Даниил Андреев
 

Рух

Симфония о великом Смутном времени

Глава тринадцатая поэтического ансамбля «Русские боги»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Велги бедный скоморох,
Горстка пепла,
Рыщет, ищет вдоль дорог
Души-дупла:
В кабаке под гам и крик
С бранью райкой,
В сердце праздное проник,
Вьется струйкой;
Льется, в дьявольской алчбе,
С током крови,
Плоть горячую себе
Холит внове.

- Ой, царя Димитрия хранил,
знать,
бес:
Спас уловкой хитрою, укрыл
в яр,
в лес;
Жив, здоров, целехонек, - тучней,
чем
встарь,
Сатанин помазанник, упырь!
бич!
царь!

Скрыл ли бес его меж сов,
Спрятал ли средь чащ его -
Только вышел из лесов
Образ шни гулящего.
Сам забыл вчерашний тать,
Плут без племени,
Как дерзнул вождем он стать
В этой темени;
Сам не знал, пургой гоним -
Кто он, где он,
Только чует, будто с ним
Чей-то демон
Веет вкруг калужских стен,
Кличет вольных -
Рать сметает в его стан
С троп крамольных.

Ох ты, Ох ты,
эх ты, эх ты,
Сын боярского раба,
Судьбокрутень! скоморох ты!
В пальцах беса тарнаба!
Эх ты, эх ты - ах ты, ах ты,
Ух! горлан ватаг и свор!
Царь татар, казаков, шляхты
И дворян - Тушинский вор!

Нечто лютое вошло
В сердце каждое:
Обнажает дно и тло,
Бесит жаждою;
Колобродит напролом
В сонмах душ оно,
И боярство - бить челом
Едет в Тушино.

Что грозишься, Русь-земля,
Волчье зарево,
В щуры смолкшего Кремля
Государева?
Иль под нудный звяк цепей
Жизнь наскучила?
Иль вольней -
взамен царей
Холить чучела?..

Вьюга-матушка! закрой
Даль безлицую:
Вон, сереет кремль второй
Под столицею:
Весь в палатках - город-стан,
Город-марево, -
Там с Мариной атаман -
Бражный царь его.

От дракона, от колосса
Умирающей державы
Тени детищ стоголосных
Рвутся вширь:
Каждый - алчный, многоглавый,
Каждый - хочет, жаждет, нудит
Пить - упав к народной груди,
Как упырь.

- Отпочковываются...
- Отклочковываются...

И все явственней
в тучах восстаний
Эти ядра вихрящейся тьмы,
Все безумней
их схватки, их танец
И мелькание
их бахромы.
И уже не понять: то ли Велга
Грает в небе, черней воронья,
То ль по руслам, широким как Волга,
Льются призраки
небытия;
То ли к нивам земли скудоплодной
С поля Дикого мчит суховей,
То ли
Матери многонародной
Плач
о гибели
сыновей.
Взвыла осень.
Крепчает кручина,
Оторочится сумраком день,
И в поля замигает лучина
Из-под низкого лба деревень.

Ах, сырые поля! дождевые!
Голос баб
на юру:
Это - мать; не поднять головы ей
С трав сырых
ввечеру.
- Уходил ты за Черную Рамень,
Пал от ран -
я жива -
Размозжись о горюч-белый-камень,
Голова!

Ах, сырые поля, дождевые!
Прель и прах...
Горький дух...
Ворот шитый растерзан на вые
Молодух.

- Где могилка твоя неукрашенная,
Далека ли? близка ли?
Сбились с ног ребятеночки наши,
Твое тело искали.
Лег в степи ли потоптанной, помер ли
Под секирой, в тюрьме ли -
Только вышла жена твоя по миру,
Куда очи глядели.

Ах, сырые поля, грозовые поля,
Да полынь, да бурьян, да репей,
Вероломство чарус, да лихая земля
Неумилостивленных
степей!

