Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваЧетверг, 28.03.2024, 23:56



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы


Евгений Долматовский

 

         Вера в победу


 ГРОЗА

Хоть и не все, но мы домой вернулись.
Война окончена. Зима прошла.
Опять хожу я вдоль широких улиц
По волнам долгожданного тепла.

И вдруг по небу проползает рокот.
Иль это пушек отдаленный гром?
Сейчас по камню будет дождик цокать
Иль вдалеке промчится эскадрон?

Никак не можем мы сдружиться с маем,
Забыть зимы порядок боевой -
Грозу за канонаду принимаем
С тяжелою завесой дымовой.

Отучимся ль? А может быть, в июле
По легкому жужжащему крылу
Пчелу мы будем принимать за пулю,
Как принимали пулю за пчелу?

Так, значит, забывать еще не время
О днях войны? И, может быть, опять
Не дописав последних строк в поэме,
Уеду (и тебе не привыкать!).

Когда на броневых автомобилях
Вернемся мы, изъездив полземли,
Не спрашивайте, скольких мы убили,-
Спросите раньше - скольких мы спасли.

1940


 
ПИСЬМО

Вчера пятнадцать шли в наряд.
Четырнадцать пришли назад.

В одной тарелке борщ остыл...
Обед был всем бойцам постыл.

Четырнадцать ложились спать.
Была пуста одна кровать.

Стоял, уставший от хлопот,
У изголовья пулемет.

Белея в темно-синей мгле,
Письмо лежало на столе.

Над неоконченной строкой
Сгущались горе и покой.

Бойцы вставали поутру
И умывались на ветру.

И лишь на полочке одной
Остался порошок зубной.

Наш экспедитор шел пешком
В штаб с недописанным письмом.

О, если б вам, жена и мать,
Того письма не получать!

1938


 
ГЕРОЙ

Легко дыша, серебряной зимой
Товарищ возвращается домой.

Вот, наконец, и материнский дом,
Колючий садик, крыша с петушком.

Он распахнул тяжелую шинель,
И дверь за ним захлопнула метель.

Роняет штопку, суетится мать.
Какое счастье — сына обнимать.

У всех соседей — дочки и сыны,
А этот назван сыном всей страны!

Но ей одной сгибаться от тревог
И печь слоеный яблочный пирог.

...Снимает мальчик свой высокий шлем,
И видит мать, что он седой совсем.

1938


 
МОЯ ЛЮБИМАЯ

Я уходил тогда в поход,
В далекие края.
Платком взмахнула у ворот
Моя любимая.

Второй стрелковый храбрый взвод
Теперь моя семья.
Поклон-привет тебе он шлет,
Моя любимая.

Чтоб дни мои быстрей неслись
В походах и боях,
Издалека мне улыбнись,
Моя любимая.

В кармане маленьком моем
Есть карточка твоя.
Так, значит, мы всегда вдвоем,
Моя любимая

  
ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.

Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.

Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят,
Любимый город другу улыбнется,
Знакомый дом, зеленый сад, веселый взгляд.


 
УКРАИНЕ МОЕЙ

Украина, Украйна, Украина,
Дорогая моя!
Ты разграблена, ты украдена,
Не слыхать соловья.

Я увидел тебя распятою
На немецком штыке
И прошел равниной покатою,
Как слеза по щеке.

В торбе путника столько горести,
Нелегко пронести.
Даже землю озябшей горстью я
Забирал по пути.

И леса твои, и поля твои -
Все забрал бы с собой!
Я бодрил себя смертной клятвою -
Снова вырваться в бой.

Ты лечила мне раны ласково,
Укрывала, когда,
Гусеничною сталью лязгая,
Подступала беда.

Все ж я вырвался, вышел с запада
К нашим, к штабу полка,
Весь пропитанный легким запахом
Твоего молока.

Жди теперь моего возвращения,
Бей в затылок врага.
Сила ярости, сила мщения,
Как любовь, дорога.

Наша армия скоро ринется
В свой обратный маршрут.
Вижу - конница входит в Винницу,
В Киев танки идут.

