Эдуард Багрицкий

    Стихи 1929 - 1934

ТВС

Пыль по ноздрям — лошади ржут.
Акации сыплются на дрова.
Треплется по ветру рыжий джут.
Солнце стоит посреди двора.
Рычаньем и чадом воздух прорыв,
Приходит обеденный перерыв.
Домой до вечера. Тишина.
Солнце кипит в каждом кремне.
Но глухо, от сердца, из глубины,
Предчувствие кашля идет ко мне.
И сызнова мир колюч и наг:
Камни — углы, и дома — углы;
Трава до оскомины зелена;
Дороги до скрежета белы.
Надсаживаясь и спеша донельзя,
Лезут под солнце ростки и Цельсий.
(Значит: в гортани просохла слизь,
Воздух, прожарясь, стекает вниз,
А снизу, цепляясь по веткам лоз,
Плесенью лезет туберкулез.)
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван. И на меня,
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня,
Обжигают темя, текут ко рту.
И вся дорога бежит, как ртуть.
А вечером в клуб (доклад и кино,
Собрание рабкоровского кружка).
Дома же сои по и полутемно:
О, скромная заповедь молока!
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращенья мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие — всё полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано.
Напоминать: «Подремли, пока
Правильно в мире. Усни, сынок».
Тягостно коченеет рука,
Жилка колотится о висок.
(Значит: упорней бронхи сосут
Воздух по капле в каждый сосуд;
Значит: на ткани полезла ржа;
Значит: озноб, духота, жар.)
Жилка колотится у виска,
Судорожно дрожит у век.
Будто постукивает слегка
Остроугольный палец в дверь.
Надо открыть в конце концов!
«Войдите». — И он идет сюда:
Остроугольное лицо,
Остроугольная борода.
(Прямо с простенка не он ли, не он,
Выплыл из воспаленных знамен?
Выпятив бороду, щурясь слегка
Едким глазом из-под козырька.)
Я говорю ему: «Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров».
…Солнце спускается по стене.
Кошкам на ужин в помойный ров
Заря разливает компотный сок.
Идет знаменитая тишина.
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна.
«Нет, я попросту — потолковать», —
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: «Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве,
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди — и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься — а вокруг враги;
Руки протянешь — и нет друзей;
Но если он скажет: «Солги», — солги.
Но если он скажет: «Убей», — убей.
Я тоже почувствовал тяжкий груз
Опущенной на плечо руки.
Подстриженный по-солдатски ус
Касался тоже моей щеки.
И стол мой раскидывался, как страна,
В крови и чернилах квадрат сукна,
Ржавчина перьев, бумаги клок —
Всё друга и недруга стерегло.
Враги приходили — на тот же стул
Садились и рушились в пустоту.
Их нежные кости сосала грязь.
Над ними захлопывались рвы.
И подпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы.
О мать революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей.
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя,
Умри, побеждая, как умер я».
Смолкает. Жилка о висок
Глуше и осторожней бьет.
(Значит: из пор, как студеный сок,
Медленный проступает пот.)
И ветер в лицо, как вода из ведра.
Как вестник победы, как снег, как стынь.
Луна лейкоцитом над кругом двора,
Звезды круглы, и круглы кусты.
Скатываются девять часов
В огромную бочку возле окна.
Я выхожу. За спиной засов
Защелкивается. И тишина.
Земля, наплывающая из мглы,
Легла, как нестругапая доска,
Готовая к легкой пляске пилы,
К тяжелой походке молотка.
И я ухожу (а вокруг темно)
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.