Ах, сырые поля, дождевые!
Вопли баб...
Хохот баб:
Уж кругом - кудеса вихревые,
Смерд и поп -
дьяк и раб -
То зипун, то юшман, то бродяжья милоть,
Чмур и чад полюбовных забав, -
Кто-то наземь швыряет, внедряется в плоть,
Перегаром лицо одышав.

Вижу мутный разлив половодный,
Слышу древние, лютые сны -
Плач защитницы плоти народной
О погибели
всей страны.
Уж не демону бурной России -
Нет, любому исчадью его
Расточает она огневые
Ласки, жалобы - все существо:
Лишь восполнить страшную убыль,
Лишь народную плоть умножать, -
Отогнать всероссийскую гибель,
Как от детищ - безумная мать!..

Не в Кремле, на царственном ложе -
Но в оврагах, во рву, в грязи,
С незнакомым, злым, мимохожим
Ее скрещиваются
стези.
И уже не поймешь: то ль - в блеске
От костров,
она мчится
в пляс,
То ль - другая, без черт,
лишь
в маске,
Торжествует свой день,
свой час.
В пламенеющих тканях -
в тучах
От развеиваемых
городов,
Две богини борются, муча
Матерей,
и невест,
и вдов.
Две богини - два существа,
А под ними - страна,
Москва.

И последней судорогой воли
Уицраор творит слугу,
Кто б сумел на древнем престоле
Русь поднять
на отпор врагу.

Светлонравен, могуч, дороден,
Мудр и храбр Михаил Скопин:
Ток любви народной восходит
К искупителю древних вин.

Взмах на юг - и рваною мглою
Расточится кромешник Вор;
Взмах на запад - и мощь удалая
Бьет об панцири польских свор...
Богатырь!..
Золотым трезвонам
Всех московских соборов внемль!
Уж гудит хвалой по амвонам
И на стогнах широких
Кремль.

Только - поздно!
Белые пурги
Все укроют
бронею
льда,
Но вовек не вернут демиурги,
Раз отняв уже,
свое ДА.

Стужей, изморосью, в ростепель, росой
Бродит бебенем бездомный да босой,
Слышит смехи в завихрившейся пыли,
Ловит хохоты во рвах из-под земли -
Вот - поймал:
пересвистом,
перегромом
Кычит Велга над судьбой богатыря:
Не спасут его бояре по хоромам,
Ни - святители
в стенах
алтаря!

Пир. Пылающие свечи. Смех и гам.
Мнится - близок упокой
всем врагам.
Лишь боярыня-хозяйка
бледна,
На подносе поднося
ковш вина.
Взор змеиный, а как пава
плывет,
Гостю-витязю,
склонясь,
подает:
- Выпей зелена-вина, сударь-князь! -
И он кубок берет, не хранясь.

Взвыла горькая Москва - сирота.
Плачем плачут города
всей Руси.
В топких улицах
от толп
чернота,
А от Велги чернота
в небеси.
От Успенских святынь
до застав -
Вопль, рыданья,
топот ног,
визг колес;
Царь Василий, перед троном упав,
Рвет кафтан,
задыхаясь от слез.

Не ввели вас ангелы благие
Под святой покров,
Вы, надежда, светочи России,
Скопин-Шуйский! Федор Годунов!
Ибо кубок смерти и бесславья
Осужден был выпить в этот час
Первый Демон Великодержавья,
Перед смертью пестовавший вас.
Там, за гробом,
вам - всё море света,
В жизни ж - яд, петля, да в ближний ров.
Не прибудет помощь Яросвета:
Рок суров.

В круг последнего мытарства,
Всё дымясь, клубясь, горя,
Распадаясь, никнет царство
Всероссийского царя.

Уицраоров подкидыш,
Буйных бесов бедный кум,
Всё ты, Шуйский, черту выдашь,
Бесталанный узкодум!..

День за днем пустей в палатах...
Ветер крышей дребезжит...
С красных век подслеповатых
Сон бежит.
Звездочет, взревев на дыбе,
Видно, злую правду рек:
Знаки звезд вещают гибель,
Близкий мрак...
Адский брег...

