Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 09:53



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 
 
 

Акмеизм, или адамизм




АКМЕИЗМ, или АДАМИЗМ — литературное направление, возникшее в 1912 и поставившее себе целью реформировать символизм. Ранняя группа акмеистов, объединившаяся в кружок «Цех поэтов», состояла из поэтов: С. Городецкого, Н. Гумилева, О. Мандельштама, В. Нарбута, А. Ахматовой, М. Зенкевича, Кузьмина-Караваева и др. Основоположниками А. были: Н. Гумилев и С. Городецкий.

В дальнейшем к А. примыкали и др., из которых многие вскоре перешли к «неоклассицизму». Во время расцвета группы литературным органом ее являлся журнал «Аполлон». Акмеисты называли свое творчество высшей точкой достижения художественной правды (отсюда термин «А.», от греч. ακμη — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая сила) и выражением мужественного, твердого, непосредственного и ясного взгляда на жизнь (отсюда термин: «адамизм» от «Адам»). Принимая все основные положения символизма, который считался «достойным отцом», они требовали реформы его только на одном участке; они были против того, что символисты направляли «свои главные силы в область неведомого» («братались то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом» (Гумилев)), в область непознаваемого.

Возражая против этих элементов символизма, акмеисты указывали, что непознаваемое, по самому смыслу этого слова, нельзя познать. Отсюда стремление акмеистов освободить литературу от тех непонятностей, которые культивировались символистами, и вернуть ей ясность и доступность. «Основная роль литературы, — говорит Гумилев, — подверглась серьезной угрозе со стороны мистиков-символистов, ибо они превратили ее в формулы для своих собственных таинственных соприкосновений с непознаваемым». И акмеисты старались всеми силами вернуть литературу к жизни, к вещам, к человеку, к природе. «Как адамисты — мы немного лесные звери, — заявляет Гумилев, — и во всяком случае не отдадим того, что в нас звериного, в обмен на неврастению».

Они начали бороться, по их выражению, «за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету землю». «У акмеистов роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще» (Гумилев). Отсюда каждый из акмеистов старался ввести в свою поэзию элементы этого земного, в зависимости от своих индивидуальных интересов. Так Гумилев обратился к описанию экзотических зверей и природы, Зенкевич — к доисторической жизни земли и человека, Владимир Нарбут — к быту, Анна Ахматова — к углубленным любовным переживаниям и т. п. Стремление к природе, к «земле» привело акмеистов к натуралистическому стилю, к конкретной образности, предметному реализму, что определило целый ряд художественных приемов, из которых отметим главнейшие. Акмеисты любят тяжелые, увесистые слова, что особенно сказывается в сб. О. Мандельштама «Камень», в сб. В. Нарбута «Аллилуйя», в сб. М. Зенкевича «Дикая порфира» и др. Зенкевич подбирает такие слова, в которых, по его выражению, «как бы застыла железная плоть земли». Кроме того акмеисты культивируют вещность своих стихов, что определяет преобладание имен существительных и незначительную роль глагола, который во многих произведениях, особенно у Анны Ахматовой, совсем отсутствует. Далее нужно отметить ослабление стиховой напевности, а также тяготение к оборотам простого разговорного языка.

Произведя эту реформу, акмеисты в остальном солидаризировались с символистами, объявив себя их учениками. Даже в той области, которую они реформировали, у них нет большого принципиального разногласия с символистами. Они только против того, чтобы мистику делать центром литературного творчества, зато сами остаются глубоко верующими в потусторонний мир. «Всегда помнить о непознаваемом, — говорит Гумилев, — но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками» — вот принцип А. Это не значит, чтобы он отвергал для себя право изображать «душу».

Потусторонний мир для акмеистов остается истиной; только они не делают его центром своей поэзии, хотя последней иногда не чужды мистические элементы. Произведения Гумилева «Заблудившийся трамвай» и «У цыган» сплошь пронизаны мистицизмом, а в сборниках Ахматовой, вроде «Четки», преобладают любовно-религиозные переживания.

