Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваЧетверг, 28.03.2024, 17:53



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

СОВРЕМЕННАЯ ПОЭЗИЯ

                                   (1986 — 1998)
 
Отягчён своей ношей костыльной,
Прохожу я дорогой могильной.
Боже правый, уж скоро полвека
На земле человек, как калека,
В Освенцимах при радостных криках
Истребляешь ты самых великих.
Ты детей обрекаешь на муки,
Ты у женщин уродуешь руки...
И спокойно колымская замять*
Погребает их страшную память.

                                ("Чекист")
*Замять — зимняя метель, позёмка.

Эти строки Юрия Домбровского (1909—1978), более известного как прозаик, были написаны в конце 40-х гг., а опубликованы — в 1991 г. В советские времена подобные стихи не могли появиться в печати. Только в конце 80-х гг., когда власти провозгласили перестройку и гласность, границы дозволенного стали стремительно расширяться. Страницы журналов заполнились произведениями эмигрантов и известных советских поэтов, написанными без надежды на публикацию. Затем — и «самиздатских» авторов. Цензура бледнела и слабела буквально с каждым месяцем, а в 1990 г. её и вовсе упразднили.

Журналы и даже газеты без конца публиковали Мандельштама, Цветаеву, Ходасевича, Гиппиус... Стихотворения, написанные в 20-х и 30-х гг., становились злободневными литературными событиями. Так происходило освоение прерванной традиции и её «вживление» в современный литературный процесс.

К середине 90-х бум пошёл на спад. Романтика «возрождения культуры» исчерпала себя, и перед поэтами встала новая задача: найти своё место в неузнаваемо изменившейся стране. А это оказалось очень непросто. В новых условиях исчез спрос на «поэтов-трибунов» — их роль теперь перешла к журналистам. В результате окончательно лишились былой популярности кумиры 60-х: Евтушенко, Вознесенский... Вообще авторитет едва ли не всех официальных советских поэтов сильно пошатнулся. Зато видное место заняли авторы, ранее известные лишь в «сам»- и «тамиздате». И прежде всего — нобелевский лауреат Иосиф Бродский.

Отсвет славы Бродского лёг и на поэтов его круга. Из них наиболее известен Евгений Рейн (родился в 1935 г.), на счету которого интересные ритмические находки (в частности, в области «белого стиха»). Иосиф Бродский писал о Рейне и его стихах: «поэт... распада», «глубина отчаяния», «равнодушие автора к своему лирическому герою и в конечном счёте — к самому себе». Эти слова мало похожи на похвалу, тем не менее в устах Бродского они звучали именно похвалой. В советскую эпоху на фоне казённого оптимизма «строителей светлого будущего» ощущение отчаяния казалось честным, смелым, вызывающим...

Рейн, как и Бродский, как другие поэты этого круга, словно стремится уничтожить границы между поэзией и прозой. У него — и любимая Бродским длинная строка, приближающая поэтическую речь к прозаической, и внимание к бытовым деталям, которые раньше вообще не считались достойными «высокой поэзии»:

 
Я долго прожил за «Аттракционом»*,
в Четвёртом Барыковском переулке
в Замоскворечье возле Пятой ТЭЦ.
Что значит долго? Просто девять лет.
И вот пошли отчаянные слухи,
что дом наш непременно забирают
под неопределённую контору.
Никто не верил. Вышло — точно так!
Я переехал и забыл про это.
                             ("Мальтийский сокол")

*Среди точных московских адресов «Аттракцион» — вымышленное название кинотеатра.
 
 
«ТАМ, ГДЕ МРАК, — ТАМ СИЯНЬЕ...»

До начала перестройки казалось, что все поэты, противостоящие официальной советской литературе, — братья родные «по музе, по судьбам». Но в конце 80-х выяснилось — лишь «по судьбам». А «музы» у всех не только разные, но и смотрящие друг на друга с «враждебной улыбкой». Те, кто считал себя продолжателями традиции Серебряного века, утверждали: «Мы перекидываем мост к той высочайшей цивилизации, какой являлась Россия в начале нынешнего века. Эта цивилизация была потеряна. Ей на смену пришла варварская культура, которая также, в свою очередь, была потеряна (её последний всплеск называют временем застоя). Наступает новый этап эволюции — всеобщее одичание, наиболее отчётливо выраженное пещерной эстетикой авангарда». Эти слова взяты из альманаха с латинским названием «Laterna Magica»*.

