Александр Сопровский

 

Стихи 1976 - 1979

* * *

Устал бежать: пошла дорога в горку.
Автобус рядом, поднажал бы — сел,
Но, кажется, я различил семерку
Из номера 187.

Бежать не надо: мне на сто тридцатый.
Вот закурю — глядишь, и подойдет...
Какой-то теплой и дождливой датой
Наш летний город в памяти живет.

Прошедшее мое — надежный угол,
Там двое недоверчиво нежны,
И в луже разбегающимся кругом
Их отражения искажены.

В нас ликовала сдержанная сила,
Мячом казался шар земной — лови!
Любовь? Не знаю... Но другое было,
Немногим хуже счастья и любви.

Звенела медь в оттянутых карманах,
Гуляла грусть, в ушах твоих звеня.
Я говорил о замыслах и планах,
И ты, как должно, верила в меня.

И заполночь дышал туманом город,
И сущность жизни знавший пешеход,
Дивясь, ловил обрывки разговора,
В котором было — все наоборот.

1976


* * *

                                           В. Дмитриеву

Разойдется тоска, словно в оттепель треснувший лед,
И заплещет вода в императорском черном канале.
Я друзьям обещаю, что лучшее время придет.
Мы с годами рожденья, похоже, что не прогадали.

Мировой неприязни и твердого дружества час,
Как не снилось в античности римлянам или евреям.
Не ужели не видишь, какая удача у нас —
Небывало простое, до ужаса ясное время!

Предреченные всадники держат коней за узды.
Трудовая Геенна готова к авральной работе.
Нас с тобой ожидают, мой милый, такие истцы,
Что повкалывай вечность — и то не сойдешься в расчете.

Так пока мы, живые, шагаем по твердым камням,
Разнося по широтам домашние песни и шутки, —
Кто посмеет пугать нас? О чем беспокоиться нам?
Вот беда, что метет, не стихая, девятые сутки...

Но вскрывается море — здесь тоже должна быть весна.
По законам природы наследное право бесспорно.
И мила мне в разлуке хитрющая голубизна
Неспокойных очей над барашками невского шторма.

9-28 апреля 1976


* * *

Из верхних окон музыка во двор.
Горбатые ступени у подъезда.
Мой прежний мир, приставленный в упор
К очам твоим — без моего посредства.

Перехожу на круг небытия,
В электроток твоих воспоминаний.
Но я не мертв, и музыка твоя
Издалека слышна мне временами.

Так спой же мне и душу напои!
За волчий век я сорок раз бы умер, —
Но круг друзей, но близкие мои —
Мелодия в бензомоторном шуме...

Так будь же мне верна на круге том —
Не зря он создан нашими руками —
Где встанет наш гостеприимный дом,
Как росчерк мой под этими строками.

И сколько б нам не выпало разлук,
Нам нужно ждать. Когда не мы, то кто же?
И жизнь на вкус, как музыка на слух,
Ну спой же, спой... Побудь со мной подольше...

6 апреля — 5 мая 1976


* * *

Жизнь обрела привычные черты,
Что было нужно — за день наверстала.
Застольный шум, а посредине — ты:
Слегка паришь, но выглядишь устало.

Накрытый стол немало обещал,
Но разговор не ладился, как будто
Какой-то сговор вас отягощал,
Исподтишка встревая поминутно.

О Господи, как фантастичен быт!
Искажены смеющиеся лица.
Кто с кем тут рядом и зачем сидит,
На что озлоблен и чего боится?

Хозяюшка, отсюда не взлетишь.
Оскалит рот насмешливая вечность.
Погасишь свет — и ясно различишь
За окнами таящуюся нечисть.

И вправду мир покажется тюрьмой,
Дыханье — счастьем и прогулка — волей.
Что с нами происходит, Боже мой,
На этом самом жутком из застолий?

Март. Ночь. Москва. Гостеприимный дом.
Отменный спирт расходится по кругу.
Хозяйка, слушай, а за что мы пьем,
Зачем мы здесь — и кто мы все друг другу?