Мчатся лавою под Полтавою
Громы наших атак.
Наше дело святое, правое.
Будет так. Будет так!

Воронеж
9 ноября 1941


 
ЛЕЛЕКА.

Середина двадцатого века,
Полпланеты войною гремит.
Вон летит вдоль дороги лелека,
Украинская птица летит.
Что летишь ты за нашей колонной,
Вдруг покинув гнездо на трубе?
Или хаты в долине зеленой
Показались чужими тебе?
Перепахана танком пшеница,
Разворочен снарядами шлях.
Улетает печальная птица,
Тихий мир унося на крылах.
Нет у нас ни покоя, ни дома,
Маки в поле цветут не для нас.
Лишь раскат орудийного грома
Да к отходу тревожный приказ.
Птица счастья! Тебе непонятно
Отступление наше! Ну что ж,
Будет день, ты вернешься обратно
И разбитую хату найдешь.
Пусть вода станет красною в реках,
Пусть сгорит наша юность в борьбе,
Чтобы вновь прилетала лелека
И свивала гнездо на трубе.

Каменец-Подольская область
Июль 1941


 
ПЕСНЯ О ДНЕПРЕ

У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли.

Ты увидел бой, Днепр-отец река,
Мы в атаку шли под горой.
Кто погиб за Днепр, будет жить века,
Коль сражался он как герой.

Враг напал на нас, мы с Днепра ушли.
Смертный бой гремел, как гроза.
Ой, Днепро, Днепро, ты течешь вдали,
И волна твоя как слеза.

Из твоих стремнин ворог воду пьет,
Захлебнется он той водой.
Славный день настал, мы идем вперед
И увидимся вновь с тобой.

Кровь фашистских псов пусть рекой течет,
Враг советский край не возьмет.
Как весенний Днепр, всех врагов сметет
Наша армия, наш народ.

1941


 
НОЧЛЕГ

На хуторе, за выжженным селеньем,
Мы отдыхали перед наступленьем.

Всю ночь ворчали мы. Признаться честно,
На земляном полу нам было тесно.

Но шире не было в селе хатёнок.
По нашим головам ходил котёнок.

И каждый ощущал плечо иль руку,
Тепло соседа - близкую разлуку.

В сыром, холодном сумраке рассвета
Вонзилась в небо жёлтая ракета.

Был синий день, и красный снег, и грохот,
И гаубица не уставала охать.

И трое из соседей по ночлегу
Раскинулись по взорванному снегу.

А вечером мы вновь ввалились в хату.
Телефонист прижался к аппарату.

А мы легли на пол, сырой и чёрный, -
Но стала хата прежняя просторней.

Ночную вьюгу слушали в печали,
По тесноте вчерашней мы скучали.

1942


 
ПЕЛЕНГ

Певица по радио пела,
И голос летел далеко,
Сперва осторожно, несмело,
А дальше, как птица, легко.

Был город в тугие объятья
Тревожного сна погружен...
Была она в бархатном платье,
Стоял перед ней микрофон.

А где-то в небесном молчанье,
Стараясь держаться прямой,
С далекого бомбометанья
Летят самолеты домой.

Несут они много пробоин,
Идут тяжело в облаках.
Сидит за приборами воин
В свсих марсианских очках.

Певица о юности пела,
О лебеде и о тоске.
Катодная лампа горела
На аспидно-черной доске.

Из Гамбурга яростный «зуммер»
В неистовой злобе урчал.
Но голос певицы не умер,
Он только сильнее звучал.

Два мира в эфире боролись,-
Сквозь бурю, сквозь грохот и свист
Услышал серебряный голос
В наушниках юный радист.

Узнав позывной Украины,
Над крышами горестных сел
Пилот утомленный машину
По песне, как лебедя, вел.

Пришли самолеты на базу,
Родные найдя берега,
И песня, пожалуй, ни разу
Им так не была дорога.

