Андрей Дементьев

 

            Избранное

                Часть 3

ДРУГУ ЮНОСТИ

Непишущий поэт — осенний соловей...
Как отыскать тебя среди густых ветвей?
И как истолковать твое молчанье?
От радости оно или с отчаянья?

Я помню, как ты плакал над строкой,
Не над своей, а над чужой посмертною.
Я в нашу юность за тобой последую.
Ты душу мне тревогой успокой.

Для нас иное время настает.
Я знал тебя веселым и задиристым.
Ты говорил: «Вот погоди, мы вырастем,
Дотянемся до самых высших нот».

А ноту, что назначена тебе,
Другим не взять — ни журавлям, ни соколам,
Не покоряйся лени и судьбе,
А покори-ка ноту ту высокую.

Мне твой успех дороже всех похвал.
Лишь только бы звучал твой голос снова.
Тебя твой дар в такую высь призвал,
Где нету ничего превыше слова.


В ДЕРЕВНЕ

Люблю, когда по крыше
Дождь стучит,
И все тогда во мне
Задумчиво молчит.

Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна,
Но прекрасна.
И все вокруг с душою сообразно.

И счастлив я,
Как малое дитя.
На сеновале душно пахнет сеном.
И в щели льет зеленый свет травы.
Стихает дождь...
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.

Стихает дождь.
Я выйду из сарая.
И все вокруг
Как будто в первый раз.
Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни
Я попал сейчас.


* * *

Мы на земле живем нелепо!
И суетливо...
Потому
Я отлучаюсь часто в небо,
Чтобы остаться одному.

Чтоб вспомнить то,
Что позабылось,
Уйти от мелочных обид,
И небо мне окажет милость —
Покоем душу напоит.

А я смотрю на землю сверху
Сквозь синеву,
Сквозь высоту —
И обретаю снова веру
В земную нашу доброту.

И обретаю веру в счастье,
Хотя так призрачно оно.
Как хорошо по небу мчаться,
Когда вернуться суждено.

Окончен рейс...
Прощаюсь с небом.
Оно печалится во мне.
А все вокруг покрыто снегом,
И пахнет небом на земле.

И жизнь не так уж и нелепа.
И мир вокруг неповторим.
То ль от недавней встречи с небом,
То ль снова от разлуки с ним.


ГЕОРГИЙ ТАРАТОРКИН ОЗВУЧИВАЕТ
НА КИНОСТУДИИ РОЛЬ РАСКОЛЬНИКОВА

Актер озвучивает роль,
Где все решает слово.
Испуг, раскаянье и боль
В нем возникают снова.

И снова он в чужой судьбе.
В чужих словах и мыслях.
Как будто вопреки себе
В чужую душу выслан.

Он прячет в голосе испуг —
Еще жива старуха...
И вдруг какой-то странный звук
Ворвался в запись глухо.

И все буквально сбились с ног,
Ища помеху эту...
И лишь один Георгий мог
Сказать им по секрету,

Что, возвратившись в роль опять,
Рискуя и страдая,
Не может сердце он унять,
Смирить его удары.

Стоял он бледен и смущен,
У тихого экрана.
А сердце билось в микрофон —
Само себя играло.


ВАТЕРЛОО

Так вот оно какое, Ватерлоо!
Где встретились позор и торжество.
Британский лев грозит нам из былого
С крутого пьедестала своего.

Вот где-то здесь стоял Наполеон.
А может быть, сидел на барабане.
И шум сраженья был похож: на стон,
Как будто сам он был смертельно ранен.

И генерал, едва держась в седле,
Увидел —
Император безучастен.
Он вспомнил вдруг,
Как на иной земле
Ему впервые изменило счастье.

Я поднимаюсь на высокий холм.
Какая ширь и красота для взора!
Кто знал,
что в этом уголке глухом
Его ждало бессмертие позора.


* * *

Я тебя теряю —
Как лес теряет музыку,
Когда в него приходят холода.
Моей душе —
Пожизненному узнику —
Из памяти не выйти никуда.

