Александр Твардовский

 

         Василий Тёркин

                Часть 21 - 26

 

21. Смерть и воин

За далёкие пригорки
Уходил сраженья жар.
На снегу Василий Тёркин
Неподобранный лежал.


Снег под ним, набрякши кровью,
Взялся грудой ледяной.
Смерть склонилась к изголовью:
– Ну, солдат, пойдём со мной.


Я теперь твоя подруга,
Недалёко провожу,
Белой вьюгой, белой вьюгой,
Вьюгой след запорошу.


Дрогнул Тёркин, замерзая
На постели снеговой.
– Я не звал тебя, Косая,
Я солдат ещё живой.


Смерть, смеясь, нагнулась ниже:
– Полно, полно, молодец,
Я-то знаю, я-то вижу:
Ты живой, да не – жилец.


Мимоходом тенью смертной
Я твоих коснулась щёк,
А тебе и незаметно,
Что на них сухой снежок.


Моего не бойся мрака,
Ночь, поверь, не хуже дня…


– А чего тебе, однако,
Нужно лично от меня?


Смерть как будто бы замялась,
Отклонилась от него.
– Нужно мне… такую малость,
Ну почти что ничего.


Нужен знак один согласья,
Что устал беречь ты жизнь,
Что о смертном молишь часе…


– Сам, выходит, подпишись? —
Смерть подумала.
– Ну что же, —
Подпишись, и на покой.
– Нет, уволь. Себе дороже.
– Не торгуйся, дорогой.


Всё равно идёшь на убыль. —
Смерть подвинулась к плечу. —
Всё равно стянулись губы,
Стынут зубы…
– Не хочу.


– А смотри-ка, дело к ночи,
На мороз горит заря.
Я к тому, чтоб мне короче
И тебе не мёрзнуть зря…


– Потерплю.
– Ну, что ты, глупый!
Ведь лежишь, всего свело.
Я б тебя тотчас тулупом,
Чтоб уже навек тепло.


Вижу, веришь. Вот и слёзы,
Вот уж я тебе милей.
– Врёшь, я плачу от мороза,
Не от жалости твоей.


– Что от счастья, что от боли —
Всё равно. А холод лют.
Завилась позёмка в поле.
Нет, тебя уж не найдут…


И зачем тебе, подумай,
Если кто и подберёт.
Пожалеешь, что не умер
Здесь, на месте, без хлопот…


– Шутишь, Смерть, плетёшь тенёта.
Отвернул с трудом плечо. —
Мне как раз пожить охота,
Я и не жил-то ещё…


– А и встанешь, толку мало, —
Продолжала Смерть, смеясь. —
А и встанешь – всё сначала:
Холод, страх, усталость, грязь…
Ну-ка, сладко ли, дружище,
Рассуди-ка в простоте.


– Что судить! С войны не взыщешь
Ни в каком уже суде.


– А тоска, солдат, в придачу;


Как там дома, что с семьёй?
– Вот уж выполню задачу —


Кончу немца – и домой.
– Так. Допустим. Но тебе-то
И домой к чему прийти?
Догола земля раздета
И разграблена, учти.
Всё в забросе.


– Я работник,
Я бы дома в дело вник,
– Дом разрушен.
– Я и плотник…
– Печки нету.
– И печник…


Я от скуки – на все руки,
Буду жив – моё со мной.
– Дай ещё сказать старухе:
Вдруг придёшь с одной рукой?
Иль ещё каким калекой, —
Сам себе и то постыл…


И со Смертью Человеку
Спорить стало свыше сил.
Истекал уже он кровью,
Коченел. Спускалась ночь…


– При одном моём условье,
Смерть, послушай… я не прочь…


И, томим тоской жестокой,
Одинок, и слаб, и мал,
Он с мольбой, не то с упрёком
Уговариваться стал:
– Я не худший и не лучший,
Что погибну на войне.
Но в конце её, послушай,
Дашь ты на день отпуск мне?
Дашь ты мне в тот день последний,
В праздник славы мировой,
Услыхать салют победный,
Что раздастся над Москвой?
Дашь ты мне в тот день немножко
Погулять среди живых?
Дашь ты мне в одно окошко
Постучать в краях родных?
И как выйдут на крылечко, —
Смерть, а Смерть, ещё мне там
Дашь сказать одно словечко?
Полсловечка?
– Нет. Не дам…


Дрогнул Тёркин, замерзая
На постели снеговой.


