В. Зинченко

Как по Сухоне-реке ходили пароходики

(продолжение)

Судьбу свою я ветру доверяю
И вместе с ним найду себе приют!
Ветер дул в сторону Вологды.

     В Вологде Николай попытался разыскать сестру, поскольку из Череповца Галя уехала, и на его письма, наверное, не отвечала. Она закончила в Кириллове курсы сельских зав. клубов и в это время жила в сельских районах, вела в школах уроки пения — ее хоры получали награды на смотрах и конкурсах, но Коля об этом ничего не знал. В адресном столе ему дали справку о Рубцовой Валентине с адресом отца, Михаила Андриановича, в Октябрьском поселке. Николай встретил у отца старшего брата, Алика, с молодой женой, Валентиной. Отец через Валентину передал сыну, чтобы он долго у него не задерживался. Валентина выдала Коле деньжат и адрес своей матери в поселке Приютине под Ленинградом, куда вскоре уехали и сами. Так сбылись у Рубцова пророческие строки о приюте в Приютине.
     В Приютине Алик устроился работать в воинскую часть, туда же пристроил и брата, там они и жили, в бывшей усадьбе президента Академии художеств А. Н. Оленина: Альберт с женой в комнатке барского особняка, а Коля в общежитии — ждал призыва в армию. Вечерами гулял в приютинском «английском» парке, слушал гитару Кольки Белякова, жившего по соседству, надоедал ему своими стихами. Познакомился с девушкой Таей, — она проводила его на службу, обменялись фотокарточками, потом переписывались. Николай Рубцов глубоко верил заверениям в любви и клятвам любимой девушки, и, несмотря на ее короткую любовь, до конца дней хранил все Тайны послания.
     Служить Рубцов попал на Северный флот. Море не отпускало его от себя.

Влекли меня матросские дороги
С их штормовой романтикой. И вот
Районный военком, седой и строгий,
Мне коротко сказал: «Пойдешь на флот!»

     Геннадий Фокин служил с Рубцовым на эскадренном миноносце «Остром». Встретились они новобранцами в сентябре 1955 года во дворе архангельской лесопилки, куда собрали призывников. Неожиданно на куче досок возник бродячий музыкант, старичок со скрипкой, весь увешанный дудками, бубенцами, барабанчиками. Один из парней попросил: «Дед, а полонез Огинского можешь?»
     «С пареньком, заказавшим такую необыкновенную музыку, мы оказались в одном вагоне поезда, мчавшего нас куда-то в ночь, на север, к месту службы. Это был Коля Рубцов».
      На корабле Николая Рубцова определили в дальномерщики, — так вот аукнулась ему специальность маркшейдера, тоже связанная с расчетами, хотя своего образования в горном техникуме он не завершил. Как вспоминает Фокин, боевой пост Рубцова, визирщика-дальномерщика, находился в носовой части, но он в редкие, свободные от службы часы, спускался в кубрик машинного отделения, брал гитару, громко ударял по струнам и «с надрывом» начинал всегда одно и то же:

Завял наш старый сад,
Опали листья в нем,
И на душе моей
Печальное волненье...
Ушла ты от меня.
Любви возврата нет
И осени сырой
Я слышу дуновенье...

     На другом корабле, эсминце «Смышленом», служил Валентин Сафонов из Рязани. С Рубцовым подружился в литературном объединении при своей флотской газете «На страже Заполярья». «Был Николай ростом невелик, но крепок. Пышные усы носил — они ему довольно задиристый, этакий петушковатый вид придавали. Короткую, по уставу, прическу, в которой, если и содержался намек на будущую лысину, то весьма незначительный».
     На службе Рубцов ничем не выделялся от остальных матросов, разве тем, что в свободные минуты не выпускал из рук свернутую трубочкой тетрадку со стихами. Под сполохами полярного сияния читал любимого им Есенина, о котором моряк и даже не слышали, -— не было такого поэта в школьных учебниках и программах.
     «Нас собрали под Новый год в редакции газеты «На страже Заполярья», -- делится своими воспоминаниями Борис Бартосевич. Заприметил я невысокого, но ладного матроса, надраенного и наглаженного. Когда он узнал, что я недавно переселился в Заполярье с Черного моря, прямо засветился от любопытства.