 1942  
 * * *

Я поцелуев своих не растрачу.
Только, когда через Буг перейду,
Может быть, вдруг не сдержусь и заплачу,
К нашей горячей земле припаду.
Горькую, щедро политую кровью,
Вдоль перерытую и поперёк,
Я поцелую её по-сыновьи,
Ласку отдам её, что долго берёг.
Ты не ревнуй. Ты всегда дорога мне.
Только подумай - без этой земли
Мы, как сухие деревья на камне,
Разве росли бы и разве цвели!

1944


 
ЛИЗАВЕТА

Ты ждешь, Лизавета,
От друга привета,
Ты не спишь до рассвета,
Все грустишь обо мне.
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем вороном коне.

Приеду весною,
Ворота открою.
Я с тобой, ты со мною
Неразлучны вовек.
В тоске и тревоге
Не стой на пороге,
Я вернусь, когда растает снег.

Моя дорогая,
Я жду и мечтаю,
Улыбнись мне, встречая,
Был я в храбром бою.
Эх, как бы дожить бы
До свадьбы-женитьбы
И обнять любимую свою!

1943


 
СЛУЧАЙНЫЙ ВАЛЬС

Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука.
После тревог
Спит городок
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.

Припев:

Хоть я с вами почти не знаком,
И далеко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного.
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоем,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю о чем

Будем кружить,
Петь и дружить,
Я совсем танцевать разучился
И прошу вас меня извинить
Утро зовет
Снова в поход
Покидая ваш маленький город,
Я пройду мимо ваших ворот

Припев.

1943


 
ОЛЕНЬ

Июль зеленый и цветущий.
На отдых танки стали в тень.
Из древней Беловежской пущи
Выходит золотой олень.
Короною рогов ветвистых
С ветвей сбивает он росу
И робко смотрит на танкистов,
Расположившихся в лесу.
Молчат угрюмые солдаты,
Весь мир видавшие в огне.
Заряженные автоматы
Лежат на танковой броне.
Олений взгляд, прямой и юный,
Как бы навеки удивлен,
Ногами тонкими, как струны,
Легко перебирает он.
Потом уходит в лес обратно,
Спокоен, тих и величав,
На шкуре солнечные пятна
С листвой пятнистою смешав.

1944


 
В ДОМЕ КРОХОТНУЮ ДЕВОЧКУ...

В доме крохотную девочку
Эвой-Иолантой звали.
В темноте, не разглядев еще,
На руки ее мы брали.
Погоди. Ты только с улицы,
Зимним ветром заморожен.
Вот смотри, она простудится.
Будь с ней очень осторожен.
Лучше дай понянчу я ее,-
Так соскучился по ласке!-
Голубые или карие
У твоей девчонки глазки?
От шинелей пахнет вьюгами,
Только русский говор нежен.
Смотрит девочка испуганно
На небритого жолнежа.
Наши Гали, Тани, Шурики,
Вы простите лейтенанта,
Что, задумавшись, зажмурившись,
Нянчит Эву-Иоланту.

1944


 
МОГИЛА ГЕТЕ

Я знаю, так случится: на рассвете
В немецкий дряхлый город мы войдем,
Покрытый черепицею столетней
И косо заштрихованный дождем.
Проедем на гвардейском миномете,
Как под крылом, по улицам пустым.
«Здесь, в этом городе, могила Гете»,-
Полковник скажет мальчикам своим.

Сойдут гвардейцы Пушкинской бригады
С овеянных легендою машин
И встанут у кладбищенской ограды,
И слова не проронит ни один.
И только вспомнят Пушкинские горы,
Тригорского священные места,
Великую могилу, на которой
Прикладами расколота плита.

Весь город в танковом могучем гуле...
Плывет рассвет.
На лужах дождь кипит.
Стоят гвардейцы молча в карауле
У камня, под которым Гете спит.

1945


 
ДОРОГА НА БЕРЛИН

С боем взяли мы Орел, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Брянская улица по городу идет -
Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога,
Брянская улица на запад нас ведёт.

С боем взяли мы Брянск, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Минская улица по городу идет -
Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога,
Минская улица на запад нас ведёт.