Я тебя теряю —
Как дом теряет небо,
Когда окно зашторивает дождь.
И будущее наше, словно ребус:
Я не прочту.
И вряд ли ты прочтешь.


* * *

Я не знаю, много ль мне осталось...
Знаю - долгой не бывает старость.

Впрочем, сколько ни живи на свете,
Что-то продолжать придётся детям.

Например, вернуть друзей забытых,
Что погрязли в славе иль обидах;

Дать понять врагам, что не простил их.
Я при жизни это был не в силах.

То ли доброта моя мешала,
То ли гнев мой побеждала жалость...

Я не знаю, сколько мне осталось.
Лишь бы не нашла меня усталость.

От друзей, от жизни, от работы.
Чтоб всегда ещё хотелось что-то.

1998


* * *

Живу не так, как бы хотелось.
Заели суета и быт.
И осторожность, а не смелость
Порою мной руководит.

Живу не так, как мне мечталось,
Когда я пылок был и юн.
И только музыка осталась
От тех, не знавших фальши, струн.

Живу не так, как нас учили
Ушедшие учителя.
Когда судьбу земли вручили,
О чём не ведала земля...

Живу не так... Но, слава богу,
Я различаю свет и мрак.
И не судите слишком строго
Вы все, живущие не так.


* * *

Как важно вовремя уйти.
Уйти, пока ревут трибуны.
И уступить дорогу юным,
Хотя полжизни впереди.

На это надо много сил -
Уйти под грустный шёпот судей.
Уйти, покуда не осудят
Те, кто вчера боготворил.

И лишь соперник твой поймёт,
Сорвав удачливые кеды,
Что был великою победой
Тот неожиданный уход.


АВТОРИТЕТ

Я помню, до войны у нас в деревне
Мы старших почитали... А теперь
Усмешку может вызвать старец древний.
Старуху могут выставить за дверь.

Теперь всё по-другому - кто моложе
Да посильнее - тот авторитет.
Сын на отца уже прикрикнуть может,
Послать подальше, несмотря что сед.

И чья-то мать, когда-то просто мама,
Не знала, что дождётся чёрных дней,
И кулачки, что к сердцу прижимала,
Вдруг силу будут пробовать на ней.

А мы росли совсем в иной морали:
Когда я в детстве что-то натворил, -
Чужие люди уши мне надрали -
И батька их за то благодарил.

(до 1986)


* * *

Откуда эта в нём гордыня?
Взгляд свысока. В усмешке рот.
Ну, понимаю. Было б имя.
Или ума невпроворот.

А то ведь кроме кабинета
И чина - мало что и есть.
Но, к сожалению, за это
Ему оказывают честь.

И лесть замешивают в речи.
Готовы гнуться пополам.
И всё при нем: больная печень,
Машина, дурь и фимиам.


* * *

                   Л. К. Татьяничевой

Лесть незаметно разрушает нас,
Когда молчаньем мы её встречаем.
И, перед ней не опуская глаз,
Уже стыда в себе не ощущаем.

Нас незаметно разрушает лесть.
Льстецы нам воздвигают пьедесталы.
И нам туда не терпится залезть,
Как будто вправду мы иными станем.

А старый друг печалится внизу,
Что он друзей не может докричаться,
Не понимая, как мы на весу
В пространстве умудряемся держаться.


С ТАКИХ ВЫСОТ

Вы всё о высших проявленьях духа?..
Хоть жизнь сложна, для вас загадок нет.
Поэзия - как мудрая старуха:
Что ни вопрос - уже готов ответ.

Вы всё о высших проявленьях духа?..
Мне вашу бы премудрость одолжить.
Но к чьим-то болям сердце станет глухо.
Как рядом с горем безмятежно жить?

А ваша мысль так высоко витает,
Что ей себя не в силах превозмочь...
С таких высот не видно, кто страдает.
С таких высот - как ближнему помочь?


МЕЩАНСТВО

Мы за мещанство принимаем часто
Смешную бесшабашность дурака.
Не верьте! Настоящее мещанство
Зловеще, словно ненависть врага.

Лишённое романтики и таинств,
Как прежде, надуваясь и сопя,
Оно в душе весь мир нулём считает
И единицей чувствует себя.

