|
Борис Панкин
Новый Раскольников
(часть 2)
Камера
амнезия
извиваясь ночью на простыне —
как не сказано ниже по крайней мере
И. Бродский
попасть бы под трамвай, но не смертельно.
лежать в больнице, слушать пенье птиц.
вести простую жизнь растений.
не различать имен, не помнить лиц.
открыть наружу дверь, как новую страницу.
(диагноз: безнадёжен — амнезия)
и больше никуда не торопиться —
забыл, не помню, болен сильно.
ночами спать глубоким сном младенца
на белой простыне.
и видеть сны. и умереть во сне.
от остановки сердца.
камера
загнанных людей сдают… куда?
в вытрезвитель? в дурку? на храненье
в камеру, где сквозняки и тени,
и горит, горит моя звезда.
загнанных людей ведут… к стене? —
в тихий дом над синею рекою.
в тишину приёмного покоя.
как там в этой ватной тишине? —
вечный полдень, благодать, уют,
музыка волшебная играет.
там никто, никто не умирает. —
не дают.
«жаль, что ты опять не позвонишь…»
жаль, что ты опять не позвонишь —
у тебя проблемы с телефоном.
либо убежали макароны.
ты по кухне ловишь их, кричишь:
врёшь, от этой скалки не уйдёшь
ну-ка! быстро! марш назад в кастрюлю!
и разгорячёно кажешь дулю.
и пустырник огорчённо пьёшь.
или нет, наверно, всё не так —
у тебя проблемы с телефоном.
шнур погрызли мыши. оголённый
провод заискрил, и звук иссяк.
в трубке телефонной тишина
затаилась, скорбная, немая.
ты сидишь, колени обнимая,
на диване в комнате одна.
и в расстройстве горестно молчишь.
…жаль, что ты опять не позвонишь.
«любой високосный год…»
Как в глухом лесу плачет чёрный дрозд.
А. Башлачёв
любой високосный год —
знаковый и дурной.
втягиваешь живот,
падаешь в перегной.
пытаешься прорасти
мыслящим тростником,
в сущности, обрести
новую жизнь. о ком
заплачет в глухом лесу
чёрный от горя дрозд, —
так ли уж важно? — суть
в том, чтобы ты пророс.
так выпусти по весне
к небу побег живой.
что не убьёт, сильней
сделает нас с тобой.
«оличка лапочка…»
оличка лапочка нежный цветок росянки
ты так волшебна невинна и всё такое
мне до тебя дотронуться ли рукою
злой амазонки взбалмошной вакханки
оличка ласточка рыбка моей печали
рядом с лакуной сердца в лагуне ласки
в омуте беспокойства готовлю ласты
склею их ненароком и чао-чао
студгородок
студенты прохладной жизни,
молодая шпана.
чувствуешь себя лишним —
персонажем сна —
вязкого и чужого,
где вся твоя роль:
не говорить ни слова,
потягивать алкоголь.
слоняться по территории,
узнавать места,
и понимать — ни горя, ни
радости — пустота.
«у моей подруги вылетели пробки…»
у моей подруги вылетели пробки,
у неё в коробке черепной КЗ.
ей бы жить на юге, где-нибудь в Алупке,
да лечить мигрени, сплин и ОРЗ.
у моей зазнобы, видимо, проблемы, —
ум зашёл за разум, в голове бардак.
мается в ознобе, ёжится от шума,
и глядит угрюмо, словно пастор Шлаг.
это, верно, климат, — топи да болота.
это, видно, тёмный низкий небосвод.
это мёртвый город нас с тобою люто
давит, ненавидит, гложет и гнетёт.
…мы с тобой уедем в сказочные страны.
там поют фонтаны, там шумит прибой.
в дивный край зелёный, солнцем утомлённый,
мы с тобой уедем. мы с тобой. с тобой.
За минуту до пробуждения
за минуту до пробуждения
мне снилось нечто, непонятный сон:
напротив умирали комиссары,
брандмауэр измазан был в крови,
на мостовой вальсировали пары,
и безучастно что-то о любви
пел репродуктор. брошенный понтон
стучал о сваи мёртвого причала.