С боем взяли город Минск, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Брестская улица по городу идет -
Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога,
Брестская улица на запад нас ведёт.

С боем взяли город Брест, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Люблинская улица по городу идет -
Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога,
Люблинская улица на запад нас ведёт.

С боем взяли город Люблин, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Варшавская улица по городу идет -
Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога,
Варшавская улица на запад нас ведёт.

С боем взяли мы Варшаву, город весь прошли,
И последней улицы название прочли,
А название такое, право, слово боевое:
Берлинская улица по городу идет!
Значит нам туда дорога, значит нам туда дорога!

1945


 
В СОРОК ПЯТОМ, В МАЕ...

В сорок пятом, в мае, вопреки уставу
Караульной службы,
Мы салютом личным подтвердили славу
Русского оружья:
Кто палил во тьму небес из пистолета,
Кто из автомата.
На берлинской автостраде было это,
Помните, ребята?
Быстрой трассой в небо уходили пули
И во мгле светились.
И они на землю больше не вернулись,
В звезды превратились.
И поныне мир наполнен красотою
Той весенней ночи.
Горе тем, кто это небо золотое
Сделать черным хочет.
Но стоят на страже люди всей планеты,
И неодолимы
Звезды, что салютом грозным в честь Победы
Над землей зажгли мы.

1954


 
ВЕСНА СОРОК ПЯТОГО ГОДА

Земля повернулась навстречу весне,
Хорошая нынче погода.
Такою порой вспоминается мне
Весна сорок пятого года.
Проходят года, но не меркнет вдали
И горе, и подвиг народа.
Мы трудной дорогой к победе пришли
Весной сорок пятого года.

А если ты молод и позже рождён,
Прими эстафетою с хода
Победным салютом и первым дождём
Весну сорок пятого года.
Страшна для врагов и светла для друзей
Рабочая наша порода.
Есть в каждой победе твоей и моей
Весна сорок пятого года.

Да будет ракетою ввысь взметена,
В прозрачную высь небосвода
Для всех поколений, на все времена
Весна сорок пятого года!

1970


 
ДЕЛО О ПОДЖОГЕ РЕЙХСТАГА

Ты помнишь это дело о поджоге
Рейхстага?
Давний тридцать третий год...
Огромный Геринг, как кабан двуногий,
На прокурорской кафедре встает.
Еще не взят историей к ответу,
Он хочет доказать неправду свету:
«Рейхстаг большевиками подожжен!»

Но вот пред всеми - смуглый,
чернобровый -
Встал подсудимый. Чистый и суровый,
Он в кандалах, но обвиняет - он!
Он держит речь, неистовый болгарин.
Его слова секут врагов, как жгут.
А воздух так удушлив, так угарен,-
На площадях, должно быть, книги жгут.

...В тот грозный год я только кончил школу.
Вихрастые посланцы комсомола
Вели метро под утренней Москвой.
Мы никогда не видели рейхстага.
Нас восхищала львиная отвага
Болгарина с могучей головой.

Прошло немало лет.
А в сорок пятом
Тем самым, только выросшим, ребятам
Пришлось в далеких побывать местах,
Пришлось ползти берлинским Зоосадом...
«Ударим зажигательным снарядом!»
«Горит рейхстаг! Смотри, горит рейхстаг!»

Прекрасный день - тридцатое апреля.
Тяжелый дым валит из-за колонн.
Теперь - не выдумка - на самом деле
Рейхстаг большевиками подожжен!

1947


 
МИНДАЛЬ НА МАЛАХОВОМ КУРГАНЕ

Бетон, размолотый
Огнем и холодом.
Траву и ту скосило ураганом...
Один миндаль, осколками исколотый,
Остался над Малаховым курганом.

Один-единственный,
Стоял и выстоял,
Хоть раны и сочились и болели.
Он в годы мирные оделся листьями
И оказался посреди аллеи.

Цветеньем радуя,
За юность ратуя,
Как памятник победе и природе,
Он встал за персональною оградою,
Мешая экскурсантам на проходе.