Пускай хоть выпьем каждый за свое
Под общий звон фужеров или рюмок.
Я — пью за волчье сладкое житье,
За свет звезды над участью угрюмой.

Хозяюшка! За звучным шагом — шаг,
Земля за нас, она спружинит мягко,
И каждый дом — по крайности, очаг,
И смертный мир — не больше, чем времянка.

1976


* * *

                   С.Гандлевскому

Вот и снова в предосенний день
Побредем по глянцу площадей,
Поразмыслим, чем же год отмечен.
А земля нас тащит за собой
В орбитальный космос голубой.
Год шестой от нашей первой встречи.

Все родное — в памяти родней.
До прекрасных августовских дней
Берегу тепло под полушубком.
Дорожу пожатием руки —
И живу, резону вопреки,
В этом крае, вымершем и жутком.

В августе с друзьями посидим.
Папирос замысловатый дым
Тянется в распахнутые окна.
Капает на кухне самогон.
И огонь заката вознесен
В облака торжественно и вольно.

К высоте распространится речь.
Будет лето медленное течь,
Занавеска светлая — качаться.
В августе присядем у стола.
Жизнь — она ведь все-таки была
И пока не думает кончаться.

1976


* * *

Земли осенней черные пласты
Еще не разворочены дождями,
Но знаю я — и, верно, знаешь ты,
Каким ветрам орудовать над нами.

Еще пылят сентябрьские пути.
Еще звенит колодцами деревня.
Будь проклят день и час, когда... Прости,
Благословись, возлюбленное время.

Другого нет. И, если разрешат,
Я все скажу, что ночь наворковала,
Пока в дремоте граждане лежат
На папертях Московского вокзала,

Пока еще не холодно, пока
К себе берет нас камень постепенно.
Будь проклят... Не поднимется рука,
Родное время, будь благословенно.

Свистками черни воздух потрясен,
Смешна любовь — и ненависти мало,
Но кто бы знал, что людям тех времен
Благословенья лишь и не хватало.

1976


* * *

За ночью ночь меня всего трясло.
Отряд берез держал границу леса.
Начало суток, новое число
Меня встречало лязганьем железа.

Неслись с окраин первые шумы,
Гудки гудели, грохотала трасса,—
И думал я: вот-вот увидим мы,
Как от востока светится пространство,

Как воронье срывается в полет,
Как небеса расхристаны и сиры...
И молодость — она не в нас живет,
Но где-то прежде, в молодости мира.

Меж тем поодаль шум иной возник,
Вступала сталь каким-то новым ладом.
Я покидал березовый тайник
И торопился к каменным громадам.

И город был сияньем обагрен
Едва заметным, но неоспоримым,
И я входил, как на заре времен,
И шел — как мытарь Иерусалимом.

Навстречу мне такие же, как я,
Шли люди в озаренье красноватом,
И мы сходились, как одна семья,
Где всякий был родным и виноватым.

Но мы родство таили в бездне глаз.
Движенья были сослепу неловки.
И притекали новые из нас
К автобусной заветной остановке.

Любой дышал, как будто ношу нес.
Походки тяжки, лица воспаленны.
И вдалеке гремел мусоровоз,
Как будто поступь танковой колонны.

Нечистым газом бил из-под крыла...
Казался воздух огненосней кремня.
Рассвет не шел. Заканчивалось время,
Дышала вечность, за сердце брала...

1976


* * *

На рассвете звенят возбужденно,
Подымаясь со сна, города.
Спи сегодня без горя и стона,
Спи по-прежнему, спи, как тогда.
Как жилось нам единожды, помнишь?
Небо в росчерках звездных хвостов —
И держали раздетую полночь
Напряженные руки мостов.

Так тепло, будто ветер на воле
Не гуляет вовсю за стеной.
Так беспамятно — крысы в подполье
Не спугнут нас до утра с тобой.
Только жадно сцепляются руки,
Да безвольно бормочут уста —
И слова, разлетаясь на звуки,
Рвутся прочь, как птенцы из гнезда.

Несмышленая, враг мой любимый,
Там, меж арок и кариатид,
Нешто все еще неумолимый,
Резкий снег между нами летит?
Сердце мира спешащего, злого
Бьется в ритме столичного дня.
Я устал от недоброго слова —
Только ветер и держит меня.