– Так пошла ты прочь, Косая,
Я солдат ещё живой.


Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но тебе по доброй воле
Я не сдамся никогда.


– Погоди. Резон почище
Я найду, – подашь мне знак…


– Стой! Идут за мною. Ищут.
Из санбата.
– Где, чудак?
– Вон, по стёжке занесённой…


Смерть хохочет во весь рот:
– Из команды похоронной.
– Всё равно: живой народ.


Снег шуршит, подходят двое.
Об лопату звякнул лом.


– Вот ещё остался воин.
К ночи всех не уберём.


– А и то устали за день,
Доставай кисет, земляк.
На покойничке присядем
Да покурим натощак.


– Кабы, знаешь, до затяжки —
Щей горячих котелок.
– Кабы капельку из фляжки.
– Кабы так – один глоток.


– Или два…


И тут, хоть слабо,
Подал Тёркин голос свой:
– Прогоните эту бабу,
Я солдат ещё живой.


Смотрят люди: вот так штука!
Видят: верно, – жив солдат,


– Что ты думаешь!
– А ну-ка,
Понесём его в санбат.


– Ну и редкостное дело, —
Рассуждают не спеша. —
Одно дело – просто тело,
А тут – тело и душа.


– Еле-еле душа в теле…
– Шутки, что ль, зазяб совсем.
А уж мы тебя хотели,
Понимаешь, в наркомзем…


– Не толкуй. Заждался малый.
Вырубай шинель во льду.
Поднимай.


А Смерть сказала:
– Я, однако, вслед пойду.


Земляки – они к работе
Приспособлены к иной.
Врёте, мыслит, растрясёте
И ещё он будет мой.


Два ремня да две лопаты,
Две шинели поперёк.
– Береги, солдат, солдата.
– Понесли. Терпи, дружок.


Норовят, чтоб меньше тряски,
Чтоб ровнее как-нибудь,
Берегут, несут с опаской:
Смерть сторонкой держит путь.


А дорога – не дорога, —
Целина, по пояс снег.
– Отдохнули б вы немного,
Хлопцы…


– Милый человек, —
Говорит земляк толково, —
Не тревожься, не жалей.
Потому несём живого,
Мёртвый вдвое тяжелей.


А другой:
– Оно известно.
А ещё и то учесть,
Что живой спешит до места, —
Мёртвый дома – где ни есть.


– Дело, стало быть, в привычке, —
Заключают земляки. —
Что ж ты, друг, без рукавички?
На-ко тёплую, с руки…


И подумала впервые
Смерть, следя со стороны:
«До чего они, живые,
Меж собой свои – дружны.
Потому и с одиночкой
Сладить надобно суметь,
Нехотя даёшь отсрочку».


И, вздохнув, отстала Смерть.

 

22. Тёркин пишет

…И могу вам сообщить
Из своей палаты,
Что, большой любитель жить,
Выжил я, ребята.


И хотя натёр бока,
Належался лежнем,
Говорят, зато нога
Будет лучше прежней.


И намерен я опять
Вскоре без подмоги
Той ногой траву топтать,
Встав на обе ноги…


Озабочен я сейчас
Лишь одной задачей,
Чтоб попасть в родную часть,
Никуда иначе.


С нею жил и воевал,
Курс наук усвоил.
Отступая, пыль глотал,
Наступая, снег черпал
Валенками воин.


И покуда что она
Для меня – солдата —
Всё на свете, всё сполна:
И родная сторона,
И семья, и хата.


И охота мне скорей
К ней в ряды вклиниться
И, дождавшись добрых дней,
По Смоленщине своей
Топать до границы.


Впрочем, даже суть не в том,
Я скажу точнее:
Доведись другим путём
До конца идти, – пойдём,
Где угодно, с нею!