Акмеисты ни в коем случае не являлись революционерами по отношению к символизму, никогда себя таковыми и не считали; они ставили своей основной задачей только сглаживание противоречий, внесение поправок. Вот почему они остались последователями символизма вплоть до формальных достижений последнего: привнесение в поэзию символа, свободного стиха и т. п. Акмеисты стремились сохранить стих как таковой: равновесие всех его элементов — ритмических и смысловых. Отказываясь от музыкально-акустической точки зрения на стих, которая преобладала у символистов, противопоставляя ей смысловое значение слова, они и здесь остались только реформаторами, ибо традиционную ритмическую основу стиха символистов сохраняли и совершенствовали.

В той части, где акмеисты восстали против мистики символизма, они не противопоставили последнему настоящей реальной жизни. Отвергнув мистику как основной лейтмотив творчества, акмеисты начали фетишизировать вещи как таковые, не умея синтетически подойти к действительности, понять ее динамику. Для акмеистов вещи реальной действительности имеют значение сами по себе, в статическом состоянии. Они любуются отдельными предметами бытия, причем воспринимают их как они есть, без критики, без попыток осознать их во взаимоотношении, а непосредственно, по-звериному.

Недаром Зенкевич считает себя «зверем, лишенным и когтей и шерсти». Акмеисты провозгласили принцип «не вносить никаких поправок в бытие и в критику последнего не вдаваться». От общественной жизни они стояли так же далеко, как и символисты. Отсюда отрицание акмеистами всякой идеологии, общественного мировоззрения, что особенно характерно для творчества Анны Ахматовой; отсюда неприятие революции и постоянное любование вещами как таковыми, что между прочим довольно ярко видно из следующего стихотворения акмеиста Н. Оцупа: «Уже три дня я ничего не помню о городе и об эпохе нашей, которая покажется наверно историку восторженной эрой великих преступлений и геройств. Я весь во власти новых обаяний, открытых мне медлительным движением на пахоте навозного жука».

Оставаясь до конца фетишистами предметов, акмеисты, чем дальше, тем больше отрывались от настоящей жизни и замыкались в своем искусственном мире. Так акмеисты, протестуя против некоторых элементов символизма, против внежизненности его поэтического выражения, сами забаррикадировались от живой жизни — миром вещей. Не достигнув еще полного своего расцвета по сравнению с буржуазией Европы, русская буржуазная интеллигенция под напором растущего революционного движения (год создания группы — 1912), через своих представителей — поэтов утверждала свой внеобщественный мир.

Символисты ушли в потустороннее, отдав на служение ему почти всю свою поэзию, эго-футуристы стали фетишизировать слово, закрываясь им от действительности, акмеисты по той же причине ушли в фетишизацию вещей от познания социального бытия и переустройства жизни. Сами акмеисты мыслили, что выставляемые ими принципы материального, вещного восприятия жизни должны были быть по сути дела «здоровой» поправкой на туманную мистическую отвлеченность символистов. Но акмеисты органически связаны с символистами и эго-футуристами, отличаясь от них только тем, что уходили от подлинной социальной действительности в другую область.

Выражая психологию господствующих классов предоктябрьского периода, акмеисты должны были отрицательно отнестись и к Октябрьскому перевороту. Это сказалось на творчестве и привело их группу к распаду (1922), т. к. они не могли найти в новых условиях социальной жизни источников для их поэтической продукции.

Библиография:

II. Жирмунский, Преодолевание символизма, «Русская мысль», 1916, № 12; Его же, Два направления современной лирики, «Искусство», 1920; Львов-Рогачевский В., Новейшая русская литература, М., 1923; Эйхенбаум Б., Анна Ахматова, Л., 1923; Горбачев Г., Очерки современной русской литературы. Л., 1924; Редько А. М., Литературно-художественные искания в конце XIX и начале XX в., Л., 1924; Виноградов В., Поэзия Анны Ахматовой, Л., 1925; Никитина Е., Русская литература от символизма до наших дней, М., 1926. Из них книжки Эйхенбаума и Виноградова — большие работы, но чисто формалистические, остальные же — беглые характеристики А.

                       Источник: Литературная энциклопедия

 
                          АКМЕИЗМ

(древнегр. akme - высшая степень расцвета, зрелости) направление русского модернизма, сформировавшееся в 1910-е гг. и в своих поэтических установках отталкивающееся от своего учителя, русского символизма. Акмеисты, входившие в объединение "Цех поэтов" (Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Михаил Кузмин, Сергей Городецкий), были "преодолевшими символизм", как их назвал в одноименной статье критик и филолог, будущий академик В. М. Жирмунский. Заоблачной двумирности символистов А. противопоставил мир простых обыденных чувств и бытовых душевных проявлений. Поэтому акмеисты еще называли себя "адамистами", представляя себя первочеловеком Адамом, "голым человеком на голой земле". Ахматова писала:

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.


