* * *
Она летит, весна чужая,
Она поет, весна.
Она несется, обнажая
Глухие корни сна.
И ты ее, покойник храбрый,
Простишь иль не простишь --
Подхвачен солнечною шваброй,
В канаву полетишь.
И как простить? Она чужая,
Она, дитя зимы,
Летит, поет, уничтожая
Все, что любили мы.
1944--1945. Биарриц
НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ
Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала --
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьется знамя,
И те же вещие слова:
"Ребята, не Москва ль за нами?"
Нет, много больше, чем Москва!
<1945>
* * *
Я за войну, за интервенцию,
Я за царя хоть мертвеца.
Российскую интеллигенцию
Я презираю до конца.
Мир управляется богами,
Не вшивым пролетариатом...
Сверкнет над русскими снегами
Богами расщепленный атом.
* * *
Видишь мост. За этим мостом
Есть тропинка в лесу густом.
Если хочешь -- иди по ней
Много тысяч ночей и дней.
Будешь есть чернику и мох,
Будут ноги твои в крови --
Но зато твой последний вздох
Долетит до твоей любви.
Видишь дом. Это дом такой,
Где устали ждать покой,
Тихий дом из синего льда,
Где цветут левкои всегда.
...Поглядишь с балкона на юг,
Мост увидишь и дальний лес,
И не вспомнишь даже, мой друг,
Что твой свет навсегда исчез.
1946
* * *
Ты протягиваешь руку --
Вот она, твоя рука.
За свиданье, за разлуку,
За мгновенье, за века.
Нас никто не пожалеет,
А себя жалеть смешно.
Звезды гаснут, день белеет
Сквозь закрытое окно.
Распахни его пошире
Или шторы опусти:
За свиданье в этом мире
Или вечное прости.
<1940-е>
* * *
Уплывает в море рыбачий челнок,
Разбивается пена у ног,
Зеленая ветка в закатном огне
Кивнула доверчиво мне.
И птица запела о чем-то своем, --
О чем и мы, под сурдинку, поем, --
Когда грустить устаем:
О том, что счастье длится века
И только жизнь коротка.
И мы напрасно тоскуем о том,
О чем забудем потом.
* * *
Собиратели марок, эстеты,
Рыболовы с Великой реки,
Чемпионы вечерней газеты,
Футболисты, биржевики;
Все, кто ходят в кино и театры,
Все, кто ездят в метро и в такси;
Хочешь, чучело, нос Клеопатры?
Хочешь быть Муссолини? -- Проси!
И просили, и получали,
Только мы почему-то с тобой
Не словчили, не перекричали
В утомительной схватке с судьбой.
1948
* * *
Все еще дышу, люблю,
Многое еще стерплю.
Но о том, зачем пишу,
Ямбами не напишу.
Но того, кого люблю,
Музыкой не оскорблю.
<1948?>
* * *
Вот дуры едут в первом классе,
Не думая о смертном часе.
Когда настанет смертный час,
На что вам будет первый класс?
<1948?>
* * *
Скользит машина возле сада,
И мы въезжаем на курорт:
Так вот она, граница ада, --
На перекрестке встречный чорт.
С давно забытым благородством
Он пожимает руку мне,
Гордясь усами и уродством,
И вообще семейным сходством
С тем, что царит в моей стране.
Август 1948
* * *
Россия тридцать лет живет в тюрьме,
На Соловках или на Колыме.
И лишь на Колыме и Соловках
Россия та, что будет жить в веках.
Все остальное -- планетарный ад,
Проклятый Кремль, злощастный Сталинград --
Заслуживает только одного,
Огня, испепелящего его.
1949
* * *
Несколько поэтов. Достоевский.
Несколько царей. Орел двуглавый.
И -- державная дорога -- Невский...
Что нам делать с этой бывшей Славой?
Бывшей, павшей, обманувшей, сгнившей...
...Широка на Соловки дорога,
Где народ, свободе изменивший,
Ищет, в муках, Родину и Бога.
1949
* * *
М. В. Абельман
Я в Вашем доме -- гость случайный,
Встречались мы не много раз.
Но связывает нежной тайной
Поэзия обоих нас.
Вы и в своем вечернем свете --
О, это так понятно мне! --
Общаясь с Пушкиным и Гете,
Остались верною весне.
И в этом мире зла и скуки,
Где нас обоих грусть томит,
Вам с нежностью целует руки
Ваш преданный... "Антисемит".
1 ноября 1949
* * *
Тамаре Карсавиной
Вот, дорогая, прочтите глазами газели,
Теми глазами, что весь Петербург чаровали
В лунном сиянье последнего акта Жизели,
Или в накуренном, тесном, волшебном "Привале".
Имя Карсавиной... В этом сияющем звуке
Прежнее русское счастье по-новому снится.
