Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 00:16



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

Алексей Сурков

 

        Стихи 1928 - 1940

 

КОНАРМЕЙСКАЯ ПЕСНЯ

По военной дороге
Шел в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год.
Были сборы недолги,
От Кубани и Волги
Мы коней поднимали в поход.

Среди зноя и пыли
Мы с Буденным ходили
На рысях на большие дела.
По курганам горбатым,
По речным перекатам
Наша громкая слава прошла.

На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.

Если в край наш спокойный
Хлынут новые войны
Проливным пулеметным дождем, -
По дорогам знакомым
За любимым наркомом
Мы коней боевых поведем.

1935

 

О НЕЖНОСТИ

Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке.
Пули путались в мякоти аржаного омета.
Трехаршинный матрос Петро Гаманенко
Вынес Леньку, дозорного, из-под пулемета.

Ленька плакал. Глаза его синие, щелками,
Затекали слезами и предсмертным туманом.
На сутулой спине, размозженной осколками,
Кровь застыла пятном, густым и багряным.

Подползла санитарка отрядная рыжая.
Спеленала бинтом, как пеленками, туго,
Прошептала: - Отплавал матросик, не выживет,
Потерял ты, Петрусь, закадычного друга!

Бился «максим» в порыве свирепой прилежности.
Бредил раненый ломким, надорванным голосом.
Неуклюжими жестами наплывающей нежности
Гаманенко разглаживал Ленькины волосы.

По сутулому телу расползалась агония,
Из-под корки бинта кровоточила рана.
Сквозь пальбу уловил в замирающем стоне я
Нервный всхлип, торопливый выстрел нагана.

...Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке.
Пули грызли разбитый снарядами угол.
Трехаршинный матрос Петро Гаманенко
Пожалел закадычного друга.

1928

 

ГЕРОЙ

Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика.
Не воспитанный с детства в охотничьих играх,
Мой герой не ходил за Чукотку на котика
И не целился в глаз полосатого тигра.

И норд-ост не трепал его пышные волосы
Под оранжевым парусом легкой шаланды.
Он не шел открывать неоткрытые полюсы,
Не скрывал по ущельям тюки контрабанды.

Словом - личность по части экзотики куцая,
Для цветистых стихов приспособлена плохо.
Он ходил в рядовых при большой революции,
Подпирая плечом боевую эпоху.

Сыпняками, тревогами, вошью изглоданный,
По дорогам войны, от Читы до Донбасса,
Он ходил - мировой революции подданный,
Безыменный гвардеец восставшего класса.

Он учился в огне, под знаменами рваными,
В боевой суматохе походных становий,
Чтобы, строя заводы, орудуя планами,
И винтовку и сердце держать наготове.

И совсем не беда, что густая романтика
Не жила в этом жестком, натруженном теле.
Он мне дорог от сердца до красного бантика,
До помятой звезды на армейской шинели.

1929

 

АТАКА

Серые сумерки моросили свинцом,
Ухали пушки глухо и тяжко.
Прапорщик с позеленевшим лицом
Вырвал из ножен ржавую шашку.
Прапорщик хрипло крикнул:
— За мной!..—
И, спотыкаясь, вполоборота,
Над загражденьями зыбкой стеной
Выросла, воя, первая рота.
Чтобы заткнуть этот воющий рот,
С неба упали ливни шрапнели.
Смертная оторопь мчала вперед
Мокрые комья серых шинелей.
Черные пропасти волчьих ям
Жадно глотали парное мясо.
Спереди, сзади и по краям
Землю фонтанили взрывы фугасов.
И у последнего рубежа,
Наперерез цепям поределым,
В нервной истерике дробно дрожа,
Сто пулеметов вступили в дело.
Взрывом по пояс в землю врыт,
Посереди несвязного гама,
Прапорщик тонко кричал навзрыд:
— Мама!..
Меня убивают, мама...
Мамочка-а-а...—
И не успел досказать,
И утонул в пулеметном визге.
Огненный смерч относил назад
Клочья расстрелянных в лоб дивизий.

<1934-1935>

 

ЭШЕЛОНЫ ЛЕТЯТ НА ЗАПАД

Разлапые липы,
Зеленые клены.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Густые овсы,
Аржаные суслоны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Под ругань,
Под песни,
Под бабьи стоны
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Летят эшелоны —
Телячьи вагоны,
Сорок людей,
Восемь лошадей.
Топки открыты,
Бригады удвоены,
В вагоны набиты
Российские воины:
Куряне-крестьяне,
Тверяки-мужики,
Ярославцы-красавцы,
Псковские,
Туляки-голяки,
Орловские,
Тамбовские,
Московские,
Сибирские,
Симбирские,
Закамские,
Свирские,
Тихие,
Задорные,
Русые
И черные,
Под машинку стрижены,
Под ранжир унижены.

