***
        
...Наш примус всё чадил устало,
Скрипели ставни… Сыпал снег.
Мне мама Пушкина читала,
Твердя: «Хороший человек!»
Забившись в уголок дивана,
Я слушал -- кроха в два вершка,--
Про царство славного Салтана
И Золотого Петушка…
В ногах скрутилось одеяло,
Часы с кукушкой били шесть.
Мне мама Пушкина читала --
Тогда не так хотелось есть.
Забыв, что поздно и беззвёздно,
Что сказка -- это не всерьез,
Мы знали -- папа будет поздно,
Но он нам Пушкина принес.
И унывать нам не пристало
Из-за того, что суп не густ.
Мне мама Пушкина читала --
Я помню новой книжки хруст…
Давно мой папа на погосте,
Я ж повторяю на бегу
Строку из «Каменного гостя»
Да из «Онегина» строку.
Дряхлеет мама… Знаю, знаю --
Ей слышать годы не велят.
Но я ей Пушкина читаю
И вижу -- золотится взгляд…


***

Узколицая тень всё металась по стареньким сходням,
И мерцал виновато давно догоревший костер…
А поближе к полуночи вышел отец мой в исподнем,
К безразличному небу худые ладони простер.

И чего он хотел?.. Лишь ступней необутой примятый,
Побуревший листочек все рвался лететь в никуда.
И ржавела трава… И клубился туман возле хаты…
Да в озябшем колодце звезду поглотила вода.

Затаилась луна… И ползла из косматого мрака
Золоченая нежить, чтоб снова ползти в никуда…
Вдалеке завывала простуженным басом собака
Да надрывно гудели о чем-то своем провода.

Так отцова рука упиралась в ночные просторы,
Словно отодвигая подальше грядущую жуть,
Что от станции тихо отъехал грохочущий «скорый»,
Чтоб во тьме растворяясь, молитвенных слов не спугнуть…

И отец в небесах…
И нет счета все новым потерям.
И увядший букетик похож на взъерошенный ил…
Но о чем он молился в ночи, если в Бога не верил?..
Он тогда промолчал… Ну а я ничего не спросил…


***

Мне не спрятать сейчас ни лица и ни глаз,
Ни в минуты прощанья, ни в миг озаренья.
Всё трещало не раз, всё сгорало не раз…
Человек – это всё ж единица горенья.

Эта песня твоя… Даже взгляды тая,
Я шептал, что тебе повторю я едва ли…
Боль разлуки -- моя… И печалился я.
Человек – это всё ж единица печали.

А, когда ты ушла, от угла до угла
Я ходил и бессильно заламывал руки.
И текла из угла беспросветная мгла…
Человек – это всё ж единица разлуки.

Но остался твой свет… Только в горечь одет,
Век летит… И горьки мои воспоминанья.
Столько прожито лет!.. Скрип калитки в ответ.
Человек – это всё ж единица страданья.

Где-то колокол бьёт… Милый голос поёт.
Выпью чарку вина… Прошепчу тебе что-то.
Будет голос с высот звать в последний полёт…
Человек – это всё ж единица полёта.


***

Что не по-русски --всё реченья,
Лишь в русском слове слышу речь,
Когда в небесном облаченье
Оно спешит предостеречь
От небреженья суесловий,
Где, за предел сходя, поймешь,
Что языки, как группы крови,
Их чуть смешаешь -- и умрешь.


ВДАЛИ ОТ РОССИИ

Вдали от России 
непросто быть русским поэтом,
Непросто Россию 
вдали от России беречь.
Быть крови нерусской… 
И русским являться при этом,
Катая под горлом великую русскую речь.

Вдали от России 
и птицы летят по-другому--
Еще одиноче безрадостно тающий клин…
Вдали от России 
труднее дороженька к дому
Среди потемневших, 
среди поседевших долин.

Вдали от России… 
Да что там -- вдали от России,
Когда ты душою порой вдалеке от себя…
Дожди моросили… 
Дожди, вы у нас не спросили,
Как жить вдалеке от России, Россию любя?..