и дивная мелодия звучала.
и голос безучастно вторил в тон.
круженье пар на томной мостовой.
и в пыльном шлеме, всё ещё живой,
на фоне окровавленной стены,
полз комиссар. к чему такие сны?
куда он полз? — бог весть. он умер в миг,
когда достигла музыка крещендо.
наверняка он что-нибудь постиг,
пока агонизировал. зачем-то
он полз по направленью от причала,
пока был жив, и музыка звучала.
и я глядел на это из окна,
задумчиво гадая: «нахрена
ползти ему?», крошил «герцеговину»
и папиросный уминал табак,
я взять пытался в толк (увы! — никак),
и спичка, прогорев наполовину,
мне пальцы жгла, и френч натёр мне спину,
и, дополняя общую картину,
как некий беспощадный метроном,
понтон стучал о сваи. бог покинул
сей мир печальный, вышел за вином
в ближайший гастроном и сгинул, сгинул.
что наша жизнь? — тщета и суета, —
дрянная череда дурных событий,
нелепых драм, бессмысленных соитий,
жестоких, ужасающих открытий,
ведущих к осознанию — звезда
вон там, на небосклоне никогда
тебе по этой жизни не светила.
вот — колыбель, вот — поле, вот — могила.
и это всё, что будет, есть и было.
мне снился сон. к удаче ли, к беде? —
не ведаю, не знаю. новый день
ничем не отличается от сна:
сезон любви, холодная весна,
ряды неровных строчек на листе.
и бабочка порхает в пустоте.
«дождь прошёл. запахло сеном…»
дождь прошёл. запахло сеном,
свежескошенной травой.
кровь быстрей бежит по венам,
понимаешь постепенно,
что по-прежнему живой.
то есть, всё ещё способен
замечать, как жизнь легка.
то есть, кроме ям, колдобин,
склок, обидок, маний, фобий,
небо есть и облака.
за оградою фонтаны
города петродворца.
ты идёшь, ещё не пьяный,
мент стоит с каким-то странным
выражением лица, —
то ль с утра не похмелился,
то ли поздно лёг вчера.
городок дождём умылся.
чёрный ворон в небо взвился.
словом, чудная пора.
благодать кругом такая!
солнце, дождь, трава, сирень,
вроде как, благоухает.
ворон в синем небе тает.
превосходный, в общем, день.
Дорожное 2
«тик-так» на стыках — катится вагон.
в любой разлуке сыщется резон.
(осваивай искусство расставаний).
лиц череда, событий череда,
разъезды, полустанки, города,
обрывки разговоров, духота —
под стук колёс, мерило расстояний.
мелькают телеграфные столбы.
(преодолев инерцию судьбы,
теряешь, обрываешь, обретаешь).
что в этой тяге к перемене мест? —
проклятие, удел, призванье, крест?
когда мне эта гонка надоест,
я не вернусь, и ты об этом знаешь.
осяду где-нибудь в глухом краю.
освою ремесло — не гамаюн,
а что-нибудь попроще — два прихлопа
да три притопа, скажем, — тракторист,
прозрачен, как слеза, и, словно лист
пустой тетрадный, чист. ты не журись —
я не Улисс, и ты не Пенелопа.
венок из ожиданий слишком прост,
он не идёт копне твоих волос.
(звенит пустой стакан о подстаканник).
торопятся минуты в никуда.
бессонница. холодная звезда
горит в ночи. не думай, не гадай.
осваивай искусство расставаний.
Два курортных стихотворения
1.
шумит волна. шуршит сырой песок.
медлительный поток уносит тело,
которое вчера ещё потело,
а нынче отплывает на восток.
ему теперь что небо, что земля,
рассвет, закат — всё, в сущности, едино.
как будто кто сказал ему «иди на»
и ласково добавил «не петляй».
и вот, оно отправилось (куда?)
в последний путь, к последнему приюту.
