Сергей Аксёненко

Поэты и власть

(о чём умалчивают современные критики) На смерть тапира (Элегия)

 

Праматерь Ева

Купил я как-то книгу известной украинской поэтессы Лины Костенко. Ее стихи мне понравились, и для того, чтобы лучше ознакомиться с творчеством автора, я решил "проштудировать" и предисловие книги, ожидая серьезного анализа поэзии.
Однако, с первых же страниц предисловия повеяло чем-то "родным", привычным и до боли знакомым со школьной скамьи. Там почти ничего не было сказано ни о биографии, ни о стихах поэтессы. Зато предисловие было буквально "напичкано" штампами советских лет, только с точностью наоборот. То, что раньше было "белым", теперь стало "черным", хорошее — плохим, но суть и манера изложения остались неизменными.

ЦИТАТЫ: "… Ні тому чиновнику, ні тій Системі, якій він запопадливо служив, не потрібна була геніальна творчість поетеси. Вони ненавиділи і панічно боялись її…, чинили опір усьому новому й свіжому, що з’являлось у житті…, були дані чіткі інструкції: притискувати, забороняти, розганяти… ...Справжній переполох серед чиновників від літератури викликав рукопис історичного роману "Маруся Чурай"… и т.д.".

То есть, "сверху" была дана команда поменять курс, и исполнители (в основном те же люди, которые выполняли "социальные заказы" прежней власти) взялись за привычное дело, взялись за него как скучающие ремесленники, желающие, однако, угодить клиенту.
Такая закомплексованность современных критиков может показаться вполне безобидной и даже в чем-то забавной — в конце концов, предисловия можно и не читать, достаточно и стихов. Но если вдуматься, то подобные "выверты" не так уж и безобидны.

Во-первых, они приземляют и искажают творчество поэтов и прозаиков, дают читателям неверное представление о произведениях, а ведь многие из них трудно адекватно воспринять и понять, не зная их истории.

Во-вторых, они приучают читателей к однобокому взгляду на мир, к "черно-белому" восприятию действительности. А ведь очень часто такие предисловия (послесловия) пишутся для того, чтобы по ним учились школьники.
И, в-третьих,— идет масштабное искажение реальных биографий писателей. Одних намеренно "героизируют", других — "демонизируют", но и в том, и в другом случае ложь остается ложью.

"Реконструкция" реальности

Когда-то, еще во времена "застоя", у меня появилась привычка восстанавливать подлинную картину действительности. Попадая в крупные города (хотя бы в областной центр), я покупал старые (нередко дореволюционные) газеты, журналы, книги, начиная от прижизненных изданий Мережковского и заканчивая сочинениями Сталина. Сверяя полученную информацию с тем, что писалось в официальных изданиях, я получал более-менее объективное представление о том или ином явлении.

Перестройка вначале обрадовала появлением многих "закрытых" прежде материалов, но предыдущий опыт вскоре помог мне и здесь выявить новые потоки лжи и умалчивания. Более того — когда к массовому читателю пришли "замалчиваемые" ранее авторы (те же Гумилев, Мандельштам, Ходасевич), как будто бы в целях удержания "равновесия" начали "замалчивать" других поэтов, не менее талантливых (Светлов, Багрицкий, Слуцкий), вся "вина" которых заключалась в том, что они широко печатались прежде.

Пришлось мне тогда снова взяться за старое, за восстановление подлинной картины действительности. Тем более, что такая работа, в отличие от прежних лет, не требует теперь особого напряжения, нужна лишь определенная внимательность. Искажение действительности сейчас делается куда более топорно и грубо.

Скажем, ныне сплошь и рядом попадаются книги, в предисловиях-послесловиях к которым говорится, как жестоко в эпоху "брежневизма" (сталинизма, волюнтаризма — нужное подчеркнуть) преследовался тот или иной писатель. И в конце этой же книги дается хронология его творчества, из коей явствует, что издавался наш герой чуть ли не каждый год. Кто знает, как сложно было издать книгу во времена СССР, поймет, что ни о каком особом преследовании со стороны властей и речи быть не может, скорее наоборот.
Вначале "реконструкция действительности" делалась исключительно для внутреннего пользования. Ведь вынося накопленную информацию "на люди", я как бы невольно "развенчиваю", "снижаю" образы своих любимых писателей (нелюбимыми заниматься скучно).