1929


ВСЕВОЛОДУ

Он свечкой поднялся…
Рванулся вперед…
Качнулся налево, направо…
С налета
Я выстрелил… Промах!
Раскат отдает
Дрогнувшее до основания болото.
И вдруг неожиданно из-за плеча
Стреляет мой сын.
И, крутясь неуклюже,
Выкатив глаз и крыло волоча,
Срезанный дупель колотится в луже.
Он метче, мой сын.
Молодая рука
Верней нажимает
Пружину курка,
Он слышит ясней перекличку болот,
Шипенье крыла, что по воздуху бьет.
Простая машина — ружье.
Для меня
Оно только средство стрельбы и огня.
А он понимает и вес, и упор,
Сцепленье пружин, и закалку, и пробу,
Он глазом ощупал полет и простор,
Он вскинул как надо —
И дупеля добыл.
Машина открылась ему.
Колесо,
Не круг, проведенный пером наудачу;
Оно, завертевшись, летит и песет
Ветром ревущую передачу.
Хозяин машины —
Он может слегка
Нажать незаметный упор рычажка,
И ладом неведомым,
Нотой другой,
Она заиграет под детской рукой.
Хозяин природы,
Он с черных лесов
Ружейным прикладом сбивает засов,
И солнце выводит над студнем реки
Туч табуны и светил косяки.
А ветер, летящий по хвоям косым,
В чапыжнике ноет пчелиной трубою…
Ведь я еще молод!
Веди меня, сын,
Веди меня, сын, — я пойду за тобою.
Околицей брел я,
Пути изменял,
Мечтал — и нога заплеталась о ногу,
Могучее солнце в глазах у меня:
Оно проведет и просушит дорогу.
Мое недоверие, сын мой, прости,
Пусть мимо пройдет молодое презренье;
Я стану как равный на вольном пути,
И слух обновится, и голос, и зренье.
Смотри: пролетает над миром лугов
Косяк журавлей и курлычет на страже;
Дымок, заклубившийся из очагов,
Подернул их перья нежнейшей сажей.
Они пролетают из дальних концов,
В широкое солнце вонзаются клипом.
И мир приподнялся и блещет в лицо,
Зеленый и синий, как перья павлина.

1929


СТИХИ О СЕБЕ

1 Дом

Хотя бы потому, что потрясен ветрами
Мой дом от половиц до потолка;
И старая сосна трет по оконной раме
Куском селедочного костяка;
И глохнет самовар, и запевают вещи,
И женщиной пропахла тишина,
И над кроватью кружится и плещет
Дымок ребяческого сна, —
Мне хочется шагнуть через порог знакомый
В звероподобные кусты,
Где ветер осени, шурша снопом соломы,
Взрывает ржавые листы,
Где дождь пронзительный (как леденеют
                                         щеки!),
Где гнойники на сваленных стволах,
И ронжи скрежет и отзыв далекий
Гусиных стойбищ на лугах…
И все болотное, ночное, колдовское,
Проклятое — все лезет на меня:
Кустом морошки, вкусом зверобоя,
Дымком ночлежного огня,
Мглой зыбунов, где не расслышишь шага.
…И вдруг — ладонью по лицу —
Реки расхристанная влага,
И в небе лебединый цуг.
Хотя бы потому, что туловища сосен
Стоят, как прадедов ряды,
Хотя бы потому, что мне в ночах несносен
Огонь олонецкой звезды, —
Мне хочется шагнуть через порог знакомый
(С дороги, беспризорная сосна!)
В распахнутую дверь,
В добротный запах дома
В дымок младенческого сна…


2 Читатель в моем представлении

Во первых строках
Моего письма
Путь открывается
Длинный, как тесьма.
Вот, строки раскидывая,
Лезет на меня
Драконоподобная
Морда коня.
Вот скачет по равнине,
Довольный собой,
Молодой гидрограф —
Читатель мой.
Он опережает
Овечий гурт,
Его подстерегает
Каракурт,
Его сопровождает
Шакалий плач,
И пулю посылает
Ему басмач.
Но скачет по равнине,
Довольный собой,
Молодой гидрограф —
Читатель мой.
Он тянет из кармана
Сухой урюк,
Он курит папиросы,
Что я курю;
Как я — он любопытен:
В траве степей
Выслеживает тропы
Зверей и змей.
Полдень придет —
Он слезет с коня,
Добрым словом
Вспомнит меня;
Сдвинет картуз
И зевнет слегка,
Книжку мою
Возьмет из мешка;
Прочтет стишок,
Оторвет листок,
Скинет пояс —
И под кусток.
Чего ж мне надо!
Мгновенье, стой!
Да здравствует гидрограф —
Читатель мой!