Подсиживанье, трусость и так далее,
Слепое поклонение вещам...
А вот, скажите, вы хоть раз видали
На честность ополчившихся мещан?!

О, как они расчётливы, канальи!
И как коварны в помыслах своих!
И сколько душ великих доконали
За то, что те талантливее их.

Мещанство не прощает превосходства,
Завидует успеху и уму.
И если уж за что-нибудь берётся,
Так, значит, это выгодно ему.

Не верьте напускному благодушью,
Когда оно о дружбе говорит.
От чьей руки пал Александр Пушкин?
И чьей рукою Лермонтов убит?!

Мещанство было к этому причастно.
Оно причастно к подлости любой.
Мы Революцию не отдадим мещанству!
И только так. И только смертный бой.


СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ

Чтобы сердце минувшим не ранить
И не жечь его поздним огнём,
Не будите уснувшую память,
А живите сегодняшним днём.

Вас судьба одарила любовью,
Осенила волшебным крылом?
Не гадайте, что ждёт вас обоих,
А живите сегодняшним днём.

Как прекрасно двум родственным душам
В целом мире остаться вдвоём.
Не терзайтесь былым и грядущим,
А живите сегодняшним днём.


* * *

                Р. Щедрину

Я живу открыто.
Не хитрю с друзьями.
Для чужой обиды
Не бываю занят.

От чужого горя
В вежливость не прячусь.
С дураком не спорю,
В дураках не значусь...

В скольких бедах выжил.
В скольких дружбах умер.
От льстецов да выжиг
Охраняет юмор.

Против всех напастей
Есть одна защита:
Дом и душу настежь...
Я живу открыто.

В дружбе, в буднях быта
Завистью не болен.
Я живу открыто.
Как мишень на поле.


* * *

Библейское гордое имя Мария
Родители маме моей подарили.
Когда я к словам приобщился впервые,
Я стал называть её мама Мария.
И радостно понял я в самом начале,
Как два эти слова красиво звучали.
А мама Мария под вечер мне пела
Свои колыбельные тихие песни.
И рядом со мной неотлучно сидела,
Когда меня в койку валили болезни.
Висела в углу над моею кроватью
В свеченье лампады большая икона.
Смотрела с неё на меня Богоматерь.
И было легко мне и как-то спокойно.
Святая Мария и мама Мария
От тяжких невзгод моё детство хранили.
И рос я под взглядом Пресветлого Лика,
И радость познав, и военное лихо.
И жизнь моя так бы светло не свершилась,
Когда бы не их материнская милость.


* * *

Кризис бродит по Европе.
Он не минул никого,
Ни шахтёра в тёмной робе,
Ни хозяина его.
По России кризис бродит.
Он явился не на час.
Власть при всём честном народе
Успокаивает нас.
Всё, мол, будет так, как надо.
Ну а где своя стезя,
Чтоб не падала зарплата,
Чтобы рубль поднялся?
Паникуют толстосумы.
Потончала их казна.
Просят власть, чтоб эти суммы
Возвратила им страна.
По России бродит кризис...
Чтоб не маялась душа, –
Мы ему оформим визу
И отправим в США.


* * *

Рублёвка живёт от России отдельно.
Она – как особое княжество в ней.
И столько князей расплодилось
удельных!
И каждый гордится судьбою своей.
А где-то поодаль ютится Россия.
Растит урожай, ловит рыбу в прудах.
Она никогда за себя не просила,
А всё добывала в нелёгких трудах.
И русский народ – не князья и дворяне.
Не вхож он в чванливое царство господ.
Но что-то такое он знает заранее,
Что дарит надежду и силы даёт.


* * *

Художник рисует цветы.
И только они на полотнах.
Теперь это, видимо, модно,
Чтоб праздничны были холсты.
Я задал наивный вопрос:
«Вам что – рисовать больше нечего?»
Художник взглянул недоверчиво
и тихо спросил: «Вы всерьёз?»
«Всерьёз…
Потому что вокруг
Жизнь корчится в муках и бедах…»
Но мастер затих у мольберта.
Ему говорить недосуг.
А время не втиснешь в горшок.
Не спрячешь в цветах наши беды…
Никто не забыл в День Победы
О тех, кто в войну в землю лёг.