Если ж пуля в третий раз
Клюнет насмерть, злая,
То по крайности средь вас,
Братцы, свой последний час
Встретить я желаю.


Только с этим мы спешить
Без нужды не станем.
Я большой любитель жить,
Как сказал заране.


И, поскольку я спешу
Повстречаться с вами,
Генералу напишу
Теми же словами.


Полагаю, генерал
Как-никак уважит, —
Он мне орден выдавал,
В просьбе не откажет.


За письмом, надеюсь, вслед
Буду сам обратно…
Ну и повару привет
От меня двукратный.


Пусть и впредь готовят так,
Заправляя жирно,
Чтоб в котле стоял черпак
По команде «смирно»…


И одним слова свои
Заключить хочу я:
Что великие бои,
Как погоду, чую.


Так бывает у коня
Чувство близкой свадьбы…
До того большого дня
Мне без палок встать бы!


Сплю скорей да жду вестей.
Всё сказал до корки…
Обнимаю вас, чертей.
Ваш
Василий Тёркин.

 

23. Теркин-Теркин


Чья-то печка, чья-то хата,
На дрова распилен хлев...
Кто назябся - дело свято,
Тому надо обогрев.

Дело свято - чья там хата,
Кто их нынче разберет.
Грейся, радуйся, ребята,
Сборный, смешанный народ.

На полу тебе солома,
Задремалось, так ложись.
Не у тещи, и не дома,
Не в раю, однако, жизнь.

Тот сидит, разувши ногу,
Приподняв, глядит на свет.
Всю ощупывает строго, -
Узнает - его иль нет.

Тот, шинель смахнув без страху,
Высоко задрав рубаху,
Прямо в печку хочет влезть.
- Не один ты, братец, здесь.
- Отслонитесь, хлопцы. Темень...
- Что ты, правда, как тот немец..
- Нынче немец сам не тот.

- Ну, брат, он еще дает,
Отпускает, не скупится...
- Все же с прежним не сравнится, -
Снял сапог с одной ноги.
- Дело ясное, - беги!

- Охо-хо. Война, ребятки.
- А ты думал! Вот чудак.
- Лучше нет - чайку в достатке,
Хмель - он греет, да не так.

- Это чья же установка
Греться чаем? Вот и врешь.
- Эй, не ставь к огню винтовку...
- А еще кулеш хорош...

Опрокинутый истомой,
Теркин дремлет на спине,
От беседы в стороне.
Так ли, сяк ли, Теркин дома,
То есть - снова на войне...

Это раненым известно:
Воротись ты в полк родной -
Все не то: иное место
И народ уже иной.

Прибаутки, поговорки
Не такие ловит слух...

- Где-то наш Василий Теркин? -
Это слышит Теркин вдруг.

Привстает, шурша соломой,
Что там дальше - подстеречь.
Никому он не знакомый -
И о нем как будто речь.

Но сквозь шум и гам веселый,
Что кипел вокруг огня,
Вот он слышит новый голос:
- Это кто там про меня?..

- Про тебя? -
Без оговорки
Тот опять:
- Само собой.
- Почему?
- Так я же Теркин.

Это слышит Теркин мой.

Что-то странное творится,
Непонятное уму.
Повернулись тотчас лица
Молча к Теркину. К тому.

Люди вроде оробели:
- Теркин - лично?
- Я и есть.
- В самом деле?
- В самом деле.
- Хлопцы, хлопцы, Теркин здесь!

- Не свернете ли махорки? -
Кто-то вытащил кисет.
И не мой, а тот уж Теркин
Говорит:
- Махорки? Нет.

Теркин мой - к огню поближе,
Отгибает воротник.
Поглядит, а он-то рыжий -
Теркин тот, его двойник.

Если б попросту махорки
Теркин выкурил второй,
И не встрял бы, может, Теркин,
Промолчал бы мой герой.

Но, поскольку водит носом,
Задается человек,
Теркин мой к нему с вопросом:
- А у вас небось "Казбек"?

Тот помедлил чуть с ответом:
Мол, не понял ничего.
- Что ж, трофейной сигаретой
Угощу. -
Возьми его!