Разве зря в ту блаженную пору
Голоса пролагали следы
Сквозь осеннюю звездную свору
Над игралищем невской воды?
Сядем рядом — и карты раскроем:
В ускользающий нынешний час
Эта память
да будет покоем
От зимы, ненавидящей нас.

1976


ЧЁРНАЯ РАВНИНА

Но площадь молчала, и ничего на ней не было видно.
Тёмные церкви недвижно поднимались к небу, и стены
глядели темно и зловеще. Только мерным шагом
между зубцами передвигались тени часовых.
И чудилось мне, что я живу полвека назад
и что предо мной древние русские святыни,
полонённые и безгласные... Было слишком рано.
В. Муравьев (сборник «Из глубины»), 1918

1

Земли осенней черные пласты
Еще не разворочены дождями,
Но знаю я — и, верно, знаешь ты,
Каким ветрам орудовать над нами.

Еще пылят сентябрьские пути.
Еще звенит колодцами деревня.
Будь проклят день и час, когда... Прости,
Благословись, возлюбленное время.

Другого нет. И, если разрешат,
Я все скажу, что ночь наворковала,
Пока в дремоте граждане лежат
На папертях Московского вокзала,

Пока еще не холодно, пока
К себе берет нас камень постепенно.
Будь проклят... Не поднимется рука,
Родное время, будь благословенно.

Свистками черни воздух потрясен,
Смешна любовь — и ненависти мало,
Но кто бы знал, что людям тех времен
Благословенья лишь и не хватало.

5 сентября 1976


2

За ночью ночь меня всего трясло.
Отряд берез держал границу леса.
Начало суток, новое число
Меня встречало лязганьем железа.

Неслись с окраин первые шумы,
Гудки гудели, грохотала трасса, —
И думал я: вот-вот увидим мы,
Как от востока светится пространство,

Как воронье срывается в полет,
Как небеса расхристаны и сиры...
И молодость — она не в нас живет,
Но где-то прежде, в молодости мира.

Меж тем поодаль шум иной возник,
Вступала сталь каким-то новым ладом.
Я покидал березовый тайник
И торопился к каменным громадам.

И город был сияньем обагрен
Едва заметным, но неоспоримым,
И я входил, как на заре времен,
И шел — как мытарь Иерусалимом.

Навстречу мне такие же, как я,
Шли люди в озаренье красноватом,
И мы сходились, как одна семья,
Где всякий был родным и виноватым.

Но мы родство таили в бездне глаз.
Движенья были сослепу неловки.
И притекали новые из нас
К автобусной заветной остановке.

Любой дышал, как будто ношу нес.
Походки тяжки, лица воспаленны.
И вдалеке гремел мусоровоз,
Как будто поступь танковой колонны.

Нечистым газом бил из-под крыла...
Казался воздух огненосней кремня.
Рассвет не шел. Заканчивалось время,
Дышала вечность, за сердце брала...

Ноябрь 1976, 29 января 1977


3

                       Ю. Кублановскому

Морозное солнце над серым вокзалом,
Дымы на слепящих верхах,
И зелень листвы по садам обветшалым —
Серебряный блеск на ветвях.

Откуда в столице такая погода
В октябрьский полуденный час?
С архивного полузабытого года
Такого не знают у нас!

Сырой листопад налетает со снегом
На семь москворецких вершин,
И смотрятся жадным монгольским набегом
Разъезды служебных машин...

Об эту блаженную смутную пору
Нам чувствовалось заодно,
Что Богу живому иначе, как вору, —
Навстречу безвластию, голоду, мору —
Прокрасться сюда не дано.

На голос друзей, по звонкам телефонным
Еще я срываться могу...
Но страшно взглянуть: под раскидистым клёном —
Зелёные листья в снегу.

15 октября 1976


4

                А. Цветкову

Налей и за старое выпей.
Наплюй на уик-энд и поп-арт.
Уже сочиняет нам гибель
Какой-то февраль или март.

