Дмитрий Кедрин

 

Соловьиный манок

           Часть 2

 

ЗИМНЕЕ

Экой снег какой глубокий!
Лошадь дышит горячо.
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.

Пруд окован крепкой бронью,
И уходят от воды
Вправо - крестики вороньи,
Влево - заячьи следы.

Гнется кустик на опушке,
Блещут звезды, мерзнет лес,
Тут снимал перчатки Пушкин
И крутил усы Дантес.

Раздается на полянке
Волчьих свадеб дальний вой.
Мы летим в ковровых санках
По дороге столбовой.

Ускакали с черноокой
И - одни... Чего ж еще?
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.

Неужели на гулянку
С колокольцем под дугой
Понесется в тех же санках
Завтра кто-нибудь другой?

И усы ладонью тронет,
И увидит у воды
Те же крестики вороньи,
Те же заячьи следы?

На погост он мельком глянет,
Где ограды да кресты.
Мельком глянет, нас помянет:
Жили-были я да ты!..

И прижмется к черноокой,
И задышит горячо.
Глянет месяц одинокий
Через левое плечо.

1938

 

БЕССМЕРТИЕ

Кем я был? Могильною травою?
Хрупкой галькою береговою?
Круглобоким облачком над бездной?
Ноздреватою рудой железной?

Та трава могильная сначала
Ветерок дыханием встречала,
Тучка плакала слезою длинной,
Пролетая над родной долиной.

И когда я говорю стихами -
От кого в них голос и дыханье?
Этот голос - от прабабки-тучи,
Эти вздохи - от травы горючей!

Кем я буду? Комом серой глины?
Белым камнем посреди долины?
Струйкой, что не устает катиться?
Перышком в крыле у певчей птицы?

Кем бы я ни стал и кем бы ни был -
Вечен мир под этим вечным небом:
Если стану я водой зеленой -
Зазвенит она одушевленно,

Если буду я густой травою -
Побежит она волной живою.
В мире все бессмертно: даже гнилость.
Отчего же людям смерть приснилась?

1938

 

ЗЯБЛИК

Весной в саду я зяблика поймал.
Его лучок захлопнул пастью волчьей.
Лесной певец, он был пуглив и мал,
Но, как герой, неволю встретил молча.

Он петь привык лесное торжество
Под светлым солнышком на клейкой ветке.
Нет! Золотая песенка его
Не прозвучит в убогой этой клетке!

Упрямец! Он не походил на нас,
Больных людей, уступчивых и дряблых,
Нахохлившись, он молчаливо гас,
Невольник мой, мой горделивый зяблик.

Горсть муравьиных лакомых яиц
Не вызвала его счастливой трели.
"В глаза ручных моих домашних птиц
Его глаза презрительно смотрели.

Он все глядел на поле за окном
Сквозь частых проволок густую сетку,
Но я задернул грубым полотном
Его слегка качавшуюся клетку.

И, чувствуя, как за его тюрьмой
Весна цветет все чище, все чудесней, -
Он засвистал!.. Что делать, милый мой?
В неволе остается только песня!

1939

 

ПЛАСТИНКА

Л. К.

Когда я уйду, -
Я оставлю мой голос
На черном кружке.
Заведи патефон,
И вот,
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.

Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос тебе
Прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
"Устала?",
Наскажет
Немало смешной чепухи.

И сколько бы ни было
Злого, дурного,
Печалей,
Обид, -
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.

Лицо твое
Тронет волненья румянец.
Забывшись,
Ты тихо шепнешь:
"Покажись!"

Пластинка хрипнет
И окончит свой танец -
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.

1939

 

КЛЕТКА

Пасмурный щегол и шустрый чижик
Зерна щелкают, водою брызжут -
И никак не уживутся вместе
В тесной клетке на одном насесте.

Много перьев красных и зеленых
Потеряли чижик и щегленок,
Так и норовят пустые птицы
За хохлы друг другу ухватиться.

Глупые пичуги! Неужели
Не одно зерно вы в клетке ели,
Не в одной кормушке воду пили?..
Что ж неволю вы не поделили?

1939

 

ОСТАНОВКА У АРБАТА

Профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая.