     — А я гадаю, откуда такой подгоревший заявился, — рассуждал вслух, прокатывая букву «о», мой попутчик».

     Период службы на Северном флоте с 1955 по 1959 год стал для Николая Рубцова важной, решающей вехой на пути становления, как поэта. Широкое признание и публикации его стихов в областной и центральной прессе укрепили веру в себя, в свои возможности. Он публиковался в своей североморской газете, в альманахе «Полярное сияние», в газетах «Комсомолец Заполярья», «Рыбный Мурман», посылал стихи в Москву — в газеты «Советский флот», «Красная звезда», журнал «Советский воин».
     «Тебя я целовать готов, — писал ему из Североморска В. Сафонов, — здорово выручаешь со стихами. Понимаешь, нет сейчас хороших стихов, а твои, не все, но большинство, идут в жилу».
      Первые редакторы стихов Рубцова отмечали одаренность начинающего поэта, указывали на ошибки; но флотские и в целом армейские издательства требовали от своих авторов писать на темы, поднимающие боевой дух воинов, отражать идейность — чистая лирика не приветствовалась: к примеру, чудесная душевная зарисовка о северной березке и стихотворение «Утро на море», которыми сейчас восхищаются, в те годы подвергались резкой критике.
     Литконсультант газеты «Красная звезда», признавая способности молодого поэта, отвечает ему в письме: «Нас в первую очередь интересуют стихи на конкретные   армейские темы, т. е., стихи о жизни и учебе воинов. Таких стихов в вашем цикле мы не нашли. Правда, стихотворение «Возвращение» ближе других стоит к нашей газете. Но об увольнении в запас мы уже писали много стихов, очерков и рассказов. Эта тема в настоящее время для газеты не является актуальной». В конце письма он советует: «Не попробовать ли Вам поступить на заочное отделение Литературного института им. Горького при Союзе писателей?» Это письмо Рубцов получил уже после демобилизации в Невской Дубровке под Ленинградом, где теперь жила семья брата Альберта.
     В Ленинграде Николай устраивается работать на Кировский машиностроительный завод сначала кочегаром, потом шихтовщиком — возил на переплавку шихту: отбракованные детали, тяжелый металл. Продолжал публиковать стихи в районной газете «Трудовая слава» Всеволожского района, «Вечернем Ленинграде». Поселился в заводском общежитии на Севастопольской улице. «Везучий я в морской жизни! — говорил он приятелям. — Служил на Баренцевом море, а живу на Севастопольской».
     «В его тумбочке лежала стопка листков, испещренных пометками, вычеркнутыми строчками, вымаранными чернилами словами. Бывало, вернешься с завода в общежитие, — Николай уже успел за день сочинить стихотворение, но «замка» стиха, как он говорил, — нет. Опять бьется над словами. И, наконец, улыбается. Счастливый, будто золотой червонец нашел».
     Рубцов посещает литературные объединения при газете «Кировец» и во Дворце культуры им. А. М. Горького — «Нарвская застава», выступает на литературных вечерах. В течение этого времени стихи его регулярно появляются в заводской многотиражке «Кировец», в коллективных сборниках: «Первая плавка» (1961), «И снова зовет вдохновение» (1962), «Продолжение песни» (1963). В Ленинграде у него завязался широкий круг знакомств с молодыми поэтами, студентами. Вместе со своим другом, поэтом и журналистом Валентином Горшковым, ходил в общежитие Ленинградского университета, дружил с болгарской девушкой-студенткой, и, как свидетельствует Сергей Макаров, выучил болгарскую песню по-болгарски.