Скатки.
Лопатки.
Погоны.
Патроны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны...

У перрона
Клен зеленый.
Суматоха.
Духота.
Молчаливые вагоны.
Знаки Красного креста.
Сестры.
Черные наколки.
Тихий всхлип.
Протяжный вой.
У окна на верхней полке
Пехотинец рядовой.

Рядового укачало.
Он лежит, суров и строг.
Прикрывает одеяло
Пустоту на месте ног.
Кепи пленного венгерца.
Остановка. Тормоза.
Заглянули прямо в сердце
Воспаленные глаза.
— Как же, сынок,
Работать без ног?
Эка тебя обкорнали, сынок!
— Сыпь на посадку!
Третий звонок!

Крутые подъемы,
Покатые склоны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Летят эшелоны.
Подстреленный вечер
С Мазурских озер
Выползает навстречу.
Гудит канонада
То ближе, то глуше.
Гудит канонада
В солдатские уши.
В телячьем вагоне
Мигает свеча.
Снимает олонец
Тальянку с плеча.
Лихим трепаком
Или стоном сорвется
Заливчатый голос
Петрозаводца?
Куражится взводный,
Сверхсрочная шкура:
— Чего там манежишь?
Рвани веселей!

«От павших твердынь Порт-Артура,
С кровавых маньчжурских полей...»
Мелькают перроны.
Пылят перегоны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.
Летят эшелоны,
Телячьи вагоны,
Сорок людей,
Восемь лошадей.

<1934-1935>

 

ИСХОД

В смятой фуражке,
Кряжист,
Бородат,
Вылез на бруствер
Русский солдат.
С казенной махрой
В жестяном котелке,
С «Окопной правдой»
В холщовом мешке.
Винтовка в руке
И флаг на штыке.
Скрипнул солдат
Сухим сапогом.
В рост поднялся.
Огляделся кругом,
Видит —
На мушку никто не берет.
Дух перевел
И шагнул вперед.

Время
Теченье минут убыстрило.
Сердце работает,
Как часы.
В небе — ни облака,
В поле — ни выстрела.
Будто и нет
Фронтовой полосы.
Шагает солдат,
Упрям
И прям,
Мимо черных воронок,
Мимо волчьих ям,
Мимо хат обгорелых,
Мимо косточек белых,
Мимо смятых трав
И цветов несмелых.

Тяжелая кровь
Стучит в виски.
В сердце —
Полынь фронтовой тоски.
Во взгляде — огонь,
Сухой и злой,
В гортани —
Злое слово: «Домой!»

Остановился солдат
На юру.
Ждет побратимов,
Курит махру.
Красный флажок
Шумит на ветру.
Месяц июль,
Семнадцатый год.
Рига.
Двина.
Полесье.
Стоход.

Так начался
Великий исход.

<1934-1935>

 

ПОВОЛЖАНКА

Знойная ночь перепутала все
Стежки-дорожки.
Задорно звенят
На зеленом овсе
Серебряные сережки.

Синие сосны, синяя сонь -
Час расставанья.
Над Волгой-рекой
Расплескала гармонь
Саратовское "страданье".

Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Девичью разлуку
Поют голоса.

Девчонке-подружке
Семнадцатый год,
Дружок у подружки
Уходит на флот.

Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Девчонке грустить
Не велят голоса.

Подружка подружке
Частушку поет,
Подружка подружке
Надежду дает:

"Сирень цветет,
Не плачь,
Придет..."

Над тихой гречихой,
Над гривой овса
Сливаются
Девичьи голоса.

1935

 

* * *

Светлый солнечный дождь прошел стороной.
Облака распахнулись. Стали видны
Окаймленные горной стеной и волной
Неоглядные дали моей страны.

Города вырастают - мои города.
И плоды созревают - мои плоды.
Поезда пробегают - мои поезда.
И следы на Эльбрусе - мои следы.

Для меня атмосферы гудят в котле.
Ледоколы сдвигают рубеж зимы.
Ни в каком столетье здесь, на земле,
Жизнь и труд не любили, как любим мы.