                                        М. Голодный

Я стоял у поворота
Рельс, бегущих от Арбата,
Из трамвая глянул кто-то
Красногубый и чубатый.
Как лицо его похоже
На мое - сухое ныне!..
Только чуточку моложе,
Веселее и невинней.
А трамвай - как сдунет ветром,
Он качнулся, уплывая.
Профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая.
Минут годы. Подойдет он -
Мой двойник - к углу Арбата.
Из трамвая глянет кто-то
Красногубый и чубатый,
Как и он, в костюме синем,
С полевою сумкой тоже,
Только чуточку невинней,
Веселее и моложе.
А трамвай - как сдунет ветром,
Он промчится, завывая...
Профиль юности бессмертной
Промелькнет в окне трамвая.

На висках у нас, как искры,
Блещут первые сединки,
Старость нам готовит выстрел
На последнем поединке.
Даже маленькие дети
Станут седы и горбаты,
Но останется на свете
Остановка у Арбата,
Где, ни разу не померкнув,
Непрестанно оживая,
Профиль юности бессмертной
Промелькнет в окне трамвая!

<1939>

 

ЦВЕТОК

Я рожден для того, чтобы старый поэт
Обо мне говорил золотыми стихами,
Чтобы Дафнис и Хлоя в четырнадцать лет
Надо мною впервые смешали дыханье,
Чтоб невеста, лицо погружая в меня,
Скрыла нежный румянец в минуту помолвки.
Я рожден, чтоб в сиянии майского дня
Трепетать в золотистых кудрях комсомолки.
Одинаково вхож во дворец и в избу,
Я зарей позолочен и выкупан в росах...
Если смерть проезжает в стандартном гробу,
Торопливая, на неуклюжих колесах,
То друзья и на гроб возлагают венок, -
Чтоб и в тленье мои лепестки трепетали.
Тот, кто умер, в могиле не так одинок
И несчастен, покуда там пахнет цветами.
Украшая постельку, где плачет дитя,
И могильной ограды высокие жерди,
Я рожден утешать вас, равно золотя
И восторги любви, и терзания смерти.

1939

 

БАБКА МАРИУЛА

После ночи пьяного разгула
Я пошел к Проклятому ручью,
Чтоб цыганка бабка Мариула
Мне вернула молодость мою.

Бабка курит трубочку из глины,
Над болотом вьются комары,
А внизу горят среди долины
Кочевого табора костры.

Черный пес, мне под ноги бросаясь,
Завизжал пронзительно и зло...
Молвит бабка: "Знаю все, красавец,
Что тебя к старухе привело!

Не скупись да рублик мне отщелкай,
И, как пыль за ветром, за тобой
Побежит красотка с рыжей челкой,
С пятнышком родимым над губой!"

Я ответил: "Толку в этом мало!"
Робок я, да и не те года..."
В небесах качнулась и упала
За лесок падучая звезда.

"Я сидел, - сказал я, - на вокзалах,
Ездил я в далекие края.
Ни одна душа мне не сказала,
Где упала молодость моя!

Ты наводишь порчу жабьим зубом,
Клады рыть указываешь путь.
Может, юность, что идет на убыль,
Как-нибудь поможешь мне вернуть?"

Отвечала бабка Мариула:
"Не возьмусь за это даже я!
Где звезда падучая мелькнула,
Там упала молодость твоя!"

1 июня 1941

 

* * *

Когда-то в сердце молодом
Мечта о счастье пела звонко...
Теперь душа моя - как дом,
Откуда вынесли ребенка.

А я земле мечту отдать
Всё не решаюсь, всё бунтую...
Так обезумевшая мать
Качает колыбель пустую.

15 июня 1941 г.

 

БАБЬЕ ЛЕТО

Наступило бабье лето -
Дни прощального тепла.
Поздним солнцем отогрета,
В щелке муха ожила.

Солнце! Что на свете краше
После зябкого денька?..
Паутинок легких пряжа
Обвилась вокруг сучка.

Завтра хлынет дождик быстрый,
Тучей солнце заслоня.
Паутинкам серебристым
Жить осталось два-три дня.

Сжалься, осень! Дай нам света!
Защити от зимней тьмы!
Пожалей нас, бабье лето:
Паутинки эти - мы.

4 октября 1941 г.

 

УГОЛЕК

Минуют дни незаметно,
Идут года не спеша...
Как искра, ждущая ветра,
Незримо зреет душа.