и солнце в небе щурится, как будто.
и ластится прохладная вода.
к чему теперь всё это: крем, загар,
вечерние попойки в ресторане?
когда ты в синем море, словно в ванне,
прочь уплываешь, как ночной кошмар.
2.
ты был любим и счастлив, иногда,
пока тебя не приняла вода.
напористая вязкая среда
заполонила всё, но пусто в теле.
подобные купания вредны, —
ты больше не способен видеть сны,
в истоме плыть пространством тишины
в ковчеге упоительной постели.
увы, пришли иные времена.
теперь тебя баюкают волна
и легкий бриз. халатности цена —
душа твоя рассталась с оболочкой.
глянь — мечется в отчаянной тоске,
не оставляя, впрочем, на песке
следов своих. труп тает вдалеке,
уже сравнимый с неприметной точкой.
Скунсштюк
в домах иных ни света, ни тепла.
бойницы окон пялятся в пространство,
собой являя воплощенье зла
(на первый взгляд так может показаться),
и, если ближе подойти, снаружи
пытаясь разобраться «что там? ну же!»
за патиною пыльного стекла,
твой мозг пронзает тонкая игла
тревожного дрянного беспокойства,
неясного мистического свойства,
как будто в летний зной дохнуло стужей.
так неуютно, странно, словно в душу
твою проник бесцеремонный мрак
и шарит там. — так пьяница в кармане
своём найти пытается пятак,
что пропит был вчера ещё, в дурмане
похмельном раздражён и полупьян,
и удивлён, что пуст его карман.
ни света, ни тепла в иных домах,
но что-то манит внутрь, — любопытно,
откуда этот непонятный страх?
снаружи ничего, увы, не видно!
откуда эта аура вокруг? —
ни пенья птиц, ни шороха, ни звука.
вдруг там гигантский прячется паук,
который всё пожрал в округе, вдруг
там кто-нибудь лежит — ни ног, ни рук,
лишённый нюха, зрения и слуха,
и ждёт когда спасут его, без стука
войдёт герой отважный и спасёт.
и вот тебя уже к двери несёт.
что затаилось там? — поди, проверь!
и ты толкаешь запертую дверь.
дверь поддаётся, раздаётся скрип
заржавленных петель, внутри темно,
несёт помойкой, где-то за стеной
бачок сливной журчит. похож на хрип
невнятный звук. пройдя по коридору
ты попадаешь в некую темницу,
весьма напоминающую нору, —
в ней смрад такой, что задохнуться впору,
как будто там издох огромный боров, —
в клетчатке жирной есть чем поживиться
червям и мухам, чем попировать.
ты переводишь взгляд свой на кровать,
испуганно увидеть ожидая
картину жуткой бойни, но — пустая
кровать, что справа от входной двери.
никто ещё не умер. отомри.
в норе живет замшелый мутный кент,
любитель канапе и политеса,
радетель конопляного процесса,
он некогда изрядный был повеса,
теперь он абстинентный импотент.
в его мозгу не плесень, но — гнильца.
его глаза навыкате, пустые,
дебильность выражению лица
отчасти придают. когда мосты и
проспекты Петербурга эта рвань
неверною походкой посещает,
его персоной матери стращают
детишек малолетних: «эка пьянь
гляди идёт, коль будешь непослушен,
таким же станешь или даже хуже!»
да вот он сам: сидит на канапе,
таращит зенки, мутные, в пространство,
невнятно произносит слово «здравствуй»
и пакши тянет жадные к тебе.
он говорит: «приятель, помоги!
я в этом гнусном склепе подыхаю,
судьба моя нелёгкая, лихая».
но ты его не слушай, ты беги
от этого фуфлыжника, пока
ты сам не пропитался душным смрадом,
с подобной дрянью находиться рядом
чревато, речь его подобна яду,
поверь, дружок, опасность велика. —
сперва он подольстит тебе, слегка
елея в уши хищно подольёт,
потом возьмёт по полной в оборот.