3 Так будет

Черт знает где,
На станции ночной,
Читатель мой,
Ты встретишься со мной.
Сутуловат,
Обветрен,
Запылен,
А мне казалось,
Что моложе он…
И скажет он,
Стряхая пыль трапы:
«Л мне казалось,
Что моложе вы!»
Так, вытерев ладони о штаны,
Встречаются работники страны.
У коновязи
Конь его храпит,
За сотни верст
Мой самовар кипит, —
И этот вечер,
Встреченный в пути,
Нам с глазу на глаз
Трудно провести.
Рассядемся,
Начнем табак курить.
Как невозможно
Нам заговорить.
Но вот по взгляду,
По движенью рук
Я в нем охотника
Признаю вдруг —
И я скажу:
«Уже на реках лед,
Как запоздал
Утиный перелет».
И скажет он,
Не подымая глаз:
«Нет времени
Охотиться сейчас!»
И замолчит.
И только смутный взор
Глухонемой продолжит разговор,
Пока за дверью
Не затрубит копь,
Пока из лампы
Не уйдет огонь,
Пока часы
Не скажут, как всегда:
«Довольно бреда,
Время для труда!»

1929


СОБОЛИНЫЙ СЛЕД

Под сосенником высоким,
Где дрожит весенний зной,
Дом поднялся к лесу боком,
Отливая смольным соком —
Маслянистой желтизной.
Постучи в калитку смело,
Огляди широкий двор.
Клетки, клетки… Краской белой
Густо выкрашен забор.
В клетках шум и толкотня,
Визг, веселая возня.
На зверей глядит сурово,
Ходит по двору одни
Зоотехника Петрова
Двенадцатилетний сын.
Он подходит к каждой клетке,
Он подбрасывает ветки,
И копается рукой
Он в подстилке травяной.
В каждой клетке разный зверь.
Разберись-ка в них теперь!
Черно-бурая лисица,
Белогрудая куница
И серебряный песец…
Л теперь гляди-ка в оба:
Легкий, тонкий черный соболь
Вьется в клетке, как выонец…
Мех невиданной окраски,
Лапок легкие следы,
И блестят на морде глазки,
Словно капельки воды.
«Сева, накорми зверье, —
Вот занятие твое».
Сева дверку настежь… Вдруг,
Проскользнув ужом меж рук,
Засверкав пушистой искрой,
Как дымок, как пух, как выстрел,
Через колья, в дебри, в лог
Пролетает соболек.
Песня Севы
Обманул меня звереныш, обманул,
Из питомника в чащобу ускользнул.
Что мне делать? Я не знаю, как мне быть.
Надо соболя по следу проследить.
Юрк хвостом — и соболь на сосне,
Скалит зубы, машет лапкой мне.
Что ж, я с лайкой двинусь по следам:
Соболя я лесу не отдам.
Месяц, год, неделя — всё равно,
Буду рыскать, не жалея ног.
Эй, Тунгус, мой остроухий пес!
Подыми на ветер влажный нос.
Ты хвостом-калачиком взмахни,
Начинаются большие дни.
Лес пойдет на нас со всех сторон.
В путь дорогу! Начинаем гон.
И Сева надевает
Большие сапоги,
Засовывает в сумку
С печенкой пироги.
С ушастою собакой,
Отчаянной кусакой,
С берданкой за плечом
Идет он напролом.
А лайка водит носом,
Кружится, как юла;
Вдруг запах прихватила,
Рванулась… повела…
По буеракам, в дебри,
В кусты, через ручей
Стремглав несется лайка,
И Сева вслед за ней.
А наверху по веткам,
На ощупь, без дорог,
Летит полетом легким,
Как птица, соболек.
Что думает лайка
Подыму я по ветру нос:
Откуда-то зверем дует.
Я старый охотничий пес —
Охотника не подведу я.
Я зверя не вижу. Впотьмах
Я нюхом его ощущаю.
Каждый кустик зверем пропах,
Здесь он, здесь он — я это знаю.
Буду гнаться за ним три дня,
Буду шарить и лаять буду.
Не уйти ему от меня,
Все равно я его добуду.
Что думает соболь
Бежать, бежать, бежать,
Кружиться, подыматься,
Скользить, лететь, скакать
Опять, опять, опять!
Цепляться и срываться,
Скорей, скорей, скорей
Скользнуть промеж ветвей,
Нырнуть в густую хвою,
Исчезнуть в пустоте,
Чтоб пес, скуля и воя,
Застрял в сыром кусте.
Собью собаку с толку,
Мальчишку уведу
В трущобу, в зубы волку,
К проклятому пруду.
Скорей, скорей, скорей
Скользнуть промеж ветвей!
Оседает муть тумана,
Чуть потрескивает прель…
Вот последняя поляна
И растрепанная ель…
Пробежав поляну вмиг,
Соболь съежился и — прыг!
Ну, живее, налетай-ка,
Не мечтай и не зевай, —
Зверь на месте…
Ну-ка, лайка,
Звонко соболя облай!
Он съежился и сжался,
Он сильней к коре прижался.
Не уйти ему никак,
Не исчезнуть без обмана:
Перед елкою поляна,
Стережет под елкой враг.
Что думает сева
Стрелять не годится —
Можно убить.
На дереве соболя
Не ухватить.
Пойду я в деревню
Ближайшей дорогой:
Быть может, охотники
Делу помогут.
Ты, лайка, сиди,
За зверем следи.
И охотники Севуше помогли:
Сеть широкую в корзине принесли,
Ель окутали — не выйти нипочем;
Ствол широкий подрубили топором.
Как ни прыгнешь — некуда уйти,
Кувыркайся да барахтайся в сети.
Не играть тебе, приятель, меж ветвей,
Возвращайся-ка в питомник поскорей.
Севка, братец, он хотя и мал,
А нашел тебя, догнал, поймал.
В питомнике работа
Идет не умолкая,
И Сева ходит важно
Среди своих зверей.
Хоть соболь, как известно,
Детей не вывел в клетке,
Но Сева твердо знает:
Не пропадает труд…
Дадим побольше клетку,
Найдем получше пищу,
Мозгами пораскинем
И выведем зверей.