     Часто посещал литературный «салон» Глеба Горбовского — небольшую комнатку в коммунальной квартире. «Коля Рубцов, внешне миниатюрный, изящный, под грузчицкой работой имел удивительно крепкое, мускулистое тело... Мы не раз схватывались с ним бороться, и я, который был гораздо тяжелее Николая, неоднократно летал в «партер». Рубцов не любил заставать у меня кого-либо из ленинградских поэтов, все они казались ему декадентами, модернистами, пишущими от ума кривляками. Все они -— люди, как правило, с высшим образованием, завзятые эрудиты — невольно отпугивали выходца «из низов».
     Работу на заводе Николай совмещал с учебой в вечерней школе. В середине мая 1962 года посылает в Москву стихи на творческий конкурс в Литературный институт. Сохранились три рецензии на его стихи.
     «Весьма квалифицированные стихи. Рубцов пишет уверенно, размашисто. Черты его индивидуальности не слишком выпукло проявляются — мешает... умение писать стихи, «набитая» рука, — отзывается Е. Долматовский и добавляет в конце: — способности есть — это несомненно. Я — за».
     Поэт И. П. Бауков тоже предлагает обязательно допустить его к испытательным экзаменам: «Не стану приводить лучшие стихи полностью: они займут много места... но и по отдельным строкам Вы поймете, что Рубцов —- поэт настоящий».
     Положительную рецензию оставил Николай Анциферов: «Стихи Н. Рубцова сделаны добротно, почти профессионально. Приятно отметить, что автор упорно ищет свою дорогу».
     Тем временем Рубцов сдает экстерном экзамены за среднюю школу и, по предложению Бориса Тайгина (Павлинова), готовит вместе с ним свою первую машинописную книжечку, сборник стихотворений «Волны и скалы»; сам же ее и оформляет, делает акварельный рисунок своего «РТ-2» в бушующем синем море и пишет название. На первой странице перед предисловием сделал посвящение своей первой наставнице М. И. Лагуновой.
     В июле Николай Рубцов берет отпуск и едет к родным в Вологду. Отец его был уже неизлечимо болен, лежал в железнодорожной больнице. От отца Николай поплыл в Никольское, там заново познакомился и подружился с Генриеттой Меньшиковой — она выросла в статную привлекательную девушку. В апреле следующего года в Никольском у нее родится дочь Лена. Имя девочке дал отец.
     В августе Николай Рубцов сдает вступительные экзамены в Литературный институт и попадает в поэтический семинар Н. Н. Сидоренко. Преподаватель сразу оценил нового студента. «Рубцов — поэт по самой своей сути», — пишет он в характеристике.
     Николай Николаевич работал в издательстве «Советский писатель» и параллельно вел семинар в Литинституте. Свою собственную первую книжечку издавал собственноручно в типографии опытно-показательной школы им. Радищева — автору было 18 лет. Николай Николаевич свободно говорил и писал стихи на французском языке, знал латынь, немецкий язык: Гёте и Гейне читал в подлинниках. Он закончил факультет судовой механики в Московском механическом институте им. М. В. Ломоносова, но всецело увлекся литературной работой, в годы войны нес службу военным корреспондентом сначала Днепровской флотилии, а затем на Тихом океане, вел по радио репортажи с Дальнего Востока.
     В своем издательстве, где он работал старшим редактором, помогал издавать книги питомцев. В «Советском писателе» в 1967 году вышла знаменитая «Звезда полей» Николая Рубцова. Дом учителя был открытым для студентов: пили чай в семейном кругу, читали стихи, спорили. Анна Георгиевна, жена преподавателя, помогла Рубцову выбрать в магазине куклу для его дочери Лены.