Дряхлым ртом, в чаду моленной
Пол целуя, в блеске свеч
Молит царь Судью вселенной
Жизнь сберечь.
Но суров закон созвездий,
Прав их путь,
И железное возмездье
Изменяет вид - не суть:
Да, не казнь. Не смерть. Но скоро
Вступит он на путь ко дну -
В дни, позорней всех позоров,
В польской крепости, в плену.
Как: в плену?!
Да, в плену;
Но и там не снять вину:
Там, коленопреклоненно,
Срам с холопом разделя.
Он приникнет в зале тронной
К белым
пальцам
короля.

В города, в скиты глухие -
Шепот уст:
- Совершилось! Трон России
Пуст.
И еще - страшней всех страхов
И измен:
В башне пыточной, у ляхов
Гермоген.
Патриарх, надежда мира,
Столп Руси...

Господи! От злой секиры
Света-пастыря спаси...

А на воле - ветер, ветер,
А на воле ропщет люд;
Запад, юг, восток и север
Самозванцев новых шлют.
Уж в очах рябит... и тяжко
Явь колышется, как сон:
Царь Ерошка... царь Ивашка...
Тришка... Тишка... Агафон...

В поле дикое
Мчатся, гикая,
Чехардой,
за бесом бес,
Лают оборотни,
Кувыркнулся - и исчез,
Сгинул опрометью;
Сдох один на правеже -
Встречай горшего!
Не орлы уже -
Только коршуны;
Ни добра, ни зла,
Ни отечества,
Не щадят ни ремесла,
Ни купечества...

Орды ханские!
Морды хамские!

Только слышно: - Й-их!! -
В хмельной удали...
То ли Каин в них?
Сам Иуда ли?..

Ржанье конское!
Степь задонская!

С дьяком, смердом, стражником
в гульбе
слив
чернь,
Вьются судьбы страшные,
крутясь,
Как зернь.
В буйные снеговища,
сквозь рев,
всхлип,
плач,
Конники-чудовища
во мгле
мчат
вскачь.
Ветер с ледоходов...
Слеза...
Резь
глаз...
Черти с непогодою
длят
свой
пляс:
Сивой снегокрутицей
шуршат
вдоль
троп,
Черною распутицей
глушат
Галоп.

Хмель туманит головы.
В метель
И в таль
Вскачь!.. Пылают головни...
В кострах
вся
даль...
У костров - шумиголовы.
Вкруг -
ни зги.
- Не ковшами - пригоршнями:
- Пой!
- Режь!
- Жги!

Не понять: ночь? день? вечер ли?..
Что за год? век?.. Из ума
Взмахи битв, бурь, бед
вытерли
Все, что Бог...
что не есть
тьма.

Не персты
рук
в рот
вложены,
Не лихой
встал

вверх
свист:
Сам собой
смерк
свет
в хижинах
И с дубов
пал
в грязь
лист.

Звук крепчал,
рос,
выл
в сумерках,
Как буран,
как
злой
рух,
Как ночной
рог,
вопль
умерших,
И пред ним
луч
звезд
тух.

Трепетал
нимб
свеч
в храмах,
По домам
люд
тряс
зноб;
У кладбищ,
рвов,
пней,
в ямах
Мелкой дрожью
дрожал
гроб.

Так встречал свой конец
смертный
Уицраор - сам раб
тьмы;
Так кричал он -
слепой
жертвой
Сил, которых не зрим
мы.
Раздираем на рой
дымов
Сворой детищ своих,
к тлу
Он низвергся, удел
вынув
Тот, что вечно сужден
Злу.
И толпа его чад
свищущих,
Улюлюкая вновь,
вновь,
Устремилась - пожрать
хищное
Сердце отчее, и пить
кровь.

Так обрушились
врозь
плиты,
Возраставшие семь веков;
Захлестнула Речь Посполита
И Москву,
и ее богов.

И слились - пурговой
Яик,
Волга, Волхов - в один
шквал
Вольниц Велги, ватаг,
шаек,
Где сам дьявол
рать волн
гнал.