Но, с другой стороны, — есть "закон маятника" и "маятник" обязательно, рано или поздно, качнется в противоположном направлении. Рано или поздно, найдутся люди, желающие соригинальничать (заработать денег на скандальной славе). Они подчистят все, что было раньше недосказанного, сгребут это в одну кучу и вывалят ее на читателя (как это проделали "перестройщики" со многими персонажами советской истории). Такой, вовремя заброшенный, тенденциозно подобранный материал может иметь эффект разорвавшейся бомбы, ибо он диссонирует с привычной слащаво-елейной "картинкой". "Маятник" вновь пойдет в другую сторону, установится новое искаженное восприятие образа, затем вновь найдется желающий соригинальничать и т.д. Уж не лучше ли сразу попытаться установить правду, какой бы она не была.

 

"Травля" Пастернака

Еще раз повторюсь — "реконструкция" идет в основном по тем же источникам, где дается "искажение". Например, в той же книге, где говорится о бедственном материальном положении Б. Пастернака (книга написана его сыном), через несколько страниц приводится письмо поэта с просьбой улучшить его жилищные условия. В письме Борис Леонидович, жалуясь на то, как тяжело ему живется в квартире (находящейся, кстати, в престижном районе Москвы), приводит площадь этой квартиры — 50 м2. Площадь вполне приличная для тех лет. Да ещё в столице! Далее, в той же книге рассказывается о проведении творческих вечеров и дается подробное описание двухэтажной (шикарной, особенно по тому времени) дачи Бориса Леонидовича в Подмосковье. Представьте, с каким эффектом мог бы какой-нибудь "исследователь" использовать недосказанность, направив ее против Пастернака. Как он мог бы апеллировать к чувствам читателей, ютящихся в "хрущевках" где-нибудь в далекой провинции, как мог поиздеваться над поэтом, приводя описания его "пиров" на даче в то время, когда выносился на суд публики роман "Доктор Живаго"…

А ведь, если подойти непредвзято, истина лежит посередине. Борис Пастернак мог действительно чувствовать себя неуютно в своей квартире, хотя бы потому, что эта квартира досталась ему после "уплотнения", произведенного Советской властью. То есть, 50 м2 — крошечная часть тех аппартаментов, которые Пастернаки занимали до революции.
А говоря о знаменитой "травле" Пастернака Хрущевым (явно несправедливой и очень психологически тяжелой для Бориса Леонидовича), забывают добавить, что "травля" длилась всего несколько дней и вскоре была "свернута" властями. Что Пастернака не особенно ущемили в материальном плане и чуть ли не через полгода после "травли" власти (как бы пытаясь загладить причиненную несправедливость) дали поэту новые заказы на переводы, а вскоре после его смерти (вызванной отнюдь не "травлей" и наступившей через два года после нее), еще при правлении Хрущева, стали вновь выходить книги Бориса Леонидовича. Забывают также добавить, что Пастернак практически все время, вплоть до 1958 г., был поэтом, "обласканным" властью. Не говорят и того, что в "травле" был виноват не только Хрущев, но и "противоположная сторона". Присудив Пастернаку Нобелевскую премию, на Западе все обставили так, как будто она вручена поэту чуть ли не за его "борьбу с советской системой" (надо ли говорить, что такая "борьба" всегда была чужда лауреату). То есть, западные "благодетели" сознательно подставили поэта под удар. Вся "борьба" Пастернака заключалась в том, что его невинный, в общем-то, роман на Западе решили в идеологических целях использовать как проявление внутренней оппозиции в СССР, а наш чудаковатый правитель тех лет клюнул на заброшенный ему крючок.