1929


ВМЕШАТЕЛЬСТВО ПОЭТА

Весенний ветер лезет вон из кожи,
Калиткой щелкает, кусты корежит.
Сырой забор подталкивает в бок
Сосна, как деревянное проклятье,
Железный флюгер, вырезанный ятыо
(Смотри мой «Папиросный коробок»).
А критик за библейским самоваром,
Винтообразным окружен угаром,
Глядит на чайник, бровью шевеля.
Он тянет с блюдца, — в сторону мизинец, —
Кальсоны хлопают на мезонине,
Как вымпел пожилого корабля,
И самовар на скатерти бумажной
Протодиаконом трубит протяжно.
Сосед откушал, обругал жену
И благодушествует:
«Ах! Погода!
Какая подмосковная природа!
Сюда бы Фофанова да луну!»
Через дорогу в хвойном окруженье
Я двигаюсь взлохмаченною тенью,
Ловлю пером случайные слова.
Благословляю кляксами бумагу.
Сырые сосны отряхают влагу,
И в хвое просыпается сова.
Сопит река.
Земля раздражена
(Смотри стихотворение «Весна»).
Слова как ящерицы — не наступишь;
Размеры — выгоднее воду в ступе
Толочь; а композиция встает
Шестиугольником или квадратом;
И каждый образ кажется проклятым,
И каждый звук топырится вперед.
И с этой бандой символов и знаков
Я, как биндюжник, выхожу на драку
(Я к зуботычинам привык давно).
А критик мой недавно чай откушал.
Статью закончил, радио прослушал
И на террасу распахнул окно.
Меня он видит — он доволен миром —
И тенорком, политым легким жиром,
Пугает галок на кусте сыром.
Он возглашает:
«Прорычите басом,
Чем кончилась волынка с Опанасом,
С бандитом, украинским босяком.
Ваш взгляд от несварения неистов.
Прошу, скажите за контрабандистов,
Чтоб были страсти, чтоб огонь, чтоб гром,
Чтоб жеребец, чтоб кровь, чтоб клубы
дыма, —
Ах, для здоровья мне необходимы
Романтика, слабительное, бром!
Не в этом ли удача из удач?
Я говорю как критик и как врач».
Но время движется. И на дороге
Гниют доисторические дроги,
Булыжником разъедена трава,
Электротехник на столбы вылазит, —
И вот ползет по укрощенной грязи,
Покачивая бедрами, трамвай.
(Сосед мой недоволен:
«Эт-то проза!»)
Но плимутрок из ближнего совхоза
Орет на солнце, выкатив кадык.
«Как мне работать!
Голова в тумане».
И бытием прижатое сознанье
Упорствует и выжимает крик.
Я вижу, как взволнованные воды
Зажаты в тесные водопроводы,
Как захлестнула молнию струна.
Механики, чекисты, рыбоводы,
Я ваш товарищ, мы одной породы, —
Побоями нас нянчила страна!
Приходит время зрелости суровой,
Я пух теряю, как петух здоровый.
Разносит ветер пестрые клочки.
Неумолимо, с болью напряженья,
Вылазят кровянистые стручки,
Колючие ошметки и крючки —
Начало будущего оперенья.
«Ау, сосед!»
Он стонет и ворчит:
«Невыносимо плимутрок кричит,
Невыносимо дребезжат трамваи!
Да, вы линяете, милейший мой!
Вы погибаете, милейший мой!
Да, вы в тупик уперлись головой,
И, как вам выбраться, не понимаю!»
Молчи, папаша! Пестрое перо —
Топорщится, как новая рубаха.
Петуший гребень дыбится остро;
Я, словно исполинский плимутрок,
Закидываю шею. Кличет рог, —
Крылами раз! — и на забор с размаха.
О, злобное петушье бытие!
Я вылинял! Да здравствует победа!
И лишь перо погибшее мое
Кружится над становищем соседа.