А над ними, к небосводу,
Из твердынь былого царства,
Дальним блеском тьму России
С туч надмирных пороша,
Светлой мглою воспаряла,
Чашей света возносилась,
Отрываясь от народа,
Ввысь, Соборная Душа.

Струны смутные звучали,
Струи капали святые,
И, не смея досверкать
До земли,
В поднебесьи меркли, тая:
То ли - плач самой печали,
То ль - прощанье Навны с миром
Там, вдали.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Хмелея - в дни счастья,
плача - в разлуку
И чувства влагая в размер,
в звон
строф,
Что ведать мы властны про боль,
страсть,
муку
Гигантов - не наших,
смежных
миров?

Превысив безмерно наш жар,
наш холод,
Знакомых нам бурь

размах и разбег,
Их гнев сокрушает
бут царств,
как молот,
Их скорбь необъятна, как шум
ста
рек.

И если бы в камне словесном высечь
Сумел я подобья тех слов,
тех чувств -
Расплавился б разум
тысяч и тысяч
От прикосновенья
к чуду искусств.

Но не с чем сравнить мне жар состраданья,
Тоску за народ,
порыв к высоте,
Что сам демиург
бушующей данью
Принес перед Богом
в годины те.

Взыскуемый храм Вселенского Братства
Едва различался вдали,
в дыму;
Излучины бедствий, подмен, святотатства,
Столетья соблазнов
вели к нему.
- И пал Яросвет, и коленосклоненно
Лобзал кровавую персть
страны,
Себя наказуя
мукой бездонной
За плод своей давней, жгучей вины.

И, чтоб охранить
от развоплощенья
Соборную Душу,
на старый престол
Он нового демона
царство-строенья
Избрал,
благословил
и возвел.

Полночь ударила в тучах. И звук
Смолк, зачиная невиданный круг:
Новые тропы и новую кровь
Дню народившемуся приготовь!

Вот, в средоточьи
церкви Востока,
Строгое сердце горит за страну.
Отче святой! К благодатным истокам
Творчеством,
думой
и верой льну.

Серые своды.
Серая плесень.
В близком грядущем - смерть за народ.
И Яросветом
Посланный Вестник
Над патриархом России встает.

Стража у двери. Стужа. Зима.
Голоду-брату -
сестра-тюрьма.
Солнце не обольет на заре
Келейку в Чудовом монастыре.
Но непреклонный пленник привык
К лютым угрозам польских владык,
И безответно здесь замирал
Месс католических мерный хорал.

Грозные очи.
Скорбь и нужда
Лик сей ваяли года и года.
Тихая речь
тверда, как гранит.
Взор обжигает - и леденит.
Чуждые помыслы в облике том
Вытравлены беспощадным постом,
И полыхание странной зари
Светится в дряхлых чертах изнутри.

В четком ли бденьи вечернем,
В зыби ли тонкого сна,
Пурпуром, синью и чернью
Плещет над ним вышина:
В разум по лестнице узкой
Властно спускаясь во мгле,
Правит Синклит святорусский
Узником в пленном Кремле.

Быстро, в чуть скошенных строках,
Буквы рябят на бегу:
Северу, югу, востоку,
Градам в золе и в снегу,
Селам в отребьях убогих,
Хатам без крыш и без стен -
Клич единящий: - За Бога! -
Подпись одна: Гермоген.

А в поле дикое
Мчатся, гикая,
Мчатся все еще
Волны воль,
Рвань побоищ,
Пустая голь.

Но в ночи зимние
Тихие пазори
Встали по многострадальной земле:
Молятся схимники,
Молятся пастыри
Потом кровавым
за мир во зле:

- О, Матере Пренепорочная!
Заступница землям гонимым!
Ты светишь звездой полуночною,
Хранишь омофором незримым.
Утиши единством неложным
И буйство, и злое горение,
Конец положи непреложный
Конечному
разорению!

И над свечами
Духовных ковчегов
Тихо яснеет сходящий покров -
Кров от печали,
От ярых набегов,
От преисподних вьюг и ветров.