*«Laterna Magica» («Волшебный фонарь») — литературно-художественный, историко-культурный альманах, изданный в 1990 г. В него вошли религиозно-философские и литературоведческие статьи (протоиерея Александра Меня, филолога Сергея Аверинцева, писателя Джорджа Оруэлла и др.), материалы из культурного наследия — Андрея Белого, Маргариты Сабашниковой (Волошиной), — стихи и проза современных авторов.

Среди членов редколлегии и авторов этого альманаха — поэтесса Ольга Седакова (родилась в 1949 г.), впоследствии лауреат литературной премии Ватикана.

В стихах Седаковой есть то, что характерно для русской классической поэзии и практически утрачено поэзией советской, то, что знаменитый филолог Сергей Аверинцев назвал древним монашеским термином — «памятью смертной» (т. е. памятью о смерти), осознанием конечности человеческой жизни. Отметил Аверинцев и другое: Седакова следует завету апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим», т. е. «не старайтесь приспосабливаться к суете окружающей жизни». Поэтесса всегда говорит о «самом важном и самом серьёзном»:

 
Старец из пустыни Сенаарской*
в дом приходит царский:
он и врач,
он и перекупщик самоцветов.
Ум его устроив и разведав,
его шлют недоуменный плач
превратить во вздох
благоуханный
о прекрасной,
о престранной
родине, сверкнувшей из прорех
жизни ненадёжной, бесталанной,
как в лачуге подземельной смех.
                   ("Варлаам и Иоасаф"*)

*Сенаарская пустыня — местность в древней Иудее.
Варлаам и Иоасаф — герои одноимённого средневекового романа.


По мнению Ольги Седаковой, поэзия заложена в самом языке. Необходимо лишь обнаружить её, как обнаружил Пушкин ямб в простой фразе: «Я вас любил».

О «вечных» вопросах — что есть жизнь и смерть, любовь, истина — стихи питерской поэтессы Елены Шварц (родилась в 1948 г.). Её лирическая героиня — поэт — только ночью обретает гармонию с миром, но гармония эта больше похожа на смерть, на полное поглощение мраком. Лишь смело посмотрев во тьму, можно понять: «Там, где мрак, — там сиянье, весь мир изувечен...». Поэтические образы Шварц очень конкретны, осязаемы, они напрямую связаны с человеческой немощью, слабостью. Но одно тело с его уязвимостью способно соединить человека с Богом, с высшим порядком: «Если не разденешься до кости — / на тебя и не посмотрит Бог». Свет для поэтессы — изнанка тьмы, грех — изнанка святости, всё слито воедино, всё хаос и распад, но в то же время и гармония.

 
Та страшная точка, она — сердцевина Креста,
Где сердце как уголь, где боль, пустота.
Но это же сердце — грохочет там кровь —
Наводит надежду, что в гневе сокрыта любовь.

...............................................................................

В крещенскую ночь злые волки сидят у прорубной дыры.
Хвосты их примёрзли, но волки следят за мерцаньем игры
Звёзд, выплывающих снизу, глубокие видят миры.
Зоркие жалкие твари — не звери-цари.
Волки — то же, что мы, и кивают они: говори.
Мутят лапою воду, в которой горят их глаза
Пламенем хладным. Если это звезда, то её исказила слеза.
В ней одной есть спасенье, на неё и смотри,
Пока Крест, расширяясь, раздирает тебя изнутри.
                                    ("Большая элегия на пятую сторону света")

Стихи Е. Шварц изобилуют странными, непривычными сравнениями и произвольными ассоциациями (связями) между образами. В отличие от относительно спокойной, раздумчивой речи Седаковой её речь напоминает нервную, прерывистую исповедь. Это впечатление достигается и за счёт синтаксических переносов — когда фраза не умещается в одной строке и захватывает часть последующей.

