Владимир Набоков

  
* * *

Когда я по лестнице алмазной
поднимусь из жизни на райский порог,
за плечом, к дубинке легко привязан,
будет заплатанный узелок.

Узнаю: ключи, кожаный пояс,
медную плешь Петра у ворот.
Он заметит: я что-то принес с собою —
и остановит, не отопрет.

«Апостол, скажу я, пропусти мя!..
Перед ним развяжу я узел свой:
два-три заката, женское имя
и темная горсточка земли родной...

Он поводит строго бровью седою,
но на ладони каждый изгиб
пахнет еще гефсиманской росою
и чешуей иорданских рыб.

И потому-то без трепета, без грусти
приду я, зная, что, звякнув ключом,
он улыбнется и меня пропустит,
в рай пропустит с моим узелком.

4.2.1921
 

   * * *

На годовщину смерти
Достоевского

Садом шел Христос с учениками...
Меж кустов, на солнечном песке,
вытканном павлиньими глазками,
песий труп лежал невдалеке.

И резцы белели из-под черной
складки, и зловонным торжеством
смерти заглушен был ладан сладкий
теплых миртов, млеющих кругом.

Труп гниющий, трескаясь, раздулся,
полный склизких, слипшихся червей.
Иоанн, как дева, отвернулся,
сгорбленный поморщился Матфей...

Говорил апостолу апостол:
«Злой был пес, и смерть его нага, мерзостна...»
Христос же молвил просто:
«Зубы у него — как жемчуга...»
 

   МАТЬ

Смеркается. Казнен. С Голгофы отвалив,
спускается толпа, виясь между олив, подобно медленному змию;
и матери глядят, как под гору, в туман
увещевающий уводит Иоанн седую, страшную Марию.

Уложит спать ее и сам приляжет он,
и будет до утра подслушивать сквозь сон ее рыданья и томленье.
Что, если у нее остался бы Христос
и плотничал, и пел? Что, если этих слез не стоит наше искупленье?

Воскреснет Божий Сын, сияньем окружен;
у гроба, в третий день, виденье встретит жен, вотще куривших ароматы;
светящуюся плоть ощупает Фома;
от веянья чудес земля сойдет с ума, и будут многие распяты.

Мария, что тебе до бреда рыбарей!
Неосязаемо над горестью твоей дни проплывают, и ни в третий,
ни в сотый, никогда не вспрянет он на зов,
твой смуглый первенец, лепивший воробьев на солнцепеке, в Назарете.

Берлин, 1925 г.
 

   ЛЕГЕНДА О СТАРУХЕ, ИСКАВШЕЙ ПЛОТНИКА

Домик мой, на склоне, в Назарете,
почернел и трескается в зной.
Дождик ли стрекочет на рассвете, —
мокну я под крышею сквозной.

Крыс-то в нем, пушистых мухоловок,
скорпионов сколько... как тут быть?
Плотник есть: не молод и не ловок,
да, пожалуй, может подсобить.

День лиловый гладок был и светел.
Я к седому плотнику пошла;
но на стук никто мне не ответил,
постучала громче, пождала.

А затем толкнула дверь тугую,
и, склонив горящий гребешок,
с улицы в пустую мастерскую
шмыг за мной какой-то петушок.

Тишина. У стенки дремлют доски,
прислонясь друг к дружке, и в углу
дремлет блеск зазубренный и плоский
там, где солнце тронуло пилу.

Петушок, скажи мне, где Иосиф?
Петушок, ушел он, — как же так?
все рассыпав гвоздики и бросив
кожаный передник под верстак.

Потопталась смутно на пороге,
восвояси в гору поплелась.
Камешки сверкали на дороге.
Разомлела, грезить принялась.

Все-то мне, старухе бестолковой,
вспоминалась плотника жена:
поглядит, бывало, молвит слово,
улыбнется, пристально-ясна;

и пройдет, осленка понукая,
лепестки, колючки в волосах, —
легкая, лучистая такая, —
а была, голубка, на сносях.