Вдали от России 
круты и пологие спуски,
Глухи алтари, 
сколь ни падай в смятении ниц.
Но крикни: «Россия» … 
И эхо ответит по-русски,
Ведь русское эхо нерусских не знает границ…


***

--Я з Крыніц… Жыва пакуль*…
Зваць Алеся.
--З Докшыц я… А ты адкуль**?
--Я з Палесся…

Кровь возьмут до капли, всю,
Без разбору.
Было б восемь Михасю,
Шесть -- Рыгору.

А Алесе скоро семь…
Время мчится.
Было б лучше им совсем
Не родиться.

Горе-горюшко родне…
Крови алость,
Что немецкой солдатне
Доставалась.

В госпитальной чистоте
Бывшей школы
Перелили в вены те
Кровь Миколы.

Заживляла след от пуль
Кровь Алеси,
Что шептала:
--Ты адкуль?
Я -- з Палесся…

И фашист, набравшись сил,
Встав с кровати,
Нет, не «мутер»*** говорил,
Плакал: «Маці…»

И не мог никак понять,
Хромоножка,
Почему назвать кровать
Тянет «ложкам»****?

Ведь не знал он этих слов…
Как, откуда
У немецких докторов
Вышло чудо?

Не понять ему -- бандит--
В мракобесье:
Кровь Миколы говорит,
Кровь Алеси…


*Пакуль (бел.) -- пока
** Адкуль (бел.) -- откуда
***Мутер (нем.) -- мама
****Ложак (бел.) -- кровать


РУССКОЕ СЛОВО

1

Этот рокот вселенский.
Мрачны небеса. 
На душе пустота… Только снова
Белоснежным крылом ослепляет глаза
Птица русского слова.

А казалось – Батыи
Всех черных эпох
Закопытили ширь, затоптали.
Знали, слово – основа, за слово --- под вздох,
Пусть подохнут в печали…

Только в келье строчил
Неизвестный монах
Книгу жизни, что зла и сурова.
Не за харч, не за славу… Чтоб взмыла сквозь страх
Птица русского слова.

Тяжелы были мысли…
И жить – тяжело.
Жалкий лучик пустив сквозь бойницы,
Солнце тысячи раз за деревья зашло…
Он писал, яснонолицый…

Выцветали чернила,
Болело в груди.
Кровью харкал…Знал – нету другого.
И молился, и Бога просил – огради
Птицу русского слова…

Горизонт непонятным
Свеченьем объят.
На Руси, под гортанные крики,
Нынче русские русским по-русски велят
Знать другие языки…

2

Не умею сказать по-французски
Ни «природа», ни «блузка», ни «лес»…
У француженок яркие блузки,
Видел всяких –и в блузках, и без…

Всё блуждается в том, полудетском
Восприятьи… Что Бог триедин
Не умею сказать на немецком,
Хоть мы некогда брали Берлин.

Не умеешь… Не знаешь… Не видишь…
О, словесности водораздел!
Ни иврит мне неведом, ни идиш,
И английского не одолел.

Всё на русском… Конечно же, плохо
Помнить лишь «камарад» и «капут»!
Но, когда озверела эпоха,
Только крикни: «Ура!» … И поймут…


ГРУШЕВКА

Стирали на Грушевке бабы,
Подолы чуток подоткнув.
Водою осенней, озяблой,
Смывали с одежки войну.

Из грубой дощатой колонки,
Устроенной возле моста,
Прерывистой ниточкой тонкой
В корыта струилась вода.