Затем нас не гладят по шерстке,
Что сказано: время — вперед! —
И ласточка взором пижонским
Обмерила твой самолет.

О чем тебе снится, покуда
Два неба в раструбах очес,
Пока я с надеждой на чудо
В прожекторах ночи исчез.

Я сгинул под зимние грозы
В родном до проклятья краю-
Березы, березы, березы
Судьбу обступили мою.

Дворы наши в желтых сугробах
Шурша, догнивает листва.
В беззвездных туманах багровых
Метелями бредит Москва.

Кому-то срываться в рыданье,
Хватаясь за воздух рукой,
Кому-то стекаться рядами
На сбор за Непрядвой-рекой.

Мы сдохнем на черной равнине
В расстрелянной светлой дали,
Обнявшись, как братья родные,
Чтоб чистой волной позывные
Сквозь крупчатый воздух прошли.

15 декабря 1976


5

На рассвете звенят возбужденно,
Подымаясь со сна, города.
Спи сегодня без горя и стона,
Спи по-прежнему, спи, как тогда.

Как жилось нам единожды, помнишь?
Небо в росчерках звездных хвостов —
И держали раздетую полночь
Напряженные руки мостов.

Так тепло, будто ветер на воле
Не гуляет вовсю за стеной.
Так беспамятно — крысы в подполье
Не спугнут нас до утра с тобой.

Только жадно сцепляются руки,
Да безвольно бормочут уста —
И слова, разлетаясь на звуки,
Рвутся прочь, как птенцы из гнезда.

Несмышленая, враг мой любимый,
Там, меж арок и кариатид,
Нешто все еще неумолимый,
Резкий снег между нами летит?

Сердце мира спешащего, злого
Бьется в ритме столичного дня.
Я устал от недоброго слова —
Только ветер и держит меня.

Разве зря в ту блаженную пору
Голоса пролагали следы
Сквозь осеннюю звездную свору
Над игралищем невской воды?

Сядем рядом — и карты раскроем:
В ускользающий нынешний час
Эта память
да будет покоем
От зимы, ненавидящей нас.

31 января 1977


6

Ты помнишь: мост, поставленный над черной,
Неторопливо плещущей водой,
Колокола под шапкой золоченой
И стойкий контур башни угловой.

А там, вдали, где небо полосато,
В многоязыком сумрачном огне
Прошла душа над уровнем заката —
И не вернулась, прежняя, ко мне.

Когда же ночи темная громада
Всей синевой надавит на стекло,
Прихлынет космос веяньем распада —
И мокрый ветер дышит тяжело.

Но смерти нет. И от суда хранима,
Как будто куща в облачной дали, —
В налетах дыма черная равнина,
И пятна крови в гаревой пыли.

Пора мне знать: окупится не скоро,
Сверяя счет по суткам и годам,
Полночный труд историка и вора,
Что я живым однажды передам.

Настанет день, и все преобразится,
Зайдется сердце ерзать невпопад,
И будет — март, и светлая водица
Размоет ребра зданий и оград...

И поплывет — путей не разобрать —
Огромный город — мерой не измерить.
Как это близко — умирать и верить.
Как это длится — жить и умирать.

24-28 марта 1977


* * *

Зима устала быть собой.
И ей, за слабость эту,
Приказано трубить отбой
И дать дорогу лету.

Минуя стадию весны
(Раздолье очевидцу!)
Вступило столько тишины
И зелени в столицу.

Нисходит сумрак лучевой,
И посредине мая
Смеется мальчик, ничего
Не подразумевая.

Вот так кому-то невдомек,
Вот так никто не в курсе,
Какой назначен миру срок,
Какие судьбы ткутся.

1977


* * *

Похолодание прошьет роскошный май
И зелень по чертам фасадов.
Душа прояснится. Как хочешь понимай
Игру сердечных перепадов.

А время спряталось. Исчезло без следа,
Как мокрой осенью безлистой.
И сердце падает — как будто есть куда,
Как бы в колодец чистый-чистый...

