Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 15:09



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

Игорь Царёв
 

Переводы с языков пламени

 

               Ангел из Чертаново



Я мог бы…

Я мог бы лежать на афганской меже,
Убитый и всеми забытый уже.
И мог бы, судьбу окликая: «Мадам,
Позвольте, я Вам поднесу чемодан!», –
В Чите под перроном похмельный «боржом»
По-братски делить с привокзальным бомжом...
 
Я мог бы калымить в тобольской глуши,
Где хуже медведей тифозные вши.
Тяжелым кайлом натирая ребро,
Под Нерчинском в штольне рубить серебро
Я мог бы... Но жизнь, изгибаясь дугой,
По-барски дарила и шанс, и другой.
 
Иные галеры – иной переплет,
Но вновь под ногами старательский лед.
В словесной руде пробиваюсь пером –
Меня подгоняет читинский перрон
И тот, кто остался лежать на меже,
Убитый и всеми забытый уже.


Ангел из Чертаново

Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
И когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,
А за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.
 
Для других и не виден вроде,
Полсловца не сказав за месяц,
Он повсюду за мною бродит,
Грязь босыми ногами месит.
А в груди его хрип, да комья –
Так простыл на земном граните…
И кошу на него зрачком я:
Поберег бы себя, Хранитель!
 
Что забыл ты в чужих пределах?
Что тебе не леталось в стае?
Или ты для какого дела
Небесами ко мне приставлен?
Не ходил бы за мной пока ты,
Без того на ногах короста,
И бока у Земли покаты,
Оступиться на ней так просто.
 
Приготовит зима опару,
Напечет ледяных оладий,
И тогда нас уже на пару
Твой начальник к себе наладит...
А пока подходи поближе,
Вот скамейка – садись, да пей-ка!
Это все, если хочешь выжить,
Весь секрет – как одна копейка.
 
И не думай, что ты особый,
Подкопченный в святом кадиле.
Тут покруче тебя особы
Под терновым венцом ходили.
Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали,
Ведь земля – это то же небо,
Только в самом его начале.


Бродяга и Бродский

Вида серого, мятого и неброского,
Проходя вагоны походкой шаткою,
Попрошайка шпарит на память Бродского,
Утирая губы дырявой шапкою.
 
В нем стихов, наверное, тонны, залежи,
Да, ему студентов учить бы в Принстоне!
Но мажором станешь не при вокзале же,
Не отчалишь в Принстон от этой пристани.
 
Бог послал за день только хвостик ливерной
И в глаза тоску вперемешку с немочью...
Свой карман ему на ладони вывернув,
Я нашел всего-то с червонец мелочью.
 
Он с утра, конечно же, принял лишнего,
И небрит, и профиля не медального –
Возлюби, попробуй, такого ближнего
И пойми, пожалуй, такого дальнего!
 
Вот идет он, пьяненький, в лысом валенке,
Намешав ерша, словно ртути к олову,
И, при всем при том, не такой и маленький,
Если целый мир уместился в голову.
 
Электричка мчится, качая креслица,
Контролеры лают, но не кусаются,
И вослед бродяге старухи крестятся:
Ты гляди, он пола-то не касается!..


Скрипачка

Две чашки кофе, булка с джемом –
За целый вечер весь навар,
Но в состоянии блаженном
У входа на Цветной бульвар,
Повидлом губы перепачкав
И не смущенная ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.
 
Потертый гриф не от Гварнери,
Но так хозяйка хороша,
Что и в мосторговской фанере
Вдруг просыпается душа.
И огоньком ее прелюдий
Так освещается житье,
Что не толпа уже, а люди
Стоят и слушают её.
 
Хиппушка, рыжая пацанка,
Еще незрелая лоза,
Но эта гордая осанка,
Но эти чертики в глазах!
Куриный бог на длинной нитке
У сердца отбивает такт,
И музыка Альфреда Шнитке
Пугающе бездонна так...


Братья

Не эталоны образцовости, 
В век, вызревший на человечине, 
Они от анемии совести 
Лечились до цирроза печени.... 
(вместо эпиграфа) 
 
Трещали черные динамики,
Как на жаровне барабулька.
Сосед, знаток гидродинамики,
В стаканы водку лил «по булькам».
Слепой, а получалось поровну,
И на закуску под тальянку
Затягивал негромко «Ворона»,
Да так, что душу наизнанку!
 
У Бога мамкою намоленный,
Он вырос не под образами...
Сквозь пелену от беломорины
Сверкал незрячими глазами
И горькие слова выкаркивал
Комками застарелой боли,
Как будто легкие выхаркивал,
Застуженные на Тоболе....
 
