Всеволод Рождественский

 

         Сфинксы над Невой

 

ГОЛОС РОДИНЫ

В суровый год мы сами стали строже,
Как темный лес, притихший от дождя,
И, как ни странно, кажется, моложе,
Все потеряв и сызнова найдя.

Средь сероглазых, крепкоплечих, ловких,
С душой как Волга в половодный час,
Мы подружились с говором винтовки,
Запомнив милой Родины наказ.

Нас девушки не песней провожали,
А долгим взглядом, от тоски сухим,
Нас жены крепко к сердцу прижимали,
И мы им обещали: отстоим!

Да, отстоим родимые березы,
Сады и песни дедовской страны,
Чтоб этот снег, впитавший кровь и слезы,
Сгорел в лучах невиданной весны.

Как отдыха душа бы ни хотела,
Как жаждой ни томились бы сердца,
Суровое, мужское наше дело
Мы доведем - и с честью - до конца!

1941

 

ПАМЯТНИК СУВОРОВУ

Среди балтийских солнечных просторов,
Над широко распахнутой Невой,
Как бог войны, встал бронзовый Суворов
Виденьем русской славы боевой.

В его руке стремительная шпага,
Военный плащ клубится за плечом,
Пернатый шлем откинут, и отвага
Зажгла зрачки немеркнущим огнем.

Бежит трамвай по Кировскому мосту,
Кричат авто, прохожие спешат,
А он глядит на шпиль победный, острый,
На деловой военный Ленинград.

Держа в рядах уставное равненье,
Походный отчеканивая шаг,
С утра на фронт проходит пополненье
Пред гением стремительных атак.

И он - генералиссимус победы,
Приветствуя неведомую рать,
Как будто говорит: "Недаром деды
Учили нас науке побеждать".

Несокрушима воинская сила
Того, кто предан родине своей.
Она брала твердыни Измаила,
Рубила в клочья прусских усачей.

В Италии летела с гор лавиной,
Пред Фридрихом вставала в полный рост,
Полки средь туч вела тропой орлиной
В туман и снег на узкий Чертов мост.

Нам ведом враг, и наглый и лукавый,
Не в первый раз встречаемся мы с ним.
Под знаменем великой русской славы
Родной народ в боях непобедим.

Он прям и смел в грозе военных споров,
И равного ему на свете нет.
"Богатыри!" - так говорит Суворов,
Наш прадед в деле славы и побед.

1941

 

ЗА КРУГЛЫМ СТОЛОМ

Когда мы сойдемся за круглым столом,
Который для дружества тесен,
И светлую пену полнее нальем
Под гул восклицаний и песен,
Когда мы над пиршеством сдвинем хрусталь
И тонкому звону бокала
Рокочущим вздохом ответит рояль,
Что время разлук миновало,-
В сиянии елки, сверканье огней
И блестках вина золотого
Я встану и вновь попрошу у друзей
Простого заздравного слова.
Когда так победно сверкает струя
И празднует жизнь новоселье,
Я так им скажу: "Дорогие друзья!
Тревожу я ваше веселье.
Двенадцать ударов. Рождается год.
Беспечны и смех наш и пенье,
А в памяти гостем нежданным встает
Жестокое это виденье.
Я вижу, как катится каменный дым
К глазницам разбитого дзота,
Я слышу - сливается с сердцем моим
Холодная дробь пулемета.
"Вперед!" - я кричу и с бойцами бегу,
И вдруг - нестерпимо и резко -
Я вижу его на измятом снегу
В разрыве внезапного блеска.
Царапая пальцами скошенный рот
И снег раздирая локтями,
Он хочет подняться, он с нами ползет
Туда, в этот грохот и пламя,
И вот уже сзади, на склоне крутом,
Он стынет в снегу рыжеватом -
Оставшийся парень с обычным лицом,
С зажатым в руке автоматом...
Как много их было - рязанских, псковских,
Суровых в последнем покое!
Помянем их молча и выпьем за них,
За русское сердце простое!
Бесславный конец уготован врагу,-
И с нами на празднестве чести
Все те, перед кем мы в безмерном долгу,
Садятся по дружеству вместе.
За них до краев и вино налито,
Чтоб жизнь, продолжаясь, сияла.
Так чокнемся молча и выпьем за то,
Чтоб время разлук миновало!".