1929


ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся… Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И всё навыворот.
Всё как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали,
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Всё бормотало мне:
«Подлец! Подлец!»
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие…
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
…Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И всё кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо, —
Всё это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный! Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи! —
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!

1930


* * *

Итак — бумаге терпеть невмочь,
Ей надобны чудеса:
Четыре сосны
Из газонов прочь
Выдергивают телеса.
Покинув дохлые кусты
И выцветший бурьян,
Ветвей колючие хвосты
Врываются в туман.
И сруб мой хрустальиее слезы
Становится.
Только гвозди
Торчат сквозь стекло
Да в сквозные пазы
Клопов понабились грозди.
Куда ни посмотришь:
Туман и дичь,
Да грач на земле, как мортус.
И вдруг из травы
Вылезает кирпич
Еще и еще!
Кирпич на кирпич.
Ворота. Стена. Корпус.
Чего тебе надобно?
Испокон
Веков я живу один.
Я выстроил дом,
Придумал закон,
Я сыновей народил…
Я молод,
Но мудростью стар, как зверь,
И с тихим пыхтеньем вдруг,
Как выдох,
Распахивается дверь
Без прикосновенья рук.
И товарищ из племени слесарей
Идет из этих дверей.
(К одной категории чудаков
Мы с ним принадлежим:
Разводим рыб —
И для мальков
Придумываем режим.)
Он говорит:
— Запри свой дом,
Выйди и глянь вперед:
Сначала ромашкой,
Взрывом потом
Юность моя растет.
Ненасытимая, как земля,
Бушует среди людей,
Она голодает,
Юность моя,
Как много надобно ей.
Походная песня ей нужна,
Солдатский грубый паек:
Буханка хлеба
Да ковш вина,
Борщ да бараний бок.
А ты ей приносишь
Стакан слюны,
Грамм сахара
Да лимон,
Над рифмой просиженные штаны —
Сомнительный рацион…
Собаки, аквариумы, семья
Вокруг тебя, как забор…
Встает над забором
Юность моя.
Глядит на тебя
В упор.
Гектарами поднятых полей,
Стволами сырых лесов
Она кричит тебе:
Встань скорей!
Надень пиджак и окно разбей,
Отбей у дверей засов!
Широкая зелень
Лежит окрест
Подстилкой твоим ногам! —
(Рукою он делает вольный жест
От сердца —
И к облакам.
Я узнаю в нем
Свои черты,
Хотя он костляв и рыж,
И я бормочу себе:
«Это ты
Так здорово говоришь»).
Он продолжает:
— Не в битвах бурь
Нынче юность моя,
Она придумывает судьбу
Для нового бытия.
Ты думаешь:
Грянет ужасный час!
А видишь ли, как во мрак
Выходит в дорогу
Огромный класс
Без посохов и собак.
Полна преступлений
Степная тишь.
Отравлен дорожный чай…
Тарантулы… Звезды…
А ты молчишь?
Я требую! Отвечай! —
И вот, как приказывает сюжет,
Отвечает ему поэт:
— Сливаются наши бытия,
И я — это ты!
И ты — это я!
Юность твоя — Это юность моя!
Кровь твоя — Это кровь моя!
Ты знаешь, товарищ,
Что я не трус,
Что я тоже солдат прямой,
Помоги ж мне скинуть
Привычек груз,
Больные глаза промой! —
(Стены чернеют.
Клопы опять
Залезают под войлок спать.
Но бумажка полощется под окном:
«За отъездом
Сдается внаем!!»)

