Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 12:48



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

Пётр Орешин

 

   Стихи 1923 - 1933



БРОДЯГА

Текут луга зеленой брагой,
Просторно мысли и глазам.
Охотно буду я бродягой,
Свистать в два пальца по полям.

А тень моя по желтой ниве
Идет, ломаясь и скользя.
И жить я не хочу счастливей,
И не могу, да и нельзя.

В обнимку с ветром и дорогой
Иду, пока цыганка-тень,
От этой жизни быстроногой
Устав, не сядет под плетень.

От браги вольностью хмелею,
Душа, как поле, широка.
Ватаг разнузданных пьянее
Плетутся в небе облака.

Но им с плетня в два пальца свистну:
— Ко мне! — и пусто над селом.
Лишь ветер в хмаре серебристой
Кадит обкошенным бугром.

В два пальца свистну, — и не чудо ль? —
Слетятся звезды к шалашу.
Как брагу, волжескую удаль
По деревням я разношу.

На красный свист придут ватаги
Лесов, озер и мутных рек,
И пахарь в дедовой сермяге,
И мать убивший человек.

Я выведу их в край чудесный.
Куда? — Одно дано мне знать:
На том же месте даже лесу
Давно наскучило стоять.

Веселым посвистом рассею
Туман, — и дальше побегу...
Свист ветра — синь, мой свист краснее
Брусники спелой на снегу!

1923



 ВЕХИ

В земном пути не верить вехам
Не может человечий глаз.
Идем, и ветер светлым смехом
Щекочет за ухом у нас.

Недаром лес гостеприимен,
И даль холмов светла, как мать.
Душой доверчивою примем
Земли далекой благодать.

От стен соломенных селений,
От милых пашен и берез, —
Мы — легкие, как наши тени,
Идем за скрипами колес.

А путь далек, неясны вехи,
Туман окутывает нас.
Ужели ради злой потехи
Вся Русь в дорогу поднялась?

Отстать в дороге не посмею
И вас не позову назад,
Пока над полем зеленеют
Мои весенние глаза.

Я — русский парень, и в сермяге
Легко мне плыть по ветеркам,
Через поля, через овраги
К лучисто-красным маякам.

Пускай весна зеленым смехом
От хижин провожает нас.
Не верить выдуманным вехам
Не может человечий глаз!

1923



 ЖУРАВЛИНАЯ

Соломенная Русь, куда ты?
Какую песню затянуть?
Как журавли, курлычут хаты,
Поднявшись в неизвестный путь.

Я так заслушался, внимая
Тоске протяжной журавлей,
Что не поспел за светлой стаей
И многого не понял в ней.

Соломенная Русь, куда ты?
Погибель — солнечная высь!
Но избы в ранах и заплатах
Над миром звёздно вознеслись.

И с каждой пяди мирозданья,
Со всех концов седой земли —
Слыхать, как в розовом тумане
Курлычут наши журавли.

Совсем устали от дозора
Мои зелёные глаза.
Я видел — каменные горы
Огнём ударила гроза.

И что ж? Крестом, как прежде было,
Никто тебя не осенил.
Сама себя земля забыла
Под песню журавлиных крыл.

Ой, Русь соломенная, где ты?
Не видно старых наших сёл.
Не подивлюсь, коль дед столетний
Себя запишет в комсомол.

Иные ветры с поля дуют,
Иное шепчут ковыли.
В страну далёкую, родную
Шумят крылами журавли!

1923



 НА ПОБЫВКУ

Узывны русские дороги,
Поля, леса, холмы, луга.
Пришел домой, и на пороге
Застыла босая нога.

Входить ли? Темная солома
Заводит темную молву.
Опять в плену родного дома,
И сон, и будто наяву.

В избе ни лампы, ни лучины,
Скрипит крыльцо, как век назад.
И люди с птицей и скотиной
В обнимку на соломе спят.