А брат его, картечью меченный,
На вид еще казался прочен,
Хотя и стал после неметчины
На полторы ноги короче,
Но даже пил с какой-то грацией,
И ордена сияли лаком....
А я глядел на них в прострации
И слушал «Ворона». И плакал…
 
* Мне довелось какое-то время снимать комнатушку в коммуналке на улице Зеленина в Питере. В соседней комнате жили два брата-инвалида. Один бывший зек, слепой, но неплохо игравший на гармошке. Другой бывший полковой разведчик. Каждый вечер за бутылкой водки они до хрипоты спорили о правде жизни, потом мирились и пели добрые старые песни.


Полковник
 
Посвящается В.Б. 
 
Под столом вздыхает во сне мастиф,
Осторожно голову умостив
Возле ножек.
А хозяин перышком вжик, да вжик,
Будто темной ночью лихой мужик
Точит ножик.
Он полковник ГРУ и прошел Бейрут,
А в разведку ангелов не берут,
Значит грешен.
Но сегодня, словно простой пацан,
Два часа таращился в небеса
У скворешен.
Ты ж, полковник, стреляный воробей,
Поезжай на дачу, на все забей,
Пей малагу!
Нет, попал под боженькин мастихин
И пробило к старости на стихи
Бедолагу.
Ах, полковник, это не стоит месс,
Ты купи для счастья роскошный мерс
Или хаммер...
Но клокочут в горле его слова
И дымится бедная голова
Над стихами.
И соседи в доме: курлы-курлы,
Погляди, какие у нас орлы
Обитают!
Пусть костюмчик серенький простоват,
Но глаза — как лампочки по сто ватт! —
Бабы тают...


Адмирал

Он с детства торопил свою судьбу.
Смешной пацан с вихрами на затылке
Сдавал еще невинные бутылки –
Мечтал купить подзорную трубу.
И грезил у подножья маяка
Сырой тельняшкой и каютой тесной,
Жизнь на земле ему казалась пресной,
А интересной – доля моряка.
 
Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний –
Он насмотрелся даний и британий,
До дна хлебнув и моря, и вина.
Ни разу не сломался и не слег,
Когда плясал под боцманскую дудку
И проклинал судьбу, как проститутку,
Укравшую в Бангкоке кошелек.
 
Наверное, счастливая звезда
Вела его сквозь бури и авралы –
И незаметно «выпал» в адмиралы
Смешной птенец «вороньего гнезда».
С изящной сединою на висках,
Он так азартно танцевал кадрили,
Что женщины его боготворили,
А моряки носили на руках.
 
Но время, как полярная вода
Холодная и в середине лета,
Нас судит по закону Архимеда,
Из жизни вытесняя навсегда.
Лишь тем, кому года благоволят,
Судьбой дано познать иные штили –
И адмирал к награде был пришпилен,
И под фанфары списан с корабля.
 
На дно шкатулки спрятав ордена,
Подставив солнцу зеркало затылка,
Он ходит к морю собирать бутылки –
Купить себе дешевого вина
И вечером надраться до слезы
В кампании с таким же старым коком,
И позабыть про шлюху из Бангкока
С глазами цвета юной бирюзы.


Пес

Мой сосед – не фраер, имеет Лексус
и пьет Шабли.
У него в квартире на стенке подлинник
Пикассо.
А вчера, сучок, своего же пса
кипятком облил,
Потому что тот помочиться вздумал
на колесо.
 
Я отбил беднягу, сменил ошейник и
верь – не верь,
Пес лежит теперь на моей постели
и лижет бок,
На меня рычит и тоскливым глазом
глядит на дверь,
Потому что я для него никто,
а хозяин – бог.
 
Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим.
На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
И соседа-выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.
 
А ведь был Мироном, но имя в паспорте
Подскоблил.
И летает в Ниццу, как VIP-персона,
и в Хургаду,
У него есть банк, где старушки держат
свои рубли –
В самый раз мотаться по заграницам
сто раз в году.
 
Пес уснул, устав дожидаться «бога»,
Но мне не рад.
Подлечу страдальца и на охоту
возьму в тайгу.
Мы еще подружимся, мы похожи
мой бедный брат,
У меня ведь тоже свой Бог, и тоже
саднит в боку.


Последний хиппи

Закатился в Неву Юпитер,
Воцарился взамен Меркурий.
Обнимая глазами Питер,
Старый хиппи сидит и курит.
У него голубые джинсы,
У него своя колокольня,
И на круглом значке Дзержинский,
Чтобы было еще прикольней.
 
Мог бы к теще уехать в Хайфу,
По Турину гулять и Риму,
Но ему ведь и здесь по-кайфу
Покурить на бульваре «Приму».
Внуки правы, что старый хрен он,
Небо плачет ему за ворот,
А на сердце бессмертный Леннон,
И хипповый гранитный город...
 