И куда ж они бежали ныне?
Грезя так, я, сгорбленная, шла.
Вот мой дом на каменной вершине,
глянула и в блеске замерла...

Предо мной, — обделанный на диво,
новенький и белый, как яйцо,
домик мой, с оливою радивой,
серебром купающей крыльцо!

Я вхожу... Уж в облаке лучистом
разметалось солнце за бугром.
Умиляюсь, плачу я над чистым,
синим и малиновом ковром.

Умер день. Я видела осленка,
петушка и гвоздики во сне.
День воскрес. Дивясь, толкуя звонко,
две соседки юркнули ко мне.

Милые! Сама помолодею
за сухой, за новою стеной!
Говорят: ушел он в Иудею,
старый плотник с юною женой.

Говорят: пришедшие оттуда
пастухи рассказывают всем,
что в ночи сияющее чудо
пролилось на дальний Вифлеем...

1922
 

   РАССТРЕЛ

Бывают ночи – только лягу,
В Россию поплывёт кровать,
И вот ведут меня к оврагу,
Ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,
Где спички и часы лежат,
В глаза, как пристальное дуло,
Глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею –
Вот-вот сейчас пальнёт в меня –
Я взгляда отвести не смею
От круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
Коснётся тиканье часов,
Благополучного изгнанья
Я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела,
И весь в черёмухе овраг...

1927 г., Берлин.
 

   * * *

И видел я: стемнели неба своды,
И облака прервали свой полет,
И времени остановился ход...
Все замерло. Реки умолкли воды.
Седой туман сошел на берега,
И, наклонив над влагою рога,
Козлы не пили. Стадо на откосах
Не двигалось. Пастух, поднявши посох,
Оцепенел с простертою рукой,
Взор устремляя ввысь, а над рекой,
Над рощей пальм, вершины опустивших,
Хоть воздух был бестрепетен и нем,
Повисли птицы на крылах застывших.
Все замерло. Ждал чутко Вифлеем...

И вдруг в листве проснулся чудный ропот,
И стая птиц звенящая взвилась,
И прозвучал копыт веселый топот,
И водных струй послышался мне шепот,
И пастуха вдруг песня раздалась!
А вдалеке, развея сумрак серый,
Как некий Крест, божественно-светла,
Звезда зажглась над вспыхнувшей пещерой,
Где в этот миг Мария родила.

30 августа 1918г.
 

   РАЙ

Любимы ангелами всеми,
Толпой глядящими с небес,
Вот люди зажили в Эдеме, –
И был он чудом из чудес.
Как на раскрытой Божьей длани,
Я со святою простотой
Изображу их на поляне,
Прозрачным лаком залитой,
Среди павлинов, ланей, тигров,
У живописного ручья...
И к ним я выберу эпиграф
Из первой Книги Бытия.
Я тоже изгнан был из рая
Лесов родимых и полей,
Но жизнь проходит, не стирая
Картины в памяти моей.
Бессмертен мир картины этой,
И сладкий дух таится в нем:
Так пахнет желтый воск, согретый
Живым дыханьем и огнем.
Там по написанному лесу
Тропами смуглыми брожу, –
И сокровенную завесу
Опять со вздохом завожу...

1925 г.
 

   ХЕРУВИМЫ

Они над твердью голубой,
Покрыв простертыми крылами
Зерцало Тайн, перед собой
Глядят недвижными очами
И созерцают без конца
Глубокую премудрость Бога;
И, содрогаясь вкруг Творца
И нагибаясь, шепчут строго
Друг другу тихое: "Молчи!",
И в сумрак вечности вникают,
Где жизней тонкие лучи
Из мира в мир перелетают,
Где загораются они
Под трепетными небесами,
Как в ночь пасхальную огни
Свеч, наклонившихся во храме.
И бытие, и небосвод,
И мысль над мыслями людскими,
И смерти сумрачный приход –
Все им понятно. Перед ними,
Как вереницы облаков,
Плывут над безднами творенья,
Плывут расчисленных миров
Запечатленные виденья.