С утра потешит на сурдинке
Пастух кудрявый, а потом
Опять впрягайся по старинке
В лихую пахоту конем.

Вези, ломи, пока не сляжешь,
В покос — коси за рядом ряд,
Пока заря зеленой пряжей
Не разошьет степной закат.

В ночь выспался, что твой коняга,
А утром снова начинай.
Земля от леса до оврага,
Изба — как сказочный сарай.

Входить ли? Прелая солома.
Тяжелый дух, изба в чаду.
Храпит отец. Я снова дома.
Неладно в нем, но я войду.

1923



 НА РОДИНЕ

Не знаю, есть ли край чудесней
Того, в котором я живу,
Дышу снопом и пенюсь песней
И сон мой вижу наяву.

Ржаной мужик и пролетарий,
Москва и — вместе — Нью-Иорк.
И шум о тульском самоваре
Давно заглохнул и умолк.

Мы, правда, все еще потеем
За самоваром, но мечтой
Не раз сермяжная Россия
Вздохнет над новой красотой.

В гробах перевернутся предки,
Когда мы, светом дорожа,
Подвесим солнце в синей клетке
На подоконник, как чижа.

Ах, Нью-Иорк наш — на пороге,
Но нам Америкой не быть.
Свои задумала дороги
Ржаная ленинская сыть.

Им — небоскребы, нам — в просторе
Мильоны изб, но изб таких,
Чтоб пели соловьями зори
И звезды с потолков стальных.

Схвачусь за голову: не тресни.
Свой сон ржаной не оборву.
И вряд приснится край чудесней
Того, в котором я живу!

1923



 ПОСТЫЛАЯ

С кровавой болью замечаю:
Не любим песен полевых.
Зачем же я родному краю
Мой новый сочиняю стих?

Себя давно мы разлюбили,
И каждый ржавый в хате гвоздь,
Который мы когда-то вбили,
В нас ныне вызывает злость.

И правда, правда, все постыло,
Куда ни глянь — такая гнусь.
Навеки душу полонила
Глухая каторжная Русь!

Слепые окна, дверь глухая,
Косяк с наугленным крестом,
Седых икон седая стая
И грязный стол, и под столом

Наседка с яйцами в корзине,
И печь, и темный дух лаптей, —
Нас, пробуждающихся ныне,
Гнетут старинностью своей.

Мозоли на глаза натерли.
Ведь каждый час и каждый день:
Лохань, наседка, ругань в горле,
Худая крыша да плетень.

Но песни, песни полевые,
От них куда же нам уйти,
Когда сермяжная Россия
На каждом радостном пути?

Поля, ржаные сны и были,
Лесная темь, ржаная сыть,
Себя давно мы разлюбили,
Но вас не можем разлюбить!

1923



 СИВКА – БУРКА

Ужель не вывезет гнедая
Страдой навьюченную кладь
Туда, где дышит голубая
Приснившаяся благодать?

Мы, пахари всея России,
Впряглись недаром в этот воз.
И пар, весенних дней синее,
От мокрых вихрится волос.

Борьба и горечь в каждом взгляде
И боль всесветная, и страх,
И радость, — тягостною кладью
На русских взмыленных плечах.

Ужель не вывезет родная?
Заря в глазах — рукой подать.
Я верю: даже мировая
Ржаным плечам под силу кладь.

Мы не останемся в обиде.
— Не надо неба, дай земли!
И как отрадно бы увидеть
Пожары там, где мы прошли.

Коняга, выворотив ноги,
Храпит, и огненно в ноздре.
И кожа содрана в дороге,
И шея длинная в заре...

Ужель не вывезет, гнедая?
Но все равно мне. Я горжусь
Тобой, коняга мировая,
Всю землю сдвинувшая Русь!

1923



 СОЛОМЕННАЯ ПЛАХА

Глаз мужичий тягостен и страшен,
Смотрит ночь из-под лесных бровей.
Пот и кровь — от выгонов и пашен,
От рубах и черноземных шей.