Время дождиком долбит в темя,
Мимо гордые ходят «готы» –
Старый хиппи уже не в теме,
Хоть и все мы одной зиготы.
Он бы просто немного выпил,
Прогулялся проспектом Невским,
Но последнему в мире хиппи
Даже выпить сегодня не с кем.


Доцент Петров спускается в метро

Доцент Петров, покинув теплый кров,
Плащом укрывшись от дождя и ветра,
Преодолев сто метров до метро,
Спускается в грохочущие недра.
 
Доцент Петров боится катакомб.
Путь на работу – более чем подвиг.
И валидол с утра под языком
Он по таблетке нежит, или по две...
 
Как по яремной вене черный тромб,
Как заяц, убегающий от гончих,
Во глубине столичного метро
Трясется переполненный вагончик.
 
А вместе с ним в подземной суете
Среди седых матрон и вертопрахов
Покорно едет в университет
Доцент Петров, потеющий от страха.
 
Доцент Петров не думал о таком,
Когда тайком еще провинциалом
На мраморе щербатым пятаком
Чертил в метро свои инициалы.
 
Но рок суров. И бросив теплый кров,
Под ветром одолев свои сто метров,
Доцент Петров спускается в метро –
Бездонные грохочущие недра…


Современная пастораль

Не важен месяц и число – порой погожею
Коровку божью занесло на руку божию.
Из-под небесных палестин скатилась вишнею,
Вверяя хрупкий свой хитин суду всевышнему.
 
«Пастух небесный» в пиджаке и шляпе бежевой
Качнул козявку на руке, как будто взвешивал
Ее смешные антраша и прегрешения,
И долгий миг не оглашал свое решение.
 
Не навредил суровый рок душе доверчивой,
Лишь с перегаром матерок как смерч наверчивал,
Когда коровке произнес: «Лети, убогая!», –
Растрогав малую до слез: была у Бога я!
 
Чуть позже, в споре горячась на куче силоса,
Пыталась Бога развенчать по мере сил оса:
Мол, он всегда навеселе от дозы вермута,
И осчастливил на селе всех девок с фермы-то!..
 
А сельский «сеятель добра» как есть в поддатии –
Его ж назначили с утра в «зампредседатели»! –
Облокотился на плетень почти торжественно.
Он ощущал себя в тот день и впрямь божественно,
Даруя радость и покой своим владениям.
 
Или... и правда был рукою Провидения?


Дефиле по зоопарку

Гутен абенд, дорогая, миль пардон,
Пожалей меня, сегодня, пожалей!
По жаре я выпил крепкого бордо,
А потом еще добавил божоле.
И от винного безвинно разомлев,
Посмотреть надумал, дозу перебрав,
Как теряет в зоопарке разум лев,
От того, что даже именем не прав.
 
Между клеток, словно стража по дворам,
Я себя гортанным окриком бодрил.
Вот архар (читай, по нашему – баран),
Вот гривастый сомалийский гамадрил...
Я ему: «Ну, как баланда, франкенштейн?
Хочешь фиников подброшу или слив?»
Он мне жестами ответил: «Нихт ферштейн!», –
И ссутулился, как узник замка Иф.
 
Я тогда ему: «Муа, коман са ва?»
Он в ответ мне: «Сэ тре бьен, авек плезир!»
И напрасно в ухо ухала сова,
И вертелась злая белочка вблизи –
Ведь родство уже почуяв, вуаля,
(Не одни мы на планетном корабле!)
Я читал ему по памяти Золя,
Он показывал мне сценки из Рабле.
 
Может быть тому причиной допинг вин,
Но я понял, раздавая ливер блюд,
Почему на солнце ежится пингвин,
И за что всю жизнь горбатится верблюд.
Я кормил их сладкой булочкой с руки,
Развлекал сидельцев хайками Басё –
Мы ж похожи, словно капли из реки,
Только наш загон пошире, вот и все!..
 
Дефиле по зоопарку. Подшофе
(Музыкально выражаясь – форте пьян)
Я присел за столик летнего кафе,
Утомившись от зеленых обезьян.
Заказал и черри бренди, и халвы…
В обрамлении решетчатых оправ
Плотоядно на меня смотрели львы,
Травоядно на меня взирал жираф.
 
Душный вечер недопитым черри пах.
Я, сказав официантке «данке шон»,
Слушал мысли в черепах у черепах,
В толстый панцирь спать залезших нагишом.
Ощущал себя то мышью, то совой,
Старым буйволом, забитым на пари,
То стервятником, что грезит синевой,
Где со стервой своей первою парил.
 