Звон
медный,
Звон
дальний,
Зов
медленный
В мир
дольний,
Всем
алчущим -
Клад
тайный,
Всем
плачущим -
Лад
стройный,
Чуть
брезжущий
В мрак
мира
С бесплотных вершин
дней,
Плывет по полям
сирым
Вдоль пустошей,
нив,
пней.

Наездник уронит поводья
В урочищах, сгибших дотла,
Заслышав сквозь гул половодья
Неспешные
колокола.

Рука поднимается,
Чело обнажается,
Во взоре затепливается
тихая боль,
И встречным молчанием,
И вечным знамением
Себя осеняет пропащая голь.

И скорбно, и тонко, и сладко
Поют перезвоны вдали
От Троицкой лавры, от Вятки,
От скал Соловецкой земли.

И зов к покаянию,
К забвенью розни,
Ни расстояния,
Ни шумы жизни
Не властны в плачущих
Сердцах ослабить, -
О, белый благовест!
Небесный лебедь!

Он тих был везде: по украйнам
У хаток, прижатых к бугру,
По жестким уральским арайнам,
В нехоженом Брынском бору,
По стогнам, дымящимся кровью,
Смолкала на миг у костра
Лихая сарынь Понизовья,
Казань, Запорожье, Югра.
Бродяга в избитой кольчуге
Задумывался
до зари
На торжищах пьяной Калуги,
На пепле скорбящей Твери.
Юдоль порывалась к сиянью,
Сквозь церковь сходившему в ад,
И огненный клич - К покаянью! -
Пошел по стране, как набат.
Келейно, народно, соборно,
Под кровом любого жилья,
Лен духа затепливая,
Воск воли растапливая,
Заискрились свечи, как зерна
Светящихся нив бытия.

Детища демона
тысячеглавого
Борются в схватках
орд и дружин;
Темные ядра грядущей державы
Щерятся в каждом,
Русь закружив.

Но обращается взор демиурга
Солнцеподобным лучом
в глубину:
Не к атаманам,
в чьих распрях и торгах
Исчадья геенны
рвут
страну;
Не к вольницам, чья удалая свобода
Закатывается
под карк воронья, -
Но к вечным устоям,
к корню народа,
К первичным пластам его бытия.
Туда, где лампаду веры и долга,
Тихо зажегшуюся в ответ,
Не угасят -
ни хищная Велга,
Ни те, кому знаков словесных нет.

В глубь сверхнарода, из пыточных стен
Зов демиурга шлет Гермоген.
Кличут на площади,
Кличут на паперти,
Кличут с амвонов, с камней пепелищ,
И толпы все гуще,
И новою мощью
Народ исполняется, темен и нищ.

Зверин по-медвежьему,
Голоден, - где ж ему
Ратью босой опрокинуть врага?
С бесовского Тушина
Царство разрушено
И разнизались
все жемчуга.

Виновен - как русский,
но волей - невинен,
Подвигнут на бой
набатом души,
Выходит в народ
родомысл
Минин
Из Волжской богосохранной глуши.
Саженные плечи,
выя бычачья,
Лоб шишковат и бел, а глаза -
Озера в дремучей керженской чаще,
Где пляшет на солнышке стрекоза.

Истово и размеренно
годы
В набожном скопидомстве текли
У щедрых и горьких сосцов природы,
В суровом безбурье черной земли.
Но колокол потрясающей Правды
Ударил по совести,
и жена
Уже причитаньями красит проводы,
В сердце покорное поражена.

Он говорит на горланящем рынке -
Чудо: народ глядит, не дыша,
В смерде, в купце, в белодворце, в иноке
Настежь распахивается душа,
И золотые сокровища льются
В чашу восторга,
в один порыв,
Будни вседневной купли и торга
Праздником мученичества
покрыв.

Дедами купленное,
Годами копленное,
Лалы, парча, соболя, жемчуга -
К площади сносятся,
Грудою высятся, -
Отроки просятся
На врага.