Стихи питерца Виктора Кривулина (родился в 1944 г.) более отстранены, «темны» для читателя. Поэт полагается на скрытые возможности языка, экспериментирует со словом, часто не признаёт знаков препинания:

 
дела твои прозрачны, Боже
слова темны а дни прохладны
я чувствую мороз по коже
одежды шелест шоколадный

съедобны мы Твои народы
на языке Твоем растаяв
рецепт невиданной свободы
голодным ангелам оставил...
                                 ("Псалом")

И Седакова, и Шварц, и Кривулин до перестройки были известны только по «сам”- и "тамиздату». Сейчас журналы почитают за честь получить их стихи. Выходят и книги этих поэтов.

Иван Жданов (родился в 1948 г.) солидарен с Седаковой, Шварц и Кривулиным в отношении к «запредельному» — выходящему за рамки повседневного опыта. В христианстве это называлось «божественным», в философии — «метафизическим», а у поэтов — «иной реальностью». По мнению Кривулина, её «отрицание... для искусства смертельно...».

У Жданова такая точка зрения проявляется в его взгляде на поэтическое слово. Он стремится обрести новый художественный язык для описания явлений, скрытых при обычном взгляде на вещи, отказываясь от выражения сиюминутных переживаний.

Его поэзия обращена к неизменно влекущей человека загадке жизни и смерти, любви и одиночества, речи и молчания. Язык Жданова не похож на обиходный, разговорный, имеющий лишь чисто практическое значение. В его стихах спрятаны различные пласты смысла — они пересекаются, переплетаются и преображаются в поэтическую речь, а стихотворение оказывается густо насыщено образами и метафорами (как и у других «мета-метафористов»).

Поэзию Жданова отличают ещё и особые "отношения” автора и лирического героя. «Мне очень не нравится, — говорит Жданов, — когда поэт выворачивается наизнанку, открывает душу нараспашку — это отдаёт лицемерием. Полной искренности, исповедальности в этом нет... При таком выворачивании наизнанку оказывалось, что внутренний мир человека беден, бледен, человек просто растерян и не знает, что ему делать вообще с собой, со своей жизнью, с миром...»

Сущность предметов открывается только в речи поэтической, «омузыкаленной». При этом смысл высказывания лишён как расплывчатости, так и однозначности:

 
Прыщут склоны перезрелой глиной,
синева кристаллами сорит.
Дерево и тень его былинной
невозможной бабочкой парит.

...........................................................

Узы братства — то цветок, то битва
в пересчёте на сухой песок.
Не развяжешь македонской бритвой
малой смерти тонкий волосок.
                         ("Прыщут склоны перезрелой глиной...")

Поэтические образы Жданова чётко выверены и многозначны:
 
Тихий ангел — палец к губам — оборвёт разговор,
и внезапной свободой
мы повиты, как руки немых, завершающих спор
точкой схода.

И кому не хотелось хотя бы на время такой
стать неслышимой речью,
пролетающей паузой между словами с тоской
по молве человечьей...

................................................................................

Вечность — миг, неспособный воскреснуть давно,
и от ангельских крылий,
как в минуту молчанья, на сердце темно.
Так мы жили.
                       ("Тихий ангел — палец к губам — оборвёт разговор…")

Уже первое выступление Жданова в Центральном Доме литераторов (в конце 1979 г.) произвело эффект разорвавшейся бомбы. Вся литературная Москва заговорила о новом поэте, и серьёзная критика угадала в нём самобытный талант. Первая книга Жданова — «Портрет» — вышла в России ещё до перестройки, в 1982 г., и тут же была переведена на иностранные языки. Теперь имя Жданова фигурирует в Британской Энциклопедии, его творчеству посвящён раздел в школьном учебнике по русской литературе, в 1998 г. он стал первым лауреатом премии имени Аполлона Григорьева (ежегодно присуждаемой Академией Русской Современной Словесности*).

*Академия Современной Российской Словесности возникла в конце 1997 г., объединяет ведущих литературных критиков России.

Есть в современной поэзии и другое направление — пытающееся совместить глубину содержания с ясной, чёткой и безыскусной речью. За образец берётся благородная простота языка Пушкина:

 
И падает холодный отблеск синий
на нашу жизнь, на всё, что мы любили.
И медленно ложится чёрный иней
на парапеты и автомобили.