Но простота А. с самого начала была не той здоровой сангвинической простотой, которая бывает у деревенских людей. Это была изысканная и безусловно аутистическая простота внешнего покрова стиха, за которым крылись глубины напряженных культурных поисков.

Вновь Ахматова;

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки


Ошибочный жест, "ошибочное действие", если воспользоваться психоаналитической терминологией Фрейда из его книги "Психопатология обыденной жизни", которая тогда была уже издана в России, передает сильнейшее внутреннее переживание. Можно условно сказать, что вся ранняя поэзия Ахматовой - это "психопатология обыденной жизни":

Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.

Я ее нечаянно прижала,
И, казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала
Был острей веретена.


Спасение от привычно несчастной любви в одном творчестве. Пожалуй, лучшие стихи А. - это стихи о стихах, что исследователь А. Роман Тименчик назвал автометаописанием:

МУЗА

Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я".


Первоначально сдержанной, "кларичной" (то есть прокламирующей ясность) поэтике А. был верен и великий русский поэт ХХ в. Мандельштам. Уже первое стихотворение его знаменитого "Камня" говорит об этом:

Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной...


Лаконизм этого стихотворения заставляет исследователей вспомнить поэтику японских хокку (трехстиший), принадлежащую дзенской традиции,- внешняя бесцветность, за которой кроется напряженное внутреннее переживание:

На голой ветке
Ворон сидит одиноко...
Осенний вечер!
                   (Басе)


Так и у Мандельштама в приведенном стихотворении. Кажется, что это просто бытовая зарисовка. На самом деле речь идет о яблоке, упавшем с древа познания добра и зла, то есть о начале истории, начале мира (поэтому стихотворение и стоит первым в сборнике). Одновременно это может быть и яблоко Ньютона яблоко открытия, то есть опять-таки начало. Образ тишины играет очень большую роль - он отсылает к Тютчеву и поэтике русского романтизма с его культом невыразимости чувства словом.

К Тютчеву отсылает и второе стихотворение "Камня". Строки

О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода


перекликаются с тютчевскими строками:

О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги!


Постепенно поэтика А., в особенности его двух главных представителей, Ахматовой и Мандельштама, предельно усложняется. Самое большое и знаменитое произведение Ахматовой "Поэма без героя" строится как шкатулка с двойным дном, загадки этого текста до сих пор разгадывают многие комментаторы.

То же случилось с Мандельштамом: переизбыточность культурной иноформации и особенность дарования поэта сделали его зрелую поэзию самой сложной в ХХ в., настолько сложной, что иногда исследователи в отдельной работе разбирали не целое стихотворение, а одну только его строку. Таким же разбором и мы закончим наш очерк об А. Речь пойдет о строке из стихотворения "Ласточка" (1920):

В сухой реке пустой челнок плывет.


Г. С. Померанц считает, что эту строку надо понимать как заведомо абсурдную, в духе дзэнского коана. Нам же кажется, что она, наоборот, перегружена смыслом. Во-первых, слово "челнок" встречается у Мандельштама еще два раза и оба раза в значении части ткацкого станка ("Снует челнок, веретено жужжит"). Для Мандельштама контекстуальные значения слов чрезвычайно важны, как доказали исследования школы профессора К. Ф. Тарановского, специализировавшейся на изучении поэтики А.

Челнок, таким образом, движется поперек реки, переправляется через реку. Куда же он плывет? Это подсказывает контекст самого стихотворения:

Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется.


"Чертог теней" - это царство теней, царство мертвых Аида. Пустая, мертвая лодочка Харона (челнок) плывет в "чертог теней" по сухой реке мертвых Стиксу. Это - античное толкование.

Может быть толкование восточное: пустота - одно из важнейших понятий философии дао. Дао пусто потому что оно является вместилищем всего, писал Лао-цзы в "Дао дэ цзине". Чжуан-цзы говорил: "Где мне найти человека, который забыл все слова, чтобы с ним поговорить?". Отсюда забвение слова может рассматриваться не как нечто трагическое, а как разрыв с европейской традицией говорения и припадание к восточной, а также традиционной романтической концепции молчания.