1943

 

МОГИЛА БОЙЦА

День угасал, неторопливый, серый,
Дорога шла неведомо куда,-
И вдруг, под елкой, столбик из фанеры -
Простая деревянная звезда.

А дальше лес и молчаливой речки
Охваченный кустами поворот.
Я наклонился к маленькой дощечке:
"Боец Петров", и чуть пониже - год.

Сухой венок из побуревших елок,
Сплетенный чьей-то дружеской рукой,
Осыпал на песок ковер иголок,
Так медленно скользящих под ногой.

А тишь такая, точно не бывало
Ни взрывов орудийных, ни ракет...
Откуда он? Из Вологды, с Урала,
Рязанец, белорус? - Ответа нет.

Но в стертых буквах имени простого
Встает лицо, скуластое слегка,
И серый взгляд, светящийся сурово,
Как русская равнинная река.

Я вижу избы, взгорья ветровые,
И, уходя к неведомой судьбе,
Родная непреклонная Россия,
Я низко-низко кланяюсь тебе.

1943

 

ЦВЕТОК ТАДЖИКИСТАНА

Две бортами сдвинутых трехтонки,
Плащ-палаток зыбкая волна,
А за ними струнный рокот тонкий,
Как преддверье сказочного сна.

На снегу весеннем полукругом
В полушубках, в шапках до бровей,
С автоматом, неразлучным другом,
Сотня ожидающих парней.

Вот выходят Азии слепящей
Гости в тюбетейках и парче,
С тонкой флейтой и домброй звенящей,
С длинною трубою на плече.

И в струистом облаке халата,
Как джейран, уже летит она...
Из шелков руки ее крылатой
Всходит бубен - черная луна.

Пальцами слегка перебирая,
Косы вихрем отпустив вразлет,
Кружится на месте - золотая -
И ладонью в тонкий бубен бьет.

То сверкнет в полете, как стрекозы,
То растет, как стебель, не дыша,
И как будто рассыпает розы
Шелком шелестящая душа.

Кто тебя в трясины и болота
Бросил, неожиданный цветок?
Кто очарованием полета,
Как костер, в снегах тебя зажег?

Многие припомнят на привале
Иль в снегах, ползя в ночной дозор,
Этот угольком в болотной дали
Черный разгорающийся взор.

Даже мне, как вешних гроз похмелье,
В шалаше, на вереске сыром,
Будут сниться косы, ожерелье
И бровей сверкающий излом...

Там, в груди, уже не гаснет рана,
И забыть никак я не могу
Золотой тюльпан Таджикистана,
Выросший на мартовском снегу.

1942

 

БЕЛАЯ НОЧЬ (Волховский фронт)

Средь облаков, над Ладогой просторной,
Как дым болот,
Как давний сон, чугунный и узорный,
Он вновь встает.
Рождается таинственно и ново,
Пронзен зарей,
Из облаков, из дыма рокового
Он, город мой.
Все те же в нем и улицы, и парки,
И строй колонн,
Но между них рассеян свет неяркий -
Ни явь, ни сон.
Его лицо обожжено блокады
Сухим огнем,
И отблеск дней, когда рвались снаряды,
Лежит на нем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы,
Знамена шествий, майский шелк парада
И синь Невы.
И мы пройдем в такой же вечер кроткий
Вдоль тех оград
Взглянуть на шпиль, на кружево решетки,
На Летний сад.
И вновь заря уронит отблеск алый,
Совсем вот так,
В седой гранит, в белесые каналы,
В прозрачный мрак.
О город мой! Сквозь все тревоги боя,
Сквозь жар мечты,
Отлитым в бронзе с профилем героя
Мне снишься ты!
Я счастлив тем, что в грозовые годы
Я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы
Весь голос мой.
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В дыму блокад,
Сам защищал - и пулею и словом -
Мой Ленинград.