Сердцем чую: никогда не брошу
Темень изб и злобу ржавых спин.
Я готов их тягостную ношу
На себе перетаскать один!

Край родной, соломенная плаха,
Всем на шее вечная петля.
Но люба мне потная рубаха,
Черный хлеб и сивая земля.

Будут вечно мне милы разгулы,
Звон стаканов, посвист молодца,
Смех до слез, и каменные скулы
Вечно, вечно битого лица.

Эти шрамы под руку лихую
За стаканом горького вина,
Может быть, не раз я поцелую
И за шею обойму спьяна!

Выйду вместе неумыт, нечёсан,
В алый зной, на тяжкую страду.
От земли, от пашни и покоса,
От судьбы — куда же я уйду?

Пусть в избе и овцы и телята
И паскудный из суглинка пол.
Что же делать, коль родного брата
Я в хлеву нечаянно нашел?

Что же делать, если в каждой строчке,
В каждом слове, в каждой запятой —
Меду — капля, а отравы бочка,
Счастья ветка, горя — лес густой!

1923



 ТРАВА

Ни вздыхать не хочется, ни думать,
Пусть вздыхает ветер синевой,
Вянут уши от ржаного шума
И от птиц над самой головой.

Но и в шуме сердце не сожмется.
Раздавайся, раздавайся, грудь.
Слава тем, кто в утро из колодца
Мог зарю глазами зачерпнуть!

Я из тех, кто целую корчагу
Красных снов хватил в лихих пирах,
Кто зари дурманящую брагу
И поныне носит на усах.

Каждый день за вольными ветрами
Думою без устали гонюсь.
Никакими зоркими глазами
Не узнать отчалившую Русь.

Вешним сном вызванивают дали,
Степь и море, пашня и тайга,
Не от солнца ль так глаза устали,
На ресницах — степи и луга.

Снег сошел, туманится дорога,
Зелень в рощах выбилась едва.
Но не сразу. Подожди немного:
На затылке вырастет трава.

1923



 ПРИВЫЧКА

Любую птаху назову по крику.
Мила мне в сёлах праздничная сонь.
Люблю послушать песню-горемыку
И свист в два пальца ночью под гармонь.

Глаза мои привыкли к перевалам,
К степной избе, к запаханным буграм,
Где золотая тучка ночевала
И шум зелёный шёл по деревням.

Привыкли ноги мять траву и вьюгу,
Месить в дороге столбовую грязь!
Земля родная, чёрная подруга,
В тебя ложиться буду я, смеясь!

Привыкли руки гладить сивке гриву,
Звенеть косой и нажимать на плуг.
И сладко им обжечься о крапиву,
И отдохнуть в нечаянный досуг.

Не задержусь на этом свете долго,
Пришёл я гостем в этот светлый дом.
Да как же я не залюбуюсь Волгой
И не поплачу над родным селом?!

Да что же будет, если я покину
И разлюблю тоску степных берёз,
Перед окном осеннюю рябину
И дальний скрип и разговор колёс!

1924



 КРЫЛАТЫЙ

Прошли года... а я все тот же,
Душой мятежен и крылат,
Цветет суровее и строже
Дремучий человечий сад.

От неудач, от горькой чаши
Я духом падать не привык.
Я над толпой осенних пашен —
Веселый журавлиный крик.

В полете крылья не порезал,
Не расплескал себя до дна.
В борьбе суровой, как железо,
Я накалился до красна.

Моя дорога стала шире,
Но путь ее, как прежде, прям.
Я рад: огонь в мятежном мире
И по моим скользнул крылам!

1924



 У ПАМЯТНИКА ПУШКИНА

                     Читано на Тверском бульваре в
                     125-летие со дня рождения


Кудрявая весна в опале,
Глухая осень стонет у ворот.
Пришла пора, и петь мы перестали,
А Пушкин все заливистей поет.