1977


ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

                         Е.Чикадзе
1

В малахитовом полумраке
Луч заката недостижим.
Разве правда, что мы во прахе
Под холодной землей лежим?
И покамест парадным узким
По твоим я бреду стопам —
Город полон трамвайной музыки,
Расплескавшейся по мостам.
Лютовали по снегу тени,
Стыли трупы на площадях —
Но текут, не спеша, ступени,
Будто чуя хозяйский шаг,
Будто факелы тьму расшили,
Будто праздник и фейерверк...
А ступени все шире, шире
Разрастаются — вверх и вверх.

А у нас — так, что нету мочи,
Днем неистовствует жара,
Да в сиянии полуночи
Бьют по зелени прожектора.
А у вас — будто розгой высечен:
И прикрыт отходящий мир
Этим северным небом выцветшим,
Синью, выполосканной до дыр.

И бессильно в волнах качается,
Опрокинувшийся вверх дном...
А у нас — синева сгущается,
Зелень черная под окном.

Чашка белая. Черный кофе.
Струйка пара. Благая весть.
Хорошо, что в составе крови
Благодарная память есть.
Эта память — любви бездонней,
И с обмолвками полусна,
Со щекотным теплом ладоней
Эта память сопряжена.

1977


2

Когда пришлют за мной небесных выводных
И скажут: вам пора, все ваши песни спеты,—
Возьмут мои стихи и перечтут — а в них
Одни рассветы да рассветы.

Вот так единожды, когда пришлют за мной,
Завижу явственно в конце бесповоротном,
Как зори дней моих горят голубизной
В огне прекрасном и холодном.

На то и речь моя, чтоб нам с утра глядеть
Во власти страхов и сомнений
На небо чистое, когда сквозь веток сеть
Забрезжит дивно свет осенний.

А воздух ясно зрим, и гулом напоен,
И дворники листву размеренно сметают,
И крики черных птиц о давности времен
Отчетливо напоминают.

Теперь душа моя срывается туда,
Где нынче ветреней и небосвод — багровей,
И вновь беседовать выходят города
На языке рассветных кровель.

Ну что ж, сударыня, за мир, угодный нам,
За дружбу трепетную нашу
Навстречу стынущим надменно временам
Заздравную поднимем чашу.

Чтобы упрямый луч победно засверкал
По жестяному скату крыши,
Чтоб солнце, задрожав поверхностью зеркал,
Осколки пламени распространяло выше.

1979


* * *

Любимая, считаю дни,
Минуты и часы до встречи.
Шепнешь — откликнется далече:
Пойми, прислушайся, усни.

Сегодня август, и поверь:
Судьба моя такого рода,
Что, может быть, как раз теперь
Она и вправду ждет исхода.

Вот-вот ударит надо мной
И кружит, не переставая.
Так истребляет мутный зной
Зарниц атака круговая.

Когда-то, на другой земле,
На рубеже другого лета
Я жил — и в августовской мгле
Плыла зеленая планета...

Ты слышишь: листья шелестят
Бездумней, ветренее, злее...
Взгляни на облака в аллее —
Как на ветру они летят.

Когда б ты знала жизнь мою,
Ты поняла бы, что со мною...
Пора, пора! глаза закрою.
Замру у бездны на краю.

1977


* * *

Дорога звенит, беспощадно пыля,
На запад зарю провожая.
С рожденья без родины. Эта земля —
Чужая, чужая, чужая.

Колючая ржавчина вдоль полотна
Бесплодную степь обметала.
Надеяться не на что. Эта страна
С полвека надежды не знала.

Так как же, мой ангел летящий, ответь —
Ты в ветре, врачующем душу —
Когда же обрушишь ты трубную медь
На эту бескрайнюю сушу?

Но ангел летящий не знает суда
И казни причастен едва ли.
Взгляни, как из пепла встают города
И люди встают из развалин.

Они без улыбок идут на восток —
И держит земля их, покуда
В безвременье отодвигается срок,
И медлит последнее чудо.

Ну что ж, целовать вам вождей на рублях,
С утра подниматься по гимну —
А я недобит в отошедших боях,
А значит, и впредь не погибну.

Когда б не звенела дорога, пыля,
С надеждой рассталось бы сердце.
Земля — моя память, и память — земля,
И все это вместе — бессмертье.