1930


ВЕСНА, ВЕТЕРИНАР И Я

Над вывеской лечебницы синий пар.
Щупает корову ветеринар.
Марганцем окрашенная рука
Обхаживает вымя и репицы плеть,
Нынче корове из-под быка
Мычать и, вытягиваясь, млеть.
Расчищен лопатами брачный круг,
Венчальную песню поет скворец,
Знаки Зодиака сошли на луг:
Рыбы в пруду и в траве Телец.
(Вселенная в мокрых ветках
Топорщится в небеса.
Шаманит в сырых беседках
Оранжевая оса,
И жаворонки в клетках
Пробуют голоса.)
Над вывеской лечебницы синий пар.
Умывает руки ветеринар.
Топот за воротами.
Поглядим.
И вот, выпячивая бока,
Коровы плывут, как пятнистый дым,
Пропитанный сыростью молока.
И памятью о кормовых лугах
Роса, как бубенчики, на рогах,
Из-под мерных ног
Голубой угар.
О чем же ты думаешь, ветеринар?
На этих животных должно тебе
Теперь возложить ладони свои:
Благословляя покой, и бег,
И смерть, и мучительный вой любви.
(Апрельского мира челядь,
Ящерицы, жуки,
Они эту землю делят
На крохотные куски;
Ах, мальчики на качелях,
Как вздрагивают суки!)
Над вывеской лечебницы синий пар…
Я здесь! Я около! Ветеринар!
Как совесть твоя, я встал над тобой,
Как смерть, обхожу твои страдные дни!
Надрывайся!
Работай!
Ругайся с женой!
Напивайся!
Но только не измени…
Видишь: падает в крынки парная звезда.
Мир лежит без межей,
Разутюжен и чист.
Обрастает зеленым,
Блестит, как вода,
Как промытый дождями
Кленовый лист.
Он здесь! Он трепещет невдалеке!
Ухвати и, как птицу, сожми в руке!
(Звезда стоит на пороге —
Не испугай ее!
Овраги, леса, дороги:
Неведомое житье!
Звезда стоит на пороге —
Смотри — не вспугни ее!)
Над вывеской лечебницы синий пар.
Мне издали кланяется ветеринар.
Скворец распинается на шесте.
Земля — как из бани. И ветра нет.
Над мелкими птицами
В пустоте
Постукиванье булыжных планет.
И гуси летят к водяной стране;
И в город уходят служителя,
С громадными звездами наедине
Семенем истекает земля.
(Вставай же, дитя работы,
Взволнованный и босой,
Чтоб взять этот мир, как соты,
Обрызганные росой.
Ах! Вешних солнц повороты,
Морей молодой прибой.)

1930


ЗВЕЗДА МОРДВИНА

1. Мордовская пасека

Мордовская пасека — вот она.
Вокруг дубняк, березняк, сосна.
Сюда летит, от взятка тяжела,
Большая, злая лесная пчела.
В бормотании пчел, от села вдали,
Поколенья людей в тишине росли.
В чащобах росли, как стая берез.
«Зачем колхоз? Не пойдем в колхоз!
Молоко есть; медку наберем;
Медведя на мясо зимой убьем.
Топлива много: сушняк, дрова…
Мы мокша-народ, лесная мордва…»
И дети росли у этих людей:
Лесовики — Иван да Андрей.
Их обучал волосатый дед,
Как находить лосиный след.
«Вот, — говорил он, — в этом бору
Лось бродил весной поутру,
А в этих осинах — рябчиков рой.
В дудку подуй, подлетит — стреляй!»
Ребята купались в лесной реке
Гонялись за утками в челноке,
Собирали грибы, росли, как трава.
Мокша-народ, лесная мордва.