Когда налетевший ветер
Раздует искру в пожар,
Слепые люди заметят:
Не зря уголек лежал!

23 октября 1941

 

В ПАРКЕ

Старинной купаленки шаткий настил,
Бродя у пруда, я ногою потрогал.
Под этими липами Пушкин грустил,
На этой скамеечке сиживал Гоголь.

У корней осин показались грибы,
Сентябрьское солнышко греет нежарко,
Далекий раскат орудийной стрельбы
Доносится до подмосковного парка.

Не смерть ли меня окликает, грозя
Вот-вот навалиться на узкие плечи?
Где близкие наши и наши друзья?
Иных уже нет, а другие далече!..

Свистят снегири. Им еще незнаком
Раскатистый гул, отдаленный и слабый.
Наверно, им кажется, будто вальком
Белье выбивают на озере бабы.

Мы ж знаем, что жизнь нашу держит в руках
Слепая судьба и что жребий наш выпал...
Стареющий юноша в толстых очках
Один загляделся на вечные липы.

3 ноября 1941

 

АРХИМЕД

Нет, не всегда смешон и узок
Мудрец, глухой к делам земли:
Уже на рейде в Сиракузах
Стояли римлян корабли.

Над математиком курчавым
Солдат занес короткий нож,
А он на отмели песчаной
Окружность вписывал в чертеж.

Ах, если б смерть - лихую гостью -
Мне так же встретить повезло,
Как Архимед, чертивший тростью
В минуту гибели - число!

5 декабря 1941

 

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Улетают птицы з_а_ море,
Миновало время жатв,
На холодном сером мраморе
Листья желтые лежат.

Солнце спряталось за ситцевой
Занавескою небес,
Черно-бурою лисицею
Под горой улегся лес.

По воздушной тонкой лесенке
Опустился и повис
Над окном - ненастья вестником -
Паучок-парашютист.

В эту ночь по кровлям тесаным,
В трубах песни заводя,
Заскребутся духи осени,
Стукнут пальчики дождя.

В сад, покрытый ржавой влагою,
Завтра утром выйдешь ты
И увидишь - за ночь - наголо
Облетевшие цветы.

На листве рябин продрогнувших
Заблестит холодный пот.
Дождик, серый, как воробышек,
Их по ягодке склюет.

1937-1941

 

ПРИРОДА

Что делать? Присяду на камень,
Послушаю иволги плач.
Брожу у забитых досками,
Жильцами покинутых дач.

Еще не промчалось и года,
Как смолкли шаги их вдали.
Но, кажется, рада природа,
Что люди отсюда ушли.

Соседи в ночи незаметно
Заборы снесли на дрова,
На гладких площадках крокетных
Растет, зеленея, трава.

Забывши хозяев недавних,
Весь дом одряхлел и заглох,
На стенах, на крышах, на ставнях
Уже пробивается мох.

Да зеленью, вьющейся дико,
К порогу забившей пути,
Повсюду бушует клубника,
Что встарь не хотела расти.

И если, бывало, в скворечнях
Скворцы приживались с трудом,
То нынче от зябликов вешних
В саду настоящий содом!

Тут, кажется, с нашего века
Прошли одичанья века...
Как быстро следы человека
Стирает природы рука!

28 июня 1942 г.

 

БОГ

Скоро-скоро, в желтый час заката,
Лишь погаснет неба бирюза,
Я закрою жадные когда-то,
А теперь - усталые глаза.

И когда я стану перед богом,
Я скажу без трепета ему:
"Знаешь, боже, зла я делал много,
А добра, должно быть, никому.

Но смешно попасть мне к черту в руки,
Чтобы он сварил меня в котле:
Нет в аду такой кромешной муки,
Что б не знал я горше - на земле!"

10 июля 1942 г.

 

* * *

Скинуло кафтан зеленый лето,
Отсвистели жаворонки всласть.
Осень, в шубу желтую одета,
По лесам с метелкою прошлась,
Чтоб вошла рачительной хозяйкой
В снежные лесные терема
Щеголиха в белой разлетайке -
Русская румяная зима!

1 октября 1942 г.