Я говорю Вам, целуя прекрасные руки:
-- Мир изменился, но Вы не могли измениться.
Май 1950 г.
* * *
Т. Смоленской
Человек природно-мелкий,
Разносолов не ища,
Я довольствуюсь тарелкой
Разогретого борща.
Но, когда тарелку супа
Подаешь мне, Тася, ты,
Для меня (пусть это глупо!)
В нем капуста -- как цветы.
От того ли? От сего ли?
Добровольно? Поневоле?
Я в Твой борщ всегда влюблен.
И -- когда он не досолен,
И -- когда пересолен.
1950
* * *
-- В этом мире любила ли что-нибудь ты?..
-- Ты, должно быть, смеешься! Конечно, любила.
-- Что? -- Постой. Дай подумать! Духи и цветы,
И еще зеркала... Остальное забыла.
1950
* * *
Плавают в море различные рыбы,
То в одиночку, то целой гурьбой.
Если тех рыбок поймать мы могли бы,
Были б мы сыты с тобой.
Вялили, жарили, впрок бы солили,
Теплые шубки на рыбьем меху
К зимнему холоду сшили...
<1950?>
* * *
Я не знал никогда ни любви, ни участья.
Объясни -- что такое хваленое счастье,
О котором поэты толкуют века?
Постараюсь, хотя это здорово трудно:
Как слепому расскажешь о цвете цветка,
Что в нем ало, что розово, что изумрудно?
Счастье -- это глухая, ночная река,
По которой плывем мы, пока не утонем,
На обманчивый свет огонька, светляка...
Или вот:
у всего на земле есть синоним,
Патентованный ключ для любого замка --
Ледяное, волшебное слово: Тоска.
<1950>
* * *
С пышно развевающимся флагом,
Точно броненосец по волнам,
Точно робот, отвлеченным шагом,
Музыка пошла навстречу нам.
Неохотно, не спеша, не сразу,
Прозревая, но еще слепа, --
Повинуется ее приказу
Чинно разодетая толпа.
Все спокойно. Декольте и фраки
Сдержанно, как на большом балу,
Слушают в прозрачном полумраке
Смерти и бессмертию хвалу.
Только в ложе молодая дама
Вздрогнула -- и что-то поняла.
Поздно... Мертвые не имут срама
И не знают ни добра, ни зла!
Поздно... Слейся с мировою болью.
Страшно жить, страшнее умереть...
Холодно. И шубкою собольей
Зябнущего сердца не согреть.
<1950>
* * *
На один восхитительный миг,
Словно отблеск заката-рассвета,
Словно чайки серебряный крик,
Мне однажды почудилось это.
Просияли -- как счастье во сне --
Невозможная встреча-прощанье --
То, что было обещано мне,
То, в чем Бог не сдержал обещанья.
<1952>
СТАНСЫ
Родная моя земля,
За что тебя погубили?
Зинаида Гиппиус
I
1
Судьба одних была страшна,
Судьба других была блестяща,
И осеняла всех одна
России сказочная чаша.
2
Но Император сходит с трона,
Прощая все, со всем простясь,
И меркнет Русская корона
В февральскую скатившись грязь.
3
...Двухсотмиллионная Россия, --
"Рай пролетарского труда",
Благоухает борода
У патриарха Алексия.
4
Погоны светятся, как встарь
На каждом красном командире,
И на кремлевском троне "царь"
В коммунистическом мундире.
5
...Протест сегодня бесполезный,-
Победы завтрашней залог!
Стучите в занавес железный,
Кричите: "Да воскреснет Бог!"
II
1
...И вот лежит на пышном пьедестале
Меж красных звезд, в сияющем гробу,
"Великий из великих" -- Оська Сталин,
Всех цезарей превозойдя судьбу.
2
И перед ним в почетном карауле,
Стоят народа меньшие "отцы",
Те, что страну в бараний рог согнули, --
Еще вожди, но тоже мертвецы.
Какие отвратительные рожи,
Кривые рты, нескладные тела:
Вот Молотов. Вот Берия, похожий
На вурдалака, ждущего кола...
4
В безмолвии у Сталинского праха
Они дрожат. Они дрожат от страха,
Угрюмо морща некрещеный лоб, --
И перед ними высится, как плаха,
Проклятого "вождя", -- проклятый гроб.
Р. S. Первое стихотворение написано незадолго до смерти Сталина, второе
вскоре после егосмерти.
Г. И.
* * *
Ну да -- немного человечности,
Клочок неснившегося сна.
А рассуждения о вечности...
Да и кому она нужна!
Ну да -- сиянье безнадежности,
И жизнь страшна и мир жесток.
А все-таки -- немножко нежности,
Цветка, хоть чахлый, лепесток...