Оплетала прутья цепкая лоза,
Винторогий козлик блеял о любви.
Его желтые печальные глаза
Вызывали дежавю у визави...
Громыхал оркестрик жестью «ля-ля-фа».
Мой сосед, искавший истину в вине,
Подмигнул мне через стол: «Шерше ля фам»?
Я подумал… и пошел домой к жене.


Мой мир

Вот дом, где каждый гвоздь забит моей рукой,
Вот три ступеньки в сад за приоткрытой дверью,
Вот поле и река, и небо над рекой,
Где обитает Бог, в которого я верю...
 
Я наливаю чай, ты разрезаешь торт,
Нам звезды за окном моргают близоруко,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
Где можем ощутить дыхание друг друга.
 
Очерчивает круг движенье рук твоих,
Рассеивает тьму сиянье глаз зеленых,
И наш домашний мир, деленный на двоих,
Огромнее миров никем не разделенных.


Ночная мелодия

Футляр тисненой кожицы работы Бенвенуто –
В нем ловких стрелок ножницы бегут, стригут минуты.
В мешок дырявой памяти, как строки завещания,
Летят они, а маятник им машет на прощание.
А мы с тобою, будучи не очень-то уверены,
Что до разлуки будущей нам сотни лет отмерены,
Закрыли двери на засов, измяли кринолины...
Ах, не было таких часов во времена Челлини!
Я, опьяненный жаром плеч атласного свечения,
Задул пожары желтых свеч и времени течение...
Диван пружинами гудит, кружит, как плот нагруженный…
Я охраняю на груди покой моей жемчужины…
Какая музыка в ночи, какое наваждение –
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!


В ожидании жены, уехавшей в командировку

Невпопад часы стучат, маятник качая,
Две свечи кровоточат, стынет чашка чая.
За спиною тишина – хрипло в ухо дышит,
А любимая жена не звонит, не пишет.
 
Воют волки за рекой. Эхо вторит глухо,
Барабанит в дверь клюкой белая старуха.
Небо с лунным фонарем в черный цвет окрашено.
Где ж ты, солнышко мое? Отзовись, мне страшно!
Или я сошел с ума на исходе ночи,
Или пьяная зима за окном хохочет…
Тонким лезвием ножа – холодок под сердце...
Поскорее приезжай, помоги согреться!


Не покидай меня

Веселый ангел миражи
Обводит гвоздиком.
Комета небо сторожит,
Виляя хвостиком.
Там у галактик рукава
С каймою вышитой,
А тут по маковку трава –
Куда уж выше-то!
 
Нам это поле перейти
Бок о бок выпало.
Я весь репейник на пути
Руками выполол.
Осталась только лебеда
Неистребимая,
Но ты меня не покидай,
Моя любимая!
 
Над синей крышею дымок
И стол под сливою –
Старался сделать я, как мог,
Тебя счастливою.
Чтоб путеводный свет не гас,
В ночи бы выручил,
Я «Отче наш» как Отче нас
На память выучил.
 
Синицей теплою в руке,
Ручным ли соколом,
Не важно как, не важно кем,
Я буду около.
Какая б ни была беда,
Тебя не брошу я.
И ты меня не покидай,
Моя хорошая.


Обетованная вселенная

Память листаем, грустим ли украдкою,
Пьем ли фантазий вино полусладкое,
То утонченная, то ураганная,
Нашей любви партитура органная,
Превозмогая земное и бренное,
Счастьем стремится наполнить Вселенную –
Мир, где витийствуют добрые мелочи,
Кот что-то млечное пьет из тарелочки,
Где припорошенный пылью космической,
Дремлет на полке божок керамический,
А на серебряном гвоздике светится
Ковшик созвездия Малой Медведицы…
В ходиках Время пружинит натружено.
Солнце мое греет вкусное к ужину,
Комнату, кухню, прихожую, ванную –
Нашу Вселенную обетованную.


Альмандины для любимой

Вот уже который год по пути нам.
Для тебя огонь души шевелю я,
Подарить хочу на День Валентинов
Альмандины из долины Вилюя.
 
Купим домик в деревушке под Нарой,
Не поедем больше на Тенериф мы –
И Трабзон, и Хургада, и Канары
Надоели, как глагольные рифмы.
 
А под Нарой соловьи языкаты,
И река там – будто к Богу дорога,
И такие полыхают закаты,
Что с ума свели бы даже Ван Гога.
 
Что еще тебе сказать, дорогая?
Греет взгляд твой цвета перечной мяты.
За тебя поднял бы мир на рога я,
Да рогами обделила меня ты.
 
Открываю я бутылку кампари,
Надеваешь ты халат с капюшоном…
Нам с тобой не надо шумных компаний,
Потому, что и вдвоем хорошо нам.
 