1978


* * *
                         В. Дмитриеву

Ветер августа, хмурый товарищ,
Вот ты снова приходишь за мной,
Дальнозоркие планы срываешь
И любуешься глушью земной.
Шорох листьев под ветром невнятен,
А надежда свежа и страшна.
Не загадывай дольше, чем на день,
И не стой по ночам у окна.
Мокнут листья на черном асфальте —
Летней роскоши смертная треть.
Так давайте не думать, давайте
Водку пить — и в окно не смотреть.

Ветер августа вечером черным
В упоенье скандирует ложь.
Нет надежды,— шуршит,— обреченным.
От судьбы,— шелестит,— не уйдешь.
Отчего же все шире и шире
Свет осенний растет над землей?
Нам не спится в разгневанном мире,
Небо рушится звездной золой.
Но пока не сорвется планета
В неподвластные страху края,—
Ранним утром рождается где-то
Свет осенний, надежда моя...

1978
 

СТИХИ ОБ УВЕРЕННОСТИ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ

                Памяти А. Галича

По весне, по лихой погодке
Все мы в меру собой горды.
Вертухаям идут бородки,
В коридорах легки походки,
Звонкой речью набиты рты.

Призанять бы от этой прыти,
Но чужому постичь нельзя,
Как вы ходите, говорите,
Как не смотрите вы в глаза.

Чем мы хуже? Мы глухо вторим,
Верный выводок молодой.
Из просторных аудиторий
Тянет газовой духотой.

На ночь — женщину, к пиву — сушку.
Сел у места — блюди престиж.
Нас таких не возьмешь на пушку,
Не обскачешь, не подсидишь.

И вкусив от большого спорта,
По себе оставляя грязь,
Мы неспешно поправим польта,
Разойдемся, не торопясь.

И не будет бессонных ночек,
Горя черного — напролет.
А весенний хорош денечек,
Сердце радуется. Поет!

Отражается шляпа в луже.
Дело сделано — благодать!
Завтра будет ничуть не хуже:
Кто полезет опровергать?

Мысли гордые — в ногу, строем,
Помогая без чувств заснуть, —
Нас не тронут — и мы не тронем,
А и тронем — не обессудь.

Это там у них, дуралеев,
Неуверенность и разлад.
Ночью кто-то один в аллее,
Звёзды в душу к нему глядят.

Ночью кто-то один под оком
Вечно бдительной синевы.
Это где-то у нас, под боком,
Под окном — ив черте Москвы.

Льдинка в луже блестит, синея,
Взгляд приковывает больной,
Отражает бездонность неба
В черных прутьях над головой.

И звезда на незримой нити —
Чтоб деревья в чужом саду,
Поворачиваясь на орбите,
Приходили под ту звезду.

Чтобы дальше плыла планета,
Чтобы вздрогнул в урочный час
Под лучом голубого света
Мир, живущий помимо нас.

Октябрь 1977, 26 марта 1978


* * *

                 С. Гандлевскому

На заре мы глаза продираем.
Нарастающий гам бестолков.
И светла над дымами окраин
Огнекрылая рать облаков.
А потом нас поманит влюбленно
Ветер оттепели за собой,
Запах пота и одеколона
Растворяя над быстрой толпой.

И — безжалостно в очи бьющий,
Озаряющий судеб разбег,
К очищенью всечасно зовущий
И царящий на площади — снег.
Это в сердце нежданно взыграли
Треволненья забытых надежд.
Волны света — как будто бы грани
Светоносных небесных одежд.

Потому что явление снега —
Это твердая соль бытия,
Это белое воинство с неба,
Это — горькая память моя.
Потому что струною бренчащей,
Нам на гибель, до слез хороши, —
Входят сумерки чаще и чаще
В разоренные стены души.

Но за это в неведенье мудром
Нам дано пробираться на свет
И растаять сияющим утром,
Будто вовсе на свете нас нет.
Это значит — по-прежнему с нами
Добрый ангел с огнем на крыле.
Это значит, нас тоже признали,
Как живущих на этой земле.