Возможно и психоаналитическое толкование. Тогда забвение слова будет ассоциироваться с поэтической импотенцией, а пустой челнок в сухой реке с фаллосом и (неудачным) половым актом. Контекст стихотворения подтверждает и такое толкование. Посещение живым человеком царства мертвых, о чем, несомненно, говорится в этом стихотворении, может ассоциироваться с мифологической смертью и воскресением в духе аграрного цикла как поход за плодородием, что в утонченном смысле может быть истолковано как поход Орфея (первого поэта) за потерянной Эвридикой в царство теней. Я думаю, что в этом стихотворении, в понимании этой строки работают одновременно все три толкования.

Литература:

Taranovsky К. Essays on Mandelstam. - The Haage, 1976.
Тоддес Е.А. Мандельшам и Тютчев. Lisse,1972.
Тименчик Р.Д. Автометаописание у Ахматовой // Russian literature, 1979. 1 - 2.
Руднев В. Мандельштам и Витгенштейн // Третья модернизация, 1990.- No 11.

                                    Источник: В. Руднев. Словарь культуры XX века

 
             АКМЕИСТЫ или АДАМИСТЫ

Акмеист от греческого слова α̉κμὴ — острие копья, акмеизм — завершенность и заостренность поэтического творчества. Под таким названием выступила в Петербурге в 1912—13 гг. группа молодых поэтов: Сергей Городецкий, Н. Гумилев, О. Мандельштам, Владимир Нарбут, Анна Ахматова, М. Зенкевич, Кузьмина-Караваева. Эта же группа выступала под кличкой адамисты, как группа поэтов, которым "новы все впечатления бытия”. Адамисты — творцы вещей, как футуристы — творцы слов.

Они влюблены в интенсивный колорит, в рельефные, отчетливые формы, в чеканные детали, в стройность и размеренность линий. Они противопоставляют в поэзии музыке — живопись (Сергей Городецкий, Вл. Нарбут), пластику (Гумилев, Зенкевич, Кузьмина-Караваева), архитектуру (О. Мандельштам). В ломком фарфоре стиха Анны Ахматовой изящно сочетались живопись и пластика. Адамисты-акмеисты хотят живописать, как Леконт де Лиль, высекать из мрамора, как Теофиль Готье, и строить из камня, как Виктор Гюго.

В 162 номере газеты "Речь”, от 17-го июня 1913 г., Городецкий, провозвестник адамизма, поместил любопытную рецензию о сборнике молодого поэта-адамиста О. Мандельштама — "Камень”. В этой программе-рецензии Городецкий, когда-то с юношеским задором упивавшийся яростным звуком своих стихов и превращавший их в "звоны, стоны, перезвоны, звоны, вздохи, звоны, сны”, теперь хочет восстановить слово в правах: у него слово ищет защиты против музыкальности и архитектурности.

"Избавление слова от смысла, производимое музыкантами, — пишет поэт, — есть его облегчение, дематериализация. И — обратно — приобщение слову смысла есть его отяжеление, воплощение, материализация. Обычные наши слова гордятся весом и для соединений своих требуют строгих законов, подобных камням, соединяющимся в здание”.

Эти строки являются как бы пересказом стихотворения Мандельштама Notre dame (сб. "Камень”), которое кончается словами:

Но чем внимательней, твердыня Notre dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.

 

Эта любовь к словам тяжелым, увесистым, колоритным, живописующим сказалась в особенности в сборнике Нарбута "Аллилуйя”. Нарбут выкорчевывает из богатого словаря местных говоров характерные слова, и от этих слов пахнет укропом и дёгтем Украины.

Та же любовь сказалась в сборнике Зенкевича "Дикая Порфира”, который при описании земной коры и геологических превращений берет из естественно-научных книг слова, в которых застыла "железная плоть земли”.

Певучесть и напевность, "изысканность русской медлительной речи”, "звоны-стоны, перезвоны”, уступили место нарочито грубым, конкретным, слишком человеческим и слишком земным выражениям. Воздушные слова символистов-мистиков уносили нас "в туманы неясных форм, неверных очертаний”, ультранатуралистические словечки Нового Адама должны были пропеть хвалу земле. Дело, конечно, не в отдельных словах. "Тяжелые слова” — лишь материал: "из тяжести недоброй” поэты-адамисты должны были воздвигнуть свой храм, свой Notre dame, который поднимал бы настроение...