А рядом — новые
Ростки кленовые,
Посадки президентов и премьеров.
Для сада мира стал первоосновою
Миндаль, служивший мужества примером.

Когда бы тополя,
Березку в поле
Или дубы за подвиг награждали,
Миндаль я наградил бы в Севастополе,
Да, он достоин боевой медали!

 1959   
ВОЛГОГРАД

Тот берег, мне до камешка знакомый,
Где кровь моя вошла в состав земли,
Теперь уже зовется по-другому —
Мой город Волгоградом нарекли.

Я видел там и гибель и геройство,
Разгром врага и наше торжество,
И нелегко мне было и непросто
Расстаться с прежним именем его.

Я думал о друзьях, у Волги павших
Еще в сорок втором, в разгар зимы,
Боясь затронуть память не узнавших
Всей страшной правды, что узнали мы.

Не бойся, отвечает ветер резкий,
Как голос матери всех русских рек:
Не сталинской эпохой,
а советской
Войдет в историю наш трудный век.

Мы жили и красиво и убого,
Сражались, строили...
Но горе в том,
Что создали себе живого бога,
И было больно осознать потом,

Что был всего лишь человеком Сталин,
В тщеславье и страстях велик и мал.
Себе при жизни памятники ставя,
Он право на бессмертье потерял.

А этот город — победивший воин,
Поднявшийся из пепла и невзгод,
Да будет званьем Волги удостоен,
Широкой,
доброй,
вечной, как народ.

С историей и правдой не в разладе,
Как волжской битвы рядовой солдат,
От имени погибших в Сталинграде
Я говорю:
так верно — Волгоград.

1962


 
ДЮНЫ ДЮНКЕРКА

Дюны Дюнкерка... Дюны Дюнкерка...
Сдунул тяжелые волны отлив,
Утром сырая равнина померкла,
Давнишней драмы следы обнажив —
Ржавая каска, худая манерка.
Дюны Дюнкерка. Дюны Дюнкерка.

Молча брожу я по зыбкому полю
Боя иль бойни второй мировой.
Чайки, кричащие будто от боли,
Вьются, кружат над моей головой.
Каждый отлив — как упрек в поверка —
В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка.

Если б они побережье Ламанша
Не уступили так быстро врагу
И не отхлынули, строй поломавши,
Бросив оружие на бегу,—
Фронта второго была бы примерка
В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка.

В сороковом роковом это было,
Переменить ничего не дано.
Стала Атлантика братской могилой,
Баржа, как гроб, погружалась на дно.
Мертвых сиреной звала канонерка
В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка.

Видно, нормандских лиловых ракушек
Не соберу я на мертвом песке.
Дула уснувших без выстрела пушек,
Ребра шпангоутов и чайки в тоске.
Ржавая каска, худая манерка.
Дюны Дюнкерка, дюны Дюнкерка,

1966


 
НАМ ХОРОШО ЖИВЕТСЯ НА ЗЕМЛЕ

Нам хорошо живется на земле,
Мы спор ведем в уюте и тепле.

С веселой и надменной высоты
Двадцатилетья своего,—
Когда все ясно,
Беспрекословно изрекаешь ты,
Что много жертв принесено напрасно.
Вот, например:
Зачем профессора
В трагическом народном ополченье,
Нестройно и смешно крича «ура»,
В атаку шли, забыв свое значенье?

Как мотылек, раздавлено пенсне,
И первый снег не тает на ресницах.
Об осени не помнят по весне,
И тот октябрь уже не многим снится.

Истерзаны осколками леса,
И от полка бойцов осталась горстка.
Они держались только два часа,
На рваном рубеже Солнечногорска.
Лишь два часа!..
...За этот краткий срок
Успели в том пылающем районе
Собрать младенцев, чтобы на восток
Отправить под бомбежкой в эшелоне.
Насколько помню, ты был в их числе.
...Нам хорошо живется на земле!

1961


 
ВЕРНОСТЬ

Вы, женщины сороковых годов,
Родившиеся при Советской власти,
Средь вас я знаю многих гордых вдов,
Всегда молчащих о своем несчастье.
Не вышли замуж вновь не потому,
Что так легко в душевной жить пустыне:
Вы сохранили верность одному,
Погибшему на Волге иль в Берлине.