И зная, что не вырваться из плена,
я чувствую остывшей кровью всею,
о чём поёт железная сирена
блаженному от горя Одиссею*.
                         (И. Меламед. "Городские ямбы")**

*Одиссей — герой древнегреческой поэмы "Одиссея”. Здесь — странник.
**Игорь Меламед родился в 1961 г., он автор книги «В чёрном раю», вышедшей в 1998 г.


По-своему пытается найти гармонию между музыкой стиха и многозначительностью поэтической речи Светлана Кекова (родилась в 1951 г.):

 
Если жизнь во всём подобна бреду,,
значит, смерть — итог её и цель.
Ночь идёт, как гончая по следу,
свет сочится сквозь дверную щель.

И пока свой путь бесчеловечный
над землёй вершит парад планет,
сквозь меня просвечивает вечный,
но меня не полнящий скелет.
                   ("Я сквозь кроны ясеней усопших…")
 
В ПОИСКАХ «ЗОЛОТОЙ СЕРЕДИНЫ»

Вскоре после «Laterna Magicа», в 1991 г., вышел сборник под типичным советско-бюрократическим названием — «Личное дело». Если не все, то по крайней мере некоторые из его авторов разделяют, по мнению их противников, «пещерную эстетику авангарда». В прошлое они смотрят с уважением — но далеко не с надеждой. Они считают, что культура серебряного века умерла, пытаться восстановить её в новых, изменившихся условиях — невозможно и даже бессмысленно. Лучший способ сохранения культурной традиции — преобразование её в соответствии с требованиями времени, с нынешним состоянием языка. «Нет, — утверждают они, — хранителей культурного наследия (с трёх больших букв), резко и демонстративно отворачивающихся от вульгарности сегодняшнего дня во имя продолжения дела великих мастеров серебряного века... Нет поэтов, не признающих живым источником своего... дела живой язык социума (общества. — Прим. ред.), в котором мы все живём».

Среди авторов «Личного дела» — Сергей Гандлевский (родился в 1952 г.)*, в советские времена входивший в группу «Московское время». В своих стихах Гандлевский стремится примирить «высокий» язык поэзии XIX в. с «низким» языком улиц и кухонь — речью «окаянных ожесточённых людей», своих современников. Из этого сплава поэт создаёт «средний стиль».

 
И чужая старуха выходит на низкий порог...
И моргает, и шамкает, будто она виновата,
Что в округе ненастье и нету проезжих дорог,
А в субботу в Покровском у клуба сцепились ребята,
В том, что я ошиваюсь на свете дурак дураком
На осеннем ветру с незажжённой своей сигаретой,
Будто только она виновата и в том и в другом,
И во всём остальном, и в несчастиях родины этой.
                       ("Не сменить ли пластинку? Но родина снится опять...")

«Средний стиль» — и в стихах Бахыта Кенжеева* (родился в 1950 г.), некогда также члена «Московского времени», с 1980 г. — жителя Канады. Его интонация — «неповторимая нота горькой нежности и лицейского братства», порой готовая сорваться в рыдание, и всё то же ощущение одиночества человека конца века:
 
Век фараоновых побед приблизился к концу,
безглазый жнец влачится вслед небесному птенцу,
в такие годы дешева — бесплатна, может быть, —
наука связывать слова и звуки теребить,
месить без соли и дрожжей муку и молоко,
дышать без лишних мятежей, и умирать легко.
Быть может, двести лет пройдёт, когда грядущий друг
сквозь силу тяжести поймёт высокий, странный звук
не лиры, нет — одной струны, одной струны стальной, —
что ветром веры и вины летел перед тобой.
                             ("Когда безлиственный народ на промысел дневной…")

«Век фараоновых побед приблизился к концу…» Эта строка может послужить эпиграфом к творчеству не только Кенжеева, но и Гандлевского, да и самого Бродского. Их роднит ощущение конца эпохи, так сказать исторического похмелья. Вера иссякла, громкие слова износились, лозунги потеряли смысл. А новых святынь, новых целей, новой веры — нет.

*С. Гандлевский и Б. Кенжеев выступают и как прозаики.