* * *

Русский язык исковеркан дóнельзя.
И неформальная лексика в нём, –
Как по хрустальному полю – железом, –
Как по вишнёвому цвету – огнём.
Дай ему Бог одолеть эту скверну.
Впрочем, я знаю наверняка:
Каждое слово останется верным
Музыке русского языка.
Он отряхнёт с себя нечисти сленга
И восстановит свой стиль и права.
Русский язык никогда не’ жил слепо.
Словно детей, охраняя слова.


* * *

Когда в стране бедлам, –
Идите к колдунам…
Они вам наколдуют
И счастье и успех.
Хотя опять надуют,
Как надували всех.
Спросите у гадалок,
Что ждёт вас впереди.
Какой вам власть подарок
Готова поднести.
Какие перемены
Отправлены в запас.
И приняты ли меры
Для процветанья масс.
Что скажет Кашпировский,
Чем удивит народ…
Иль это всё уловки
Отвлечь нас от невзгод?


САБЛЯ

                Александру Каневскому

Друг подарил мне красивую саблю,
Будто вернул меня встарь.
«Чтоб твои недруги медленно слабли,
Видя, как светится сталь, –
Ты эту саблю повесь в кабинете
Около лиры своей.
Если уж верить старинной примете,
Станешь при сабле сильней…»
Друг продолжал:
«Хоть клинок и надёжен,
Лучше, чтоб не было бед.
Чтоб никогда ты не вынул из ножен
Этот опасный предмет.
Чтобы враги твои злиться устали.
Чтобы забыл ты про них…»
Вот и живу я в соседстве со сталью
В мире покоя и книг.


* * *

Мы привыкли к позору российского быта.
К туалетам вокзалов, к убожеству их.
И к тому, что на вывесках
русская речь позабыта,
Словно мы – продолженье
традиций чужих.
Как же надо Москву не любить,
Чтоб охаять
И порушить её самобытный престиж.
И теперь она просто
предместье Шанхая
Иль пустые потуги на гордый Париж.
Видно, вкуса кому-то у нас не хватает,
Если Память теряет своё торжество.
Или прибыль от строек
настолько крутая,
Что её не заменит уже ничего.
Я листаю альбомы минувшей эпохи,
Просыпается вновь её горестный зов:
Не настолько же все мы дремучи и плохи,
Чтоб Москва растеряла своих мастеров.
Мы привыкли к позору российского быта,
К унижению лет, получивших в поддых.
И в душе не проходит печаль, и обида,
И вина перед гением зодчих былых.


* * *

Нью-Йорк приучил меня улыбаться.
Теперь я с улыбкой не расстаюсь.
Улыбка – одна из природных дотаций
На то, чтоб не помнить
обиду иль грусть.
Мне нравится людям в пути улыбаться.
Пока мы уносимся в лифте в зенит,
Попутчикам я улыбнулся раз двадцать.
И каждый в ответ улыбнуться спешит.
Нью-Йорк – это город улыбок и шарма.
Среди небоскрёбов – мы слишком малы.
И даже портье, что похож на жандарма,
Улыбкой встречает вопросы мои.


* * *

                    Виктору Топаллеру

Какое счастье жить на белом свете
Среди надежд, улыбок и похвал.
Писать стихи и слушать на рассвете,
Как соловьи свой пробуют вокал.
Какое счастье знать,
что ты любим и нужен.
И всё взаимно в жизни непростой:
И доброта, и верность
нашим дружбам…
Какое счастье быть самим собой.
За океан примчаться к другу в гости.
Нежданно, но всегда душе впопад.
Почувствовав, как прочен
хрупкий мостик,
Что был проложен много лет назад.
Какое счастье снова подивиться
Таланту друга и его словам,
Когда они взмывают, словно птицы,
Чтобы развеять в нас
сиюминутный хлам.
Какое счастье жить на белом свете
Влюблённо, нараспашку, без обид…
Так, как умеют жить друзья и дети…
Как совесть одобряет и велит.