Чтобы девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
— Мама, мамочка! Кукла какая!
И мигает и плачет она...

     Начиная с 1964 года, стихи Николая Рубцова публиковались во всех центральных журналах, сборниках Дней поэзии. Читал свои стихи по радио. Но в конце следующего учебного года встал вопрос об исключении его из института за рядовые, но сильно раздутые провинности. 
Николай уехал в Никольское к жене и дочери. Сохранилась переписка его с Александром Яшиным, Борисом Слуцким, Виктором Боковым, Николаем Сидоренко и другими.
Никольское затворничество Рубцова принесло свои плоды, ему как никогда там писалось, работалось — все это отражено в переписке.
     «Добрый день, Коля! — пишет ему Сидоренко. — Сегодня отвез в «Огонек» Ваши стихи — те, которые Вы прислали в письме, и те, которые просили перепечатать с рукописи в «Советском писателе». Имел дело я с зам. главного редактора писателем М. Н. Алексеевым. Он при мне прочитал 2 стихотворения, сказал, что если все в такой же степени «на уровне», они смогут дать подборку. Я должен написать «врезку».
     А в Литературном институте старшие наставники хлопотали за изгнанника; Николай Сидоренко с Егором Исаевым ходатайствовали у ректора о непременном его восстановлении, отстаивал Александр Яшин.
     Осенью «проблемного» студента восстановили в институте, но только на заочном отделении.
В Никольском Николай Рубцов стал собирать книжечку стихов для Северо-Западного книжного издательства. Из переписки можно понять, как он переживал за свое первое детище, огорчался, спорил с редактором, отстаивая убранные из сборника стихи, присылал новые —- и все равно остался недоволен. Ссылался на стихотворение Сергея Есенина «Вот уж вечер. Роса блестит на крапиве...», называя его шедевром чистоты души и духа. Но сам Есенин не включил его в свое собрание сочинений, считая слабым, и вошло оно лишь благодаря Софье Толстой, — так строго относились к своему творчеству большие мастера.
     В архангельском издательстве присматривались к автору, — книга была первая, и потому шел скрупулезный отбор стихотворений новичка. Поначалу планировалось назвать книгу «Мачты», но вышла она в 1965 году с названием «Лирика». В книжечке, подаренной А. Яшину, Рубцов стыдливо вычеркнул несколько стихотворений, отозвался о них как о проходных и несущественных.
     Для продолжения занятий в Литературном институте опальному студенту нужны были учебники, курсовые программы, литература — в отдаленном селе ничего подобного не было, не мог он там найти и постоянного литературного заработка. «Я же не виноват, что меня мать родила поэтом, — сокрушался он с горечью. — Был бы я скотником на деревне, — мне б цены не было». Иногда в Никольское приходили денежные переводы. «Николай Михайлович рассказал мне, что однажды, когда он жил летом в вологодской деревне и очень нуждался в деньгах, совершенно неожиданно, как говорится, нежданно-негаданно пришел ему из Москвы денежный перевод — сто рублей от Виктора Бокова. Рубцов был очень растроган, да и выручили его эти сто рублей». Еще в Москве Сергей Макаров водил Николая к поэту-песеннику Виктору Бокову в небольшую комнатку коммунальной квартиры во Втором Голутвинском переулке, они не сразу, но подружились. Сохранился небольшой отрывок, окончание письма Виктора Бокова к Рубцову: «...хотелось бы покруче замеса — интонации свежей, разговорной, — а более суровых тонов и красок.
Я, наверное, уеду почти на весь август по Волге и Дону с Валей, с двумя поэтами молодыми — и отдых и чтение стихов. Жду тебя в Москве с рыжиками!
Давай больше деревни сегодняшней, без лака, а с правдой. Запиши мне частушек у девушек.
Привет от Вали. Очень верю в тебя. Виктор Боков».

     Многие подмечали трагические ноты в поэзии Николая Рубцова. На одном из семинаров Виктор Боков сказал ему: «Слишком пессимистично настроен. Надо противостоять этому, ведь в жизни не только бывают похороны, но и свадьбы и прочие радости...». Примерно то же самое говорили Рубцову и другие, обеспокоенные за его судьбу люди, но были и такие, кто поддерживал с ним разговоры о неотвратимом конце, и даже сами заводили подобные беседы — все это не что иное, как моральная обработка поэта.
     Все последние годы своей жизни, уезжая из Никольского, Рубцов метался между Вологдой и Москвой, ездил в Ленинград, на Алтай, Украину, на Ветлугу, Урал, Архангельск, по родному вологодскому краю. Останавливался у друзей, знакомых, коротал ночи на вокзалах, стучался в светящееся окно заснеженной избы.
В мае 1966 года Рубцов поехал на Алтай. Сидоренко посоветовал ему набраться свежих ощущений, а ребята в общежитии составили план поездки. Борис Шишаев написал напутственный «Сонет на отъезд Н. Рубцова в г. Барнаул» из 12 строчек:

Благословен твой путь, твой майский путь.
Да встретит тебя ласково чужбина,
Честь блудного, но не дурного сына
Не посрами и нас не позабудь...