Хотя надо сказать, что именно "столкновение" с властями СССР сделало широко известным на Западе творчество таких поэтов, как Мандельштам, Пастернак, и Бродский. Если бы не поднятый в западной прессе шум, широкий читатель вряд ли бы узнал о существовании этих поэтов. Более того, если бы не "травля", тот же Пастернак вряд ли получил бы такую популярность во время перестройки. Скорее всего, он воспринимался бы массами как вполне советский поэт, автор поэмы "Лейтенант Шмидт".
Вот цитата из стихотворения 1935 года «Я понял: всё живо…»:

«…И вечно, обвалом
Врываясь извне,
Великое в малом
Отдастся во мне.

И смех у завалин,
И мысль от сохи,
И Ленин, и Сталин
И эти стихи…»

Б. Пастернак

 

Гонения на Ахматову и Цветаеву

То же можно сказать и об Ахматовой. Например, когда говорят об исключении ее из Союза писателей СССР после знаменитого "разгромного" выступления Жданова в 1946 г., (примечания см. в конце статьи) забывают добавить, что еще при жизни Сталина в 1951 г. Ахматова была восстановлена в Союзе писателей, а до того получила пособие от Литфонда — в 1948 г. ей было выделено 3 тыс. рублей. Тогда же печаталась (например, в журнале "Огонек" в 1950 г.), а во время войны, когда она болела в 1941 г., по звонку того же Жданова ей назначили целых два продовольственных пайка. А в 1939 году Союз писателей даже принимал специальное постановление «О помощи Ахматовой». В 1955 г. Ахматова получила дачу в поселке Комарово. Хотя я вовсе не призываю забыть о страданиях, выпавших на долю Анны Андреевны по вине властей, об аресте ее сына. Но об этом сейчас пишут все.

Теперь коснемся Цветаевой. Например, когда говорят об аресте и расстреле ее мужа — Сергея Эфрона, то забывают уточнить, что погиб он не в связи с творчеством Марины Ивановны, и даже не в связи со своим белогвардейским прошлым, а в результате "разборок" в НКВД, связанных с разгромом "ежовщины". Эфрон был зарубежным агентом НКВД, участвовал в похищениях белогвардейских генералов и убийствах советских шпионов-"изменников". Репрессии против него (я нисколько не одобряю столь "крутых" мер) надо рассматривать в том же контексте, что и репрессии против Ягоды, Ежова и им подобных.

Забывают сказать, что с дачи Цветаеву никто не выгонял, съехала она сама. Что зарабатывала на жизнь она творчеством — переводческой деятельностью. Что власти готовили к выпуску книгу Марины Ивановны, а проблемы с выходом этой книги приобретают трагическую окраску только постфактум, если их экстраполировать на самоубийство поэтессы. Если же их рассматривать в "реальном" времени, то они ничем не будут отличаться от самых заурядных, чисто технических проблем, которые постоянно возникали почти у всех писателей того времени и решались в "рабочем порядке".
Возвращение Цветаевой в СССР и её самоубийство современные биографы часто ставят через запятую, хотя между этими событиями прошло два с лишним года, во время которых Марина Ивановна была в центре довольно сплоченного кружка почитателей её таланта. Что в начале войны Цветаеву эвакуировали в тыл на тех же основаниях, что и всех остальных. И те огромные трудности, с которыми столкнулась Марина Ивановна в эвакуации, претерпели и другие люди.

Да, конечно, имеется и "другая сторона медали" — были гонения, репрессии, несправедливости со стороны властей. Я не останавливаюсь на них только потому, что подобные моменты и без того ныне широко освещаются.

 

"Классовый" подход наоборот (читая мемуары Н. Я. Мандельштам)

Зачастую авторы демонстрируют поистине "классовый" подход, только наоборот. При советской власти все проблемы любили объяснять социальными и классовыми причинами (такой подход был разработан писателями еще в XIX веке). Теперь делают то же самое, только если тогда во всем был виноват царизм, то теперь — сталинизм, тогда —— капитализм и крепостничество, сейчас — социализм. При этом не учитывают, что независимо от всех "измов", в человеческом обществе всегда были, есть и будут проблемы, вызванные психическими особенностями людей. При всех "измах" и часто независимо от них были злоба, зависть, черствость, жадность, тщеславие.