Рассказывали детям вы о нем,
Как о живом, веселом и крылатом.
И на своих плечах держали дом —
Он тесен был и латан-перелатан.
Ушли служить красавцы сыновья,
Вы на свиданье отпустили дочек.
Их вырастила добрая семья —
Не горестные руки одиночек.

Я скульпторов, что лепят монумент,
В котором воплощен Победы образ,
Прошу учесть среди ее примет
И эту невоинственную область
Улыбок строгих, книжек и корыт,
Где столько лет спокойно, величаво
Живет солдат, который был убит,
Его любовь, бессмертие и слава.

1965


 
ВОСПОМИНАНИЕ О ЭСКАДРИЛЬЕ «НОРМАНДИЯ»

Я волнуюсь, заслышав французскую речь,
Вспоминаю далёкие годы.
Я с французом дружил, не забыть наших встреч
Там, где Неман несёт свои воды.
Там французские лётчики в дождь и туман
По врагу наносили удары,
А советские парни в рядах партизан
Воевали в долине Луары.

В небесах мы летали одних,
Мы теряли друзей боевых,
Ну а тем, кому выпало жить,
Надо помнить о них и дружить.

Что ты делаешь нынче, французский собрат,
Где ты ходишь теперь, где летаешь?
Не тебя ль окликал я: «Бонжур, камарад!»,
Отвечал ты мне: «Здравствуй, товарищ!».
Мы из фляги одной согревались зимой,
Охраняли друг друга в полёте,
А потом ты в Париж возвратился домой
На подаренном мной самолёте.

Я приеду в Париж, все дома обойду,
Под землёю весь город объеду.
Из «Нормандии» лётчика там я найду,
Мы продолжим былую беседу.
Мы за правое дело дрались, камарад,
Нам война ненавистна иная.
Не поддайся обману, французский собрат,
Верность клятве своей сохраняя.

В небесах мы летали одних,
Мы теряли друзей боевых,
Ну а тем, кому выпало жить,
Надо помнить о них и дружить.

 1956  
 * * *

Кавалерия мчится
Слышу дальний галоп:
В пыль дорог ударяют копытца...
Время! Плеч не сгибай и покою меня не учи.
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится в ночи.
Скачут черные кони,
Скачут черные кони,
Пролетают заслоны огня.
Всадник в бурке квадратной,
Во втором эскадроне,
До чего же похож на меня!

Перестань сочинять! Кавалерии нету,
Конник в танковой ходит броне,
А коней отписали кинокомитету,
Чтоб снимать боевик о войне!
Командиры на пенсии или в могиле,
Запевалы погибли в бою.
Нет! Со мной они рядом, такие, как были,
И по-прежнему в конном строю.
Самокрутка пыхнет, освещая усталые лица,
И опять, и опять
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Никогда не устанет скакать.

Пусть ракетами с ядерной боеголовкой
Бредит враг... Но в мучительном сне
Видит всадника с шашкой,
С трехлинейной винтовкой,
Комиссара в холодном пенсне,
Разъяренного пахаря в дымной папахе,
Со звездою на лбу кузнеца.
Перед ними в бессильном он мечется страхе,
Ощутив неизбежность конца.

Как лозу порубав наши распри и споры,
На манежа — в леса и поля,
Натянулись поводья, вонзаются шпоры,
Крепко держат коня шенкеля,
Чернокрылая бурка, гривастая птица,
Лязг оружия, топот копыт.
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Или сердце так сильно стучит...

 1965  
 * * *

Я не возьму тебя в кино -
Там честь солдата под угрозой:
Не плакавший давным-давно,
Я там порой глотаю слезы.

Но вовсе не на тех местах,
Где разлучаются навеки
Иль с тихим словом на устах
В последний раз смежают веки.