он этот трюк проделывал не раз. —
заманит любопытного в тенёта
своей халупы, включит идиота
и ну морочить гостя. может в пляс
пуститься, беспонтовый, неуклюжий,
как будто кто ему напялил лыжи
и на асфальт поставил. либо рожу
какую скорчит, буркалы вращая,
иль засвистит, как закипевший чайник
на чахлой плитке. спросишь: «для чего?» —
чтоб посетитель пожалел его
и денег дал, к примеру, иль жратвы,
к работе не способен он, увы.
всё б ничего, но этот фармазон
всё время норовит вцепиться в руку,
что кормит эту гнилостную суку.
не искушай фортуну, выйди вон.
пока рука твоя ещё цела,
и ты способен сам найти дорогу
наружу — прочь беги, оно убого,
оно способно потреблять и только.
тебя сюда кривая завела.
пока не стала ноша тяжела,
покинь обитель этого козла!
ни света, ни тепла в домах иных,
и никогда не будет, хоть ты тресни. —
морозной ночью, в летний день воскресный
они полны угрюмой тишины.
в сплетенье коридоров, комнат, лестниц
трухлявый разум спит и видит сны.
Я знаю, где ты сидишь
«выправлю бритву…»
выправлю бритву
на сыромятном ремне.
помнишь молитву?
перескажи её мне.
не заикайся.
скороговоркой, ну!
кайся, брыкайся —
бестолку. в тишину
канут любое
слово твоё и ты
вместе с любовью
мнимой. из темноты
лютая память
выхватит абрис, жест.
чёрное пламя
ненависти. асбест
здравого смысла
разум не защитит!
как тебе? — кисло?
дёргается? болит?
правду иль кривду —
поздно! — грешна, чиста…
помнишь молитву?
ну же! давай! читай!
«и я отвечаю господи я устал…»
…и я отвечаю господи я устал
внутрь себя смотреть как в некий кристалл
перебирать все эти если бы да кабы
раскачивать лодку увиливать от судьбы
падаешь в эту пропасть убит отпет
вычеркнут из всех списков а дна всё нет
вальсируешь неуклюже на раз два три
вязкая мгла снаружи и лёд внутри
«а что ты видишь кроме — дом, работа…»
…а что ты видишь кроме — дом, работа,
любовник, дочь?
любовников меняешь раз в полгода.
полжизни — прочь.
авралы, стрессы — этому ли рада? —
в расход, в распыл.
и что теперь с того, что я когда-то
тебя любил.
«каждый раз, выходя на балтийский вокзал…»
каждый раз, выходя на балтийский вокзал
из метро, вспоминаю тебя.
здесь когда-то (ты помнишь?) тебя я встречал
каждый вечер. коньяк пригубя,
десять грамм под язык, прямиком от метро,
прикурив, к остановке пойду,
где рыжеет автобус. подумаю про
нас с тобой, посмотрю на звезду,
что не светит сквозь тучи, да место займу,
и поеду. поеду домой.
и автобус сквозь чёрную, чёрную тьму
повезёт меня. вместе со мной
повезёт мои думы, усталость, коньяк,
кстати, да — десять грамм под язык.
и всё мнится, — звезда не пробьётся сквозь мрак.
впрочем, это неважно, привык.
«старушка с хитрыми глазами…»
старушка с хитрыми глазами
на невском милостыню просит
под голубыми небесами
в санкт-петербург приходит осень
прогулочным неспешным шагом
пройду бабульки этой мимо
шурша обёрточной бумагой
дымя приплюснутою примой
нырну в метро очнусь в трамвае
что ковыляет мимо храма
ах петербург мосты нева и
щиты с рекламой
окраинных районов спальных
многоэтажки
и на душе светло печально
и всё неважно
«на самом-то деле…»
на самом-то деле
всё было совсем не так —
на прошлой неделе
я понял, что это знак.
я вышел из дома,
закрыв за собою дверь.
я спрятал в укромном
месте ключи. теперь
их только случайно
можно найти. и то,
что делать с ключами,
не знает никто, никто.