Но продолжаются мучения
И звезды катятся во тьму.
И поздние нравоучения,
Как все на свете -- ни к чему.
<1954>
* * *
Но черемуха услышит
И на дне морском простит...
О. Мандельштам
Это было утром рано
Или было поздно вечером
(Может быть, и вовсе не было).
Фиолетовое небо
И, за просиявшим глетчером,
Черный рокот океана.
...Без прицела и без промаха,
А потом домой шажком...
И оглохшая черемуха
Не простит на дне морском!
<1954>
* * *
Как тридцать лет тому назад,
Как тридцать пять, возможно, сорок,
Я заглянул в твой сонный сад,
Царица апельсинных корок,
Царица лунной шелухи,
Сердец, которые не бьются,
Где только мучатся стихи
И никогда не создаются.
И все не разрешен вопрос,
Один из вечных и напрасных:
Что слаще -- запах красных роз
Иль шорох туфелек атласных?
<1954>
* * *
Умер булочник сосед.
На поминках выпил дед.
Пил старик молодцевато, --
Хлоп да хлоп -- и ничего.
Ночью было туговато,
Утром стало не того, --
Надобно опохмелиться.
Начал дедушка молиться:
"Аллилуйа, аль-люли,
Боже, водочки пошли!"
Дождик льет, собака лает,
Водки Бог не посылает.
"Аллилуйа! Как же так --
Нешто жаль Ему пятак?"
Пятаков у Бога много,
Но просить-то надо Бога
Раз и два, и двадцать пять,
И еще <раз>, и опять
Помолиться, попоститься,
Оказать Ему почет,
Перед тем как угоститься
На Его небесный счет.
<1954>
* * *
История. Время. Пространство.
Людские слова и дела.
Полвека войны. Христианства
Двухтысячелетняя мгла.
Пора бы и угомониться...
Но думает каждый: постой,
А, может быть, мне и приснится
Бессмертия сон золотой!
1954
* * *
Слава, императорские троны, --
Все, о них грустящие тайком,
Задаетесь вы на макароны,
Говоря вульгарным языком.
Что мечтать-то: отшумели годы,
Все исчезло, сгнили мертвецы.
Но, пожалуй, рыцари свободы,
Те еще отчаянней глупцы:
Мнится им -- из пустоты вселенской,
Заново, и сладко на душе,
Выгарцует этакий Керенский
На кобыле из папье-маше.
Чтобы снова головы бараньи
Ожидали бы наверняка
В новом Учредительном Собранье
Плети нового Железняка.
<1954?>
ПЕЙЗАЖ
Перекисью водорода
Обесцвечена природа.
Догорают хризантемы
(Отголосок старой темы).
Отголосок песни старой --
Под луной Пьеро с гитарой...
Всюду дрема. Всюду убыль.
Справа Сомов. Слева Врубель.
И, по самой серединке,
Кит, дошедший до сардинки.
Отощавший, обнищавший,
Сколько в прошлом обещавший!
В -- до чего далеком -- прошлом,
То ли звездном, то ли пошлом.
1955
* * *
Истории зловещий трюм,
Где наши поколенья маются,
Откуда наш шурум-бурум
К вершинам жизни поднимается,
И там на девственном снегу
Ложится черным слоем копоти...
"Довольно! Больше не могу!" --
Поставьте к стенке и ухлопайте!
<1955>
* * *
Мимозы солнечные ветки
Грустят в неоновом чаду,
Хрустят карминные креветки,
Вино туманится во льду.
Все это было, было, было...
Все это будет, будет, бу...
Как знать? Судьба нас невзлюбила?
Иль мы обставили судьбу?
И без лакейского почету
Смываемся из мира бед,
Так и не заплатив по счету
За недоеденный обед.
<1955>
* * *
Жизнь продолжается рассудку вопреки.
На южном солнышке болтают старики:
-- Московские балы... Симбирская погода...
Великая война... Керенская свобода...
И -- скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях.
-- Масонский заговор... Особенно евреи...
Печатались? А где? В каком Гиперборее?
...На мутном солнышке покой и благодать,
Они надеются, уже недолго ждать --
Воскреснет твердый знак, вернутся ять с фитою
И засияет жизнь эпохой золотою.
<1955>
* * *
Паспорт мой сгорел когда-то
В буреломе русских бед.
Он теперь дымок заката,
Шорох леса, лунный свет.
Он давно в помойной яме
Мирового горя сгнил,
И теперь скользит с ручьями
В полноводный, вечный Нил.
Для непомнящих Иванов,
Не имеющих родства,
Все равно, какой Иванов,
Безразлично -- трын-трава.
..........................
Красный флаг или трехцветный?
Божья воля или рок?
Не ответит безответный
Предрассветный ветерок.