*Альмандины – драгоценные камни (разновидность гранатов), сопровождающие месторождения алмазов. Считается, что это камни честности. Их дарят в знак верной любви.


Амулет

Солнце грело вполнакала.
Ветер дул издалека.
Небо низкое лакало
Из Байкала облака.
Компас врал и куролесил,
Показания менял,
И меня по редколесью
Как худую вошь гонял.
Все напасти пересилив,
Перессорившись с судьбой,
Я насквозь прошел Россию,
Чтобы встретиться с тобой...
Выдам черту закладную
За волшебный амулет,
Чтоб от бед мою родную
Уберег на много лет.
Чтобы, как деепричастье
По пятам за запятой,
За тобой ходило счастье
На цепочке золотой.


Проезжая мимо Салемской ведьмы

Дрожит устало
Вечерний воздух,
Домой скорее
Добраться мне бы.
Но отразились
В асфальте звезды,
И мой троллейбус
Плывет по небу.
 
Тычинке в пару
Найдется пестик –
Закон природы
Универсален.
У юной ведьмы
На шее крестик,
Стоит у бара
И курит «Салем».
 
В надбровных дугах
Звон колокольцев –
Идет охота
За беглым взглядом,
Играют пальцы,
Мерцают кольца,
Горчит улыбка
Лукавым ядом.
 
Но есть лекарства
И от лукавства –
Швейцар поодаль
Стоит набычась.
Он не подарит
Тебе полцарства –
Он сам охотник,
А не добыча.
 
А я и вовсе
Иная птица,
Меня троллейбус
Проносит мимо.
Усталый вечер
Мазнул по лицам
Неуловимо
Осенним гримом.
 
Кому направо,
Кому налево,
Моя ж дорога
Восходит к трону –
В воздушном замке
Ждет королева
И чистит мелом
Мою корону.


Звездопад

К нам на месяц заехал июнь –
Тополиный пушок над губой.
Он еще фантастически юн,
Но так дерзко флиртует с тобой!
Удивляя столичных кутил,
Устилает цветами Арбат,
Даже солнце, как пир, закатил,
Чтоб тебе подарить звездопад.
И светила, срываясь с резьбы,
Рассыпают фонтаны огня…
Но, о прочих желаньях забыв,
Ты опять загадала меня.


Родинка

Бьет озноб в часы закатные,
Старики хрустят суставами,
И скворечники плацкартные
К югу тянутся составами.
Там еще вовсю купаются,
Небо бархатное в просини –
И билеты раскупаются
Эмигрантами из осени.
 
Чай горяч, как лошадь с норовом.
Пляшет в сбруе подстаканника.
До чего же это здорово
Поиграть немного в странника,
Покурить в холодном тамбуре,
Где веселая компания
Так поет, что даже в таборе
Позавидуют цыгане им.
 
Зреет южная смородина
И воркует сладко горлинка.
Это, вроде, тоже родина,
Только мне милее родинка
На твоем плече, которое
Млечным светом ночью светится…
И сажусь обратно в «скорый» я,
И назад колеса вертятся.
 
Здесь уже сугробы спелые
Намело ветрами с полюса,
И стоят березы белые,
И метели с хриплым голосом…
Ты задернешь окна шторами,
Скажешь мне, что рада встретиться.
Я прижмусь к плечу, которое
Млечным светом ночью светится.


Цзиндэчжэньский фарфор

В нашей кухне витал
Восхитительный дух тарталеток,
Свой пленительный мир
Из восторгов моих возводя.
А за темным окном
Журавлиные клинья под лето
Забивала зима
Кулаком ледяного дождя.
 
Из каких родников
И душевных мелодий тончайших
Ты сплетала покров,
Укрывающий нас в холода?
И являлись на стол
Тонкостенные белые чаши,
И в напиток богов
Превращалась простая вода.
 
Цзиндэчжэньский фарфор,
Преисполненный чайною негой,
И сердца согревал,
И беседы изысканный шелк,
А за темным окном
Фонари столбенели от снега,
Наблюдая, как он,
Словно пьяный, то падал, то шел…


Имена на снегу

Когда объявит белый танец небесный церемониймейстер,
Когда пронзительная нота из-под кленового смычка
Перечеркнет заслуги лета, и дальновидные предместья
Достанут снежные одежды из ледяного сундучка,
Не подводи меня, родная, не разжимай свои объятья,
Какие б трубы ни трубили, не отводи любимых губ!..
И ветер, пролетев над крышей, не руны зимнего проклятья,
А наши имена напишет на свежевыпавшем снегу.