1942

 

ВОЛХОВСКАЯ ЗИМА

Мороз идет в дубленом полушубке
И валенках, топча скрипучий прах.
От уголька зубами сжатой трубки
Слоистый дым запутался в усах.

Колючий иней стряхивают птицы,
То треснет сук, то мины провизжат.
В тисках надежных держат рукавицы
Весь сизый от мороза автомат.

Рукой от вьюги заслонив подбровье,
Мороз глядит на Волхов, в злой туман,
Где тучи, перепачканные кровью,
Всей грудью придавили вражий стан.

Сквозь лапы елок, сквозь снега густые
Вновь русичи вступают в жаркий бой.
Там Новгород: там с площади Софии
Их колокол сзывает вечевой.

В глухих болотах им везде дороги,
И деды так медведей поднимать
Учили их, чтоб тут же, у берлоги,
Рогатину всадить по рукоять!

1942

 

СФИНКСЫ НАД НЕВОЙ

Свидетели бессчетных поколений,
Немые полулюди-полульвы,
Они лежат у ледяных ступеней,
Перед пустыней скованной Невы.

Глядят неотвратимо друг на друга,
На мерзлый камень лапы положив,
И слушают, как повторяет вьюга
Один и тот же воющий мотив.

Вновь, приглушенный сумраком морозным,
К ним издалёка долетевший звук
Рождает свист, кончающийся грозным
Ударом и фонтаном льда вокруг.

И тотчас же от крепости Петровой,
От кораблей, вступивших в грозный строй,
Ответный гром, раскатисто-суровый,
Грохочет над туманною Невой.

В цехах, в домах, где все оледенело,
В тисках врагом зажатого кольца,
Все силы напрягая до предела,
Горят непобедимые сердца.

А сфинксам, пережившим бег столетий,
И зной песков, и гордость пирамид,
Не снилось даже, что стоит на свете
Такой безмерной твердости гранит.

Здесь, возле Академии художеств,
Им не понять в тревожный этот год,
Что, жизнь свою на сто веков умножив,
Их вечность Ленинград переживет.

1942

 

ЗНАКОМЫЙ ДОМ

Я помню этот светлый дом...
Его бетонная громада
Глядела верхним этажом
В простор Таврического сада,
А третье от угла окно,
Поймав заката отблеск алый
(Как это было все давно!),
Крылами голубя сверкало.
И, улицу переходя
В ветрах весеннего ненастья,
Я говорил под шум дождя:
«Вон там мне тоже светит счастье!».

Я помню затемненный дом,
Когда с товарищами вместе
Взывал он каждым кирпичом
О непреклонности и мести.
По грудь в сугробы погружен,
Окованный бронею стужи
И строго молчаливый, он,
Казалось, стал темней и уже,
Пятой в родную землю врос,
Не по-обычному спокоен,—
Бетонный вздыбленный утес,
Насторожившийся, как воин.

Я помню этот черный дом
Под грозным небом Ленинграда,
Расколотый, как топором,
Ударом тяжкого снаряда.
В нагроможденье кирпичей
И свитого в жгуты металла
Лежал он, черный и ничей,
Дымясь лохмотьями провала,
И только старое окно
Каким-то чудом уцелело.
В нем было все тогда темно
И одиноко до предела.

И вновь я видел этот дом,
Одетый свежими лесами.
Его наполнил новый гром,
Он пел пилой и молотками.
В пыли, в известке этажи
Росли всё выше без опаски,
И были празднично свежи
Их голубеющие краски.
А тонкий луч, скользнув к окну
Весенним утром, в свежем блеске
По стеклам лил голубизну
И тихо трогал занавески...

Кто там, под крышею, живет
В моем окошке — третьем с краю?
Майор запаса? Счетовод?
Актриса? Табельщик?— Не знаю.
Но я хочу, чтобы ему
Легко работалось и пелось,
Чтоб в возродившемся дому
Окрепла творческая зрелость,
Чтоб дом глядел, как прежде, вдаль,
На клены солнечного сада,
Где встало солнце, как медаль
«За оборону Ленинграда».