<1955?>
* * *
Не верю раю, верю аду,
Счет потеряв своим заботам.
Но вот -- читаю Илиаду,
Как ходят в баню по субботам.
И, точно гимны на рояли,
Гекзаметры перебираю:
Раз так писали -- не гуляли, --
Не верю аду, верю раю.
<1955?>
* * *
Сквозь рычанье океаново
И мимозы аромат
К Вам летит Жорж Иванова
Нежный шопот, а не мат.
Книжки он сейчас отправил -- и
Ждет, чтоб Гуль его прославил -- и
Произвел его в чины
Мировой величины.
(За всеобщею бездарностью.)
С глубочайшей благодарностью
За сапожки и штаны.
Hy res, 24 мая 1955 г.
* * *
Дождя осенняя туманность,
Природы женское тепло.
А я живу -- такая странность --
Живу и даже верю в зло.
Все это было, было, было,
Все это было, будет, бу...
Плетется рыжая кобыла,
Везет дрова, везет судьбу.
<1955?>
* * *
Никому я не враг и не друг.
Не люблю расцветающих роз.
Не люблю ни восторгов, ни мук,
Не люблю ни улыбок, ни слез.
А люблю только то, что цвело,
Отцвело и быльем поросло,
И томится теперь где-то там
По его обманувшим мечтам.
<1955--1956>
* * *
Памяти провалы и пустоты.
Я живу... Но как же так? Постой...
...Чайка ловко ловит нечистоты
Из волны лазурно-золотой. --
Проглотив какую-нибудь пакость,
Весело взлетает в синеву...
Малоутешительно -- однако
Никаких сомнений -- я живу!
<1955--1956>
* * *
Построили и разорили Трою,
Построили и разорят Париж.
Что нужно человеку -- не герою --
На склоне?.. Элегическая тишь.
Так почему все с большим напряженьем
Я жизнь люблю -- чужую и свою, --
Взволнован ею, как солдат сраженьем,
Которое окончится вничью.
<1955--1956>
* * *
Кавалергардский или Конный полк --
Литавры, трубы, боевая слава,
Простреленных штандартов дряхлый шелк,
Ура... Урра!.. Равнение направо!..
И Государь, в сияньи, на коне...
Кругом ни шороха, ни дуновенья...
...Так издали рисуются -- не мне! --
Империи последние мгновенья.
1956
* * *
Повторяются дождик и снег,
Повторяются нежность и грусть,
То, что знает любой человек,
Что известно ему наизусть.
И, сквозь призраки русских берез,
Левитановски ясный покой
Повторяет все тот же вопрос:
"Как дошел ты до жизни такой?"
1956
* * *
И сорок лет спустя мы спорим,
Кто виноват и почему.
Так, в страшный час над Черным морем
Россия рухнула во тьму.
Гостинодворцы, царедворцы
Во всю спасались рысь и прыть;
Безмолвствовали чудотворцы,
Не в силах чуда совершить.
И начался героев -- нищих
Голгофский путь и торжество,
Непримиримость все простивших,
Не позабывших ничего.
* * *
Стонет океан арктический,
Зреют кисти винограда...
И презренный ум практический
В мире -- высшая услада.
И плывет недоумение
Вечно к Западу, к Востоку:
-- Ну, раздай свое имение.
-- Ну, подставь вторую щеку.
* * *
Прозрачная, ущербная луна
Сияет неизбежностью разлуки.
Взлетает к небу музыки волна,
Тоской звенящей рассыпая звуки.
-- Прощай... И скрипка падает из рук.
Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает.
Жизнь размыкает на мгновенье круг
И наново, навеки замыкает.
И снова музыка летит, звеня.
Но нет! Не так, как прежде, -- без меня.
* * *
Все на свете очень сложно
И всего сложнее мы,
Недоступно, невозможно,
Кроме музыки и тьмы,
Снов, изгнанья и сумы.
Все на свете очень просто,
Да и мы совсем просты --
Как могильные кресты,
Как ослиные хвосты --
Досчитай, не сбившись, до ста
В звонком мире суеты.
И тогда, что пожелаешь,
Все твое -- и то, и то!
Только нет, не досчитаешь,
Как не досчитал никто --
Девяносто девять, сто.
* * *
Упал крестоносец средь копий и дыма,
Упал, не увидев Иерусалима.
У сердца прижата стальная перчатка,
И на ухо шепчет ему лихорадка:
-- Зароют, зароют в глубокую яму,
Забудешь, забудешь Прекрасную Даму,
Глаза голубые, жемчужные плечи...
И львиное сердце дрожит, как овечье.
А шепот слышнее: -- Ответь на вопросец:
Не ты ли о славе мечтал, крестоносец,
О подвиге бранном, о битве кровавой?
Так вот, умирай же, увенчанный славой!