На подобные обстоятельства можно реагировать уходом в себя, отчаянием. А можно — иронией, беспощадной насмешкой. И тут очень кстати пришёлся постмодернизм. Наверное, если бы постмодернизм уже не существовал на Западе, его бы непременно выдумали в Советском Союзе.

 
 
«НАСМЕШКА ГОРЬКАЯ ОБМАНУТОГО СЫНА...»

Конечно, ирония в литературе существовала всегда. Но теперь она начала вытеснять «серьёзное», стала едва ли не единственным способом восприятия и осмысления мира. Ирония разрушительна, перед ней не устоит ни один идеал, ни одно высокое чувство. Но в то же время она освобождает от страхов и предрассудков.

Вот одно из стихотворений признанного ирониста — Игоря Иртеньева (родился в 1947 г.). Оно написано в конце 80-х гг., когда в стране начались вооружённые межнациональные столкновения и многие ждали гражданской войны, распада страны, голода, разрухи.

 
Отпусти меня, тятя, на волю,
Не держи ты меня под замком.
По весеннему минному полю
Хорошо побродить босиком.

Ветерок обдувает мне плечи,
Тихо дремлет загадочный лес.
Чу, взорвалась АЭС недалече.
Не беда, проживём без АЭС.

Гулко ухает выпь из болота,
За оврагом строчит пулемёт,
Кто-то режет в потёмках кого-то,
Всей округе уснуть не даёт.
                                 ("Девичья"*)

*Это стихотворение написано Игорем Иртеньевым после аварии на Чернобыльской АЭС.

Стихотворение, как и многие другие стихи Иртеньева, близко к «страшилкам» и «чёрному юмору».

Другой мастер иронических стихотворений — Дмитрий Александрович Пригов (родился в 1940 г.). В начале 70-х гг. он вместе с Л. Рубинштейном, А. Монастырским и другими авторами представлял литературно-художественное направление «Московский концептуализм». Оно было нацелено на «игру» с речевыми штампами, сложившимися в советском обществе, и отличалось отсутствием привычных особенностей поэтической речи: метафор, сравнений, рифм и т. д. Впрочем, эта «игра» со штампами — вовсе не изобретение концептуалистов. По сути, они лишь продолжали традиции Козьмы Пруткова , Саши Чёрного и обэриутов.

Как поэт Пригов сложился в брежневские времена. В те годы его любимым героем был символ Власти и Порядка — «Милицанер». С перестройкой Пригов из полуподпольного поэта превратился в широко печатающегося автора. Но тогда же его стихи стали терять остроту. Ведь ирония Пригова «заряжалась» от противостояния с угрюмо-серьёзным, разделённым на чины и ранги миром — миром «Милицанера». Этот мир рухнул. Просторечные обороты в стихах уже не поражают новизной, над милицией и вообще над властью не смеётся только ленивый.

Пригов пытается найти новые темы. На смену милиционеру приходит рэкетир. Однако новый «герой нашего времени» явно не способен по-настоящему вдохновить приговскую Музу. В сущности, стихи Пригова теперь напоминают пародию на самого себя:

 
Мэн* крутой лежит не дышит
Только что он был живой
Господи!
Возле раны ножевой
Крылышками лишь колышит
Оса
В отдалении враги хлопнув дверью «Мерседеса»*
Отъезжают, а могли бы
С белою очей завесой
Лежать так же бездыханно
В районе Малаховки*.
                           ("Мэн крутой лежит не дышит")

*Мэн — по-английски "человек”, "мужчина”.
"Мерседес” — марка машины.
Малаховка — название подмосковного посёлка.


Стихи Пригова, Иртеньева и других родственных им поэтов неразрывно связаны с авторской манерой чтения.

Постмодернистский текст порой трудно прочитать в каком-нибудь строго определённом ключе. Поэт связывает, сталкивает слова не по их значению, а как правило, по каким-то произвольным признакам. Родится или нет из этих сочетаний новое значение — во многом зависит от читателя, от его «включённости» в поэтическую систему автора:

 
На мостовой, куда свисают магазины,
лежит тренога, и обнявшись сладко,
лежит зверёк нездешний и перчатка
на чёрных стёклах выбитой витрины.
                          (Алексей Парщиков "Тренога")

Достаточно смело обращалась со словами и безвременно ушедшая из жизни поэтесса Нина Искренко (1951—1995), «душа» клуба «Поэзия»*.