     Около четырех месяцев жил и странствовал Рубцов по Алтаю, привез оттуда несколько стихотворений: «Шумит Катунь», «В сибирской деревне», «Весна на берегу Бии», «В минуты музыки», «Старая дорога», «Девочка играет», «Зачем?». Возможно, некоторые, сложившиеся раньше, он там только записал.
Литературная критика приветствовала появление нового литературного имени. Ни одна публикация его стихов, ни одна выходившая книжечка не оставались незамеченными. «Для меня такое имя — поэт Николай Рубцов, — писала Ольга Гладышева. — Он словно будит в душе что-то знакомое, что ты знал в детстве, а потом забыл, занесло жизнью, как песком... Ты, может быть, никогда не был в тех местах, о которых пишет Рубцов, но ты их знаешь, ты ими пронизан, пронзен в сердце — ведь ты русский!».
     Откликнулся на выход новой книги поэт Игорь Волгин: «В стихах Н. Рубцова мне дорог чистый воздух поэзии. Воздух, наполненный грустным запахом прелых листьев, темной осенней воды, мокрой травы, дымом близкого жилья. Меня привлекает полное отсутствие какой бы то ни было позы, глубина переживания, истинная поэтичность». Восторженные статьи писала Искра Денисова: «Звезда полей загадочно мерцает во многих стихах Рубцова. Можно сказать, что звездная мелодия лейтмотивна в мироощущении поэта, но в его сюжетах всякий раз новым тембром звучит этот звездный голос, наполняясь новым смыслом, новой гранью».
Николай Аладьин пишет, что «несмотря на короткую жизненную биографию, Рубцова как-то не с руки называть молодым, ведь первая книга явила поэта зрелого и определившегося».
     Юрий Линник, Игорь Гин, Михаил Котов, Евгений Осетров, Александр Ал. Михайлов, Вадим Чалмаев, Анатолий Ланщиков, Валерий Дементьев, Вадим Кожинов, Анатолий Передреев, Лев Аннинский, Сергей Орлов, В. Друзин — всех не перечислишь, кто откликнулся и по достоинству оценил поэзию Николая Рубцова при его жизни, — это не была организованная посмертная слава, как иногда теперь говорят о поэте. Все публикации о себе Рубцов, естественно, читал и знал себе цену, но его житейская неустроенность не соответствовала такому признанию, он нередко попадал в нелицеприятные, унижающие человека обстоятельства.
     В общежитие Литинститута мог вселяться на законном основании только в периоды экзаменационных сессий, в остальное время его не пускали, попросту изгоняли. На вахте, к примеру, мог появиться такой приказ: «Рубцова и Яврея не пропускать!» — был у Рубцова такой приятель, поэт Юрий Влодов, который впоследствии официально жил и был прописан в общежитии на Добролюбова.
     Годы учебы Николая Рубцова в Литературном институте растянулись с 1962 по 1969 год, — сказалась бесприютная, скитальческая жизнь, отсутствие простейших условий для занятий. А жил он только поэзией и, приезжая в Москву по издательским делам, просто вынужден был снова и снова ехать в литературный «улей» — общежитие на ул. Добролюбова, иначе оставалось коротать ночи где придется, бывало, и на чердаках — не всякий человек в состоянии вынести подобное. И, попадая в общежитие, отсиживался в комнатах друзей, не мог даже спуститься в душевую. «А как же Нина Акимовна?» — опасливо спрашивал Рубцов, боясь столкнуться с комендантом.
     Скрывался от грозного проректора Н. А. Полехина и все же сорвался: «Вошел он как-то с улицы в общежитие, успешно преодолел вахту, но у самого лифта носом к носу столкнулся с Полехиным. «Опять ты, Рубцов, здесь! — заскрипел тот. — Я же сказал: чтобы духу твоего тут не было!» И Колю прорвало. «Что вы ко мне пристали! Что я вам плохого сделал? Вы — питекантроп. Да, да! Таким я вас представляю. Сидите вы, питекантроп, в скалах и рычите своим идиотским басом: «А где Рубцов? Подать мне сюда Рубцова!» — поделился своими воспоминаниями Борис Шишаев.
     Конечно, ни проректор Н. А. Полехин, ни комендант Нина Акимовна, ни тетеньки-вахтерши стихов Рубцова не читали, — они были исполнительными работниками, выполняли инструкцию, установку — Рубцова из общежития выдворять и всячески выживали его оттуда.
     Однако литературная судьба Николая Рубцова складывалась успешнее его обыденной, житейской судьбы. Егор Исаев буквально за руку отвел поэта в редакцию журнала «Молодая гвардия», где с ним сразу заключили договор и через три месяца опубликовали подборку стихов; тогда же отвел его в «Правду» к С. П. Кошечкину — в «Правде» через три дня напечатали два стихотворения Рубцова: «Детство» и «Шумит Катунь», — это была большая поддержка поэта.
Осенью 1968 года Николай Рубцов стал готовиться к защите диплома, подготовил цикл стихотворений под названием «Зеленые цветы» и недавно вышедшую книгу «Звезда полей». Мастера написали свои рецензии.