Видит мой Василий Теркин -
Не с того зашел конца.
И не то чтоб чувством горьким
Укололо молодца, -

Не любил людей спесивых,
И, обиду затая,
Он сказал, вздохнув лениво:
- Все же Теркин - это я...

Смех, волненье.
- Новый Теркин!
- Хлопцы, двое...
- Вот беда...
- Как дойдет их до пятерки,
Разбудите нас тогда.

- Нет, брат, шутишь, - отвечает
Теркин тот, поджав губу, -
Теркин - я.

- Да кто их знает, -
Не написано на лбу.

Из кармана гимнастерки
Рыжий - книжку:
- Что ж я вам...

- Точно: Теркин...
- Только Теркин
Не Василий, а Иван.

Но, уже с насмешкой глядя,
Тот ответил моему:

- Ты пойми, что рифмы ради
Можно сделать хоть Фому.

Этот выдохнул затяжку:
- Да, но Теркин-то - герой.

Тот шинелку нараспашку:
- Вот вам орден, вот другой,
Вот вам Теркин-бронебойщик,
Верьте слову, не молве.
И машин подбил я больше -
Не одну, а целых две...

Теркин будто бы растерян,
Грустно щурится в огонь.
- Я бы мог тебя проверить,
Будь бы здесь у нас гармонь.

Все кругом:
- Гармонь найдется,
Есть у старшего.
- Не тронь.
- Что не тронь?
- Смотри, проснется...
- Пусть проснется.
- Есть гармонь!

Только взял боец трехрядку,
Сразу видно: гармонист.
Для началу, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.

И к мехам припал щекою,
Строг и важен, хоть не брит,
И про вечер над рекою
Завернул, завел навзрыд...

Теркин мой махнул рукою:
- Ладно. Можешь, - говорит, -
Но одно тебя, брат, губит:
Рыжесть Теркину нейдет.

- Рыжих девки больше любят, -
Отвечает Теркин тот.

Теркин сам уже хохочет,
Сердцем щедрым наделен.
И не так уже хлопочет
За себя, - что Теркин он.

Чуть обидно, да приятно,
Что такой же рядом с ним.
Непонятно, да занятно
Всем ребятам остальным.

Молвит Теркин:
- Сделай милость,
Будь ты Теркин насовсем.
И пускай однофамилец
Буду я...;

А тот:
- Зачем?..

- Кто же Теркин?
- Ну и лихо!.. -

Хохот, шум, неразбериха...
Встал какой-то старшина
Да как крикнет:
- Тишина!

Что вы тут не разберете,
Не поймете меж собой?
По уставу каждой роте
Будет придан Теркин свой,

Слышно всем? Порядок ясен?
Жалоб нету? Ни одной?
Разойдись!

И я согласен
С этим строгим старшиной.
Я бы, может быть, и взводам
Придал Теркина в друзья...

Впрочем, все тут мимоходом
К разговору вставил я.

 

24. От автора

По которой речке плыть, —
Той и славушку творить…


С первых дней годины горькой,
В тяжкий час земли родной,
Не шутя, Василий Тёркин,
Подружились мы с тобой.


Но ещё не знал я, право,
Что с печатного столбца
Всем придёшься ты по нраву,
А иным войдёшь в сердца.


До войны едва в помине
Был ты, Тёркин, на Руси.
Тёркин? Кто такой? А ныне
Тёркин – кто такой? – спроси.


– Тёркин, как же!
– Знаем.
– Дорог.
– Парень свой, как говорят.


– Словом, Тёркин, тот, который
На войне лихой солдат,
На гулянке гость не лишний,
На работе – хоть куда…


Жаль, давно его не слышно,
Может, что худое вышло?
Может, с Тёркиным беда?


– Не могло того случиться.
– Не похоже.
– Враки.
– Вздор…


– Как же, если очевидца
Подвозил один шофёр.


В том бою лежали рядом,
Тёркин будто бы привстал,
В тот же миг его снарядом
Бронебойным – наповал.


– Нет, снаряд ударил мимо.
А слыхали так, что мина…


– Пуля-дура…
– А у нас
Говорили, что фугас.


– Пуля, бомба или мина —
Всё равно, не в том вопрос.
А слова перед кончиной
Он какие произнёс?.