Ах, гусляры и песенники тоже,
Угнаться ль нам, угнаться ль нам за ним?
Ведь знаем все: диковинный прохожий
Останется вовеки молодым.

А мы давно морщинами изрыты,
Едва-едва соображает мысль.
Сегодня мы, пропащие бандиты,
На праздник твой торжественно сошлись!

Легко тебе, любимцу праздной неги,
Веселой лирой просиять в веках.
А мы — мы думаем сегодня о ночлеге,
А завтра плачем в скверных кабаках.

И материмся, что живем без смысла.
Да разве нам поможет наша брань,
Когда над каждой головой повисла
И замутнела злая глухомань!

1924



 ЖЕНЩИНА

                     О. М. Орешиной

В каждой песне про тебя поётся,
В каждой сказке про тебя молва,
Мир твоими ямками смеётся,
Сном твоим струится синева.

Погляжу на вечер незакатный,
На луга, на дальние цветы, —
Мне, как всем вам, ясно и понятно:
Дикой мальвой розовеешь ты.

Если ночью мне тепло и душно,
От жары туманится луна,
Это значит — плоть твоя послушна,
Ты в кого-то нынче влюблена!

Если ночь вдруг росами заплачет,
Холодом повеет на кусты,
Это значит, непременно значит:
Вновь кого-то разлюбила ты!

Ты любовью напоила землю,
Словно мёдом, словно молоком...
Оттого я каждый день приемлю,
Догораю смирным огоньком!

Если вечер бьёт дождём и пеной,
Лес шумит, а степь черным-черна,
Это значит, чьей-то злой изменой
Ты до дна души возмущена.

Но не вечно буря в сердце бьётся.
Разве ты любовью не пьяна?
Мир твоими ямками смеётся,
Сном твоим струится синева!

1926



 ЗЕМЛЯ РОДНАЯ

              Артёму Весёлому

Незадаром жестоко тоскую,
Заглядевшись на русскую сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб её полюбить.

Пусть она не совсем красовита,
Степь желта, а пригорок уныл, —
Сколько дум в эту землю убито,
Сколько вырыто свежих могил!

Погляжу на восток и на север,
На родные лесные края.
Это ты и в туманы и в клевер
Затонула, родная земля!

Пусть желтеют расшитые стяги,
Багровеют в просторах степных, —
Незадаром родные сермяги
Головами ложились на них.

Слышу гомон ковыльного юга,
Льётся Волга и плещется Дон.
Вот она, трудовая лачуга,
Чернозёмный диковинный звон!

Не видать ни начала, ни края.
Лес да поле, да море вдали.
За тебя, знать, недаром, родная,
Мы тяжёлую тягу несли!

Каждый холм — золотая могила,
Каждый дол — вековая любовь.
Не загинь, богатырская сила!
Не застынь, богатырская кровь!

В чёрный день я недаром тоскую,
Стерегу хлебозвонную сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб её полюбить!

1926



 ОТДЫХ

Хорошо средь лесов и полей
Отдохнуть от неласковых дней,
И от шума больших городов,
И от звона железных оков.

Хорошо полежать одному
На траве, в голубом терему,
Где не видно людского жилья,
Только небо, да степи, да я!

Хорошо при широкой луне
Проскакать на крылатом коне,
И в вечернюю хмурую синь
Обнимать резеду и полынь.

Ничего нет свободы милей,
Золотых и зеленых полей,
Синеглазых речушек и рек,
Чем свободный живет человек!

Хорошо под березовый плач
Отдохнуть от своих неудач
И по ясному синему дню
Позабыть человечью резню.

Хорошо от измены друзей
Убежать в перезвоны полей,
Позабыть и притворство и ложь,
Утонуть в васильковую рожь.

А еще лучше... в час роковой
Поплатиться своей головой.
Лечь на первом широком пути
И сказать не «прощай», а «прости»!