От взглядов работу не пряча,
И лишь проклиная ее,
Стирали обноски ребячьи
Да мелкое что-то свое…

И дружно глазами тоскуя,
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В тугую крутила спираль…


***

Кто там плачет и кто там хохочет, 
Кто там просто ушел в облака?
То ли кречет кричит, то ли кочет…
То ли пропасть вдали, то ль река...
И гадаю я, тяжко гадаю, 
Не поможет здесь даже Господь,-- 
Где прошли мои предки по краю,
Чем томили суровую плоть?
Зажимаю в ладонях монетку
И бросаю в бездонье пруда --
Робкий знак позабытому предку,
Чтобы молвил -- откуда?.. Куда?..
И вибрирует гул непонятный
Под ладонью, прижатой к земле,
И какие-то сизые пятна
Растворяются в сумрачной мгле.
И вдруг чувствую, дрожью объятый,
Посреди перекрестья дорог,
Как ордою идут азиаты
На восток… На восток… На восток…
Но не зрится в прозрениях редких,
Что подобны на детский наив, --
То ль с ордою идут мои предки,
То ль с дружиной, орды супротив?
И пока в непроявленной дали
Растворяются тени теней,
Чую -- токи идти перестали
А вокруг всё -- мрачней и темней.
И шатаюсь я вдоль раздорожий,
Там, где чавкает сохлая гать,
И всё Бога пытаю: «Я -- божий?..»
А Господь отвечает: «Как знать…»


БИЗОНЫ

И снова бизоны бегут по тропе,
Спеша и толкая друг друга.
Вновь будет затоптана в этой толпе
Больного бизона подруга.
Хотя он велел ей – беги поскорей,
Я – болен… Не думай об этом…
Но нету отчаянней, нету верней
Бизонки, не внявшей запретам.
Куда ей стремиться, зачем ей бежать,
Топча ослабевших собратьев,
Зачем ей вот эта коварная гладь,
Где камни летят – не собрать их;
Когда умирает оставленный ОН –
Вожак очумевшего стада?
Теперь он – поранивший ногу бизон,
А стаду такого не надо.
Он знает об этом – не раз он топтал
Друзей, заболевших в дороге.
И недруга мог зашибить наповал
Один, безо всякой подмоги.
Он скоро отстанет… Он будет убит
Другими, кто злей и быстрее.
Чего же бизонка вперед не бежит,
От бешеной гонки немея?
Ведь знает – иного спасения нет
От мчащейся бешеной злости.
Отстанешь – догонят… И хрустнет хребет,
И хрустнут тяжелые кости.
Но взор, обращенный на тропку, тяжёл,
И нет в нем ни искры покоя,
А есть понимание – он бы ушел,
Когда б с ней случилось такое… 
А может не так всё…  Хотя испокон
Об этом нам ведомо мало.
И просто отстал заболевший бизон,
А следом бизонка отстала.


***

Стою на сквозняке… --Ты кто? -- Аврутин…
--Зачем ты здесь? -- Достали шулера…
Опять один в своей извечной смуте,
Опять один -- как завтра, как вчера.

Душа болит… Не много-то народу
Стоит впотьмах с тревогой о душе.
Кому на радость, а кому в угоду
Мой голос тише сделался уже.

Душа болит… И слава не в зените --
Солги, попробуй, строки выводя…
«Отчизна иль дитя?» -- вы мать спросите,
И мать в ответ промолвит, что дитя…

И тот ответ правдивей и превыше
Высоких слов, что в горький миг -- пустяк.
Стою один… Пустых словес не слыша…
Стою один… Не понятый никак…


***

Всё бренно и всё мгновенно,
Нам вечности не продлят.
Из вечного – взгляд и пена,
Но всё-таки лучше взгляд.

Он чьей-то души осколок,
Взгляд, брошенный из-под век.
Пусть злобен и пусть недолог,
Он глаз твоих не избег.

Взглянувший, с походкой лисьей,
К чужому несчастью – слеп.
Из бренного – хлеб да листья,
Но всё-таки лучше хлеб.

Пусть корочкой смехотворной,
Пусть крошками, пусть трухой.
От чёрного горя – чёрный,
От ржавой муки – сухой.

В кармане потёртой свитки
Нашарить его успеть…
Из сущего -- смерть и пытка,
Но всё-таки лучше смерть.

И пусть золотые зори
На брызги дробит роса.
Memento… Memento mori… 
И звёздная пыль в глаза.


***

Свеча горела…
    Борис Пастернак

Дрожат небесные лучи
Меж тонких веток.
Судьбу с реальностью сличи –
И так, и этак…

Мерцает тихо вновь и вновь
Средь снегопада
Свеча-судьба, свеча-любовь,
Свеча-отрада.