2. «Звезда мордвина»

Вдоль реки пройди немного
(Вправо будет луговина)
И упрешься лбом в дорогу
На колхоз «Звезда мордвина».


3. колхозники говорят

В колхозе крестьяне говорят:
«Очень много по лесам ребят
На мордовских пасеках дремучих,
По землянкам у болот зыбучих.
Ты, учитель, по лесам пройди,
Отыщи ребят и приведи».


4. Учитель в лесу

Страшно в лесу. Учитель идет.
Через чапыгу, вперед, вперед.
Пора и домой. А лес бестолков.
Как ни считай, не сочтешь стволов.
Осинник дрожит, скрипит березняк.
Вечер идет, наползает мрак.
Что-то в кустах, сопя, поднялось,
Кто его знает, медведь или лось.
Мимо липа метнулась сова.
«Ну, и забралась в леса мордва!»
И вдруг вдалеке, где темным-темно,
Как желтый цветок, расцвело окно.


5. Учитель на пасеке

Не встать в середке хаты —
Упрешься головой.
Рогатые ухваты
У лавки угловой.
И сажи черный слой
Налетом пухлой ваты
Лежит в избе курной…
Глядят из-за дверей
Ванюха и Андрей.
Учитель под лучиной
Хлебает молоко
И говорит: «Мордвину
Теперь совсем легко.
Пускай придут ребята
К нам в школу поскорей».
Глядят из-за дверей,
Сопя, как лисенята,
Вапюха и Андрей.
Учитель говорит:
«Пошлешь?» Отец молчит.
Мигает и ворчит
Лучина смоляная.
«Другого нет пути.
Они должны пойти.
Они пойдут! Я знаю!»


6. Школьный поход

Так начинается поход:
Ветер листву метет.
Громче кричит по ночам сова,
Жухнет в лугах трава.
Осень идет. Осень идет…
Первый школьный поход.
Андрей и Ванюха на челноке
Спускаются по реке.
От старой пасеки вниз, к лугам,
К веселым людским домам,
Мимо стогов, мимо берез,
Вниз по реке, в колхоз.
Не острога в челноке у них,
Нм незачем плыть на ток:
Тетрадки, ручка да пара книг
Завернуты в платок.
И сами песню сложили они
Про свои молодые дни:
«Сильней верти веслом,
Гони челнок вперед,
По веткам напролом,
Через камыш болот.
Скользи, челнок, скорей,
Лети, челнок, в туман…
Верти веслом, Андрей!
Держись за борт, Иван!
Мы из народа мокша,
Плывем за наукой в школу.
Большое солнце навстречу
Летит, словно гусь тяжелый.
Охотники молодые,
Мы выплыли до зари.
Работать по-настоящему
Научат нас буквари.
Мы будем читать газеты,
Машинами управлять.
Из пушки, из трехлинейки
Прицеливаться и стрелять.
Мы пионерами станем,
В галстуках, как рябина.
Отца перетащим с пасеки
Работать в «Звезду мордвина».
Из этих болотин мрачных
Мы сделаем край веселый…
…Мы из народа мокша.
Плывем обучаться в школу.
Скользи, челнок, скорей,
Лети, челнок, в туман…
Верти веслом, Андрей!
Держись за борт, Иван!»