– Говорил насчёт победы.
Мол, вперёд. Примерно так…


– Жаль, – сказал, – что до обеда
Я убитый, натощак.
Неизвестно, мол, ребята,
Отправляясь на тот свет,
Как там, что: без аттестата
Признают нас или нет?


– Нет, иное почему-то
Слышал раненый боец.
Молвил Тёркин в ту минуту:
«Мне – конец, войне – конец».


Если так, тогда не верьте,
Разве это невдомёк:
Не подвержен Тёркин смерти,
Коль войне не вышел срок…


Шутки, слухи в этом духе
Автор слышит не впервой.
Правда правдой остаётся,
А молва себе – молвой.


Нет, товарищи, герою,
Столько лямку протащив,
Выходить теперь из строя? —
Извините! – Тёркин жив!


Жив-здоров. Бодрей, чем прежде.
Помирать? Наоборот,
Я в такой теперь надежде:
Он меня переживёт.


Всё худое он изведал,
Он терял родимый край
И одну политбеседу
Повторял:
– Не унывай!


С первых дней годины горькой
Мир слыхал сквозь грозный гром,
Повторял Василий Тёркин:
– Перетерпим. Перетрём…


Нипочём труды и муки,
Горечь бедствий и потерь.
А кому же книги в руки,
Как не Тёркину теперь?!


Рассуди-ка, друг-товарищ,
Посмотри-ка, где ты вновь
На привалах кашу варишь,
В деревнях грызёшь морковь.


Снова воду привелося
Из какой черпать реки!
Где стучат твои колёса,
Где ступают сапоги!


Оглянись, как встал с рассвета
Или ночь не спал, солдат,
Был иль не был здесь два лета,
Две зимы тому назад.


Вся она – от Подмосковья
И от Волжского верховья
До Днепра и Заднепровья —
Вдаль на запад сторона, —
Прежде отданная с кровью,
Кровью вновь возвращена.


Вновь отныне это свято:
Где ни свет, то наша хата,
Где ни дым, то наш костёр,
Где ни стук, то наш топор,
Что ни груз идёт куда-то, —
Наш маршрут и наш мотор!


И такую-то махину,
Где гони, гони машину, —
Есть где ехать вдаль и вширь,
Он пешком, не вполовину,
Всю промерил, богатырь.


Богатырь не тот, что в сказке —
Беззаботный великан,
А в походной запояске,
Человек простой закваски,
Что в бою не чужд опаски,
Коль не пьян. А он не пьян.


Но покуда вздох в запасе,
Толку нет о смертном часе.
В муках твёрд и в горе горд,
Тёркин жив и весел, чёрт!


Праздник близок, мать-Россия,
Оберни на запад взгляд:
Далеко ушёл Василий,
Вася Тёркин, твой солдат.


То серьёзный, то потешный,
Нипочём, что дождь, что снег, —
В бой, вперёд, в огонь кромешный
Он идёт, святой и грешный,
Русский чудо-человек.


Разносись, молва, по свету:
Объявился старый друг…
– Ну-ка, к свету.
– Ну-ка, вслух.

 

25. Дед и баба

Третье лето. Третья осень.
Третья озимь ждёт весны.
О своих нет-нет и спросим
Или вспомним средь войны.


Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды подавших,
Помолившихся за нас.


Вспомним вьюгу-завируху
Прифронтовой полосы,
Хату с дедом и старухой,
Где наш друг чинил часы.


Им бы не было износу
Впредь до будущей войны,
Но, как водится, без спросу
Снял их немец со стены:


То ли вещью драгоценной
Те куранты посчитал,
То ль решил с нужды военной, —
Как-никак цветной металл.


Шла зима, весна и лето.
Немец жить велел живым.
Шла война далёко где-то
Чередом глухим своим.


И в твоей родимой речке
Мылся немец тыловой.
На твоём сидел крылечке
С непокрытой головой.


И кругом его порядки,
И немецкий, привозной
На смоленской узкой грядке
Зеленел салат весной.


И ходил сторонкой, боком
Ты по улочке своей, —
Уберёгся ненароком,
Жить живи, дышать не смей.