И невозможно оторвать
Свой взор усталый,
Следя – струится благодать
Над снегом талым.

Всё бренно… Ниточка слаба,
Но длят мгновенья
Свеча-печаль, свеча-судьба,
Свеча-прозренье.

Куда ни глянь, чего ни тронь –
В любовном стоне
Пусть тонет женская ладонь
В мужской ладони.

И пусть не меркнут в толще лет,
Средь лжи и смрада,
Свеча-закат, свеча-рассвет,
Свеча-отрада…


***
            
            Николаю Рубцову

Не брести, а скакать 
        по холмам помертвелой Отчизны,
На мгновенье споткнуться, ругнуть поржавелую гать,
Закричать: «Ого-го-о…»,
            зарыдать о растраченной жизни…
Подхватиться и снова куда-то скакать и скакать.

Только стайка ворон 
            да вожак ее странно-хохлатый
Будут видеть, как мчишься, как воздух колеблет вихры…
Да забытый ветряк, 
            будто воин, закованный в латы,
Тихо скрипнет крылом… И опять замолчит до поры.

Только черная рожь 
            да какая-то женщина в белом,
Что остались одни одиноко под небом стоять,
Могут встретить коня 
            вот с таким седоком неумелым --
Он кричит против ветра, но мчится опять и опять.

Завтра солнце взойдет, 
            из-за тучи восторженно брызнет.
И никто не припомнит, ловя озорные лучи,
Как нелепый седок 
            среди ночи скакал по Отчизне,
И рыдал… 
    И метался… 
            И сгинул в беззвездной ночи. 


***

По хлипкой тропинке брести осторожно…
Былое размылось… Выдумывать -- лень…
Неправда, что на сердце так же тревожно,
А правда лишь то, что зачахла сирень.

Неправда все эти слова о разлуке,
О вечной судьбе, что одна на двоих.
Неправда, что помнят озябшие руки
Тревожащий трепет ладоней твоих…

Есть Черная речка, Нева и Непрядва…
И дождь, что за шиворот нехотя льет.
Есть Слово… И всё остальное -- неправда,
А правда, что птицам сегодня в отлёт.

Неправда, что ждать остается немного --
Закрутит, сломает, ударит под дых…
А правда лишь то, что раскисла дорога
Да ветер свистит в колокольнях пустых.


***

Женщины, которых разлюбил,
Мне порою грезятся ночами,
С робкими и верными очами --
Женщины, которых разлюбил.

Я их всех оставил… Но они
Никогда меня не оставляли,
Появляясь в дни моей печали
И в другие горестные дни.

Женщины, которых разлюбил,
Мне зачем-то изредка звонили,
Никогда вернуться не молили
Женщины, которых разлюбил.

С расстоянья ближе становясь,
Все мои терзанья разделяя…
Появлялась женщина другая,
Обрывала вспомненную связь.

Женщины, которых разлюбил,
Мне и это, кажется, прощали.
До смерти разлюбятся едва ли
Женщины, которых разлюбил.


***

Бредет навстречу дряхленький Мирон,
Еще с войны контуженный, живучий.
Извечный завсегдатай похорон
Других солдат, что в мир уходят лучший…

Он сдал в музей медаль и ордена,
Он потерял жену, а с ней -- рассудок.
И встречного: «Закончилась война?..» --
Пытает он в любое время суток.

«Да-да, Мирон, закончилась…Прости,
Что мы тебе об этом не сказали…»
Он расцветает… И звенят в горсти
Монеты на бутылку от печали.

Бутылка так… На первом же углу
Он встречного о том же спросит снова:
«Закончилась?..» Морщинки по челу
От радости бегут не так сурово.

Проклятый век… Шальные времена…
В соседней Украине гибнут дети.
А здесь Мирон: «Закончилась война?..»
И я не знаю, что ему ответить…


***

Александру Темникову

Спешите медленнее жить --
Пока глаза глядят лукаво,
Пока походка величава…
Спешите медленнее жить.