Н. Н. Сидоренко: «Может показаться, что в отдельных стихах Н. Рубцова слух улавливает «есенинские» интонации. Возможно. Но это не подражание, а национальное сродство творчества, и тут С. А. Есенин в чем-то и помог младшему собрату, в чем-то поддержал, утвердил его».

В. П. Друзин: «Тонкое и точное проникновение в мир русской природы, в характер русской национальной самобытности — вот отличительные черты поэзии Николая Рубцова, ярко проявившиеся в книге «Звезда полей» незаурядным мастерством».

Е. А. Исаев: «Я помню ее (книгу) сердцем. Помню не построчно, а всю целиком, как помнят человека со своим неповторимым лицом, со своим характером. Эффектного, ударного в книге ничего нет. Есть задушевность, раздумчивость и какая-то тихая ясность беседы. В ней есть своя особая предвечернесть — углубленный звук, о многом говорящая пауза. О стихах Рубцова трудно говорить, как трудно говорить о музыке».

     Весной 1969 года Рубцову предстояло защищать диплом, «Нарядный, в темном хорошем костюме, в свежей белой рубашке стоял он в скверике возле общежития: ждал своих, чтобы ехать вместе в институт на Тверском бульваре. Ребята разных курсов подходили к нему, поздравляли, перекидывались шутками.

     — Братцы, что же я теперь делать буду?! — весело воскликнул знаменитый выпускник. — Ведь целых семь лет учился, привык...»

     Николай Шантаренков пришел в Литинститут на защиту дипломной работы друга, но опоздал: порядок защиты переставили местами, Николай успел защититься первым и уехал. Шантаренков остался послушать других. В оценках остальных дипломников профессора ссылались на Рубцова, — его защита произвела впечатление и на ее фоне защита других явно проигрывала. Говорили о нем: «В наше время это явление большого масштаба...»
     Почти одновременно с окончанием института Рубцов обретает наконец в Вологде жилье — сначала место в общежитии, затем комнату в коммунальной квартире и весной 1969 года — отдельную квартиру. В областной газете «Вологодский комсомолец» ему предложили должность литературного консультанта — заработок небольшой, но все же постоянный. Он пишет отзывы, рецензии на стихи начинающих поэтов, отвечает на письма читателей.
     Следом за «Звездой полей» выходят сборники: «Душа хранит» в 1969 году в Архангельске и «Сосен шум» в 1970 году в Москве, в том же издательстве «Советский писатель», что и предыдущий сборник.
     В Северо-Западном книжном издательстве первоначальный вариант обложки сборника «Душа хранит» художника В. Иванова с силуэтом церкви не прошел, — церковь убрали, не было подобных рисунков и на столичных сборниках. Официальным идеологам поэзия Николая Рубцова претила — его тоска по уходящему, ушедшему — по пасхам под синим небом, колоколам, разрушенным храмам — не приветствовалась; но без этой связи с минувшим будущее представлялось поэту бездуховным, безнравственным.

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы...
Отчизна и воля — останься, мое божество!