НА МЁРТВОМ МОРЕ

Мы открываем в январе сезон
На Мёртвом море,
Не дождавшись лета.
Смотрю из-под спасительного пледа,
Как в воду погружается Кобзон.
Я тоже влез в холодную купель.
По морю вьётся солевая тропка,
Как будто это смёрзшиеся хлопья
Здесь намела российская метель.
Не так уж зябко после наших зим…
Как огурцы в рассоле –
мы в прохладе мокнем.
И если плохо станет нашим лёгким,
То, значит, был на уровне экстрим.
Приезжих из России – несть числа.
Морскому раю радуются люди.
И море их желанье не остудит,
Не зря же с морем их судьба свела.
Потом горячий душ, халат, отель.
И как-то стали ближе мы друг другу,
Когда бутылка поплыла по кругу…
Мы пьём за всех, кто одолел купель.
И вновь за руль… Умение своё
Я подтверждаю на опасных спусках.
Святой земле никак нельзя без русских,
Как русским невозможно без неё.
Хотя мы здесь нарушили уклад
И берег взбудоражили весельем,
Зато январь стал месяцем весенним.
А кто же в зимний день весне не рад?


ПОСЛЕ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ДИСКУССИИ

Снобы книгами кичатся,
Не имеющими спрос.
Мол, они должны читаться
Только теми, кто «дорос».
А народ, как оказалось,
Не дорос пока до них.
Боже мой, какая жалость, –
Жить ему без этих книг!
Не обманывайтесь, снобы.
Наш народ вас превозмог,
Не заметив, правда, снова
Гениальность ваших строк.
Что бы вы решили с Блоком?!
Он ведь тоже был непрост.
Но случился ненароком
На него огромный спрос.
Всем известно, что Волошин –
Русский интеллектуал, –
В непростом и давнем прошлом
Славой не пренебрегал.
Да и Бродский с Мандельштамом,
Не предав идей своих,
Всё же вырвались из рамок
Одиночеств роковых.
Ну а снобы всё кичатся
Неизвестностью своей…
Может, дальше домочадцев
И не нужен гонор сей?

РЖАВЧИНА

Не верится, что вырвется Россия
Из цепких лап коррупции…

ОНА

Сейчас в такой неуязвимой силе,
Что честности уже совсем хана.

КОРРУПЦИЯ

как ржавчина в металле, –
И блеск, и силу – всё сведёт на нет.
А в общем, мы в гробу её видали…
Но где тот гроб –
Пока большой секрет.


* * *

Крещенскую полночь
Встречает нежданно метель…
И кружится снег
Посреди колокольного звона.
Вхожу в неземную его акварель,
Где небо склонилось
Над миром влюблённо…
Крещенская полночь –
Пора ожиданий и грёз.
И светится Образ
Над нашей душой и молитвой.
И в очищенье невидимых слёз
Всё горькое в нас
Прощено и забыто.
По читательским письмам
Из далёких уголков России
Земляки не устают писать,
Что у них уже иссякли силы,
Чтобы миру правду доказать.
Доказать, что жить здесь невозможно
Среди взяток, лжи и платежей.
Что, расставшись
со страной безбожной,
Все мы перешли в страну чертей.
Где при издевательской зарплате
Жизнь у многих слишком коротка.
А умрёшь – на катафалк не хватит,
Потому что смерть здесь тоже дорога.
Из цехов, из банков без разбора
Работяг выбрасывают вон.
Кто их защитит от произвола?
Профсоюз? Господь? Или Закон?
Да никто их защитить не может.
И никто не станет в суть вникать.
Власть вину на кризис переложит:
«Перебьются, мол… Не привыкать…»
Но уже немало безработных
Перешли в бомжи и в криминал.
Что, конечно, в наших лживых сводках
Кто-то отразить не пожелал.
Я – доверенный поэт России…
Потому и говорю за всех:
«Если власть уже помочь не в силах,
Пусть не валит на других свой грех…»