Спешите медленнее жить,
Еще в себе не сомневаясь,
В зрачках любимых отражаясь…
Спешите медленнее жить.

Спешите медленнее жить
Покуда под ногами тропка,
Пока идется не торопко --
Спешите медленнее жить.

Спешите медленнее жить,
Пока гнездо под крышей вьется,
Покуда жизнь не оборвется --
Спешите медленнее жить.


ДОЖДЬ

А на улице дождь… ождь…
А за окнами гнусь… усь…
Ты ко мне не придёшь… дёшь…
Я к тебе не вернусь… нусь…

Занавешу окно… но…
И нашарю свечу… чу…
Нынче в душах темно… но…
Я об этом молчу… чу…

Намокают зонты… ты…
Повторяется вновь… овь…
Остаёшься лишь ты… ты…
Остаётся любовь… вновь…

В этом мире разлук… звук…
От капели невмочь… ночь…
Мне бы ласковых рук… круг…
А не в силах помочь… прочь…

Это кто там шагал?.. мал…
Возле чёрных дорог… рок…
Ну а после пропал… пал…
Кто ему не помог?.. Бог…


***

То ли это судьба… То ли так, по наитью,
Я забрел в этот маленький камерный зал…
Помню женщину в белом… И мальчика Митю,
И оркестрик, что Моцарта тихо играл.

Крепко спал билетер… Никаких декораций.
Прямо в сердце со сцены лилась ворожба.
Мне казалось -- вот так Ювенал и Гораций
Тоже звукам внимали, а муза ждала.

Я спешил… И ушел посреди перерыва,
Тихо вышел, прикрыв осторожную дверь.
И во след мне сквозь окна плыла сиротливо
Эта музыка частых разлук и потерь.

Есть предел… Но есть нечто еще за пределом,
И являются, если с душой не в ладу,
Этот камерный зал… Эта женщина в белом…
Этот стриженый мальчик в десятом ряду.


***

Всё – поздно, всё – не так…
Все спутаны понятья.
Я в зеркало гляжу –
но нету там лица.
И Родину успел, и друга потерять я,
И чёрной полосе 
не видится конца.
Ко мне не подходи –
дразнить меня не стоит.
Я загасил очаг, забыл отцовский дом.
Коснись меня перстом –
и волк вдали завоет…
Но, если я любим, 
коснись меня перстом…


***

Время такое… Неясны сроки,
Ужасам нет конца.
Даже, когда небосвод высокий,
Не открывай лица.

Даже, когда золотые звуки
Плещутся у щеки…
Даже измученным от разлуки
Не подавай руки.

Всё позабудь… Пусть темно и немо
Ближний уйдёт во тьму.
Даже, когда он взлетает в небо,
Не прикоснись к нему.

Ну а минуты твои прервутся,
Замертво рухнешь ниц,
Ближние губ твоих не коснутся
И не откроют лиц.


***

Только цокот копыт, только лютые сабли кривые,
Только голос, хрипящий:
 «Не тронь дорогого, не тронь!..»
Красный бешеный конь – вот уже половина России,
А вторая – такой же, но белый взбесившийся конь.

И несутся они, в пепелище страну обращая,
Каждый – с правдой своей, 
Каждый – с храбрым своим седоком.
И кровавой войне ни конца не видать и ни края,
Лишь сгоревшее жито да кровь над пробитым виском…

Потому-то и плач над страной бесконечен и вечен,
Потому-то и вдовы бредут по Руси без конца.
-- Марья, где твой Иван?..
-- Где-то саблею острой посечен…
И пониже платок, чтобы не было видно лица…

А в итоге-то что?.. 
Красный конь поломал себе шею,
Перед этим увидев, как белый растаял во мгле.
Где скакали они, я теперь проскакать не посмею,
Да и кони не скачут по этой иссохшей земле.

Глянешь из-под руки… Впереди только дали пустые,
Лишь канава да ельник, что мертвенным светом залит.
Красный конь… Белый конь…
Каждый был половиной России…
На дороге пустой ни следа от тяжелых копыт.