Субботнее

Любимая, сегодня выходной,
Позволь же сну еще чуть-чуть продлиться,
Пока неугомонная столица
Ругается с метелью продувной.
Не вслушивайся в злые голоса,
Пускай зима за окнами долдонит,
А ты, нательный крестик сжав в ладони,
Поспи еще хотя бы полчаса.
Полынных глаз своих не открывай,
Не уходи со сказочной дороги,
Пусть доедят твои единороги
Из теплых рук волшебный каравай.
Дай доиграть все ноты трубачу,
Дай храбрецу управиться с драконом...
А я пока яичницу с беконом
Поджарю. И чаёк закипячу.


Ночное погружение

Мы в лето канули на дно –
В заросший сад, где тени веток,
Как лапы призрачных креветок,
Всю ночь царапают окно.
Среди созвездий и комет
Кочуем в дачной батисфере,
И в незадраенные двери
Течет зодиакальный свет.
 
То Рак, то Рыбы, то Луна
Являют любопытный профиль.
А полночь, как хороший кофе,
И ароматна, и черна.
И с приземленного крыльца
Сквозь крону старенькой рябины
Приоткрываются глубины
Вселенских замыслов Творца.
 
Но ни тревожный трубный глас,
Ни звезд холодных отдаленность,
Ни злая предопределенность
Еще не поселились в нас.
И путь назначенный верша,
Но не желая ставить точку,
Мы эту ночку по глоточку
С тобой смакуем не спеша.


Дачное

Вот и Брыковы горы, и лета макушка,
И суббота идет заведенным порядком:
В холодильнике «Орск» дозревает чекушка,
Набирается солнца закуска по грядкам,
И цикады выводят свои пиццикато,
И погода – куда там в ином Намангане! –
И, бока подставляя под кетчуп заката,
Ароматом исходит шашлык на мангале…
Старый кот на плече, верный пес у колена,
Я – беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.


В кущах личного Эдема

Хорошо, забыв о вьюгах,
Окунуться в летний зной,
Мысли пивом убаюкав,
Проводить свой выходной
Изваянием Родена
С папироскою в руке
В кущах личного Эдема
В допотопном гамаке.
 
Разве это не награда –
Созерцать весь Божий день
Тонкой кистью винограда
Нарисованную тень,
Не гонять на шестисотом
С валидолом за щекой,
А наперстком шести соток
Пить божественный покой.
 
Лета мятная настойка,
Воли праздничный кумыс
Упоительны настолько,
Что всему даруют смысл:
И сирени у калитки,
И герани на окне,
И несуетной улитке,
И подвыпившему мне.
 
Спелый плод в мои ладони
Золотая алыча
Снисходительно уронит
С августейшего плеча…
И сорочьим донесеньем
Разлетится весть окрест,
Что за это воскресенье
Я воистину воскрес.


***

Русский полынный космос, бес, крутящийся на игле,
Рюмка за упокой, а потом во здравие...
И наплевать, что мир – лишь окатыш гравия,
Мчащийся наугад по вселенской мгле...
Водочку приголубишь, хрустнешь нежинским огурцом,
Смачно словцо обронишь (да с оборотами!),
Спустишься в сад, и пусть себе за воротами
Бездна косматая дышит тебе в лицо...
Спелые звезды и яблоки тихо падают в черный мох...
Мятых и битых нас, с родовыми травмами,
Лето от зимней немочи лечит травами,
Нежа, как это может один лишь Бог.


Пока Бог спит

Мой недруг в Министерстве странных дел,
И без того лоснившийся богато,
Недавно вовсе дьявольски взлетел,
Возглавив Управление Заката.
И сразу день на треть был усечен,
Сравнялись скорость тьмы и скорость света,
И ночь, как нож под левое плечо,
Вошла в мой сад, срезая листья с веток.
 
Нательный крестик умостив в горсти,
Я масло ароматное лампадок
Транжирю, чтоб Всевышнему польстить,
Но кто сказал, что Он на это падок?
И травы заплетаются в клубок,
И страхи из угла шипят как змеи...
И шутит черт, пока кемарит Бог,
Которого я разбудить не смею.


Я верю

Когда все неладно, обидно и больно,
Когда незадача ломает и гнет,
Я верю наивно, что звон колокольный
Развеет дурман и беду отпугнет.
 
И даже когда пустоты канительной
Уже не хотят отражать зеркала,
Я все-таки верю, что крестик нательный
Меня сохраняет от лиха и зла.
 
Я знаю, напрасно лукавит дорога,
Петляя у кромки болотной воды…
Мне желтые пятки распятого Бога
Сияют как две путеводных звезды.


Перед Рождеством

Любовь – начало всех начал,
Лукавит римское «ab ovо»,
Спроси у москвича любого,
Хоть рифмача, хоть фирмача.
Земля кружит не наобум,
Ночь по квартирам ходит сватьей
Под неусыпный скрип кроватей,
Готовя новый «бэби бум».
И накануне Рождества
Надела снежные брильянты
И разноцветные гирлянды
Ее Сиятельство Москва.
 