Так и жили дед да баба
Без часов своих давно,
И уже светилось слабо
На пустой стене пятно…


Но со страстью неизменной
Дед судил, рядил, гадал
О кампании военной,
Как в отставке генерал.


На дорожке возле хаты
Костылём старик чертил
Окруженья и охваты,
Фланги, клинья, рейды в тыл…


– Что ж, за чем там остановка? —
Спросят люди. – Срок не мал…


Дед-солдат моргал неловко,
Кашлял:
– Перегруппировка… —
И таинственно вздыхал.


У людей уже украдкой
Наготове был упрёк,
Словно добрую догадку
Дед по скупости берёг.


Словно думал подороже
Запросить с души живой.
– Дед, когда же?
– Дед, ну что же?
– Где ж он, дед, Будённый твой?


И едва войны погудки
Заводил вдали восток,
Дед, не медля ни минутки,
Объявил, что грянул срок.


Отличал тотчас по слуху
Грохот наших батарей.
Бегал, топал:
– Дай им духу!
Дай ещё! Добавь! Прогрей!


Но стихала канонада,
Потухал зарниц пожар.
– Дед, ну что же?
– Думать надо,
Здесь не главный был удар.


И уже казалось деду, —
Сам хотел того иль нет, —
Перед всеми за победу
Лично он держал ответ.


И, тая свою кручину,
Для всего на свете он
И угадывал причину,
И придумывал резон.


Но когда пора настала,
Долгожданный вышел срок,
То впервые воин старый
Ничего сказать не мог…


Все тревоги, все заботы
У людей слились в одну:
Чтоб за час до той свободы
Не постигла смерть в плену.

 

* * *

В ночь, как все, старик с женой
Поселились в яме.
А война – не стороной,
Нет, над головами.


Довелось под старость лет:
Ни в пути, ни дома,
А у входа на тот свет
Ждать в часы приёма.


Под накатом из жердей,
На мешке картошки,
С узелком, с горшком углей,
С курицей в лукошке…


Две войны прошёл солдат
Целый, невредимый.
Пощади его, снаряд,
В конопле родимой!


Просвисти над головой,
Но вблизи не падай,
Даже если ты и свой, —
Всё равно не надо!


Мелко крестится жена,
Сам не скроешь дрожи!
Ведь живая смерть страшна
И солдату тоже.


Стихнул грохот огневой
С полночи впервые.
Вдруг – шаги за коноплёй.
– Ну, идут… немые…


По картофельным рядам
К погребушке прямо.
– Ну, старик, не выйти нам
Из готовой ямы.


Но старик встаёт, плюёт
По-мужицки в руку,
За топор – и наперёд:
Заслонил старуху.


Гибель верную свою,
Как тот миг ни горек,
Порешил встречать в бою,
Держит свой топорик.


Вот шаги у края – стоп!
И на шубу глухо
Осыпается окоп.
Обмерла старуха.


Всё же вроде как жива, —
Наше место свято, —
Слышит русские слова:
– Жители, ребята?..


– Детки! Родненькие… Детки!..
Уронил топорик дед.
– Мы, отец, ещё в разведке,
Тех встречай, что будут вслед.


На подбор орлы-ребята,
Молодец до молодца.
И старшой у аппарата, —
Хоть ты что, знаком с лица.


– Закурить? Верти, папаша. —
Дед садится, вытер лоб.
– Ну, ребята, счастье ваше —
Голос подали. А то б…


И старшой ему кивает:
– Ничего. На том стоим.
На войне, отец, бывает —
Попадает по своим.


– Точно так. – И тут бы деду
В самый раз, что покурить,
В самый раз продлить беседу:
Столько ждал! – Поговорить.


Но они спешат не в шутку.
И ещё не снялся дым…
– Погоди, отец, минутку,
Дай сперва освободим…


Молодец ему при этом
Подмигнул для красоты,
И его по всем приметам
Дед узнал:
– Так это ж ты!


Друг-знакомец, мастер-ухарь,
С кем сидели у стола.
Погляди скорей, старуха!
Узнаёшь его, орла?