* * *

Шаляпин покидал Россию…
И как он думал – навсегда.
Состав летел сквозь сумрак синий,
Через леса и города.
В пути печалясь и мрачнея,
В окно смотрел он допоздна.
И стала вдруг ещё роднее
Покинутая им страна.
Она за поездом бежала,
Не оставляла и звала.
И сердце захлестнула жалость,
И боль пронзила, как стрела.
Прощаясь мысленно с Россией,
Он вспомнил горестные дни:
И как забвением грозили,
И как буржуем нарекли.
В своём озлобленном бессилье
Кляла его политшпана…
Но верил он другой России,
Он знал – настанут времена…
А мир давно им околдован.
И он гордился вдалеке,
Что снова певческое слово
Звучит на русском языке.
Не стала родиной чужбина…
Среди парижской суеты
Лишь только Русь была любима,
Её приволжские рябины,
Её кавказские хребты.
Лишь после смерти он вернулся.
Не эмигрант и не изгой…
Король великого искусства
В родной земле нашёл покой.


* * *

Мне б не хотелось
обмануться в ком-то.
И горько, если это будет друг.
Я пару слов ему скажу негромко,
И промелькнёт в его глазах испуг.
Хотя со мною всякое бывало –
И обрывалась дружба на лету,
И сердце,
Как гора в момент обвала,
Теряло голубую высоту.
Я всё прошёл – и радости, и беды,
Познал измену и обиды соль…
Но в каждом сердце
есть свой День Победы,
Когда надежда побеждает боль.
Когда в душе вдруг обнажится компас
И высветится путь сквозь круговерть…
Мне б не хотелось обмануться в ком-то.
Но дай мне Бог и это одолеть.


* * *

                      Павлу Бородину

Нашей Москве не хватает деревьев,
Чистого воздуха и тишины.
Нам не хватает друг к другу доверья.
Слишком собой мы увлечены.
Издавна мир наделён милосердием.
И добротой, возвышающей нас.
Видно, Всевышний за что-нибудь сердится,
Если урезал нам этот запас.
Всё-таки есть острова заповедные –
Чистые души достойных людей.
Сколько бы лиха они ни изведали,
Но не изменят природе своей.
В них – наша правда и наше спасение.
Мир не погибнет, пока они есть…
И пробуждаются души весенние,
И окрыляет их добрая весть.


* * *

Мой друг встречает юбилей
Вдали от Волги – на Востоке.
Мы пьём вино, и льём елей,
И не скупимся на восторги.
Друг в Тель-Авиве пятый год.
С семьёй уехав из России,
В душе он бесконечно горд,
Что новый дом в чести и силе.
А грусть по прошлому – не в счёт.
Она – как чьи-то кривотолки.
Хотя порой его влечёт
В родную Тверь на берег Волги.
Туда, где детство пронеслось,
Где юность обернулась бунтом,
Где жизнь пошла и вкривь, и вкось,
Когда столкнулась с пятым пунктом.
Но всё забылось, отлегло…
Друг начал век с отметки новой.
И не тревожит душу зло,
Оно уже давно не повод,
Чтобы кого-то обвинять,
Когда к успеху найден выход…
Как Волга не вернётся вспять,
Так и судьбой не правит прихоть.
И от земного счастья их
Всем хорошо, как за шербетом…
И я читаю другу стих,
Облитый радостью и светом.

Тель-Авив–Москва


КАРМЕН

На сцене полыхает
Алым пламенем
Испанская танцо’вщица Кармен.
Зал переполнен…
Кресла так расставлены,
Что ты моих касаешься колен.
Я чувствую твоё волненье скрытое,
Ушедшее в чужое волшебство.
И чей-то возглас,
Будто срезан бритвою,
Умолк вблизи молчанья твоего.
А каблуки мелодию творили –
Неистово, нежданно, на излёт.
Неслись по сцене руки,
Словно крылья,
И был непредсказуем их полёт.
Кармен была возвышенна и искренна,
Танцуя и любовь свою, и боль…
И вновь Хозе её измену выстрадал.
И оборвал нежданной смертью роль.