Но храма молодые поэты не построили.

Самый собор Парижской Богоматери, прекрасный и величественный, со стрельчатыми сводами, уносящимися к синему небу, они разложили на камни, за деревьями не заметили леса.

Они, восстановившие смысл отдельного слова, они, призывающие бороться "с саросским или караррским... обломком”, призывающие чеканить "стих, мрамор или металл”, забыли о смысле целого, о том большом, великом, трепещущем любовью, что заставляет камни жить и петь торжественные гимны. От символизма они повернули назад к грубому натурализму, равнодушному, бесстрастно - объективному, беспозвоночному и беспорывному. Вчерашний сын неба стал сегодня рабом вещей. В третьей книжке "Аполлона” в 1913 г. было напечатано стихотворение-манифест Сергея Городецкого, в котором он проводил грань между поколением отцов с их туманностями и поколением детей с их верностью земле.

"Прости, пленительная влага,
И первоздания туман,
В прозрачном ветре больше блага
Для сотворенных к жизни стран.

Просторен мир и многозвучен
И многоцветней радуг он.
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.

Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн, и ветхой мглы —
Вот первый подвиг. Подвиг новый
Живой земле пропеть хвалы”.


Можно было бы с радостью приветствовать этот "подвиг новый”, если бы Новый Адам умел отразить не покой, а движение, не мир вещей, а мир борьбы, если бы он знал, какую весть миру несет он в своей поэзии, если бы Новый Адам умел загораться мечтой, влюбляться в жизнь, волноваться, страдать и радоваться вместе с людьми. Но холодны и мертвы "Жемчуга” Н. Гумилева, неприветливо его "Чужое небо”.

Вместо хвалы живой земле, вместо борьбы "за этот мир звучащий, красочный, имеющий вес и время, за нашу планету Землю” началось преклонение перед вещами, и за вещами как-то проглядели человека, его подвиг и его падение. В этой поэзии "чего-то нет”, в этой поэзии весь мир превращается в огромный Natur morte, верней, в амбар Плюшкина, где было собрано все — старая подошва, бадья, тряпка, веревочка, железный гвоздь, глиняный черепок.

Еще Гаршин смертный грех натуралистической школы видел в том, что для нее "нет ни правды (в смысле справедливости), ни добра, ни красоты; для нее есть только интересное и неинтересное, заковыристое и незаковыристое”.

Произведения адамистов-акмеистов — все эти черные, розовые, белые "жемчуга”, "Скифские черепки”, "Камень-горшки”, все эти заковыристые эпитеты не шевелят сердца. Они безыдейны, они создают обезнервленную, обескрыленную поэзию, молчит в них и злоба, молчит и любовь. Адамист, точно приговоренный, цепляется глазами за каждый предмет, за все, что попадается на пути, только бы не думать о самом главном, о страшном, забыть и забыться.

Новый Адам пришел в этот мир в XX столетии, когда вокруг кипит борьба, когда поднимаются новые волны, пришел... и нечего ему сказать.

Правда, у Анны Ахматовой это молчание о самом важном для нее иногда исполнено особенной прелести и тонкой грации. Она умеет двумя-тремя внешними чертами подчеркнуть всю глубину, весь скрытый трагизм своих переживаний.

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки,

Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,
А я знала, их только три...


Здесь язык вещей — необычайно задушевен. Анна Ахматова умеет находить слова, "что только раз рождаются в душе”, ее "голос ломкий” вот-вот задрожит от рыданий и оборвется.

Но песни Анны Ахматовой — это песни последней встречи. Содержание их слишком интимно и очень уж нешироко.

Молчание о самом важном не в личном, а в общественном смысле — результат пережитой мертвой полосы, ознаменованной походом против общественности, против идеологии.

Наследники символистов оказались позади своих отцов и не сумели учесть их опыт.

Любопытно отметить, что после войны и в годы революции эта группа совершенно разъединилась идеологически: мэтр группы, Н. Гумилев, был расстрелян в 1921 г. в Петербурге, а Сергей Городецкий, другой видный акмеист-адамист, ушел в ряды коммунистов и стал горячим поборником идеологического уклона и поэзии.

                        В. Львов-Рогачевский.
Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024