      Он продолжал работать над новыми сборниками, переписывался с издательствами, постоянно был в разъездах. Сейчас трудно понять, где же поэт больше всего находился последние годы — в Вологде или вне ее. По свидетельству очевидцев, по письмам и дарственным надписям на книгах, подаренных Рубцову, и по автографам самого поэта создается впечатление, что в Вологде он бывал наездами, а большую часть времени все же проводил в Москве или около столицы. Достаточно проследить последний год его жизни. В феврале Рубцов в Москве — Анатолий Пайщиков дарит ему свою книгу статей «Времен возвышенная связь» с надписью: «Николаю Рубцову — моему самому любимому поэту — всегда ждущий его стихов. 13. 2. 70 г., г. Москва».
     В марте Рубцов едет на Урал — по следу своего затерявшегося брата, Алика, пытаясь его отыскать. В Вологду возвращается с книжечкой Е. Фейерабенда «Белый медвежонок», на книге надпись: «Николаю Рубцову для отдохновения. 1 марта 70 г., г. Свердловск».
Вторую половину апреля и начало мая поэт опять в Москве — сохранились воспоминания А. Чечетина и две книжечки, подаренные ему Виктором Потаниным: «Николаю Рубцову — дорогому поэту России — с волнением, с любовью. 24 апреля 70 г.».
     В начале июня у него командировка в Великий Устюг. Первый детдомовский друг, журналист Анатолий Мартюков, с душевной теплотой пишет о встречах с Николаем Рубцовым, в том числе и о самой последней — в Великом Устюге.
     С середины июня Рубцов около месяца кружился в тополиных метелях столицы — приехал с перебинтованным запястьем правой руки.
В сентябре — он снова в Москве. Борис Силаев из Рязани оставил такие воспоминания: «В последний раз мы увиделись осенью 1970 года, я подходил к общежитию и вдруг услышал рядом, в скверике, гитару и голос Николая Михайловича. Он пел:

О доблести, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле.
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе...

     Я никогда раньше не слышал, чтобы пели песню на эти слова Блока». Две свои книжечки подарил Николаю Шапошников: «Коле Рубцову от Славы Шапошникова при ненастном свете за окном 219 комнаты, как, впрочем, и за другими окнами. Москва, последний день сентября, 70 г.».
В октябре в Архангельске состоялось выездное мероприятие Союза писателей России, — проходили встречи писателей с читателями. Подарил Рубцову свои поэмы Игорь Григорьев: «Дорогому Николаю Рубцову от всего любящего сердца. 29. X. 70 г.». А 12 октября поэт сам подарил свою книжечку литератору А. А. Михайлову.
И последний приезд Рубцова в Москву состоялся в ноябре 1970 года, за два месяца до гибели. В праздники, 7 ноября, ему подарил свою книгу стихов Станислав Куняев с надписью: «Повелителю северных лесов и болот, князю Вологодскому от Владыки Среднерусских равнин и московских закоулков — дорогому другу и любимому поэту Николаю Рубцову от Ст. Куняева».
     В этот свой последний приезд Николай Рубцов не хотел возвращаться к себе домой, в Вологду, и попросил приюта у знакомой поэтессы Ларисы Васильевой, с которой они были в давних дружеских отношениях. Она вспоминает: «Последняя встреча была месяца за два до его гибели. Тоже случайная, тоже на улице.

     — Мне плохо жить, — я помню эти слова, как будто они сказаны были минуту назад. — Мне плохо жить. Возьми меня в свою семью, к ребенку и мужу. Я буду тихий. Попишем вместе. Ты в одном углу, я в другом.
     Я ответила как-то неуверенно, и он свернул разговор. А я по сей день чувствую себя виноватой...»

     В Москве, в издательстве «Советская Россия» готовился к печати сборник стихов Николая Рубцова «Зеленые цветы». Поэт вел из Вологды переписку с редактором сборника Валентином Ермаковым. «Помню, мой шеф, старший редактор Дмитрий Артемьевич Смирнов, не соглашался с этим названием: «Зеленые цветы». Что это Рубцов вздумал кокетничать? Хочет сказать, что его поэзия незрелая, зеленая? Напиши ему — пусть заменит». И Ермаков пишет Рубцову: «Подумай, пожалуйста, и вышли новое «имя». Не затягивай. Чем скорее ты перекрестишь книгу, тем скорее мы сдадим ее в производство». В следующем письме он отвечает Рубцову на его послание:

«Здравствуй, милый Коля! Очень рад, что ты держишься за название. Не потому, что оно мне нравится, а потому, что узнаю твой характер и уважительное отношение к своему труду. Буду отстаивать это название и я».