В тесной усадьбе
К смерти готовится
Военачальник, - ранен в бою;
Но полководцу
Участь - прославиться
И довершить победу свою.
Раны залечиваются,
Мысли просвечиваются
Солнцем премудрости и добра,
И к многотрудному
Подвигу ратному
Избранный свыше
встает с одра.

Мир в тумане. Еле брезжится
День на дальнем берегу.

Рать безмолвной тучей движется
Чрез Оку.

Час священный пробил. Вот уже
Враг скудеет в естестве,
Боронясь сверх сил наотмашь
В обесчещенной Москве.
Изогнулся град драконий,
Не забыв и не простя, -
Казней, узней, беззаконий
И святых молитв дитя!
Размозжен, разбит, распорот,
Весь в крови, в золе, в поту,
Грозный город! Страшный город!
С жалом аспида во рту!

То ли древних темноверий,
То ли странной правды полн,
Кликнул он - и вот, у двери,
Гул и гром народных волн.
Рог гремит немолчной трелью.
А внизу - не пыль, не прах:
Будто женственные крылья
Плещут стягами в полках.
Высь развернута, как книга.
Жизни топятся, как воск.
Дышит страсть Архистратига
В рвеньи войск.

И, огромней правды царской
Правду выстрадав свою,
Родомысл ведет - Пожарский -
Рать к венчанию в бою.
И, окрестясь над родомыслом,
Блещут явно два луча,
Разнозначным, странным смыслом
В поднебесьи трепеща.

Слышно Господа. Но где Он?
Слит с ним чей суровый клич?
Царству избран новый демон,
Страж и бич.
Он рожден в круговороте,
В бурных, хлещущих ночах -
Кровь от крови, плоть от плоти
Двух начал.
Он отрубит в бранном поле
Велге правое крыло,
Чтоб чудовище, от боли
Взвыв,
в расщелье уползло;

Лучше он, чем смерть народа,
Лучше он;
Но темна его природа,
Лют закон.
И не он таит ответы
Стонам скорбной старины -
Внук невольный Яросвета
И исчадье сатаны.
Он грядет, бренча доспехом,
Он растет,
Он ведет победам - вехам -
Властный счет;
Зван на помощь демиургом,
Весь он - воля к власти, весь,
Он, кто богом Петербурга
Чрез столетье станет здесь.
И, покорство разрывая,
Волю к мощи разнуздав,
Плоть и жизнь родного края
Стиснет, стиснет, как удав.
Жестока его природа.
Лют закон,
Но не он - так смерть народа.
Лучше - он!

Вот зачем скрестились снова
Два луча: из них второй -
Уицраора Второго
Бурный, чермный, вихревой.

Звон
мерный,
Звон
медный
раскатывается,
как пурпур
Небесного коронования,
над родиной рокоча,
Всем слышащим возвещая
победу над Велгой бурной
Владыки двух ипостасей -
героя
и палача.

К Успенскому от Грановитой
пурпуровая дорога
Ложится, как память крови,
живая и в торжестве,
И выстраданная династия
смиренным слугою Бога
Таинственно помазуется
в склоняющейся
Москве.

О призванном ко владычеству
над миром огня и крови,
О праведнейшем,
христолюбивейшем,
самодержавнейшем
всей Руси
Вздымаются, веют, плещутся
молитвенные славословия
И тают златыми волнами
в Кремле, что на Небеси.

И вновь на родовых холодных пепелищах
Отстаивает жизнь исконные права:
Сквозь голый шум дерев и причитанья нищих -
Удары топоров и лай собак у рва.

Так Апокалипсис великой смуты духа
Дочитывает Русь, как свой начальный миф,
Небесный благовест прияв сквозь звоны руха
И адским пламенем свой образ опалив.

Меж четырех морей - урманов хмурых марево,
Мир шепчущих трущоб да волчьих пустырей...
Дымится кровью жертв притихший Кремль - алтарь
его,
Алтарь его богов меж четырех морей.