1926



 РОДНИК

Во мне забился новый,
Совсем живой родник.
Я человечье слово
По-новому постиг.

Оно звенит и плачет
И чувствует, как грудь,
И горю и удаче
Предсказывает путь.

Оно полно томленья,
Отравы и услад,
Когда живут коренья
И листья говорят.

Оно полно тревоги,
Когда в бессонный час
Заговорят не боги,
А лишь один из нас.

Оно светло, как реки,
Как сонмы вешних рек,
Когда о человеке
Затужит человек.

И нет доверья слову,
И слово — пустоцвет,
Коль человечьим зовом
Не зазвучит поэт.

Что мне луна и травка,
И сад прекрасных роз,
И лиственная давка
Черемух и берез!

Постиг иное слово
Я в буре наших дней:
Природа — очень ново,
Но человек новей!

1926



 * * *

Русь веселая моя,
Ягода лесная.
Только степи да поля,
Ни конца ни края.

И леса и города
Кроются туманом,
И идут мои стада
По лесным полянам.

И шумят мои хлеба
Колосом и цветом.
Загадала мне судьба
Быть твоим поэтом.

Хороша ли ты, плоха ль,
Я не позлословлю.
Буйну голову не жаль
За родную кровлю.

Не забыть тебя вовек,
Ты всего чудесней.
Заливайся, человек,
Как слезами, песней.

По полям и по лесам
Голубеют села
И размахивают нам
Колосом тяжелым.

Милая земля моя,
Ягода лесная.
Ничего не вижу я,
Ни конца ни края!

1926



 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Сказка это, чудо ль,
Или это - бред:
Отзвенела удаль
Разудалых лет.

Песня отзвенела
Над родной землёй.
Что же ты наделал,
Синеглазый мой?

Отшумело поле,
Пролилась река,
Русское раздолье,
Русская тоска.

Ты играл снегами,
Ты и тут и там
Синими глазами
Улыбался нам.

Кто тебя, кудрявый,
Поманил, позвал?
Пир земной со славой
Ты отпировал.

Было это, нет ли,
Сам не знаю я.
Задушила петля
В роще соловья.

До беды жалею,
Что далёко был
И петлю на шее
Не перекусил!

Кликну, кликну с горя,
А тебя уж нет.
В чёрном коленкоре
На столе портрет.

Дождичек весенний
Окропил наш сад.
Песенник Есенин,
Синеглазый брат,

Вековая просинь,
Наша сторона...
Если Пушкин - осень,
Ты у нас - весна!

В мыслях потеинело,
Сердце бьёт бедой.
Что же ты наделал,
Раскудрявый мой?!

1926



 ЦЫГАН

             С. Клычкову

Много ласковой лазури
Средь лесных полян.
Ты — деревня по натуре,
А душой — цыган.

В белой вышитой рубахе,
В рыжем пиджаке,
Не тебе ли свищут птахи
В синем далеке?

Не тебе ли, черногривый,
Машет веткой бор?
Не тебя ль златые нивы
Тянут за вихор?

Вот и ходишь по Москве ты
Хмур — хоть душу вынь,
Лишь горят в груди ответы,
Как глазная синь.

Сгинь, бесовское отродье,
Городская бредь!
У лесных людей не в моде
На тебя смотреть.

Чур меня, пивная стойка,
Чур, автомобиль!
Где ты, взмыленная тройка,
Столбовая пыль?

Ма — ать твою... вали на поезд,
Колоти звонок!
Под корнями в соснах роясь,
Вновь ты одинок.

Там, под этими корнями
Ты откроешь кладь
И крылатыми корнями
Будешь торговать.

Не в укор и не в улику,
Любушка, заметь:
Ты кудрявую бруснику
Любишь, как медведь.

Черный волос — две покрышки,
Образом — сосна,
Бор шумит. Луна — коврижкой,
А в бору — Дубна.

Ты полюбишь и разлюбишь
И полюбишь вновь.
Под веселый час загубишь
Сказку и любовь.