Та как глянула:
– Сыночек!
Голубочек. Вот уж гость.
Может, сала съешь кусочек,
Воевал, устал небось?


Смотрит он, шутник тот самый:
– Закусить бы счёл за честь,
Но ведь нету, бабка, сала?
– Да и нет, а всё же есть…


– Значит, цел, орёл, покуда.
– Ну, отец, не только цел:
Отступал солдат отсюда,
А теперь, гляди, кто буду, —
Вроде даже офицер.


– Офицер? Так-так. Понятно, —
Дед кивает головой. —
Ну, а если… на попятный,
То опять как рядовой?..


– Нет, отец, забудь. Отныне
Нерушим простой завет:
Ни в большом, ни в малом чине
На попятный ходу нет.


Откажи мне в чёрствой корке,
Прогони тогда за дверь.
Это я, Василий Тёркин,
Говорю. И ты уж верь.


– Да уж верю! Как получше,
На какой теперь манер:
Господин, сказать, поручик
Иль товарищ, офицер?


– Стар годами, слаб глазами,
И, однако, ты, старик,
За два года с господами
К обращению привык…


Дед – плеваться, а старуха,
Подпершись одной рукой,
Чуть склонясь и эту руку
Взявши под локоть другой,
Всё смотрела, как на сына
Смотрит мать из уголка.


– 3акуси ещё, – просила, —
Закуси, поешь пока…
И спешил, а всё ж отведал,
Угостился, как родной.
Табаку отсыпал деду
И простился.


– Связь, за мной! —
И уже пройдя немного, —
Мастер памятлив и тут, —
Тёркин будто бы с порога
Про часы спросил:


– Идут?
– Как не так! – и вновь причина
Бабе кинуться в слезу.


– Будет, бабка! Из Берлина
Двое новых привезу.

 

26. На Днепре

За рекой ещё Угрою,
Что осталась позади,
Генерал сказал герою:
– Нам с тобою по пути…


Вот, казалось, парню счастье,
Наступать расчёт прямой:
Со своей гвардейской частью
На войне придёт домой.


Но едва ль уже мой Тёркин,
Жизнью тёртый человек,
При девчонках на вечёрке
Помышлял курить «Казбек»…


Всё же с каждым переходом,
С каждым днём, что ближе к ней,
Сторона, откуда родом,
Земляку была больней.


И в пути, в горячке боя,
На привале и во сне
В нём жила сама собою
Речь к родимой стороне:


– Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Приднепровский отчий край,
Здравствуй, сына привечай!


Здравствуй, пёстрая осинка,
Ранней осени краса,
Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка,
Здравствуй, речка Лучеса…


Мать-земля моя родная,
Я твою изведал власть,
Как душа моя больная
Издали к тебе рвалась!


Я загнул такого крюку,
Я прошёл такую даль,
И видал такую муку,
И такую знал печаль!


Мать-земля моя родная,
Дымный дедовский большак,
Я про то не вспоминаю,
Не хвалюсь, а только так!..


Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.


Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что – не знаю,
Только ты прости меня!..


Так в пути, в горячке боя,
В суете хлопот и встреч
В нём жила сама собою
Эта песня или речь.


Но война – ей всё едино,
Все – хорошие края:
Что Кавказ, что Украина,
Что Смоленщина твоя.


Через реки и речонки,
По мостам, и вплавь, и вброд,
Мимо, мимо той сторонки
Шла дивизия вперёд.


А левее той порою,
Ранней осенью сухой,
Занимал село героя
Генерал совсем другой…


Фронт полнел, как половодье,
Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру
Кони шли, прося поводья,
Как с дороги ко двору.


И в пыли, рябой от пота,
Фронтовой смеялся люд:
Хорошо идёт пехота.
Раз колёса отстают.


Нипочём, что уставали
По пути к большой реке
Так, что ложку на привале
Не могли держать в руке.


Вновь сильны святым порывом,
Шли вперёд своим путём,
Со страдальчески-счастливым,
От жары открытым ртом.


Слева наши, справа наши,
Не отстать бы на ходу.
– Немец кухни с тёплой кашей
Второпях забыл в саду.