И, превзойдя венцом все башни монастырские,
Недвижен до небес весь белый исполин...
О, избранной страны просторы богатырские!
О, высота высот! О, глубина глубин!

1952
Владимир

ПРИМЕЧАНИЯ

"Рух (старорусское) - набат, тревога, вообще призыв к обороне в час
народного бедствия" (примеч. Д. Андреева).

I.

Урман - лес, тайга.
Перун - глава пантеона славянских богов, бог грозы, грома; бог войны,
покровитель военной дружины и ее предводителя.
Ектинья (ектения) - род молитвенных прошений, входящих в православное
богослужение.
Изволок - отлогая гора, некрутой длинный подъем.
Талец - ключ, родник, водяная жила; тальцевые речки, живцовые,
родничные, которые не мерзнут.
Шуйца - левая рука.
Десница - правая рука.
Ярыжка - шатун, мошенник, беспутный.
"Кудеса - чудеса нечистой силы" (примеч. Д. Андреева).
Колч -
"Арайна - местность на возвышенности с жесткой, сухой травой"
(примеч. Д. Андреева).
Сыроерь - сырое урочище.
Узни - от "узы".
Ирод I Великий - царь Иудеи (в то время провинции Рима) в год
рождения Иисуса Христа в Вифлееме. Евангельский рассказ повестствует о
том, как узнав об этом рождении от волхвов и опасаясь, что Младенец со
временем отнимет у него царство, Ирод приказал перебить всех детей
возрастом до двух лет в Вифлееме и окрестностях.

II.

Сверхнарод - см. РМ. Группа наций, объединенных общей, совместно
созидаемою культурой.
Шуйские, Бельские - княжеские и боярские роды в России.
Шуйский Василии Иванович (1552-1612) был "выкрикнут" группою своих
приверженцев царем и в 1606 г. взошел на престол.
Тоурится - дико, грозно смотреть.
Марина Мнишек (ок. 1588-1614) - дочь польского воеводы Ежи (Юрия)
Мнишека, жена Лжедмитрия I. В мае 1606 г. короновалась в Москве. После
гибели Лжедмитрия I признала Лжедмитрия II своим спасшимся мужем. После
его смерти нашла покровителя в лице атамана И.М. Заруцкого, который
пытался возвести ее сына Ивана на русский престол. Заруцкий и ее сын были
казнены; она умерла в заточении.
Федор Годунов (1589-1605) - русский царь, сын Бориса Годунова.
Сарынь - толпа, ватага черного народа, чернь.
В губы втиснули дудку; укрыли// Черной маской лицо... - то есть дабы
унизить, представили скоморохом.
Василий - Шуйский Василий Иванович.
Сестра и врагиня - здесь: Велга.
Голк - от голготать: заливаться диким воплем (преимущественно о
кликушах).
Сопель - дудка, свирель.

III.

Райкий - звучный, гулкий.
Тушинский вор - прозвище Лжедмитрия II, данное по месту расположения
его лагеря в Тушино.
Чаруса - топкое болото.
Юшман - доспех с кольчужными рукавами.
Чмур - опьянение: угар.
Две богини - здесь: Велга и каросса.
Михаил Скопин - Скопин-Шуйский Михаил Васильевич (1586-1610) -
русский государственный и военный деятель: по слухам был отравлен на пиру
женой брата паря - Екатериной Скуратовой-Шуйской.
Стогна - площадь, улицы в городе.
Бебень -
Гермоген (не позже 1530-1612) - патриарх: польские интервенты уморили
его в тюрьме голодом.
Шумиголова - буйный крикун и орала, шумила.
Соборная Душа - Навна. см. РМ.

IV.

Архистратиг (греч.) - главнокомандующий; в христианской традиции
титул архангела Михаила, водительствующего небесным воинством.
Пожарский Дмитрий Михайлович (1578-1642) - государственный и военный
деятель, один из руководителей второго ополчения в Смутное время...
Новый демон - здесь: Второй Жругр.
...выстраданная династия - династия Романовых, первым представителем
которой был царь Михаил.