйчатые мечи
Пылают: «Не заплати!
Мы голову — прочь, мы руки — долой!
И кинем голодным псам!..»
Там круглые торты стоят Москвой,
В кремнях леденцов и слив;
Там тысячу тысяч пирожков.
Румяных, как детский сад,
Осыпала сахарная пурга,
Истыкал цукатный дождь…
А в дверь ненароком: стоит атлет
Сред сине-багровых туш!
Погибшая кровь быков и телят
Цветет на его щеках…
Он вытянет руку — весы не в лад
Качнутся под тягой гирь,
И нож, разрезающий сала пласт.
Летит павлиньим пером,
И пылкие буквы
«МСпо»
Расцветают сами собой
Над этой оголтелой жратвой
(Рычи, желудочный сок!)…
И голод сжимает скулы мои,
И зудом поет в зубах,
И мыльною мышью по горлу вниз
Падает в пищевод…
И я содрогаюсь от скрипа когтей,
От мышьей возни — хвоста,
От медного запаха слюны,
Заливающего гортань…
И в мире остались — одни, одни,
Одни, как поход планет,
Ворота и обручи медных букв,
Начищенные огнем!
Четыре буквы:
«МСПО»,
Четыре куска огня:
Это —
Мир Страстей, Полыхай Огнем!
Это —
Музыка Сфер, Пари
Откровением новым!
Это — Мечта,
Сладострастье, Покой, Обман!
И на что мне язык, умевший слова
Ощущать, как плодовый сок?
И на что мне глаза, которым дано
Удивляться каждой звезде?
И на что мне божественный слух совы
Различающий крови звон?
И на что мне сердце, стучащее в лад
Шагам и стихам моим?!
Лишь пост нищета у моих дверей,
Лишь в печурке юлит огонь,
Лишь иссякла свеча — и лупа плывет
В замерзающем стекле…

1926