 

* * *

Вот и вечер жизни. Поздний вечер.
Холодно и нет огня в дому.
Лампа догорела. Больше нечем
Разогнать сгустившуюся тьму.

Луч рассвета, глянь в мое оконце!
Ангел ночи! Пощади меня:
Я хочу еще раз видеть солнце -
Солнце первой половины Дня!

30 апреля 1943.

 

ВОСПОМИНАНИЯ О КРЫМЕ

Не ночь, не звезды, не морская пена, -
Нет, в памяти доныне, как живой,
Мышастый ослик шествует степенно
По раскаленной крымской мостовой.

Давно смирен его упрямый норов:
Автомобиль прижал его к стене,
И рдеет горка спелых помидоров
В худой плетенке на его спине.

А впереди, слегка раскос и черен,
В одних штанишках, рваных на заду,
Бритоголовый толстый татарчонок,
Спеша, ведет осленка в поводу.

Между домов поблескивает море,
Слепя горячей синькою глаза.
На каменном побеленном заборе
Гуляет бородатая коза.

Песок внизу каймою пены вышит,
Алмазом блещет мокрое весло,
И валуны лежат на низких крышах,
Чтоб в море крыши ветром не снесло.

А татарчонку хочется напиться.
Что Крым ему во всей его красе?
И круглый след ослиного копытца
Оттиснут на асфальтовом шоссе.

1943

 

* * *

Оказалось, я не так уж молод:
Юность отшумела. Жизнь прошла.
До костей пронизывает холод,
Сердце замирает от тепла.

В час пирушки кажется хмельною
Даже рюмка слабого вина,
И коль шутит девушка со мною,
Всё мне вспоминается жена.

1943

 

МОРОЗ НА СТЕКЛАХ

На окнах, сплошь заиндевелых,
Февральский выписал мороз
Сплетенье трав молочно-белых
И серебристо-сонных роз.

Пейзаж тропического лета
Рисует стужа на окне.
Зачем ей розы? Видно, это
Зима тоскует о весне.

7 февраля 1943

 

* * *

Какое просторное небо! Взгляни-ка:
У дальнего леса дорога пылит,
На тихом погосте растет земляника,
И козы пасутся у каменных плит.

Как сонно на этом урочище мертвых!
Кукушка гадает кому-то вдали,
Кресты покосились, и надписи стерты,
Тяжелым полетом летают шмели.

И если болят твои старые кости,
Усталое бедное сердце болит, -
Иди и усни на забытом погосте
Средь этих простых покосившихся плит.

Коль есть за тобою вина или промах
Такой, о котором до смерти грустят, -
Тебе всё простят эти ветви черемух,
Всё эти высокие сосны простят.

И будут другие безумцы на свете
Метаться в тенетах любви и тоски,
И станут плести загорелые дети
Над гробом твоим из ромашек венки.

Присядут у ног твоих юноша с милой,
И ты сквозь заката малиновый дым
Услышишь слова над своею могилой,
Которые сам говорил - молодым.

9 июля 1944

 

* * *

О твоей ли, о моей ли доле,
Как ты все снесла, как я стерпел, -
На рассвете, на рассвете в поле,
В чистом поле жаворонок пел?

Что ж осталось, что же нам осталось?
Потерпи хоть час, хоть полчаса...
Иссеклась, поблекла, разметалась
Та коса, заветная коса!

Я не знаю, я и сам не знаю -
Наша жизнь долга иль коротка?
Дом ли строю, песню ль запеваю -
Молкнет голос, падает рука!

Скоро, друг мой нежный, друг мой милый,
Голосистый жаворонок тот
Над моею, над твоей могилой
Песню, чудо-песню запоет.

24 июля 1944

 

* * *

Ты говоришь, что наш огонь погас,
Твердишь, что мы состарились с тобою,
Взгляни ж, как блещет небо голубое!
А ведь оно куда старее нас...

1944

 

* * *

Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык.
Но кто поднялся с ними вровень,
Кто к музам, как они, привык?
Так что ж педант, насупясь, пишет,
Что творчество лишь тем дано,
Кто остро видит, тонко слышит,
Умеет говорить красно?
Иль им, не озаренным духом,
Один закон всего знаком -
Творить со слишком тонким слухом
И слишком длинным языком?..
. . . . . . . . . . . . . . . . .