«в жёлтом парке…»
«раз два три четыре пять»
Бог идёт тебя искать
Ольга Хохлова
в жёлтом парке — бабье лето,
в синем небе — облака.
банка с пивом, сигарета.
жизнь, как водится, легка.
в хрустале случайной лужи
слепо щурится звезда.
опускается на душу
тень багряного листа.
раз, два, три, четыре, пять —
бог идёт тебя искать.
вдруг меняется картина:
меркнет свет, звенит звонок,
словно некто смотрит в спину,
беспощадный, как клинок.
и за гранью восприятья,
в сизом мареве тоски,
злая осень в пёстром платье
рвёт свои черновики.
кто не спрятался, тому —
посох в руки и суму.
не спасёшь, не отогреешь,
не распутаешь следы.
не заштопаешь, не склеишь —
шов досады, скол беды.
и ложатся тяжким грузом
в душу мёртвые слова.
те, что шепчет то ли муза,
то ли чёрная вдова.
«узорчатая ограда…»
узорчатая ограда,
травы звенят.
скажи в пустоту обрадовано:
хуйня.
весь этот фарс нелепый,
тягостный бред, —
кем это всё востребовано?
мной? — нет!
слёзы, стенанья, трубы,
литавров медь.
чья эта жизнь загубленная?
чья смерть?
правит свой бал эпоха
пафосной лжи.
оставь мертвецам их похороны,
ты — жив.
«я знаю, где ты сидишь…»
я знаю, где ты сидишь,
в каком офисе,
что у тебя с крышей
этой осенью.
какая тебя бездна
зовет дружески,
стремительная, как лестница
в метро калужская.
сорвёшься в неё разом:
опа — ни ног, ни рук.
вот тогда и отпразднуем.
привет доктору.
«понеслось дерьмо по трубам…»
понеслось дерьмо по трубам, дрянь по венам.
станешь безобидным трупом, непременно.
неприметной серой кочкой на кладбище.
будет этот мир, короче, много чище.
а и вправду — что коптить его задаром? —
слушай лучше пенье птичье под кумаром,
от которого уже не отдышаться.
бесконечное кружение — без шансов.
«варварский век…»
варварский век.
каждый второй — шахид.
падаешь в снег,
вроде бы не убит.
вроде бы цел:
ноги, живот, лицо.
что там в конце,
мать твою так, концов
снова: манеж,
комплекс жилой, метро?
где тебя срежет,
кто тебе пустит кровь? —
бравый абрек,
хрупкая гюльчатай?
падаешь в снег,
воздух тугой глотая.
«специалист по точкам и заглавным…»
А. Ефимову, рыболову и комментатору
специалист по точкам и заглавным,
алкаш, трепач.
махни стакан, потом занюхай плавленым,
иди — рыбачь.
мы тоже были рысаками с гонором.
да что там! — есть.
нас не проймёшь занудными прогонами,
стеклом о жесть.
расставь — тире, кавычки, троеточия
на всём пути.
глаголом жги, юродствуй, плачь и протчая.
но — не пизди.
«а не было ни горя, ни печали…»
А грустно было и уныло,
печально, да ведь?
Борис Рыжий
а не было ни горя, ни печали —
любовь была.
была-была, не пожимай плечами.
сирень цвела.
и мы с тобой в то лето тоже были,
как та сирень.
и в небе облака над нами плыли,
и длился день.
и был закат медлительный и нежный,
и небо над.
так надвигался, ставший неизбежным,
кромешный ад.
«впору лечь и замереть, — не вставать…»
впору лечь и замереть, — не вставать
и не слышать ни вестей-новостей,
ни гостей не принимать. обнимать
свои плечи, занимая постель
без остатка, безраздельно, как гроб.
только ходики — «тик-так» — со стены,
в царстве мёртвой, как ты сам, тишины.
поцелуй меня, любимая, в лоб,
осени меня три раза крестом.
вот он я — лежу недвижно пластом.
и не встану ни сейчас, ни потом.