– Подпереть его да в воду.
– Занял берег, сукин сын!
– Говорят, уж занял с ходу
Населённый пункт Берлин…


Золотое бабьё лето
Оставляя за собой,
Шли войска – и вдруг с рассвета
Наступил днепровский бой…


Может быть, в иные годы,
Очищая русла рек,
Всё, что скрыли эти воды,
Вновь увидит человек.


Обнаружит в илах сонных,
Извлечёт из рыбьей мглы,
Как стволы дубов морёных,
Орудийные стволы;


Русский танк с немецким в паре,
Что нашли один конец,
И обоих полушарий
Сталь, резину и свинец;


Хлам войны – понтона днище,
Трос, оборванный в песке,
И топор без топорища,
Что сапёр держал в руке.


Может быть, куда как пуще
И об этом топоре
Скажет кто-нибудь в грядущей
Громкой песне о Днепре;


О страде неимоверной
Кровью памятного дня.


Но о чём-нибудь, наверно,
Он не скажет за меня.


Пусть не мне ещё с задачей
Было сладить. Не беда.
В чем-то я его богаче, —
Я ступал в тот след горячий,
Я там был. Я жил тогда…


Если с грузом многотонным
Отстают грузовики,
И когда-то мост понтонный
Доберётся до реки, —


Под огнём не ждёт пехота,
Уставной держась статьи,
За паром идут ворота;
Доски, брёвна – за ладьи.


К ночи будут переправы,
В срок поднимутся мосты,
А ребятам берег правый
Свесил на воду кусты.


Подплывай, хватай за гриву.
Словно доброго коня.
Передышка под обрывом
И защита от огня.


Не беда, что с гимнастёрки,
Со всего ручьём течёт…
Точно так Василий Тёркин
И вступил на берег тот.


На заре туман кудлатый,
Спутав дымы и дымки,
В берегах сползал куда-то,
Как река поверх реки.,


И ещё в разгаре боя,
Нынче, может быть, вот-вот,
Вместе с берегом, с землёю
Будет в воду сброшен взвод.


Впрочем, всякое привычно, —
Срок войны, что жизни век.
От заставы пограничной
До Москвы-реки столичной
И обратно – столько рек!


Вот уже боец последний
Вылезает на песок
И жуёт сухарь немедля,
Потому – в Днепре намок,


Мокрый сам, шуршит штанами.
Ничего! – На то десант.
– Наступаем. Днепр за нами,
А, товарищ лейтенант?..


Бой гремел за переправу,
А внизу, южнее чуть —
Немцы с левого на правый,
Запоздав, держали путь.


Но уже не разминуться,
Тёркин строго говорит:
– Пусть на левом в плен сдаются,
Здесь пока приём закрыт,


А на левом с ходу, с ходу
Подоспевшие штыки
Их толкали в воду, в воду,
А вода себе теки…


И ещё меж берегами
Без разбору, наугад
Бомбы сваи помогали
Загонять, стелить накат…


Но уже из погребушек,
Из кустов, лесных берлог
Шёл народ – родные души —
По обочинам дорог…


К штабу на берег восточный
Плёлся стёжкой, стороной
Некий немец беспорточный,
Веселя народ честной.


– С переправы?
– С переправы.
Только-только из Днепра.
– Плавал, значит?
– Плавал, дьявол,
Потому – пришла жара…
– Сытый, чёрт!
Чистопородный.
– В плен спешит, как на привал…


Но уже любимец взводный —
Тёркин, в шутки не встревал.
Он курил, смотрел нестрого,
Думой занятый своей.
За спиной его дорога
Много раз была длинней.
И молчал он не в обиде,
Не кому-нибудь в упрёк, —
Просто, больше знал и видел,
Потерял и уберёг…


– Мать-земля моя родная,
Вся смоленская родня,
Ты прости, за что – не знаю,
Только ты прости меня!


Не в плену тебя жестоком,
По дороге фронтовой,
А в родном тылу глубоком
Оставляет Тёркин твой.
Минул срок годины горькой,
Не воротится назад.


– Что ж ты, брат, Василий Тёркин,
Плачешь вроде?..
– Виноват…