*Клуб «Поэзия» возник в 1985 г. В нём сошлись очень разные авторы — все те, кого именовали «новой волной», «авангардом», «андеграундом», «постмодерном»... В него входили Дмитрий Пригов, Нина Искренко, Игорь Иртеньев, Лев Рубинштейн, Сергей Гандлевский, Тимур Кибиров, Александр Ерёменко, Марк Шатуновский, Евгений Бунимович, Юрий Арабов... На рубеже 90-х гг. поэты — члены клуба получили достаточную известность, появились публикации... Трагическая смерть Н. Искренко в 1995 г. поставила точку в истории клуба.

Вполне «постмодернистские» приёмы — ирония, использование известных цитат, «игры» с языком — скрывают в её стихах неподдельные человеческие, женские чувства. Получается особый сплав (жанр) — классическая женская лирика, использующая приёмы постмодерна:

 
Смерть
это белая бабочка, ночью на стуле
Ночью в саду темнота три кота и ведро с купоросом
Выдь на дорогу Нудит циркулярка над лесом
словно тряпичная баба качает дитя на вокзале
................................................................................
Толстые лилии ставит на полку тряпичная кукла
Бабьи обмотки летают белеют как грязные птицы
Сон переходит свои звуковые границы
пудренным лбом ударяясь в оконные стёкла
                              ("Смерть это белая бабочка ночью на стуле…")

Поскольку постмодернизм утверждает, что история культуры закончилась, всё, что можно изобрести, — изобретено, то создавать что-либо новое лучше всего из «осколков» уже существующего. В этом смысле идеальным жанром представляется центон*.

*Центон — стихотворение, составленное из известных читателю стихотворных строк какого-то одного, а чаще разных поэтов, причём так, чтобы «лоскутный» текст был объединён каким-то общим смыслом, имел вид законченного произведения. Раньше центон был литературной забавой, развлечением. Постмодернизм сделал его чуть ли не одним из ведущих литературных жанров. Правда, современный центон несколько отличается от классического: можно вставлять собственные строки или изменять хорошо известные.

Центоном виртуозно пользуется поэт Тимур Кибиров (родился в 1956 г.).

Трудно сказать, к какому направлению принадлежит Тимур Кибиров. С концептуалистами его роднит отношение к поэтическому языку. В его стихах — разговорная речь, понятная и доступная не только кружку «избранных», но и широкому кругу читателей. Его стихи полны бытовыми деталями, насыщены вещами и предметами. В то же время их отличает вполне постмодернистская игра с литературными образами, цитатами и штампами, в том числе официально-советскими (так называемыми «советизмами»). Например, в поэме «Жизнь Константина Устиновича Черненко» воспеваются «подвиги» мимолётного руководителя СССР в 1984—1985 гг. Призвав на помощь все штампы «социалистического реализма», Кибиров превращает этого полумёртвого старика в эпического героя. Его Черненко чуть ли не в младенчестве борется с «кулаками», в одиночку побеждает взвод японских диверсантов и, наконец, указывает новые пути мировой литературе. Сему «деянию» посвящена глава, почти дословно передающая речь Черненко на пленуме Союза писателей 25 сентября 1984 г.:

 
Вот гул затих. Он вышел на подмостки.
Прокашлявшись, он начал: «Дорогие
товарищи! Ваш пленум посвящён
пятидесятилетию событья
значительного очень...

Соединение торжественно-официального стиля с убожеством содержания создаёт комический, почти фельетонный эффект. Официальные штампы сталкиваются между собой, с другими штампами и цитатами из совершенно иных стилей. Попадая в непривычное окружение, они в свою очередь наполняются и новыми смыслами. В приведённом отрывке цитата из официального доклада соседствует со слегка перефразированной строкой из стихотворения Пастернака «Гамлет»: «Гул затих. Я вышел на подмостки...».

В последних стихах ирония Кибирова смягчается и становится более задушевной. Он отстаивает простой, уютный мир частного человека — от жестокой действительности и всякого рода борцов за «немеркнущие идеи».