Этот гул проводов, этот шорох пил,
Эту скорость метро в глубине земной
Я, искатель и труженик, все купил
Дорогой, не сравнимой ни с чем ценой.

Я отчизну с винтовкой прошел поперек;
Я названья давал ее городам;
Как невесту лелеял, как сына берег,-
Разве я эту радость кому отдам!

Если в строй позовет военная медь,
Если гнойной росой вспотеют луга,
Я пойду не затем, чтобы умереть,
А затем, чтобы жить, поражая врага.

1935

 

ТЕРСКАЯ ПОХОДНАЯ

То не тучи - грозовые облака
По-над Тереком на кручах залегли.
Кличут трубы молодого казака.
Пыль седая встала облаком вдали.

Оседлаю я горячего коня,
Крепко сумы приторочу вперемет.
Встань, казачка молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.

Скачут сотни из-за Терека-реки,
Под копытами дороженька дрожит.
Едут с песней молодые казаки
В Красной Армии республике служить.

Газыри лежат рядами на груди,
Стелет ветер голубые башлыки.
Красный маршал Ворошилов, погляди
На казачьи богатырские полки.

В наших взводах все джигиты на подбор -
Ворошиловские меткие стрелки.
Встретят вражескую конницу в упор
Наши пули и каленые клинки.

То не тучи - грозовые облака
По-над Тереком на кручах залегли.
Кличут трубы молодого казака.
Пыль седая встала облаком вдали.

1936

 

ТАК БУДЕТ

Грозовым предвестьем близкой борьбы
Походная песня обходит дороги.
В серебряном горле военной трубы
Созрели высокие ноты тревоги.

Так будет: копытами конниц пыля,
Нагрянет нахрапом военная проза.
Готовые к радостной жатве поля
Накроет зловещая тень бомбовоза.

Но раньше, чем в небо взлетит воронье,
Затворы винтовок пристынут к ладоням,
Подаст Ворошилов команду: «В ружье!»
Буденный ответит командой: «По коням!»

Мы — люди работы... Любому из нас
Дорога труда дорога и знакома.
Готовы ли мы в назначенный час
Подняться в поход по приказу наркома?

За тех, кто в семнадцатом встречу войне
Бестрепетно бросил весну человечью,
Вождю своему и родимой стране
Я песней-присягой сегодня отвечу,

Ровесники века, мы вместе, друзья,
Отчислены были в запас после боя.
Но сердце мое и песня моя
Не вышли из красноармейского строя.

Мы дружбе походной поныне верны.
Она не сгорит до последнего часа
В сердцах боевых командиров страны,
В сердцах незаметных армейцев запаса

Военной угрозы удушливый дым
Не скроет от взгляда походное знамя.
Мы в грозное завтра спокойно глядим:
И время за нас и победа за нами.

<1935-1936>

 

ГРИБНОЙ ДОЖДЬ

Не торопись, не спеши, подождем.
Забудем на миг неотложное дело.
Смотри: ожила трава под дождем
И старое дерево помолодело.

Шуршит под ногами влажный песок.
Чиста синева над взорванной тучей.
Горбатая радуга наискосок
Перепоясала дождик летучий.

Сдвигаются огненные столбы,
Горят облака... В такие мгновенья
Из прели лесной прорастают грибы
И песенный дар обретают растенья.

И камни и травы поют под дождем,
Блестят серебром озерные воды.
Не торопись, не беги, подождем,
Послушаем ласковый голос природы.

<1935-1936>

 

НА ВОКЗАЛЕ

На площади у вокзального зданья
Армейцы месили слякоть.
В глаза целовала в час расставанья,
Давала слово не плакать.

Шел снег. Поезда проходили мимо.
Гудками сердце кололи.
Зачем ты не плакала? Нестерпимо
Немое горенье боли.

Чуть северным ветром дохнет погода,
И боль оживет, упряма...
Кричу тебе в даль сурового года:
— Расплачься... Расплачься, мама!

<1937-1939>

 

ДОРОГА

Дым над кадилом пахучий и едкий.
(Ладан для горя целебен!)
В складчину в церкви три бабы-соседки
Служат дорожный молебен.

Падают слезы в свяченую воду.
— Что ты ревешь, бестолковый?—
Три безлошадные бабы подводу
Наняли за целковый,

— Кланяйтесь в пояс родному ночлегу.
Здесь вы родились и жили.—
Три сундучка положили в телегу,
Трех сыновей посадили.