Утром шишка слетит на траву… 
И увидишь спросонок,
Там, где бурые сосны угрюмо бредут стороной,
На неровной полянке копытами бьет жеребенок…
Он не белый, не красный…Он утренний… Он вороной…


***

Нам велел господарь
Не жалеть на противника порох.
Да и собственной крови
Велел не жалеть нам, как встарь.
И хрипело в груди,
Пот кипел в цепенеющих порах,
И махал нам рукой,
И смеялся во след господарь.

Мы кричали и шли,
Мы утробное что-то кричали.
И в кровавую жижу
Уже превращалась роса.
Мы – живучей врага,
Мы – живучей отточенной стали…
Прикипали к шеломам
Вспотевшие враз волоса.

Эта жуткая сечь…
Скособоченных лиц пучеглазье…
Этот, насквозь пронзенный,
Роняющий кишки живот…
Не слыхав про экстаз,
Мы метались в кровавом экстазе,
Меч вонзая в убитых –
А вдруг, полежав, оживет?

Каждый тихо молил –
Не по нем чтобы ладили тризну,
Каждый страстно хотел
Кровь врага, как вино, изолкать,
Перед смертью вдыхая
Серебряный воздух Отчизны,
Чтоб вражина не смел
Тот серебряный воздух вдыхать.

Отступала дружина,
Чтоб лишние силы не тратить.
Отступая, кричали любимым своим:
«Я вернусь…»
Враг врывался и жёг,
Местных девок спеша обрюхатить.
И в колодцах топил
Осиянную светлую Русь…

И родился народ…
Из Орды и не паханных пашен,
Из вражды и проклятий,
Из тысяч смертей в недород…
Мы им-- головы с плеч,
Они женщин брюхатили наших,
Перемешаны крови …
Но все же родился народ.

Как его разделить,
Хоть уже наплодилось умельцев,
Только ужасы помнить, 
Не помня связующих вех?
Тут поди отличи
Поджигателей от погорельцев,
Коль одно пепелище,
Одно пепелище на всех…


***

Позовите меня--
Я приду… И скажу… И заплачу…
Потому что дождит… 
Потому что позвали меня.
Выпивохам раздам 
эту скользкую, мокрую сдачу--
Пусть содвинут стаканы,
портвейном желудки черня.
И пойдет разговор…
Про погоду… Про деньги и женщин,
Неустроенность быта
И вечный мирской неуют…
Будет вечер пустой 
мировой пустотою увенчан,
Мрачно выпьют и снова
торопко и мрачно нальют…
И, отспорив свое,
Не поверят ответному слову.
И почувствуешь--
злоба у парня вскипает в груди.
Опрокинет стакан:
 “Уходи подобру-поздорову…”
Опрокинет бутыль: 
“Уходи поскорей, уходи…”
Покачнется и вновь
Глухо скажет, что выпили лишку.
А всё этот… Заезжий…
Ату его, ёшкина вошь…
Скрипнет хлипкая дверь,
На крыльце приобнимешь парнишку…
И нетвердой походкой
Пойдешь вдоль оврага,
 пойдешь…
А вокруг – никого…
Лишь голодный и брошеный Шарик
Подбежит на минутку,
Глазами проводит: “Иди…”
Догорает звезда…
Вдалеке остывает фонарик…
И такая тревога… Такая тревога в груди… 


***

Он бредет по бездорожью,
Звать его Иван-дурак.
На челе – отметка божья,
А на теле – божий знак.

Зимний ветер студит груди,
Рвёт поземка волоса.
А навстречу злые люди,
Злобой полные глаза.

--Что напялил эти тряпки,
Даже водкой не согрет?
Надо б дать ему по шапке…
У него и шапки нет…

Что ответишь?.. Злые взгляды,
Злая щерится зима.
Только жалости не надо,
Жалость – это, как чума.

Снег метет… Собака лает.
И с небес неясный гул.
Но дурак чего-то знает,
Что-то Бог ему шепнул.