«сейчас заболит голова…»
сейчас заболит голова
станет невмоготу
сплёвываешь слова
в пустоту
гулкую как бездон-
ный колодец как
пустой молочный бидон
на устах
кроме проклятий нет
ни черта
меркнет холодный свет
пустота
«рифмуешь ли кровь с любовью…»
рифмуешь ли кровь с любовью,
морковь с капустой,
выходит всё — суесловье,
бездарно, пусто.
и пользы от этих строчек,
что кот наплакал —
выключен, обесточен,
низвергнут на пол.
плюшевою игрушкой
оставлен в детской —
тошно, темно и скучно
за занавеской, —
некий аналог
вечности и покоя.
…жаль, что тебя не стало,
и всё такое.
По образу и подобию
«оставь ему господь…»
оставь ему господь
и кровь его и плоть
и кров его и стол
и жизни смысл простой
не обрекай на смерть
на боль в чужой стране
не вынуждай гореть
и выгорать в огне
не направляй на путь
бессмысленной борьбы
позволь ему не быть
орудием судьбы
не постижима суть
ни замыслов твоих
ни промыслов твоих
оставь ему двоих
оставь ему двоих
«кровь не бурлит по венам…»
кровь не бурлит по венам
течёт едва
якобы о нетленном
слова слова
некогда выпить водки
сходить в кино
в гости к одной красотке
выбраться но
к факту литературы
не отнести
ни пьянство ни шуры-муры
кропай сиди
лепи типовые строки
все с потолка
о вечности ли о боге
тоска тоска
«у детишек совсем новый год…»
И, встречая ночную прелестницу,
Улыбаясь в лучах фонаря,
Наблюдать, как небесную лестницу
В алый шёлк убирает заря.
Валерий Брюсов
у детишек совсем новый год
третий день как настали сугробы
в небесах шелестит самолёт
плавниками космической рыбы
и петарда взмывает утробой
грохоча и пугая народ
пробираясь домой от метро
отмечай измененья в пейзаже
там где бурым всё было и рыжим
снег лежит и значительно выше
небо стало и вроде как даже
легче дышится зимней порой
так бывает в конце ноября
замордован работой и бытом
ощущая себя то ли быдлом
то ли трупом до срока отпетым
формалином и спиртом пропитан
встанешь вдруг и в лучах фонаря
озираешься не говоря
ничего и взмывает ракета
и окрестные окна горят
«мёртвые хоронят мертвецов…»
мёртвые хоронят мертвецов.
сделай подходящее лицо
под такой ответственный момент.
в траурном переплетенье лент
мёртвые, теперь уже, цветы, —
как она и он, как я и ты.
скорбно и торжественно стоим.
смотрим, как уходит в небо дым,
растворяясь в бледной синеве.
такова, вздыхаем, селяви. —
бьёт ключом, и всё по голове.
прёт, как танк, и не остановить.
альбиони, моцарт и шопен.
суета, томление и тлен.
вязкие прощальные слова.
зябнущего неба синева.
дальний звон нездешних бубенцов.
мёртвые хоронят мертвецов.
«Как будто тебя и нет…»
Как будто тебя и нет.
Как будто ты умерла. —
Лежишь в обрамленье лент,
Траурных, все дела.
Подруги, друзья, родня,
Скрежет зубовный, плач.
Как славно, что без меня,
Что я не вон тот трубач
В оркестре, что с бодуна
Не попадает в такт,
Я даже не из окна
На это смотрю, а так —
Пива купить в лабаз
Шёл через школьный двор.
А тут и тебя как раз
Хоронят под си-минор.
Ни месяца, ни числа,
Недавно или давно —
Не помню. Ты умерла.
И хватит. И всё равно.
Троицк - Москва 2
белым саваном искристый снег
А. Кусиков
Жестянка маршрутной газели
пятнадцать везёт человек.
Плетётся порой еле-еле,
порой ускоряет свой бег.
Вжимает педаль до упора
водила, пытаясь успеть
с налёта рубеж светофора,
как вражий редут, одолеть.