1944

 

МАТЬ

Любимого сына старуха в поход провожала,
Винцо подносила, шелковое стремя держала.
Он сел на коня и сказал, выезжая в ворота:
"Что ж! Видно, такая уж наша казачья работа!
Ты, мать, не помри без меня от докуки и горя:
Останусь в живых - так домой ворочусь из-за моря.
Жди в гости меня, как на север потянутся гуси!.."
"Ужо не помру! - отвечала старуха. - Дождуся!"

Два года она простояла у тына. Два года
На запад глядела: не едет ли сын из похода?
На третьем году стала смерть у ее изголовья.
"Пора! - говорит. - Собирайся на отдых, Прасковья!"
Старуха сказала: "Я рада отдать тебе душу,
Да как я свою материнскую клятву нарушу?
Покуда из дома хлеб-соль я не вынесу сыну,
Я смертное платье свое из укладки не выну!"

Тут смерть поглядела в кувшин с ледяною водою.
"Судьбина, - сказала, - грозит ему горькой бедою:
В неведомом царстве, где небо горячее сине,
Он, жаждой томясь, заблудился в безводной пустыне.
Коль ты мне без спору отдашь свое старое тело,
Пожалуй, велю я, чтоб тучка над ним пролетела!"
И матери слезы упали на камень горючий,
И солнце над сыном затмилось прохладною тучей.
И к влаге студеной припал он сухими губами,
И мать почему-то пришла удалому на память.
А смерть закричала: "Ты что ж меня, баба, морочишь?
Сынка упасла, а в могилу ложиться не хочешь?"
И мать отвечала: "Любовь, знать, могилы сильнее!
На что уж ты - сила, а что ты поделаешь с нею?
Не гневайся, матушка. Сядь. Подожди, коли хочешь,
Покуда домой из похода вернется сыночек!"
Смерть глянула снова в кувшин с ледяною водою.
"Судьбина, - сказала, - грозит ему новой бедою:
Средь бурного моря сынок твой скитается ныне,
Корабль его тонет, он гибнет в глубокой пучине.
Коль ты мне без спору отдашь свою грешную душу,
Пожалуй, велю я волне его кинуть на сушу!"
И смерть замахнулась косой над ее сединою.
И к берегу сына прибило могучей волною,
И он заскучал по родному далекому дому
И плетью своей постучал в подоконник знакомый.
"Ну! - молвила смерть. - Я тут попусту времечко трачу!
Тебе на роду написали, я вижу, удачу.
Ты сыну, не мне, отдала свою душу и тело.
Так вот он стучится. Милуй же его, как хотела!"

1944

 

ЗОЛОТО

Мужик в землянке прорубал оконце:
Невесело сидеть в кромешной мгле!
Под заступом, как маленькие солнца,
Блестят крупинки золота в земле.

Мужик, сопя, презрительно наступит
На золото тяжелою пятой.
На что оно? Ужо он в лавке купит
На пятачок сусали золотой.

Ведь мужику-то лень и наклониться,
А тут копай его да спину гни...
Настанет праздник - вся его божница
Сусалью заблистает без возни!

1944

 

* * *

Юность! Ты не знаешь власти детских ручек,
Голоска, что весел, ломок и высок.
Ты не понимаешь, что, как звонкий ключик,
Сердце открывает этот голосок!

1944

 

ИНФАНТА

1

Шлейфы дам и перья франтов
Не трепещут в блеске бала.
Молчалив покой инфанты
В глубине Эскуриала.

Там замкнулась королева
С королем, своим супругом.
Дочь их тяжко заболела
Изнурительным недугом.

Зря епископ служит мессу,
Лекарь бьется, маг ворожит, -
Захворавшую принцессу
Исцелить никто не может!

Где он, взгляд живой и пылкий,
Полный негою любовной?
Еле-еле бьется жилка
На руке ее бескровной.

 

2

Королю поклон отвесив
И томясь придворным блеском,
Врач стоит перед принцессой
В пышной спальне королевской.

Тяготит его повязка
С желтым знаком иудея!..
На щеках инфанты краска
Выцветает, холодея.

Не встает она с постели,
Дышит слабо и неровно,
Жилка бьется еле-еле
На руке ее бескровной.