22 сентября 1918 г.
 

   АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ

В часы полуночи унылой
Отчетливее сердца стук,
И ближе спутник яснокрылый,
Мой огорченный, кроткий друг.

Он приближается, но вскоре
Я забываюсь, и во сне
Я вижу бурю, вижу море
И дев, смеющихся на дне.

Земного, темного неверья
Он знает бездны и грустит,
И светлые роняет перья,
И робко в душу мне глядит.

И веет, крылья опуская,
Очарованьем тишины,
И тихо дышит, разгоняя
Мои кощунственные сны...

И я, проснувшись, ненавижу
Губительную жизнь мою,
Тень отлетающую вижу
И вижу за окном зарю.

И падают лучи дневные...
От них вся комната светла:
Они ведь – перья золотые
С его незримого крыла.
 

   АНГЕЛЫ

О лучезарных запою,
Лазурь на звуки разбивая...
Блистает лестница в раю,
Потоком с облака спадая.
О, дуновенье вечных сил!
На бесконечные ступени
Текут волнующихся крыл
Цветные, выпуклые тени.
Проходят ангелы в лучах.
Сияют радостные лики,
Сияют ноги, и в очах
Бог отражается великий.
Струится солнце им вослед;
И ослепителен и сладок
Над ступенями свежий свет
Пересекающихся радуг...
 

   АРХАНГЕЛЫ

Поставь на правый путь. Сомнения развей.
Ночь давит над землей, и ночь в душе моей.
Поставь на правый путь.

И страшно мне уснуть, и бодрствовать невмочь.
Небытия намек я чую в эту ночь.
И страшно мне уснуть.

Я верю – ты придешь, наставник неземной,
На миг, на краткий миг восстанешь предо мной.
Я верю, ты придешь.

Ты знаешь мира ложь, бессилье, сумрак наш,
Невидимого мне попутчика ты дашь.
Ты знаешь мира ложь.

И вот подходишь ты. Немею и дрожу,
Движенье верное руки твоей слежу.
И вот отходишь ты.

Средь чуждой темноты я вижу путь прямой.
О, дух пророческий, ты говоришь, он – мой?
Средь чуждой темноты...

Но я боюсь идти: могу свернуть, упасть.
И льстива, и страшна ночного беса власть.
О, я боюсь идти...

"Не бойся: по пути ты не один пойдешь.
Не будешь ты один и если соскользнешь
С высокого пути..."

28 сентября 1918 г., Крым
 

   ВЛАСТИ

Чу! Крыльев шум... и слуги сатаны
Рассеялись пред ангелами Власти.
И в нас самих, как бурей, сметены
Виденья зла, виденья темной страсти.
Шум крыльев, клик... Летят они, трубя,
Могучие, багряно-огневые.
Стремясь, гремят их песни грозовые.
Летят они, все грешное губя.
Спускаются, неправых строго судят,
И перед ними падаем мы ниц.
Они блестят, как множество зарниц,
Они трубят и души сонных будят.
Открыло им закон свой Божество,
Царь над царями грозно-величавый,
И в отблеске Его безмерной славы,
Шумя, кружатся ангелы Его.

28 сентября 1918 г.
 

   ГОСПОДСТВА

Заботлива Божественная мощь.
Ей радостный дивится небожитель.
Оберегает мудро Промыслитель
Волну морей и каждый листик рощ.

Земных существ невидимый Хранитель,
Послушных бурь величественный Вождь,
От молнии спасает Он обитель
И на поля ниспосылает дождь.

И ангелы глядят, как зреет нива,
Как луг цветет. Когда ж нетерпеливо
Мы предаемся гибельным страстям,

И поздняя объемлет нас тревога,
Слетает в мир посланник чуткий Бога
И небеса указывает нам.