Так, жена поэта Осипа Мандельштама — Надежда Яковлевна — "сталинщину" и строй винит во всем: и в грубости секретарши большого начальника, и в трудностях получения выгодного заказа на перевод, и в проблемах во время защиты диссертации (которую, кстати, она успешно защитила) и т.д. и т.п.

Вообще-то в мемуарах Надежды Яковлевны (далее — Н. Я.) Осип Эмильевич выступает как какой-то былинный богатырь, несгибаемый борец с системой. Мандельштам как бы противопоставляется всем, кто выжил в сталинские времена, всем, кто не был репрессирован. Такие люди поданы в воспоминаниях Н. Я. чуть ли не как соучастники власть имущих в их борьбе с поэтом. "На орехи" досталось всем — начиная от Пастернака и заканчивая Шагинян.

Н. Я., описывая как жили в конце 1930-х годов писатели(их квартиры, вещи), выглядит как человек, который все это хотел взять от жизни (а Мандельштам всегда, по ее словам, держал ее в узде), но не смог. Иногда она проговаривается, рассказывая, как, получив квартиру (и прожив в ней всего полгода), она невзлюбила знакомых, останавливающихся у них во время пребывания в Москве.

"Это настоящая загадка: каким образом балованная и вздорная девчонка, какой я была в дни слепой юности, могла увидеть "свет, невидимый для вас" и спокойно пойти навстречу страшной судьбе. В дни, когда ко мне ходила плакать Ольга Ваксель, произошел такой разговор: я сказала, что люблю деньги. Ольга возмутилась - какая пошлость! Она так мило объяснила, что богатые всегда пошляки и бедность ей куда милее, чем богатство, что влюбленный Мандельштам засиял и понял разницу между ее благородством и моей пошлостью… А я и сейчас люблю деньги, комфорт, запах удачи. И Мандельштам любил все радости, которые дают деньги. Мы вовсе по природе не аскеты, и нам обоим отречение никогда свойственно не было. Просто сложилось так, что пришлось отказаться от всего". (Н. Я. Мандельштам, "Вторая книга")

Поэтому книги ее во многом выглядят как своеобразная компенсация — получить "по духовному ведомству" то, что недополучено "по материальному".
Заслуги Н. Я. в сохранении творческого наследия Мандельштама огромны. Она действительно была преданной и любящей женой и всю свою жизнь посвятила служению великому поэту и его творчеству. Но в своих воспоминаниях она напоминает суперподозрительную (в каждом видит сексота), склочную, брюзжащую, необъективную (сама себе противоречит), но все же умную старуху.

А на самом деле все было несколько иначе, чем хочет показать Надежда Яковлевна и для того, чтобы это узнать, достаточно просто ВНИМАТЕЛЬНО перечитать её же воспоминания.
Из них вытекает, что до 1934 года Мандельштам был вполне благополучным, даже преуспевающим, советским писателем. Он очень много печатался, выпуская как отдельные книги, так и сотрудничая в самых престижных изданиях ("Литературная газета", "Известия", "Огонек", "Красная новь", "Звезда", "Ленинград" и многие другие).
Мандельштам был лично знаком со многими "вождями" партии и государства — членом Политбюро и главным редактором газеты "Правда" Бухариным, председателем ВЧК Дзержинским, руководителем Закавказья (первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б)) Ломинадзе, крупным партийным деятелем (позже — всесильным наркомом НКВД) Ежовым, а с сестрой Ленина (!) поэт "воевал" за дополнительную комнату в доме Герцена. И вообще делами Мандельштама занимался лично Сталин. Вспомним знаменитую резолюцию "отца народов" на уголовном деле Осипа Эмильевича: "изолировать, но сохранить". Или знаменитый звонок Сталина Пастернаку об участи Мандельштама.