Земля стоит на трех китах,
Москва – на девяти вокзалах.
Пока в их неуютных залах
Не иссякает суета,
Пока сюда издалека
Станиц, улусов и аулов
Течет авосек и баулов
Провинциальная река,
Пока хоть искра торжества
Мерцает на приезжих лицах –
Недаром числится в столицах
Ее Величество Москва.
 
Над Красной площадью висят
Часы по имени «куранты»,
Наступит полночь, аккуратно
Они ее провозгласят.
А мы в двенадцать без пяти
Уедем в город леденцовый –
Электропоезд в Одинцово
Отчалит с третьего пути.
И за звездой пойдут волхвы,
И небо станет бесшабашней
Над вертикалью Спасской башни
Ее Высочества Москвы...


Рождество-2007

Громыхнул пологий скат крыши
Оцинкованным листом жести.
Ясень веткою взмахнул: «Слышишь!?» –
Сколько радости в его жесте...
В январе сошла вода с неба,
Разбудила под землей травы.
А по мне бы, в самый раз, снега –
Не Мальдивы же у нас, право!
 
Город в тонике дождя тонет.
Ночь, вращая вороным оком,
Мимо дома свору туч гонит,
Глядя к нам с той стороны окон.
Пусть других незваный гром будит,
Засыпай, родная, Бог с нами!
Он до самого утра будет
Наши души врачевать снами.
 
Источают торжество скверы,
Рождество вот-вот звездой брызнет,
Пропитает светлый воск веры
Узловатый фитилек жизни.
Станет замысел Творца ясен,
Будет зимний ветер к нам чуток,
Машет веткой во дворе ясень,
Совершается в ночи чудо!


Пасхальное

Отложу я хлопоты под сукно
И воздав пасхальному куличу,
Потянувшись мысленно за окно,
В кумачовых сумерках улечу.
Проскользну за облако на закат,
Огибая пряничный городок,
Посмотрю на жизнь свою свысока,
Ощущая гибельный холодок.
 
Утонуло прошлое подо льдом,
Еле виден призрачный палисад,
То ли дым за озером, то ли дом,
То ли кони в яблоках, то ли сад...
Не осталось даже черновика
Прошлогодних трав и кленовых строф –
Что казалось писаным на века,
Разметало копотью от костров.
 
Но по небу катится не слеза –
Что апрелю плакаться, смерть поправ?
Он уже на кладбище снег слизал,
Очищая место для новых трав.
Заглянуть бы надо, поправить крест,
Пусть стоит прямехонько, не во лжи...
А сегодня праздник: Христос воскрес!
Хоть один у Господа заслужил...


Назло печали зимней

Уже не течь небесной силе
По синим жилам горловым
Безумцев, что судьбе дерзили,
Но не сносили головы...
Каким неосторожным танцем
Мы рассердили небеса?
Когда чахоточным багрянцем
Еще горел Нескучный сад,
Когда на паперти осенней
Вовсю гремели торжества,
И только тени опасений
Кружила падшая листва,
По звездам, по венозной гжели,
По выражению лица,
Ах, ворожеи, неужели
Вы не предвидели конца?
Снегами копится усталость
В тени оконного креста…
И что же нам еще осталось –
Начать все с белого листа,
И греться в нежности взаимной,
И друг у друга есть с руки,
И жить – назло печали зимней,
Любя и веря вопреки…


День поминовения

Поминальную чашу осушим
Над землей, где зарыты таланты.
Вспомним тех, чьи мятежные души
Мы вперед пропустили галантно.
Помолчим. Все равно не напиться
Философским течением буден.
Постоим. А куда торопиться?
Все мы там своевременно будем.
 
Пахнет пыльным цветком валерьяны
Нескончаемый марш на погосте.
Что ни день, в оркестровые ямы
Мир бросает игральные кости.
Но молчат не имущие сраму
Новоселы кладбищенских линий –
Бренных тел опустевшие храмы,
По кресты утонувшие в глине.
 
И смахнув со щеки аккуратно
Горечь слез, набежавших невольно,
Неохотно уходим обратно
В жизнь, которая делает больно,
Где рекламой кипит мегаполис,
Семь грехов предлагая любезно,
Где любовь, как спасательный пояс,
Нас с тобой удержала над бездной...


Медный вальс ноября
 
Памяти Славы Малиновского,
талантливого человека и верного друга 

***

Последний миг был жизнью не заласкан.
Горчила осень крошкой табака,
Лоснилась полночь, как потертый лацкан
Добротного когда-то пиджака.
Тягучей размазней вчерашней каши
В холодном доме стыла тишина,
Когда затих дышать мешавший кашель,
А в сладком сне не дрогнула жена.
 