Буйным городом изранен,
Синим лесом пьян,
Ты по паспорту — крестьянин,
А душой — цыган!

1926



 ЭЛЕГИЯ

                   Ив. Касаткину

Скоро, скоро в дальнюю дорогу
Я отправлюсь, радостями жив,
От работы поустав немного,
Ничего с собой не захватив.

Но пока я не покинул края,
Где я прожил тридцать девять лет,
Стойко буду, сторона родная,
О житейский обжигаться бред.

Полюбуюсь на твои равнины,
На разливы полноводных рек.
Все мы в жизни рубимся, как льдины,
И недолог наш рабочий век.

Оттого и хочется до боли
Наворочать кучу всяких дел,
Распахать тоскующее поле,
Чтобы колос веселей звенел.

Сколько дум навеяно холмами
И рядами неприметных изб!
Золотыми в поле журавлями
Мы недаром дружно поднялись.

Жизнь моя поблёкнула в опале,
В жгучем ветре вечных голодух.
На крутом житейском перевале
Я устал и медленно потух.

Но до самой до последней пяди
И сейчас уверенно пойду
Новой жизни, новой песни ради
На любую тяжкую беду.

Мне не страшно заседеть годами,
Я люблю весёлой жизни звук.
И земли мечтающее знамя
До конца не выроню из рук!

1926



 * * *

Обветренное тело
Осеннего цветка
Поблёкло — облетело
И сморщилось слегка.

Товарищи, мы тоже
В просторе ветровом,
Что нам всего дороже
Теряем... и живём!

Жестокие утраты
Мы забываем в час.
Не край ли синеватый
Глядит из наших глаз?

И кто нас разгадает?
Всему свой час и срок.
Недаром увядает
По осени цветок!

1927



 ЛЕСНОЙ БУКЕТ

Говорят, мне город
Нуден и далек.
Слышу разговоры:
Бедный паренек!

Вся его отрада
Утром пить росу.
Жить бы ему надо
Где-нибудь в лесу!

Слушаю и знаю:
Я деревне брат.
Каждому сараю
Несказанно рад.

Но шагаю ныне
Твердо по торцу.
Думать о рябине
Мне и тут к лицу!

По весне и летом,
В городе, в селе —
Я лесным букетом
На любом столе.

А когда немножко
Поувяну я,
Выкинут в окошко
Банку и меня.

Неужель не вспомнят
Тягу наших лет,
Пыль московских комнат
И лесной букет!

1927



 * * *

Строительству не видно берегов.
На улицах — за рвом глубокий ров.
Кирка, лопата, лом, рабочий крик.
Дымит котёл, воняет грузовик.
К Арбату ближе — пёстрая толпа
Разглядывает кости, черепа.
Осколки древних, глиняных посуд.
Рабочие кричат: «Чего вам надо тут?»
Спускают трубы. И гудит толпа,
Топча безмолвствующие черепа.

[1931]



 МОЙ ВЫХОД

Я вышел с боем из закута
Избы родителей моих,
Откуда вековое люто
Звериный извергало дух.

Где мысль в коряжинах иконных
Ломала свой павлиний хвост,
Откуда с колокольным звоном
Ее тащили на погост!

Вот почему я сам с дозором
Иду в сплошную синеву,
Где трактор с сельским косогором
Ведет зыбучую молву!

Да, да, где трактор бурной лавой
Гудит, ломая мглу полей,
Где жизнью покупают право,
Чтоб резать белых лебедей!

Палимый радостью и верой,
Не откажусь от тех высот,
Где счастье кажется химерой
Тому, кто песен не поет!

Я верю: вскормленные страстью
Почти кровавого труда,
Мы крылопламенное счастье
Заловим в наши невода!

И мне ль жалеть мои утраты,
Ошибки, битые горшки,
Когда глаза весенней хаты
Уверенны и глубоки!

<1933>

 
Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024