Выгон. Булыжный большак. Переправа.
Барки. Буксир у прикола.
— Это, ребята, гимназия, справа,
Это — торговая школа.

Вахтер в медалях стоит у порога.
Возятся сытые дети.
Боком обходит наша дорога
Зданья высокие эти.

Где они были, ключи нашей доли,
В омуте, что ли, глубоком?
. . . . . . . . . . . . . . . .
Влаги просило сожженное поле,
Дождь обошел его боком.

<1937-1939>

 

НА МЕРТВОМ ПОЛЕ

Трехдюймовки кричат за гатью,
Отзываясь гулом в яру.
Невеселое это занятье —
Под огнем лежать на юру.

Просочилась вода в опорки,
Промочила грунт на аршин.
Скучно слушать скороговорки
Высекающих смерть машин.

Дни и ночи в железном гаме,
Мы идем и идем сквозь ад.
Но заря за рекой, как знамя,
Не дано нам пути назад.

<1937-1939>

 

ОТРЯД ИДЕТ В АТАКУ

Всех пулеметов кривотолки
В свинцовый жгут атака вьет.
Матрос-балтиец на двуколке
Над смертью «Яблочко» поет.

На белый снег по кромке клеша
Густая кровь стекает вниз.
А ну-ка, мальчик мой Алеша!
Вперед, в штыки, за коммунизм!

Про молодость в чаду сраженья
Не вспомни и не пожалей.
Закон земного притяженья
Под пулями преодолей.

И в рост поднялся под шрапнелью
И робость в сердце замерла.
Легко... Как будто над шинелью
Метнулись в небо два крыла.

<1937-1939>

 

«ЗОЛОТОЙ ЯКОРЬ»

Тяжело служить в трактире
«Золотой якорь».
По утрам вставай в четыре,
Чашками брякай;
И дровишек наколи,
И скатертки постели,
И с посудницей хромой
Всю посуду перемой.
И хлопот полон рот —
Поспевай только.
А хозяин орет:
— Шевелись, Колька!
Шевелись,
Не вались,
Перед гостем стелись.
Навостри ухо,
Сонная муха...

И молчи... Ни гугу.
Не мечтай «убегу».
Слякоть.
Реденький дождь.
Но куда ты уйдешь?
Хоть скули не скули —
Не на что надеяться.

...Раз в трактир забрели
Два красногвардейца.
Возле двери сели с краю,
Заказали пару чаю,
По сушеной вобле
Из карманов добыли.
Пьют чаек,
Жуют паек,
Рассуждают про свое.

Говорит дружку усатый,
Что в матроске полосатой:
— Нынче в ночь с броневика
Попугали казака!
Мы в Царицыне Краснову —
Под ребро шило.
Потрепал Краснова снова
Клим Ворошилов.

И довольны,
И смеются,
И со смаком тянут с блюдцев,
И жуют себе паек,
И гутарят про свое.

Говорит худой и русый:
— Покопать бы с головы!
Этот строгий, черноусый,
Что приехал из Москвы,
Военспецам не по вкусу.
Генералы, капитаны —
Расплодилось, как мышей.
Он приметит все изъяны
В их иудиной душе.
Все учтет наперечет
И головку отсечет.
Вот и будет снова
Горе у Краснова.

Соглашается усатый,
Что в матроске полосатой:
— Это верно.
Это — да.
Всполошились господа.
Все пошло обратным кругом.
Хватит хороводиться.
Не зазря он первым другом
Ленину приходится.
До него в штабах была
Слякоть и распутица...

А Николка у стола
Крутится да крутится.
Может, вобла горло сушит?
Может, щей откушают?
Увивается, а уши
Слушают да слушают.
У Николки глазки-щелки
И льняная голова.
Очень нравятся Николке
Непонятные слова.
У Николки космы челки
Нетерпеньем вспенены.
Очень хочется Николке
Расспросить про Ленина.
А матрос, видать, баской.
С этим кашу сваришь.
— Ленин — будет кто такой,
Господин товарищ?.. —
Улыбается усатый,
Что в матроске полосатой:
— Ленин, хлопчик, ты да я —
Он отец, а мы семья.
Ленин — друг большим и малым.
Он в Москве и за Уралом
Выручает бедняков
От хозяйчиков-волков
Вроде вашего... Понятно?
На лице хозяйском пятна.
Распушилась борода.
— Эй, Николка! Подь сюда!
Ты чего, собачье мясо,
На работе точишь лясы?
Подь сюда, паршивый хорь!—
И Николку за вихор.
Поднимается усатый,
Что в матроске полосатой;
— Что за шум?
К чему аврал?
Объяснитесь, адмирал!..