1945

 

ПУЛКОВСКИЕ ВЫСОТЫ

Есть правдивая повесть о том,
Что в веках догоревшие звезды
Всё еще из пустыни морозной
Нам немеркнущим светят лучом.

Мы их видим, хотя их и нет,
Но в пространстве, лучами пронзенном,
По простым неизменным законам
К нам доходит мерцающий свет.

Знаю я, что, подобно звезде,
Будут живы и подвиги чести,
Что о них негасимые вести
Мы услышим всегда и везде.

Знаю — в сотый и тысячный год,
Проходя у застав Ленинграда,
Отвести благодарного взгляда
Ты не сможешь от этих высот.

Из весенней земли, как живой,
Там, где тучи клубились когда-то,
Встанет он в полушубке солдата -
Жизнь твою отстоявший герой.

1945

 

ПАМЯТНИК ЮНОШЕ ПУШКИНУ

Распахнув сюртук свой, на рассвете
Он вдыхал все запахи земли.
Перед ним играли наши дети,
Липы торжествующе цвели.

Бабочки весенние порхали
Над его курчавой головой.
Светлая задумчивость печали
Шла к нему, и был он как живой.

Вот таким с собою унесли мы
И хранили в фронтовой семье
Образ нам родной, неповторимый,—
Юношу на бронзовой скамье.

И когда в дыму врага, в неволе
Задыхался мирный городок,
Ни один боец без тайной боли
Вспомнить об оставшемся не мог.

Где теперь он? Что в плену с ним сталось?
Может быть, распилен на куски?
Увезен?.. И не глухая жалость —
Злоба нам сжимала кулаки.

Пробил час наш. Мы пришли с боями.
Смял врага неудержимый вал.
В парке нас, где бушевало пламя,
Встретил опустевший пьедестал.

Но легенд светлей иные были!
Словно клад бесценный в глубь земли,
Руки друга памятник зарыли
И от поруганья сберегли.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Мы копали бережно, не скоро,
Только грудь вздымалась горячо.
Вот он! Под лопатою сапера
Показалось смуглое плечо.

Голова с веселыми кудрями,
Светлый лоб — и по сердцам людским,
Словно солнце, пробежало пламя,
Пушкин встал — и жив и невредим.

1946

 

ЧАЙКИ ЛЕНИНГРАДА

Крылом срезая пену на лету
С волны, завитой круто, как береста,
Они кружились на своем посту
В осенней мгле у Кировского моста.

С трудом дышала черная Нева,
Вслепую бились лодки у причала,
И где-то заливало Острова,
И вновь вода в каналах набухала.

Так было и тогда, в суровый год.
Нет только чаек. Все давно на взморье.
Нева пустынна. Мелкий дождь идет.
Бессонный город день и ночь в дозоре.

Прожекторы мглу неба бороздят.
Когда врага поймает их скрещенье,
Сухого треска слышится раскат —
Зенитки бьют во вражеские звенья.

Крутясь, в воздушные ныряя рвы,
Разрывами кромсая тьму на части,
Там бой идет меж чайками Невы
И коршунами самой черной масти.

Гоня врага за вознесенный шпиц
Над тенью в ночь окутанных строений,
Там на мгновенье краснозвездных птиц
Проносятся стремительные тени.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я вновь все это вижу сквозь года.
Минувшее опять воскресло зримо,
Хоть не могло остаться и следа
От колких вспышек и крутого дыма.

Спокойно дышит мирный город наш,
И чайки по привычке неизменной
Показывают высший пилотаж
Над невскою вскипающею пеной.

Пилота с чайкой сравнивать не след,
Тем более в его работе ратной,
Но ленинградцам тех суровых лет
Простейшая метафора понятна.

Была в тех птицах боевая стать,
Им наша память — вечная награда.
Мы «чайками» привыкли называть
Защитников воздушных Ленинграда.