Вморожены в узкие кресла,
мы живы, мы дышим пока,
кемарим вполглаза под песни
о тяготах жизни ЗэКа.
Душа ли останется в теле,
оттает ли иней с ресниц,
когда: «…ювелирных изделий»
и скользкая лестница вниз? —
Неведомо. Скрыто во мраке
грядущее. Дёрганый бег
маршрутки, дорожные знаки
и саваном искристый снег.
«последнее ерунда…»
последнее ерунда
вычеркни из письма
ты всё равно никогда
не сможешь сойти с ума
настолько чтобы уйти
до времени за черту
так что не городи
ерунду
последнее чистый бред
пафос позёрство блажь
его изначально нет
и ты это знаешь
так что оставь перо
в покое живи как есть
зови это всё игрой
в игре своя прелесть
«не обращайся к богу…»
не обращайся к богу
бог не услышит
толку-то бить тревогу
небо не дышит
осенью в этом сером
городе смерти
где ни любви ни веры
ибо не светит
в небе ни солнца
ни путеводной милой
только дворы-колодцы
только могилы
Москва - Троицк
живи как все в одиночку
не умирай живи
среди одиноких прочих
делающих вид
что всё в их судьбе прекрасно
подверженных злым страстям
являющихся напрасным
довеском своим костям
живи приятель покуда
тянется суета
и теплится вера в чудо
что будет вот-вот не так
мутно и монотонно
автобус плывёт в ночи
слякотной и бездонной
в кармане звенят ключи
от серого и чужого
дома где всем плевать
зачем ты откуда снова
падаешь на кровать
глаза открываешь утро
значит опять пора
впрягайся живи как будто
рано не умирай
«какой-никакой роман…»
какой-никакой роман —
упал, отжался, уснул.
у неё муж — мариман,
ушёл в истанбул.
у неё в окнах — рассвет,
почти как живой.
и практически нет
проблем с головой.
в доме налажен быт —
камин, попугай, герань.
и к тому же на вид —
ничего так герла.
можно сказать, шарман.
побудка, поёбка, душ.
вялый такой роман.
пока не вернётся муж.
«по образу и подобию своему…»
по образу и подобию своему
вылеплю куклу, отправлю блуждать во тьму. —
пусть постигает, что к чему, почему
зайцы дружны с мазаем, герасим с муму.
по образу и подобию, вкривь да вкось,
авось не развалится, выправится авось,
вылеплю куклу, выставлю за порог —
дурь в голове, в котомке сухой паёк.
по образу и подобию… пусть хлебнёт
то, что и спьяну сложно принять за мёд,
то, чем пристало потчевать от души —
ртутной отравы из ненависти и лжи.
выживет — станет стоек, что твой солдат.
то есть, достоин почестей и наград.
словом, займёт одно из вакантных мест,
для тех, кто прошёл-таки этот поганый квест.
«это как наполнить пустоту…»
это как наполнить пустоту.
(эту, ту).
внутренней могильной тишиной.
(ты — со мной).
забирайся в чёрный тарантас.
(водка, квас).
да поедем в гиблые места.
(жизнь проста).
вдоль дороги топи да туман.
вскрой карман.
что упало? — мелочь, перезвон. —
для ворон.
что в итоге? — та же пустота.
жизнь — проста.
#404
#404
…где рыжеет автобус 1.
автобус сменил окрас, —
был рыжим, стал бело-синим.
маршрут, на котором нас
не встретить уже. Насильно,
как говорится, мил
не будешь, вот и не стали…
билет, не забудь, возьми,
остальное детали.
2.
я ли тебя не баловал, не носил
на руках, к дому не подвозил
на такси, не ставил на пьедестал?
всё — устал.
я ли тебя не воспевал, не пел
песен тебе под окнами, не болел
тобою до лихорадки, до тёмных снов?
всё — здоров.
3.
маршрут простой: от «автово» и далее,
с привычными за столько лет деталями, —
дома, деревья, люди по обочинам
и прочее.