И бредет по буеракам,
Вот уже который век,
Этот самый… С божьим знаком…
С божьим знаком человек…


БАБУШКА

Утром внуку путь далёк,
А короче нет.
Бабка алый уголёк
Смотрит на просвет.

Всё ей видно сквозь багрец,
Сквозь прозрачный жар –
Где начало, где конец,
Где коварный яр.

Где рябина на юру,
Где разбитый мост.
-- Эта тучка – не к добру,
Не увидишь звёзд.

Слева – ржавые стога,
Справа – чёрный крест.
В липкой тине берега –
Обойди окрест.

Смотрит бабка сквозь огонь,
Рытвинки на лбу.
-- Встретишь девицу – не тронь,
Не гневи судьбу.

Встретишь птицу – улететь
Хочет – пусть летит.
Пусть висит без дела плеть
И ружьё молчит!

Пусть не брызнет, в зле слепа,
Из ружьишка дробь.
Только б черная тропа
Не умчала в топь.

Не скачи наискосок
И очей не прячь!..
Внук отчаян… Путь далёк.
Огонёк горяч.

--Я, внучок, почти слепа,
Мусор в уголке.
Только вся твоя судьба
В этом угольке.

И пока мне сквозь него
Зрится свет в ночи,
Не случится ничего,
Ты скачи, скачи!

А доскачешь – позабудь,
Счастья не тая,
Что тебе шептала в путь
Бабушка твоя!..


***

Всё это было так давно –
Мечты-мечталочки…
Сидит старик… А мне смешно…
Сидит на лавочке.

Сидит… И с памятью вдвоём
Своё калякают.
Сидит… И палочка при нём,
И утварь всякая.

Что обменял, что подобрал –
Узлы да тряпочки.
Твердит про ценный драгметалл
В сгоревшей лампочке.

Твердит, что Родина сдана,
Что тяжко – с грыжею.
Твердит… А слушает одна
Дворняга рыжая.

А я шагаю из кино
К подруге Аллочке.
И доедаю эскимо –
Вон то, на палочке.

И у меня довольный вид,
Под мышкой – книжица.
И так смешно, что он сидит,
Когда всё движется…

Но годы мчат по виражу,
И – делать нечего! –
Сижу на лавочке, сижу
Напрасным вечером.

Тех, кто смеётся, не виня,
Кто мимо бегает…
Сижу… И слушает меня
Дворняга пегая.


***

Ветер в окошко стучал то и дело.
Долго судьбе я протягивал руки,
Долго с деревьев листва не летела,
Долго судьбе не хотелось разлуки.

Долго рыдалось… И слышалось долго,
Как за деревьями мечется птица.
В тучах прорезалась узкая щёлка,
Месяц пролился на бледные лица…

Ворон поёжился… И задрожала
Влага на тронутых пеплом подкрыльях.
Было здесь белому белого мало,
Черное сделалось черною пылью…

Не понимая, что стало со мною,
Брёл я… И мучился, не понимая,
Что задышал мой отец под землёю,
Встал и побрёл, корневища ломая.

Так и бродили мы… Я – по дороге,
Он – под землёю с извечною тростью.
Еле держали разбитые ноги,
Жутко скрипели усталые кости.

Ну а потом прекратилось и это…
Брызнула с веток крикливая стая.
Скрипнули ставни… А после, с рассветом,
Враз облетела листва золотая.


***

Если вдруг на чужбину 
заставит собраться беда,
Запихну в чемодан, 
к паре галстуков, туфлям и пледу,
Томик Блока, Ахматову… 
Вспомню у двери: «Ах, да…
Надо ж Библию взять…» 
Захвачу и поеду, поеду.

Если скажут в вагоне, 
что больно объемист багаж
И что нужно уменьшить 
поклажу нехитрую эту,
Завяжу в узелок 
пестрый галстук, простой карандаш,
Томик Блока и Библию -- 
что еще нужно поэту?

Ну а если и снова 
заметят, что лишнего взял:
«Книги лучше оставить… 
На этом закончим беседу…»
Молча выйду из поезда, 
молча вернусь на вокзал,
Сяду с Блоком и Библией… 
И никуда не поеду.