7. В школе

Взгляни — какое окно.
Пол — какой аккуратный!
Как чисто подметено,
Даже неприятно!
К стене прибиты флажки
Краснее ягоды клюквы.
Учитель стоит у доски,
Осторожно выводит буквы…
А — точь-в-точь как шалаш, Иван.
Б — как белка с хвостом, ей-ей!
В — лежит, как большой капкан.
Г — совсем как багор, Андрей.
8 Что будет с ребятами
Весною и осенью по реке
Ребята спускаются в челноке.
Зимою на лыжах идут они.
Темно, только в школе горят огни.
Годы пройдут. Подрастете вы.
Приедете взрослыми из Москвы.
Иван — инженер, Андрей — агроном.
Ах, надо б увидеть родимый дом!
Дорога раскатана… Ближе… Вот!
Колхозная пасека в тыщу колод.
Деревянный дом. На доме — звезда.
Над звездой — певучие провода.
Собака залает, как бубенец.
Навстречу пасечник — ваш отец.
Он вам приносит в миске гречишный мед.
Хлопает по плечу, поет…
А вокруг на разные голоса
Смеются расчищенные леса…

1930


РАЗГОВОР С СЫНОМ

Я прохожу по бульварам. Свист
В легких деревьях. Гудит аллея.
Орденом осени ржавый лист
Силою ветра к груди приклеен.
Сын мой! Четырнадцать лет прошло.
Ты пионер — и осенний воздух
Жарко глотаешь. На смуглый лоб
Падают листья, цветы и звезды.
Этот октябрьский праздничный день
Полон отеческой грозной ласки,
Это тебе — этих флагов тень,
Красноармейцев литые каски.
Мир в этих толпах — он наш навек…
Топот шагов и оркестров гомон,
Грохот загруженных камнем рек,
Вой проводов — это он. Кругом он.
Сын мой! Одним вдохновением мы
Нынче палимы. И в свист осенний,
В дикие ливни, в туман зимы
Грозно уводит нас вдохновенье.
Вспомним о прошлом…
Слегка склонясь,
В красных рубашках, в чуйках суконных,
Ражие лабазники, утаптывая грязь,
На чистом полотенце несут икону…
И матерый купчина с размаху — хлоп
В грязь и жадно протягивает руки,
Обезьяна из чиновников крестит лоб,
Лезут приложиться свирепые старухи.
Пух из перин, как стая голубей…
Улица настежь распахнута… И дикий
Вой над вселенной качается: «Бей!
Рраз!» И подвал захлебнулся в крике.
Сын мой, сосед мой, товарищ мой,
Ты руку свою положи на плечо мне,
Мы вместе шагаем в холод и зной,
И ветер свежей, и счастье огромней.
Каждый из нас, забыв о себе,
Может, неловко и неумело,
Губы кусая, хрипя в борьбе,
Делает лучшее в мире дело.
Там, где погром проходил рыча.
Там, где лабазник дышал надсадно,
Мы на широких несем плечах
Жажду победы и груз громадный.
Пусть подымаются звери на гербах,
В черных рубахах выходят роты,
Пусть на крутых верблюжьих горбах
Мерно поскрипывают пулеметы,
Пусть истребитель на бешеной заре
Отпечатан черным фашистским знаком —
Большие знамена пылают на горе
Чудовищным, воспаленным маком.
Слышишь ли, сын мой, тяжелый шаг,
Крики мужчин и женщин рыданье…
Над безработными — красный флаг,
Кризиса ветер, песни восстания…
Время настанет — и мы пройдем.
Сын мой, с тобой по дорогам света…
Братья с Востока к плечу плечом
С братьями освобожденной планеты.


МЕДВЕДЬ

Покрытый бурой шубой,
Кряжистый и грубый,
В малиннике сыром
Он спит и дышит носом,
Кося глазком белесым,
И тушей раздобревшей
Он давит бурелом.
Когда перед зарею
В сосне заквохчет дрозд
И окунется в хвою
Густая сетка звезд…
Он встанет, косолапый,
Он втянет воздух с храпом,
Подымется, вздохнет,
Стряхнет с намокшей шкуры
Малины листик бурый —
И двинется вперед…
Я тоже не зеваю,
Берданку заряжаю,
И в тишине ночной
Неслышными шагами
Сперва пройду овсами,
Потом пройду болотом
И сяду над рекой.
Иди, зевака сонный,
Верни мои патроны,
Иди, иди, иди…
Я слышу храп медвежий,
Хрустепие лап широких…
Идет… И сердце реже
Стучит в моей груди.

«1934».Э. Багрицкий