"Дальше: в Сухуме на даче Орджоникидзе жены называли мужей товарищами, и я над ними смеялась — чего они играют еще в подполье? О. М. мне тогда сказал, что нам бы это больше подошло, чем им. ("Где ваш товарищ?" — спросила меня жена Ежова…"). (Н. Я Мандельштам "Комментарий к стихам 1936-37 гг.")

А много ли найдется среди нынешних писателей тех, кто был бы близко знаком с министром внутренних дел? А ведь речь шла о руководителях сверхдержавы.
Кстати, на курорты Мандельштам ездил постоянно, даже в тяжелые для него времена, когда он практически перестал печататься.

"Очередное собрание сочинений, проданное в Госиздат, попало в редакторские руки Чечановского. Мандельштаму было совершенно безразлично, кто будет снимать, резать и уничтожать книги, а в издание мы не верили. Договор и выплату денег устроил Бухарин, чтобы было хоть что-нибудь на жизнь. На эти деньги — их было совсем мало - мы поехали в Крым, а последняя выплата предстояла поздней осенью. Собрание предполагалось двухтомное, но авторские гонорары были такими нищенскими, что ничего похожего на бюджет дать не могли. (Своих обеспечивали неизвестно как, таинственным фиксом или конвертом.) К отсутствию бюджета мы привыкли и радовались хоть минутной передышке и, главное, Крыму, где мы провели два месяца.

В Москву мы вернулись в конце июля и сразу переехали на новую квартиру, откуда в следующем мае увели Мандельштама на Лубянку".
(Н. Я. Мандельштам, "Вторая книга")

То есть, "нищенскими" называются гонорары за невышедшую (!) книгу (назад деньги у Мандельштама никто не потребовал), которые позволяют два месяца отдыхать в Крыму. Надо также добавить, что часть этих средств пошла на покупку двухкомнатной кооперативной квартиры в Москве. Кроме квартиры, в том же году Совнарком (правительство) СССР назначает Мандельштаму (как и Ахматовой) пенсию "за заслуги в русской литературе". А "пенсионеру", между прочим, был только 41 год.
Вообще, в своих мемуарах об ужасах сталинского времени Н. Я. указывает такой предел нищеты, как "картофельная жизнь", это когда картошка становилась главным блюдом в рационе. А вот выдержка из "Второй книги" Н. Я.: "В те годы и каша, и сметана, и то, что перепадало сверх этого, ощущалось как полное благополучие. Особенно чувствовала это старушка, потому что нам — нищим — иногда попадал на зубок даже бифштекс, а она, порядочная и оседлая, за долгие голодные годы забыла даже вкус пищи". Это о начале голодных 1920-х она пишет в благополучные 1960-70-е годы.

Вообще, поведение Осипа Мандельштама тогда было довольно вызывающим. Он дал пощечину писателю Алексею Толстому, а после того, как Осипа Эмильевича обвинили в литературном плагиате (в книге, отредактированной Мандельштамом, он был назван не редактором, а переводчиком), он написал в Федерацию объединения советских писателей: "…я запрещаю себе отныне быть писателем, потому что я морально ответствен за то, что делаете вы". Потом, написав антисталинское произведение, он читал его многим людям, часто насильно, забывая, что это опасно не только для чтеца, но и для слушателей (они могли пострадать как "недоносители"). Кстати, после ареста Мандельштам назвал на допросе всех своих невольных «соучастников» поимённо. А когда после отбывания ссылки поэт пытался заполнить зал слушателями для своего творческого вечера (постоянно звонил им по телефону), он думал только о себе, а не о том, что в то время (это были 1937-38 гг.) у явившихся на такой вечер могли быть неприятности. "Крамольное стихотворение" известно многим:

"Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина".

Надо сказать, что написав всего один антисталинский стих (явно "переоценив" свои силы в плане политической борьбы), Мандельштам почти всю оставшуюся жизнь славил Сталина в стихах. Некоторые из них написаны как бы насильно.

"… И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его — не Сталин, — Джугашвили!...

… Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера —
До солнца борозды от плуга-исполина".
(«Когда б я уголь взял для высшей похвалы…» или «Ода»)

Другие — явно вдохновенные.

"…И к нему, в его сердцевину
Я без пропуска в Кремль вошел,
Разорвав расстояний холстину,
Головою повинной тяжел…".
("Средь народного шума и смеха…")

Про эти стихи в биографиях Мандельштама почему-то не вспоминают...
Хотя по большому счету в гибели поэта виноваты и власти — сумбурный, беспечный и противоречивый мастер не представлял никакой угрозы государству и не заслуживал столь жестокого наказания. В мае 1938 года (уже после отбывания ссылки) поэт был арестован в санатории "Саматиха" (под Москвой), в августе ему был объявлен приговор: 5 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Умер Мандельштам 27 декабря 1938 года в больнице пересыльного лагеря от паралича сердца.

Заканчиваю, чем начал. Надоело однобокое изображение действительности. И если в советских жизнеописаниях моих любимых прозаиков и поэтов до перестройки я искал черты неблагополучия советского времени (они обычно затушевывались), то теперь затушевываются черты благополучия, так же старательно, и с тем же однобоким подходом, что и раньше.

И мне очень неприятно, что приходится ради правдивости и объективности "развенчивать", а на самом деле — смыть "позолоту" с моего самого любимого поэта (наряду с М. Цветаевой и Б. Пастернаком) — Осипа Мандельштама. Но делается это, прежде всего, для того, чтобы нынешнее умолчание не ударило потом бумерангом по памяти мастера, не вызвало новую волну его "очернения".

* * *

Мандельштаму

Может быть, это точка отчаянья,
Может быть, это совесть твоя -
Всё, что будет, — лишь обещание,
Всё, что было, — обман бытия.

Заблудилось в нас небо — что делать?
Ты - кому оно близко — ответь…
Может девять, а может быть десять,
Родила безотчётная твердь?

Это, верно, лишь точка отчаянья,
Это, верно, лишь совесть твоя —
Бесконечное обещание
Обещает возврат бытия…

Заблудилась отара на карте,
Острый грифель в немытых руках — …

Только равный — но в белой палате,
Только равный — но в чёрном квадрате,
Только равный — в тюрьме на полатях,
Только равный — в грузинском халате,
Только равный — на бодром параде,
Только равный — на грозном плакате,
Только равный — наследник Пилата,
Только равный — не сметь и не плакать!

Всё равно не убьёт он тебя.

Пламенея, чернея, скорбя,
Хмурым взором просторы свербя,
И на водах весенних рябя…
-------------
…и никогда он Рима не любил…

Автор: Аксёненко С.И.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — По открывшимся ныне фактам можно предположить, что "шеф" ленинградцев Жданов взял на себя "дело" Ахматовой и Зощенко не только по причине того, что он "курировал" идеологию, но и для того, что бы смягчить удар по ленинградским кадрам, который готовился его политическими соперниками — Хрущевым и Маленковым. Они якобы хотели обвинить ленинградцев в "потере идеологической бдительности". После смерти своего патрона Ленинградская партийная организация всё же была разгромлена Хрущевым и Ко.

2 — Свои мемуары Н. Я. Мандельштам писала еще до перестройки, но в них она активно "подыгрывает" точке зрения Запада и советской интеллигентской "фронде". В них продемонстрирован тот же самый подход, что и у авторов перестроечной и постсоветской литературы. Она (вольно или невольно) выполняет тот же соцзаказ, и поэтому ее мемуары будут рассматриваться в контексте данной статьи. Тем более, что именно в постперестроечное время они получили широкую известность и популярность.

3 — Поэтические сборники "Камень", "Стихотворения", "Tristia" (выпущена в Берлине!), прозаические и публицистические — "Египетская марка", "О поэзии".

4 – С учётом нынешних грузино-осетинских отношений, курьёзным выглядит тот факт, что грузин Сталин, назван в стихотворении Мандельштама – осетином. Видать тогда для поэта не имели значения различия между народами Кавказа.