Сдержаться не могу тогда,
Когда встают в кинокартинах
Отстроенные города,
Которые я знал в руинах.
Иль при показе старых лент,
Когда мелькают полустанки,
И монументы ранних лет -
Красноармейские кожанки,
И пулеметные тачанки,
Объехавшие целый свет.

Беспечным девочкам смешно,
Как им понять, что это значит:
Документальное кино,
А человек глядит и плачет.

1957


 
ВОЕННЫЙ ГОРОДОК

Наш военный городок
Не имеет имени,
Отовсюду он далек,
За горами синими.

В обстановке вот такой,
В чаще неосвоенной
Охраняют ваш покой
Молодые воины.

Служба трудная в тайге
Станет легкой ношею,
Если помнит о тебе
Девушка хорошая.

К нам летит быстрей ракет
Через расстояния
Ваша ласка, ваш привет,
Доброе внимание.

Сердце шлет домой приказ
Со словами нежными:
Очень просим помнить нас
И любить по-прежнему.


 
ОФИЦЕРСКИЕ ЖЕНЫ

Низко кланяюсь вам, офицерские жены.
В гарнизонах, на точках, вдали от Москвы,
Непреклонен устав и суровы законы,
По которым живете и служите вы.

Не случайно я выбрал сейчас выраженье:
Соответственно воинской службе мужей,
Ваша скромная жизнь — боевое служенье
На охране невидимых рубежей.

Все равно — лейтенантши вы иль генеральши,
Есть в спокойствии вашем тревоги печать.
Вам ложиться поздней,
подниматься всех раньше,
Ожидать и молчать, провожать и встречать.

На лице ни морщинки, а вас уж солдаты
Начинают не в шутку мамашами звать.
Зори в Мурманске, и на Курилах закаты,
Каракумский песок, белорусская гать.

Каждый раз — лишь сумеешь на месте обжиться,
Дети к школе привыкнут, взойдет огород,-
В предписанье у мужа — другая граница,
Командирские курсы иль дальний полет.

Ну, а если иначе — на долгие годы
Офицер остается все в том же полку,
На квартире казенной, средь дикой природы,
Сколько стоит вам нервов — не выдать тоску!

И не часто придет грузовая машина,
Чтобы в Дом офицера везти вас на бал.
Запах пудры и легкий шумок крепдешина —
Королевы вплывают в бревенчатый зал.

Низко кланяюсь вам, офицерские жены,
Это слово от сердца, поклон до земли,
Жизнь и верность в стальное кольцо обороны,
Как в цветочный венок, навсегда вы вплели.

1960


 
ИЗ СЕМЕЙНЫХ ПРЕДАНИЙ

Начало первой мировой войны...
Интеллигент в воротничке крахмальном
Глядит в припухшие глаза жены.
Он не был никогда таким печальным.
Что завтра? Трехлинейка и шинель,
На голове ученой блин с кокардой.
С отсрочкой безнадежна канитель,
И жизнь уже поставлена на карту.
И, вспоминая умершую дочь,
Он щурится стыдливо, близоруко.
Всего одна им остается ночь,
А там, быть может, вечная разлука.
Грозовый август... Туча мошкары
У лампы керосиновой на даче.
Вчерашний филин ухает из мглы,
Как будто пушек дальняя отдача.
В последней ночи, отданной двоим,
Слепая боль, глухая безнадежность.
И навсегда необходимо им
Запечатлеть свою любовь и нежность.
Мальчишка иль девчонка? Все равно,
Пусть будет! Не гадая, кто любимей,
Придумано уже, припасено
Ему и ей годящееся имя.
На станцию на дрожках чуть заря
Уедет рекрут, завершая повесть,
Последние часы боготворя,
К неотвратимой гибели готовясь.
Но пуля, что его еще найдет,
Отсрочена пока на четверть века.
В разгар весны на следующий год
Произойдет рожденье человека,
Которому сурово суждены —
О сбывшемся не мудрено пророчить —
А все ж, дай бог, чтоб только три войны,
Дай бог, чтоб только три последних ночи.