А вокруг - безлюдны залы,
Тишина в дворце просторном.
"У принцессы крови мало! -
Говорит еврей придворным. -

Злой недуг ее погубит,
Унесет или состарит.
Кто инфанту больше любит,
Тот ей кровь свою подарит!"

При словах его, как дети,
Царедворцы задрожали.
"Кровь моя, - король ответил, -
Это кровь моей державы!"

Королева, хмуря брови,
Отвечала: "Разве мало
Я дала инфанте крови
В день, когда ее рожала?"

Принц глядел в окно куда-то,
Теребя свои перчатки.
Он сказал, что кровь солдату
Лить прилично только в схватке.

Врач, блестя холодным взглядом,
Вынул скальпель и реторту:
"Сам я крови сколько надо
Дам инфанте полумертвой,

Чтоб поверили в науку,
Возвращающую силу!.."
Обнажил худую руку
И ножом надрезал жилу.

 

3

Кровь инфанты стала жаркой,
Хворь ее прошла бесследно.
С ней гуляет в старом парке
Португальский принц наследный.

1944

 

* * *

Кайсыну Кулиеву

Ночь поземкою частой
Заметает поля.
Я пишу тебе. Здравствуй!
Офицер Шамиля.

Вьюга зимнюю сказку
Напевает в трубу.
Я прижал по-кавказски
Руку к сердцу и лбу.

Искры святочной ваты
Блещут в тьме голубой...
Верно, в дни Газавата
Мы встречались с тобой.

Тлела ярость былая,
Нас враждой разделя:
Я - солдат Николая,
Ты - мюрид Шамиля.

Но над нами есть выше,
Есть нетленнее свет:
Я не знаю, как пишут
По-балкарски "поэт".

Но не в песне ли сила,
Что открыла для нас:
Кабардинцу - Россию,
Славянину - Кавказ?

Эта сила - не знак ли,
Чтоб, скитаньем ведом,
Заходил ты, как в саклю,
В крепкий северный дом.

И, как Байрон, хромая,
Проходил к очагу...
Пусть дорога прямая
Тонет в рыхлом снегу, -

В очаге, не померкнув,
Пламя льнет к уголькам,
И, как колокол в церкви,
Звонок тонкий бокал.

К утру иней налипнет
На сосновых стенах...
Мы за лирику выпьем
И за дружбу, кунак!

10 февраля 1945 г.

 

ЗАДАЧА

Мальчик жаловался, горько плача:
"В пять вопросов трудная задача!
Мама, я решить ее не в силах,
У меня и пальцы все в чернилах,
И в тетради места больше нету,
И число не сходится с ответом!"
"Не печалься! - мама отвечала. -
Отдохни и всё начни сначала!"
Жизнь поступит с мальчиком иначе:
В тысячу вопросов даст задачу.
Пусть хоть кровью сердце обольется -
Всё равно решать ее придется.
Если скажет он, что силы нету, -
То ведь жизнь потребует ответа!
Времени она оставит мало,
Чтоб решать задачу ту сначала, -
И покуда мальчик в гроб не ляжет,
"Отдохни!" - никто ему не скажет.

1 марта 1945 г.

 

КАК МУЖИК ОБИДЕЛСЯ

Никанор первопутком ходил в извоз,
А к траве ворочался до дому.
Почитай, и немного ночей пришлось
Миловаться с женой за год ему!

Ну, да он был старательный мужичок:
Сходит в баньку, поест, побреется,
Заберется к хозяюшке под бочок -
И, глядишь, человек согреется.

А Матрена рожать здорова была!
То есть экая баба клятая:
Муж на пасху воротится - тяжела.
На крещенье придет - брюхатая!

Никанор, огорченья не утая,
Разговор с ней повел по-строгому:
"Ты, Матрена, крольчиха аль попадья?
Снова носишь? Побойся бога, мол!"

Тут уперла она кулаки в бока:
"Спрячь глаза, - говорит, - бесстыжие!
Аль в моих куличах не твоя мука?
Все ребята в тебя. Все - рыжие!"

Начала она зыбку качать ногой,
А мужик лишь глазами хлопает:
На коленях - малец, у груди - другой,
Да еще трое лазят по полу!

Он, конешно, кормил их своим трудом,
Но однако же не без жалобы:
"Положительно, граждане, детский дом:
На пять баб за глаза достало бы!"