 
Леночка, будем мещанами! Я понимаю, что трудно,
что невозможно практически это. Но надо стараться.
Не поддаваться давай... Канарейкам свернувши головки,
здесь развитой романтизм воцарился, быть может, навеки.
Соколы здесь, буревестники все, в лучшем случае — чайки.
Будем с тобой голубками с виньетки. Средь клёкота злого
будем с тобой ворковать, средь голодного волчьего воя
будем мурлыкать котятами в тёплом лукошке.
Не эпатаж* это — просто желание выжить.

*Эпатаж — скандальная выходка; поведение, нарушающее общепринятые нормы и правила.

Постмодернизм любит игру, розыгрыш, мистификацию. В конце 80-х гг. В. Степанцов, Д. Филатов, Д. Быков и другие молодые поэты объединились в «Орден куртуазных маньеристов»* — по образцу рыцарского ордена, с присвоением участникам соответствующих званий («великий магистр» «гроссмейстер» и т. п.).

*Куртуазный — изысканно вежливый, любезный, галантный (прежде всего — по отношению к дамам). Слово из средневекового рыцарского обихода.

Новоявленные рыцари провозгласили своей целью возрождение духа галантной «игры в любовь», которая процветала в дворянских замках прошлых веков. Разумеется, этот «дух» не воспроизводится в точности, а иронически пародируется, подчас не без грубости и цинизма.

Герой маньеристов — ценитель женской красоты, изящный, циничный, ненасытный покоритель сердец, словом — Дон Жуан. Тут возможны различные варианты любовных похождений — от «исторических» (с маркизами и графинями XVIII в.) до самых что ни на есть современно-молодёжных:

 
На металлической тусовке,
где были дансинг* и буфет,
ты мне явилась в буйном соке
своих одиннадцати лет.
.................................................
Цедя какую-то фруктозу,
я про себя воскликнул: «Ах!
Ты металлическая роза,
бутон в заклёпках и шипах!..»
                           (Вадим Степанцов "Металлистка")

*Дансинг — место для танцев.
 
 
«БЫТЬ ИЛИ НЕТ СТИХАМ НА РУСИ...»

На первый взгляд литературная жизнь 90-х гг. бьёт ключом*. Особенно в Москве, где множество литературных групп и объединений, не меньше литературных салонов, и чуть ли не каждый вечер в каком-нибудь из них поэты читают свои стихи.

*В начале 90-х гг. в Москве по инициативе поэта и издателя Руслана Элинина и издателя Елены Пахомовой возник один из самых известных и посещаемых литературных салонов под названием «Классики XXI века». В нём выступали практически все значительные авторы Москвы, Петербурга и других городов, приезжали русские поэты и прозаики, живущие за рубежом. Существует и издательство под тем же названием, которому принадлежит пальма первенства в публикации многих авторов бывшего андеграунда.

Однако здесь одни и те же лица: узкий круг литераторов и «окололитературных» любителей. Широкое же общество остаётся равнодушным к поэзии. Поэты потеряли ощущение своей необходимости, общественной значимости, и практически каждый серьёзный автор оказывается сегодня «одним воином в поле»... Издать книгу теперь несложно, но трудно добиться, чтобы её заметил и прочитал кто-нибудь за пределами круга «своих».

Судить о пришедших в поэзию в 90-х гг. пока рано. Ещё не ясно, займёт ли со временем кто-то из них прочное место на литературном олимпе. В целом молодых поэтов отличает высокая образованность. Они чувствуют себя как дома среди разных эпох, авторов и стилей, могут комбинировать их, как фигурки на экране компьютера. Но не потому ли они порой столь легко экспериментируют с поэтическими языками, что в глубине души не связаны по-настоящему ни с одним из них? Поэзии (да и искусству в целом) в таком случае грозит превратиться в дело техники или игру.

Золотой и Серебряный век русской поэзии позади. Что ждёт её в новом тысячелетии? И ждёт ли вообще что-нибудь? На эти вопросы Марина Цветаева ответила так:

 
А быть или нет
Стихам на Руси —
Потоки спроси,
Потомков спроси.
                       «— Не нужен твой стих…”
 
Источник: «Энциклопедия для детей»
 
Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024