     К Новому году поэт получил несколько поздравительных открыток, в том числе из Находки, от бывшего сослуживца Геннадия Фокина, с пожеланием всех благ в жизни и творческих удач; от Виктора Потанина из Кургана: «Новых тебе прекрасных строк, пусть сбудется все заветное. Будь счастлив, хорошей тебе зимы!» Из «Вологодского комсомольца» от главного редактора Леонида Патралова: «Пусть Пегас Ваш не знает остановки, пусть не застаивается он у «сырой коновязи», а почаще «вскинет голову и заржет!» Из Москвы от Владимира Сякина, от Энвера из пустыни Кызыл-Кумы: «Желаю тебе в Новом году здоровья! А остальное у тебя есть и без моих пожеланий».
Ни в одной из открыток нет традиционного пожелания «долгих лет жизни» — все это было само собой разумеющимся: какие его годы? — все лишь 35.
Для Николая Рубцова подошло время такого признания его творчества, при котором сами издательства предлагали ему присылать рукописи с новыми стихами, — сохранились письма, записки, бланки издательских договоров.
     Накануне 1971 года поэт купил елку, игрушек — обещали приехать из Никольского родные, жена с дочерью. Лена сама написала папе открытку. Но дочку он так и не дождался, снегом замело дорогу, метель отрезала все пути из Никольского.
     В день рождения, 3 января, Николай Рубцов получил в подарок от Виктора Коротаева книжечку «Липовица» со словами: «Дорогому Коле Рубцову с неиссякаемой, настоящей и непреходящей любовью. На будущее и на добрую память». Но будущего у него оставалось — считанные дни.
     В январе Рубцов получает письмо из издательства «Молодая гвардия»: «Уважаемый Николай Михайлович! Ваша рукопись «Подорожники» получена 14 января 1971 г. О своем решении редакция современной советской поэзии сообщит после того, как рукопись будет отрецензирована и рассмотрена в редакции».
     Следом приходит письмо из еженедельника «Литературная Россия» от главного редактора К. Поздняева: «Дорогой Николай Михайлович! Лит. Россия — полугазета, полужурнал. В силу этого нам прямо-таки противопоказано писать такие вещи, как Ваш «Разбойник Ляля». Как бы ни была она мила, поэтична, это все-таки весьма далекая от нашей жизни сказка. ...Посылайте цикл стихов о том, что ближе к нашим дням, что созвучно чувствам и делам современников». Но Рубцов не писал сказок, далеких от его собственной жизни, эта сказка-быль про него самого, -— не ожидал только, что погибнет от рук «разбойницы Шалухи», хотя и чувствовал, что тучи над ним сгущаются, хотя и говорил про ее зверские вирши: «Это патология. Женщина не должна писать такие стихи».
     Валентин Ермаков вспоминает: «А всего за несколько дней до гибели поэта я получил от него последнее письмо, написанное кое-как, вкривь и вкось. Оно завершалось так: «Вместо «Зеленых цветов» предлагаю «Над Вечным покоем». И в скобках: «Валя, у меня болит рука».
Слово «Вечным» было написано с большой буквы... Холодом повеяло на меня от этого левитановского названия».

     19 января Николай Рубцов собирался ехать в Москву, но не приехал...

     В предисловии к брошюрке дореволюционного издания, представляющей творчество Константина Батюшкова, сказано: «Слово поэт — не русское и означает — творец. Так называют человека, обладающего обобщенным даром творить... В России было много замечательных поэтов. Знакомство с их жизнью и сочинениями для всех поучительно и полезно... Каждый из них мог бы сказать о себе то, что сказал Державин:

«В могиле буду я, но буду говорить».

      Своею жизнью и сочинениями они и говорят нам многое. Прислушайтесь только к голосу этих истинно русских людей».
Эти слова в полной мере соответствуют и творчеству Николая Рубцова, которому еще при жизни было отведено место в ряду классической русской поэзии.