Постарел Никанор. Раз - глаза протер,
Глядь-поглядь, а ребята взрослые.
Стал Никита шахтер, а Федот - монтер,
Все - большие, ширококостые!

Вот по горницам ходит старик, ворча:
"Без ребят обернулся где бы л?
Захвораю - так кличу сынка-врача,
Лук сажу - агронома требую!

Про сынов моих слава идет окрест,
Что ни дочка - голубка сизая!
А как сядут за стол на двенадцать мест,
Так куда тебе полк - дивизия!.."

Поседела Матренина голова:
Уходилась с такою оравою.
За труды порешила ее Москва
Наградить "Материнской славою".

Муж прослышал и с поля домой попер,
В тот же вечер с хозяйкой свиделся.
"Нынче я, - заявляет ей Никанор, -
На Верховный Совет обиделся.

Нету слов, - говорит, - хоть куда декрет:
Наградить тебя - дело нужное,
Да в декрете пустячной статейки нет:
Про мои про заслуги мужние!

Наше дело, конечно, оно пустяк,
Но меня забижают, вижу я:
Тут, вертись не вертись, а ведь как-никак -
Все ребята в меня. Все - рыжие!

Девять парней - что соколы, и опять -
Трое девок, и все красавицы!
Ты Калинычу, мать, не забудь сказать!
Без опары пирог не ставится.

Уж коли ему орден навесить жаль,
Все ж пускай обратит внимание
И велит мужикам нацеплять медаль -
Не за доблесть, так за старание.

Коль поправку мою он внесет в декрет -
Мы с тобой, моя лебедь белая,
Поживем-поживем да под старость лет
Октябренка, глядишь, и сделаем!"

4 мая 1945

 

* * *

Все мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
Летнее утро мерещится мне.

Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Темная-темная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.

Чудится мне, будто песню печальную
Мать надо мною поет в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.

Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пестрым ковром на стене?
Милое-милое, давнее-давнее
Детство мое вспоминается мне.

13 мая 1945 г.

 

МЫШОНОК

Что ты приходишь, горбатый мышонок,
В комнату нашу в полуночный час?
Сахарных крошек и фруктов сушеных
Нет и в помине в буфете у нас.

Бедный мышонок! Из кухонь соседних,
Верно, тебя выгоняют коты.
Знаешь ли? Мне, мой ночной собеседник,
Кажешься слишком доверчивым ты!

Нрав домработницы нашей - не кроткий:
Что, коль незваных гостей не любя,
Вдруг над тобой занесет она щетку
Иль в мышеловку изловит тебя?..

Ты поглядел, словно вымолвить хочешь:
"Жаль расставаться с обжитым углом!",
Словно согреться от холода ночи
Хочешь моим человечьим теплом.

Чудится мне, одиночеством горьким
Блещут чуть видные бусинки глаз.
Не потому ли из маленькой норки
Ты и выходишь в полуночный час?..

Что ж! Пока дремлется кошкам и людям
И мышеловок не видно вокруг, -
Мы с тобой все наши беды обсудим,
Мой молчаливый, мой маленький друг!

Я - не гляди, что большой и чубатый, -
А у соседей, как ты, не в чести.
Так приходи ж, мой мышонок горбатый,
В комнату к нам - и подольше гости!

16 мая 1945 г.

 

* * *

На кладбище возле домика
Весна уже наступила:
Разросшаяся черемуха,
Стрекающая крапива.

На плитах щербатых каменных
Любовники ночью синей
Опять возжигают пламенник
Природы неугасимой.

Так трется между жерновами
Бессмертный помол столетий...
Наверное, скоро новые
В поселке заплачут дети.

2 июня 1945

 

Я

Много видевший, много знавший,
Знавший ненависть и любовь,
Всё имевший, всё потерявший
И опять всё нашедший вновь.

Вкус узнавший всего земного
И до жизни жадный опять,
Обладающий всем и снова
Всё стремящийся потерять.

Июнь 1945 г.

 

* * *

Л. К.