26 сентября 1918 г.
 

   ПРЕСТОЛЫ

Стоял он на скале высокой, заостренной...
В широкой утопала мгле
Земля далекая. Стоял он на скале,
Весь солнцем озаренный.

От золотых вершин равнину заслонив,
Клубились тучи грозовые,
И только вдалеке сквозь волны их седые
Чуть вспыхивал залив.

И на горе он пел, задумчиво-прекрасный,
И видел под собой грозу,
Извивы молнии, сверкнувшие внизу,
И слышал гром неясный.

За тучей туча вдаль торжественно текла.
Из трещин вылетели с шумом
И пронеслись дугой над сумраком угрюмым
Два царственных орла.

Густая пелена внезапно встрепенулась,
И в ней блеснул просвет косой.
Прорвал он облака. Волшебно пред горой
Равнина развернулась.

И рощи темные, и светлые поля,
И рек изгибы и слиянья,
И радуги садов, и тени, и сиянья –
Вся Божия земля!

И ясно вдалеке виднелась ширь морская,
Простор зеркально-голубой.
И звучно ангел пел, из мира в край иной
Неспешно улетая.

И песнь растаяла в блуждающих лучах,
Наполнила все мирозданье.
Величие Творца и красоту созданья
Он славил в небесах...

26 сентября 1918 г.
 

   ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Час задумчивый строгого ужина,
Предсказанья измен и разлуки.
Озаряет ночная жемчужина
Олеандровые лепестки.

Наклонился апостол к апостолу.
У Христа – серебристые руки.
Ясно молятся свечи, и по столу
Ночные ползут мотыльки.

1918 г., Крым
 

   РОЖДЕСТВО

Мой календарь полу-опалый
Пунцовой цифрою зацвел;
На стекла пальмы и опалы
Мороз колдующий навел.

Перистым вылился узором,
Лучистой выгнулся дугой,
И мандаринами и бором
В гостиной пахнет голубой.

23 сентября 1921 г., Берлин
 

   МОЛИТВА

Пыланье свеч то выявит морщины,
То по белку блестящему скользнет.
В звездах шумят древесные вершины,
И замирает крестный ход.
Со мною ждет ночь темно-голубая,
И вот, из мрака, церковь огибая,
Пасхальный вопль опять растет.

Пылай, свеча, и трепетные пальцы
Жемчужинами воска ороси.
О милых мертвых думают скитальцы,
О дальней молятся Руси.
А я молюсь о нашем дивьем диве,
О русской речи, плавной, как по ниве
Движенье ветра... Воскреси!

О, воскреси душистую, родную,
Косноязычный сон ее гнетет.
Искажена, искромсана, но чую
Ее невидимый полет.
И ждет со мной ночь темно-голубая,
И вот, из мрака, церковь огибая,
Пасхальный вопль опять растет.

Тебе, живой, тебе, моей прекрасной,
Вся жизнь моя, огонь несметных свеч.
Ты станешь вновь, как воды, полногласной,
И чистой, как на солнце меч,
И величавой, как волненье нивы.
Так молится ремесленник ревнивый
И рыцарь твой, родная речь.

1924 г.
 

   ПАСХА
                         (НА СМЕРТЬ ОТЦА)

Я вижу облако сияющее, крышу
Блестящую вдали, как зеркало... Я слышу,
Как дышит тень и каплет свет...
Так как же нет тебя? Ты умер, а сегодня
Сияет влажный мир, грядет весна Господня,
Растет, зовет... Тебя же нет.

Но если все ручьи о чуде вновь запели,
Но если перезвон и золото капели –
Не ослепительная ложь,
А трепетный призыв, сладчайшее "воскресни",
Великое "цвети", – тогда ты в этой песне,
Ты в этом блеске, ты живешь!..

1922 г.