за сорок пять минут поездки в прошлое
всё вспомнишь: и плохое, и хорошее.
все огорченья, радости, оплошности.
под нож, прости.
очнёшься: петергоф. считай, доехали.
ларёк, сберкасса, арка за аптекой, и
почти что дома. то есть, не пора ли нам
к реалиям.
4.
всё уже поздно,
даже сказать прости.
даже по звёздам
не отыскать пути.
вот и плутаешь,
кружишь без цели, да
изобретаешь
способ прожить и так.
вечность по кругу,
чёртово колесо.
вытяни руку —
что там? — вода, песок.
скоро ли пряжа,
нитка сойдёт на нет.
небо, как сажа,
пусто внутри, во вне.
«свет в окошке понарошку…»
свет в окошке понарошку —
кто-то пошутил.
заведу, пожалуй, кошку,
господи прости.
пусть встречает у порога,
трётся да урчит.
будем вместе понемногу
медленно влачить
бытиё своё смешное,
свой покой стеречь.
слушать звуки за стеною,
свет на кухне жечь.
«всё так трагично и печально…»
всё так трагично и печально
как будто чёрный пистолет
твой череп выстрелом нечаянным
разворотил и больше нет
ни этой женщины в сорочке
ночной ни девушки в трико
что танцевала так легко
как будто залепили скотчем
небрежным брешь в твоей башке
и закопали в землю впрочем
не где-нибудь в глухом леске
а на кладбище честь по чести
с музыкой прочей маетой
звездой гранитною плитой
и профилем эмаль по жести
«в своей печали пребывая…»
в своей печали пребывая
не забывай меня дружок
ходи с оглядкой на трамваи
ставь аккуратней сапожок
когда скользишь по тротуару
оледенелому в толпе
под наплывающие фары
навстречу проклятой судьбе
когда прохожих задевая
идёшь меня не узнавая
я тоже помню о тебе
всё время помню о тебе
«в гулких ладонях ладожского вокзала…»
в гулких ладонях ладожского вокзала
это не я придумал но ты сказала
в марте апреле мае уже не помню
да и не суть тем паче что ты никто мне
всё это было было но в прошлой жизни
в позапрошлой ты говорила пока не кисни
а в нынешней только письма и те по делу
но даже от них невольный озноб по телу
и в ночи отдаётся эхом твой голос давний
и сердце бьётся как будто каблук о камни
стучит по мраморным плитам пустого зала
в гулких ладонях ладожского вокзала
«Бредущий краем жизни пилигрим…»
Бредущий краем жизни пилигрим,
Летящий краем неба шар воздушный,
Язычник, виршеплёт прекраснодушный,
Останься до утра — поговорим.
Ты зря сюда явился. — Третий Рим
Величием своим и равнодушьем
Античному подобен. И не лучше
Людская участь в нём. — Необорим
И неподкупен город. Жрец пера,
Ударно выдающий на гора
Едва ли шедевральные творенья,
Бессмысленна неравная борьба.
Остынь, пока хранит тебя судьба.
Коснись руин, и — в путь, во мглу забвенья.
«отходит вагон от перрона…»
отходит вагон от перрона
вдоль чёрных обугленных крон
в процессе тягучем разгона
скрипит и качается он
и в коконе этом железном
под стук чугуна о чугун
ты едешь зачем неизвестно
исчезнуть в одной из лакун
извечная тяга к побегу
сорваться с насиженных мест
петлять словно заяц по снегу
скитаться пока не заест
тоска ностальгия неважно
как эту хандру ни зови
она разрастётся однажды
до внутренней язвы любви
войти в эту бывшую воду
отмыться от прошлой вины
махнуть на былую свободу
и выяснить что не нужны
твои добровольные цели
готовность осесть навсегда
что зря ты на самом-то деле
идёшь по обратным следам
и вот начинай всё сначала
мечтай о ничейной земле
уходит баркас от причала
скрывается город во мгле
и жить удивительно просто
когда за верстою верста
и в небе над тёмным погостом
холодная злая звезда
| |