«Сам», лицом краснее меди,
На матроса прет медведем.
— Стоп, машина!
Задний ход!
Вспомни, контра, прошлый год.

Даже в глотке закипело —
Так и брызнет пеной:

— А тебе какое дело,
Гражданин почтенный?
Я кормлю, я плачу,
Я и разуму учу.
Перед стойкой не крутись.
Видывали клеши!..
Расплатись
И катись,
Гражданин хороший!..

На буфет кладет усатый
Кулачище волосатый.
— Не бери на бога, свет.
Здесь глухих и пьяных нет.
Говори — не ори —
Ласково и скромно.
Ты сюда посмотри,
Посмотри
И замри,
И запомни;

Черноморские матросы
Смотрят очень даже косо
На такие ваши ласки...

Замолчал
И в паузе
Густо крякнул для острастки
И погладил маузер...

<1937-1939>

 

НАЕДИНЕ С СОБОЙ

Сам с собой останешься, проснется
В памяти былое иногда.
В нашем прошлом, как на дне колодца,
Черная стоячая вода.

Был порядок жизни неизменен,
Как дневной круговорот земли.
Но вошел в него Владимир Ленин
И позвал, и мы за ним пошли.

Стали силой мы и стали властью
В этот памятный и светлый час.
Хочешь знать, как зарождалось счастье,-
Мы расскажем. Спрашивай у нас.

1939

 

* * *

Время, что ли, у нас такое,
Мне по метрике сорок лет,
А охоты к теплу, к покою
Хоть убей, и в помине нет.

Если буря шумит на свете,-
Как в тепле усидеть могу?
Подхватил меня резкий ветер
Закружил, забросил в тайгу.

По армейской старой привычке
Трехлинейка опять в руке.
И тащуся к чертям на кулички
На попутном грузовике.

Пусть от стужи в суставах скрежет.
Пусть от голода зуд тупой.
Если пуля в пути не срежет,
Значит - жив, значит - песню пой.

Только будет крепче и метче
Слово, добытое из огня.
Фронтовой бродята - газетчик -
Я в любом блиндаже родня.

Чем тропинка труднее, уже,
Тем задорней идешь вперед.
И тебя на ветру, на стуже
Никакая хворь не берет.

Будто броня на мне литая.
Будто возрасту власти нет.
Этак сто лет проживешь, считая,
Что тебе восемнадцать лет.

1939-1940

 

* * *

Он не стонал. Он только хмурил брови
И жадно пил. Смотрели из воды
Два впалых глаза. Капли теплой крови
В железный ковш стекали с бороды.

С врагом и смертью не играя в прятки,
Он шел сквозь эти хмурые леса.
Такие молча входят в пекло схватки
И молча совершают чудеса.

1939-1940

 

* * *

Осторожно пощупал - кисет не промок,
Вынул бережно щепоть махорки,
Завернул, закурил. И поднялся дымок,
По-домашнему теплый и горький.

Черным дегтем внизу клокотала река.
В белом инее стыла береза.
По холодному небу текли облака,-
Может быть, от родного колхоза.

Он устало присел на подрубленный ствол
Возле самого края обрыва.
А по мосту, который он за ночь навел,
Горный полк проходил торопливо.

Грохотали орудия разных систем,
Шелестели по наледи шины.
Он сидел и курил и завидовал тем,
Кто ведет боевые машины.

Завивался и таял табачный дымок,
Как тепло задушевной беседы.
Он был плотник. И было ему невдомек,
Что за ним половина победы.

1939-1940

 

* * *

Лица в ожогах мороза, бессонницей долгой измяты.
Радости, скорби, печали замкнуты в тесном кругу.
Снова, железными дятлами, в чаще стучат автоматы,
Снова, сжимая винтовки, лежим на шершавом снегу.

И нарастает волненье до нервного тика, до боли.
Посвисты пуль над окопом. Тусклые вспышки в лесу.
Встали бы в рост на поляне! Вышли в атаку бы, что ли.
Мы бы рванулись навстречу, штык вынося на весу.

Сдвинута набок литая каска на ближнем соседе.
Невозмутимо спокойна эта большая спина.
Он не торопится. Знает - враз не прорваться к победе -
Вытерпеть, выдюжить надо. Тяжко? На то и война.

1939-1940
 

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024