Январь 1978


* * *

Воздух нечист, и расстроено время.
На рубежах ледяного апреля
Рвется судьбы перетертая нить.
Вот уж четырежды похолодало,
Только и этого холода мало,
Чтобы горячку души остудить.

Нет ни покоя, ни воли, ни света.
Я проживаю в беспамятстве где-то.
Веку неровня, держусь навесу.
Пасмурны днесь очертания мира.
Только объедки с умолкшего пира,
Да тишина в обнаженном лесу.

Как она там, соловьиная пара?
Был же закат — огненосней пожара,
Свечи берез и полян алтари...
Как началось оно, это похмелье?
Только быстрей застучали недели:
Катыши дней — от зари до зари.

Так горевать не пристало поэту.
Но за весну беспощадную эту
Капли дождя, будто капли свинца,
Плотно сгущенный, бессолнечный воздух,
Горечь ночей, ледяных и беззвездных,—
Пей до конца. Допивай до конца.

1979


30 АПРЕЛЯ

Притупилось чуство боли.
Улеглась жара к семи.
Нынче вечер тайной воли,
Власти тайной над людьми.

В эту пору в Третьем Риме
Все недвижимо на вид,
Только небо над кривыми
Переулками кружит.

Только дышится свободней,
И прозрачен черный сад.
В Нижнем Кисловском сегодня
Флаги красные висят.

Я и в юности нередко
В эту пору здесь бывал,
И, прыжком доставши древко,
Флаги красные срывал.

Тихо в мире. Слишком поздно.
Только музыка в окне,
Но ее аккорды грозно
Обращаются ко мне,

Но светлеет небосвода
Накрененное крыло —
Где она, твоя свобода,
Сердца тайное тепло?..

Что ж, домой, под крышу, что ли:
Спать, и плакать, и опять —
Завтра день большой неволи —
Спать и плакать. Долго спать.

1979


* * *

Вот она, почва праха, свобода слова,
Проводы друга. Времени нет, и решать пора:
Хочешь, лети и сам, а хочешь — домой, и снова
В пункте приема посуды — накрест запор с утра.

Тучи пришли и щербатым ребром нависли,
Треть небосвода оставив сияющей голубизне.
Вот оно, дело жизни, свобода мысли,
Воля для ветра и града, пространство в высоком окне.

Где-нибудь на Капитолии залил шары негроид:
Бомбе нейтронной — нет, равенство-братство-труд...
Русские люди по всей земле колобродят,
Органы хвалят, места себе не найдут.

Трое войдут неслышно («дверьми обидно хлопать»);
Сам я с утра в растерянности, сердце слегка шалит.
Твое разложат на плитках паркета,
третий возьмет за локоть,
Аккумулятор поставит на пол, рубильник пошевелит.

Холод бежит по спине от луны двурогой.
Нужно держаться не горбясь и в землю
не пряча взгляд.
Вот почему и бреду немощеной дорогой,
Медленно растворяясь и переходя в закат.

А в сизом фанерном дыме неслышно бегут машины.
Поздние гости, продрогши, торопятся к очагам.
Шорох на кровлях мира. Под небесами чужими —
Храп палачей, казненных молчание, времени шум и гам.

1979


* * *

                           Y.-M.Bovy

Когда снегопада светлейшая вязь
Займет над рекою простор,
Мы в черные стекла посмотрим, садясь,
На белую вьюгу в упор.

Земля отклонится с орбиты во мглу,
Звезда оборвется над ней —
Но нервные пальцы, скользя по столу,
Не сыщут опоры прочней.

Как будто с планетой уже решено —
Лишь нас, зазевавшихся, ждут.
Тяжелых машин боевое звено
Выходит на горный маршрут.

Останется — нас за колючий забор
За то, что друг с другом на ты,
И танки — на голову нашу позор —
Замрут у последней черты.

Всего-то осталось — налить да сказать,
Поднять, опорожнить до дна
За землю, которую поздно спасать,
Раз участь ее решена.

Чтоб вовремя рухнуть успел серпантин
Под гусеничным полотном —
За нашу надежду. За все, что хотим.
За то, что твердим об одном.

1979