* * *

                 Леониду Колпакову

Сколько народу ездит в метро!
Все без мигалок и все без охраны.
Судя по лицам – здесь разные страны.
Кто из державы, где копят добро,
Кто из страны, где в чести Дон Жуаны.
Сколько народу ездит в метро!
Молча смотрю на уставшие лица.
Как же устроили жизнь нам хитро:
Можно весь день колесить по столице
И не узнать, что же там, наверху, –
Ливень, аварии или же митинг.
Но хорошо мне побыть на миру,
Что-то родное во взглядах увидеть.
Я по глазам вновь пытаюсь понять,
Кто со мной рядом –
турист или здешний?
И отчего эта белая прядь?
Что необычна при возрасте вешнем.
Хлопают двери… Вагон расписной
Дальше летит…
Я печалюсь украдкой.
Но ещё долго побудут со мной
Лица. Улыбки, сюжеты, загадки…


* * *

Купите себе виллу в благоустроенном посёлке.
Цены совсем смешные –
миллион долларов.
                       Из объявления

...Мне не смешно, а скорее обидно.
Куда это рынок Россию завёл?!
За виллами
Бедности чьей-то не видно,
Не видно российских
Разрушенных сёл.
Дворцы заслонили людские невзгоды,
А вход в их оазис закрыт на засов.
Тяжёлыми были у Времени роды,
Чтоб так широко народить бедняков.
Теперь мы живём
как бы в двух ипостасях:
Хоромы одним и халупы другим.
Одних эта жизнь и голубит, и красит.
Другим лишь работа, бутылка и гимн.
Как многие, – честно я жил и достойно…
И взяток не брал, и у власти не крал.
Но так и не смог накопить миллиона
И даже на дачу пока не собрал.
Я, впрочем, доволен судьбою своею:
Не жду ни решётки, ни киллера в ночь…
И лишь об одном я в душе сожалею,
Что всем, кто бедней, не сумею помочь.


* * *

Когда-то мир пугал железный занавес.
Мы жили все в придуманном раю.
Но проржавел и пал железный занавес,
И мир увидел Родину мою.
Она была во всей красе и силе.
Как будто в дальний собралась полёт…
Не надо было путать власть с Россией,
К временщикам приравнивать народ.


* * *

Устал я от цинизма и от лжи,
От фарисейства и речей натужных.
Опустошают души грабежи.
Воруют всё – надежды, веру, дружбы.
Ну ладно б, воровали для себя.
Глядишь, умнее и добрее б стали.
Но, по карьерным тропам семеня,
Ворьё спешит залезть на пьедесталы.
А что вокруг творится – не для них.
Кого там оболгали, замочили, –
Они, быть может, вызнают из книг,
Хотя читать их вряд ли приучили.
Не знаю, как по-русски их назвать.
Какое-то таинственное племя.
Украли всё, что можно своровать…
И даже героическое Время.


ПОБОРЫ

По пятницам нас сторожат менты –
На перекрёстках, возле светофоров,
Их прячут от водителей кусты,
Когда они выходят для поборов.
Им кажется, что так должно и быть.
Иначе чем заняться на дорогах?
И эта вседозволенная прыть
Корыстна, незаконна и убога.
Устали мы от наглости ГАИ,
От мелочных уловок и придирок.
И вынимаем кошельки свои,
Пасуя перед жезлом и мундиром.
И кто-то из водителей ворчит,
А кто смелее – те права качают…
Выходит поохотиться бандит
С дубинкой над служебными плечами.
Пора России свергнуть эту власть
И показать ментам большую фигу.
Чтоб можно было покататься всласть
И не бояться их крутого ига.


* * *

Наконец я со стихами завязал.
Что хотел – я всё давно сказал.
Перейду от строк в читальный зал,
Как приходит к королю вассал.
Скольких мудрецов я не прочёл.
Я компьютер книгам предпочёл.
И теперь душа моя, как чёлн,
Потерялась среди книжных волн.
Но компьютер вновь меня позвал,
Как туристов в путь зовёт вокзал.
Я в сердцах компьютеру сказал:
«Я же со стихами завязал…»
Но нельзя расстаться мне с судьбой.
И прогнозам я даю отбой.
В неладах уже с самим собой,
Я стихами продолжаю бой.