 

ПОЛДЕНЬ ЛЕНИНГРАДА

Ветер взморья поднимает чаек,
Над Невою тает влажный пар...
По-морскому полдень отмечает
Пушки петропавловской удар.

Как он не похож на тот зловещий
Рык бульдожий из глухой норы,
Что всегда отрывистей и резче
К нам с Вороньей доплывал горы!

В том была бессильная досада,
Злость, перегоревшая дотла,
Оттого, что стойкость Ленинграда
Разнести в осколки не могла.

Нашей пушки гром — иное дело.
Мирный вестник трудовых забот,
Он плывет торжественно и смело,
Отмечая суток поворот.

Дружно в это самое мгновенье
Ленинградцы свой равняют строй,
Малых и великих дел свершенье
Проверяя стрелкой часовой.

Полдень Ленинграда! Возвещенный
Гулом прокатившейся волны,
Разбудивший старые колонны
И кварталы новой белизны,

Ты для нас привычный братства вестник,
Проходящий через все года.
Вдохновитель неустанной песни
Гордого, как город наш, Труда.

 

* * *

Целый день я сегодня бродил по знакомым местам,
Удивляясь тому, что их вижу как будто впервые.
Чуть вздыхала Нева, поднимаясь к горбатым мостам,
Вдоль проспектов цепочкой бежали огни золотые.
Летний сад за решеткой качался в сырой полумгле,
Чуть касалось щеки дуновенье просторного оста,
И разбрызгивал лужи трамвай, отражая в стекле
Клочья розовых туч да иглу над громадою моста.
В этот вечер откуда-то хлынула в город весна,
Рассекая все небо полоской зеленой и красной.
И сверкала на Невском, шумела толпой сторона,
Та, которая прежде была «при обстреле опасной».

1945

 

ГВОЗДИКИ

Вдоль Невского автобусы гудели.
Лилась толпа. Игла была ясна.
Кто помнил, что когда-то при обстреле
Была опасна эта сторона?

Теперь здесь все привычно и знакомо.
Но задержись, хотя б на краткий миг,
Перед плитой на сером камне дома
И огненным под ней пучком гвоздик.

Кто положил их? Ленинградец старый,
Бывалый ополченец грозных дней?
Вдова, вся в черном? Юноша с гитарой?
Или студентка с челкой до бровей?

А может быть, девчушка, галстук красный
Наследница и горя, и побед —
Стояла здесь, на «стороне опасной»,
И слушала, что говорил ей дед?

Текло с Невы дыхание прохлады,
Витринами сверкал обычный дом
Перед притихшей внучкою Блокады,
Которой все казалось только сном.

И ярче, чем снарядов посвист дикий,
Давно похороненный в тишине,
Пылали победившие гвоздики
На этой солнцем залитой стене.

 

ПАРК ПОБЕДЫ

Вот она — молодая награда
За суровые дни и труды!
Мы, былые бойцы Ленинграда,
В честь побед разбивали сады.

Мы сажали их в грозные годы
На распаханном пепле войны,
И вхожу я под свежие своды
Так, как входят в свершенные сны.
Здесь, на почве суровой и жесткой,

В полукруге бетонных громад,
Клены-кустики, липы-подростки
Вдоль дорожек построились в ряд.

Но в зеленой толпе отыскать я
Не могу уж свое деревцо,
Что к заре простирает объятья
И прохладою дышит в лицо.

Все курчавые, все одногодки,
Все веселые, как на подбор,
Смотрят липы сквозь прорезь решетки
И неспешный ведут разговор.

На скамье, в вечереющем свете,
Я гляжу, как в аллеях родных
Ждут влюбленные, кружатся дети,
Блещут искры снопов водяных.

Как в пронизанном солнцем покое,
Молчаливую думу храня,
Воплощенные в бронзе герои
Дышат с нами спокойствием дня.

И, широкою песней о мире
Осеняя пруды и гранит,
На своей густолиственной лире
Парк Победы бессмертно шумит.

1958