Нам, по правде сказать, в этот вечер
И развлечься-то словно бы нечем:
Ведь пасьянс - это скучное дело,
Книги нет, а лото надоело...
Вьюга, знать, разгуляется к ночи:
За окошком ненастье бормочет,
Ветер что-то невнятное шепчет...
Завари-ка ты чаю покрепче,
Натурального чаю, с малиной:
С ним и ночь не покажется длинной!
Да зажги в этом сумраке хмуром
Лампу ту, что с большим абажуром.
У огня на скамеечке низкой
Мы усядемся тесно и близко
И, чаек попивая из чашек,
Дай-ка вспомним всю молодость нашу,
Всю, от ветки персидской сирени
(Положи-ка мне ложку варенья).
Вспомню я, - мы теперь уже седы, -
Как ты раз улыбнулась соседу,
Вспомнишь ты, - что уж нынче за счеты, -
Как пришел под хмельком я с работы,
Вспомним ласково, по-стариковски,
Нашей дочери русые коски,
Вспомним глазки сынка голубые
И решим, что мы счастливы были,
Но и глупыми всё же бывали...
Постели-ка ты мне на диване:
Может, мне в эту ночь и приснится,
Что ты стала опять озорницей!

5 июля 1945 г.

 

ПРИГЛАШЕНИЕ НА ДАЧУ

...Итак, приезжайте к нам завтра, не позже!
У нас васильки собирай хоть охапкой.
Сегодня прошел замечательный дождик -
Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой.

Он брызнул из маленькой-маленькой тучки
И шел специально для дачного леса,
Раскатистый гром - его верный попутчик -
Над ним хохотал, как подпивший повеса.

На Пушкино в девять идет электричка.
Послушайте, вы отказаться не вправе:
Кукушка снесла в нашей роще яичко,
Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!

Не будьте ленивы, не будьте упрямы.
Пораньше проснитесь, не мешкая встаньте.
В кокетливых шляпах, как модные дамы,
В лесу мухоморы стоят на пуанте.

Вам будет на сцене лесного театра
Вся наша программа показана разом:
Чудесный денек приготовлен на завтра,
И гром обеспечен, и дождик заказан!

6 июля 1945

 

* * *

Бывало, в детстве я в чулан залезу,
Где сладко пахнет редькою в меду,
И в сундучке, окованном железом,
Рабочий ящик бабушки найду.
В нем был тяжелый запах нафталина
И множество диковинных вещиц:
Старинный веер из хвоста павлина,
Две сотни пуговиц и связка спиц.
Я там нашел пластинку граммофона,
Что, видно, модной некогда была,
И крестик кипарисовый с Афона,
Что, верно, приживалка привезла.
Я там нашел кавказский пояс узкий,
Кольцо, бумаги пожелтевшей десть,
Письмо, написанное по-французски,
Которое я не сумел прочесть.
И в уголку нашел за ними следом
Колоду бархатных венгерских карт,
Наверное, отобранных у деда:
Его губили щедрость и азарт.
Я там нашел мундштук, зашитый в замшу,
На нем искусно вырезан медведь.
Судьба превратна: дед скончался раньше,
Чем тот мундштук успел порозоветь.
Кольцо с дешевым камушком - для няни,
Таблетки для приема перед сном,
Искусственные зубы, что в стакане
Покоились на столике ночном.
Два вышитые бисером кисета,
Гравюр старинных желтые листы,
Китовый ус из старого корсета, -
Покойница стыдилась полноты.
Тетрадка поварских рецептов старых,
Как печь фриштык, как сдобрить калачи,
И лентой перевязанный огарок
Ее венчальной свадебной свечи.
Да в уголку за этою тетрадкой
Нечаянно наткнуться мне пришлось
На бережно завернутую прядку
Кудрявых детских золотых волос.
Что говорить, - неважное наследство,
Кому он нужен, этот вздор смешной?
Но чья-то жизнь - от дней златого детства
До старости прошла передо мной.
И в сердце нету места укоризне,
И замирает на губах укор:
Пройдет полвека - и от нашей жизни
Останется такой же пестрый сор!

1945

 

КОЛОКОЛА

Видно, вправду скоро сбудется
То, чего душа ждала:
Мне весь день сегодня чудится,
Что звонят в колокола.

Только двери в храме заперты,
Кто б там стал трезвонить зря?
Не видать дьячка на паперти
И на вышке звонаря.

Знать, служение воскресное
Не у нас в земном краю:
То звонят чины небесные
По душе моей в раю.

27 ноября 1941