Беззвучно рвались выцветшие нити,
Даруя степень неземных свобод.
Засуетился заспанный Хранитель,
Почувствовав, как дрогнул небосвод.
И лишь котенок плакал возле миски,
Когда под утро около пяти
Ты вышел в осень тихо, по-английски,
Ни с кем не попрощавшись. Всем простив.


***

Медный голос дождями надраенных труб,
Медных листьев костер на осеннем ветру,
И в полете над миром почти невесом,
Кружит медленный танец судьбы колесо.
 
На рулетке судьбы выпадает «зеро» –
Открывается дверь в бесконечность миров,
Где усталый оркестр без осенних прикрас
Завершает с листа медный, медленный вальс.
 
Медный, медленный вальс остывающих дней,
Умирающий звук все бедней и бледней,
Тени горьких предчувствий и огненных рун
Пробегают по нервам трепещущих струн.
 
Между Жизнью и Смертью стремительный торг.
И живым не понять леденящий восторг,
Дрожь сухих и давно не целованных губ,
Предвкушающих вальс на другом берегу.
 
Смертный вальс вперемешку со снежной крупой –
Белый танец судьбы над небесной тропой…
На последнем балу не дыша, не любя,
Ты не смог отказать пригласившей тебя.


***

У надменной Вселенной изысканно холодны руки,
Не согреть их ни яростным звездам, ни углям Аида.
Миллиардами лет в этом мире копилась обида,
Заполняя дырявый кувшин на божественном круге.
 
Так на что мы надеемся, сидя на кухне за чаем,
Обнимая друг друга, и глядя в бездонную полночь,
Где кричит, заблудившись, бездомная «скорая помощь»,
И молчит телефон, на звонки больше не отвечая?..
 
Черным крепом задернуто небо и тьмою кисейной.
Но так хочется верить наивным пророчествам Ванги,
Что однажды с рассветом на землю опустится ангел,
И оттают молочные реки и берег кисельный.
 
Мы не вечны, но тем и бесценны любимые руки,
И та странная ночь, и тот чай с ароматом лимона,
И то время, когда со стены мы снимаем «Кремону»
И поем про дырявый кувшин на божественном круге.
 
Безмятежно, как боги, взирая в бездонную полночь,
Обнимаем друг друга у самого звездного края,
Где незримые силы седыми мирами играют,
И беспомощно плачет бездомная «скорая помощь»…


* * *
 
Посвящается Е.Д. 
 
Человек за рамки вышел.
Фотоснимки опустели.
Навсегда поднявшись выше
Опостылевшей постели,
Где ты нынче обитаешь,
Недотыкомка вчерашний?
Под какой стрехой витаешь,
Над какою кружишь пашней?
 
Постигаешь ли вершины,
Проникаешь ли в глубины,
Обживаешь ли крушины
Вслед за стаей голубиной?
Свет не виден за свечами…
Не суди же нас, любезный,
Погрузившихся в печалей
Маракотовые бездны.
 
Нас покуда кормит с блюда
Суета горизонтали,
Нам хватает злого люда
С однотонными зонтами...
А тебе цветной дугою,
Перламутровою дымкой
Хорошо ли над рекою
И любимою Ходынкой?


Не детское
 
Идет бычок, качается...
            Агния Барто 
 
Ветром выбриты височки, брюки клеш,
По досочке, как по памяти пройдешь
Через годы — от сучка и до сучка...
Коротка ж ты получилась, до-со-чка!
А порой на Кунашире и Двине,
Жизнь казалась нам и шире, и длинней.
Обещалась она пухом с тополей
Обогреть и сто дорог, и сто полей,
Но, едва и половину одолев,
Притомилась, головою побелев.
...Выплывает на фарватер катерок,
А за ним витиеватый матерок,
И за темными домами вдалеке
Из тумана раздается по реке
Пьяный голос моториста с корабля:
Эй, на вахте, где же пристань?
Скоро, бля...


Бессвязные мысли цвета хаки

Модное хаки солдатской юдоли.
Степень свободы казенных ремней.
В каски впрессованы лобные доли
В целом неглупых когда-то парней.
 
Посвист косы прокаженной старухи.
Глупые слухи честнее вранья.
Крови алкают свинцовые мухи.
Корчится небо от стай воронья.
 
Мыслей опальных расстрельные списки.
Кто там сегодня назначен врагом?
Постная каша на донышке миски.
С пушечным мясом почтовый вагон.
 
В сером конверте цветок белладонны.
Мертвым юнцам не дано постареть.
Боже, как смертные ямы бездонны –
Мы не заполнили их и на треть...
 
Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024