1965


 
БОЛЬ ВЬЕТНАМА

Бомбы падают близко — у самого сердца.
Не забыть, не забыться, товарищи, нам.
Разбомбленная старость, убитое детство —
Нашей жизни открытая рана — Вьетнам.
Забывать не хочу и забыться не смею.
Вижу хижины, вижу изгибы траншей.
В джунглях хищники есть, в джунглях водятся змеи,
Но незваные гости лютей и страшней.
Парни рослые — сплошь как в команде бейсбольной.
Только это со смертью игра, а не в мяч.
На горящие джунгли взирает без боли
Аккуратный, окончивший колледж, палач.
Вот следы интервентов — дождями не смыть их.
Поднимается мир на вьетнамский набат.
Превращаются там Сулливаны и Смиты
В неизвестных солдат, в неизвестных солдат.
Мне на Эльбе встречаться пришлось с их отцами,
Как известно, с фашизмом сражались они.
Сыновья показали себя во Вьетнаме.
Виноваты вы сами, что доброе «ами»
Как позор, как проклятье звучит в наши дни.
Я не радуюсь гибели диких пришельцев —
Горе их матерей безутешно. А все ж,
Рисовод и зенитчик — точнее прицелься.
Отбомбились? Уходят? Нет, врешь, не уйдешь!
Кровью крашены красные волны в Меконге,
Но Вьетнам до победы сражаться готов.
Мистер Джонсон! Ужели рыбацкие джонки
Угрожают дредноутам ваших флотов?
Против морд этих бритых с оскалом злодейским
Непреклонность фарфоровых матовых лиц,
И фигур узкоплечая хрупкая детскость,
И язык, мелодичный, как пение птиц.
Мы-то знаем: у тех, кто за правое дело
В бой идет, есть геройства особый запас,
Наливающий сталью тщедушное тело,
Приводящий в смятенье рискнувших напасть.

1966


 
ДЕНЬ ПОБЕДЫ В БОМБЕЕ

Вновь испытанье добром и злом.
Над храмом, над лавкою частника,
Всюду знакомый паучий излом —
Свастика, свастика, свастика.
Она была нами как символ и враг
В атаках растоптана намертво,
Но свастика здесь — плодородия знак,
Простая основа орнамента.

...Сейчас на Красной площади парад,
Знаменами пылает боль былая,
Радиоволны яростно трещат,
Перебираясь через Гималаи.

В клубе со свастикой на стене
Сегодня мое выступление:
Москва в сорок первом, Европа в огне,
Берлинское наступление.
Смуглые парни сидят вокруг,
Всё в белых одеждах собрание,
Всё в белых одеждах... Мне кажется вдруг,
Что я выступаю у раненых.

Сейчас ты вспоминаешь там, в Москве,
И эти двадцать лет, и те четыре,
Как жизнь твоя была на волоске,
Как «фокке-вульфы» свастику чертили.

Арийцы не просто шли на восток,
Их планы историки выдали:
Когда мы сердцами легли поперек,
Путь их был в Индию, в Индию.
В обществе дружбы кончаю речь,
Слушают миндалеглазые,
Как удалось от беды уберечь
Мирные свастики Азии.

Прохлада с океана наплыла,
Седое небо стало голубее.
Ты и не знаешь, что со мной была
На Дне Победы в городе Бомбее.

1965

 
ВОТ ТАК И ЖИВЕМ

Вот так и живём, не ждём тишины,
Мы юности нашей, как прежде, верны.
А сердце, как прежде, горит оттого,
Что дружба превыше всего.

А годы летят, наши годы, как птицы, летят,
И некогда нам оглянуться назад.

И радости встреч, и горечь разлук -
Мы всё испытали, товарищ и друг.
А там, где когда-то влюблёнными шли,
Деревья теперь подросли.

А годы летят, наши годы, как птицы, летят,
И некогда нам оглянуться назад.

Не созданы мы для лёгких путей,
И эта повадка у наших детей.
Мы с ними выходим навстречу ветрам,
Вовек не состариться нам.

А годы летят, наши годы, как птицы, летят,
И некогда нам оглянуться назад.

1958

 

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024