Владимир Цивунин

 

Память. Поэт Юрий Кузнецов

Юрий Кузнецов. Поэт, накрепко и навсегда вошедший в мою жизнь. Только писать буду не о нём, а о себе. Ничего, тоже нехудший вариант...

АТОМНАЯ СКАЗКА

Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

- Пригодится на правое дело! -
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.

Вот исчез. Снова вышел со свистом.
- Ищет моря, - сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья -
Это корни подрезал плавник.

Но не буду долго останавливаться на одном стихотворении. Многие его стихи я переписал тогда в тетрадку (сразу следом за стихами Слуцкого). А книга "Русский узел" с иллюстрациями Юрия Селиверстова на годы стала моей настольной книгой. Самой этой книги у меня нет. Брал её в библиотеке на месяц, потом на месяц продлевал. Затем сдавал, и... брал в другой библиотеке.

Это был хороший для меня период, когда стихи я - не как сейчас, словно "по работе", а - просто читал, для себя, для души. Это был период открывания мной мира поэзии. Причём поэзии именно русской (то есть - собственно поэзии), потому что переводами из восточной поэзии, из немецкой, древней и современной, из ХIХ и ХХ веков поэзии французской - я переболел ещё чуть прежде. А тут начал искать в своей, отечественной. И что-то изменилось, и сильно, во мне-читателе. Прежде, в период увлечения иностранными авторами, я... ещё совсем не чувствовал именно поэзию. Искал в стихах нужные мне, близкие мне мысли, чувства, состояния, но ещё не саму поэтическую красоту. В чём это выражалось? Ну, например, в том, что перевод часто годился - почти любой, мысль он доносил, и довольно было с меня. А стихи-то не всегда и хороши были поэтически, это я позднее увидел.

Ну вот, значит, а тут увлёкся поэзией русской, то есть не переводной, а той, что написана на родном языке и передает не только мысль, чувство, но и красоту слога, самой подачи мысли или образа. И всё это хлынуло почти одновременно: полюбившийся мне первым Гумилёв, Заболоцкий, после которого я вдруг смог воспринять Тарковского (до Заболоцкого Тарковский мне никак не принимался, хотя посчастливилось даже заиметь собственный экземпляр, это в 1984 г., - просто чудом), "Подорожники" Николая Рубцова, поздний Пастернак (и в ту же пору - всё ещё переводы Ваксмахера из Элюара)...

И всё-таки самым первым поэтом, после которого я раз и навсегда понял, что поэзия не есть искусство только в ряд уложенной мысли, но и нечто большее, включающее главным образом понятие поэтической красоты самих стихов, был именно Юрий Кузнецов, мой современник. Именно после Кузнецова я почувствовал вкус к слову. И почти совсем (да не почти, а совсем) перестал читал переводную поэзию. Кроме красоты, мне потребовался и автор, сам поэт, его живое дыхание, а не только искусность переводчика-стихотворца. Почему именно Кузнецов? - Бог весть. Его стихи, скажем так, не всегда и изящны, но - вот же... Таки - Кузнецов.

И опять же - каковы они, эти его стихи. Юрий Кузнецов сразу возвысился над многочисленным стихотворным племенем как некая глыба, утёс, с которого видно и очень многое, и очень по-своему, и иногда очень глубоко, - так, как до него не удавалось увидеть. Ему совсем неинтересны были детали (своего рода "анти-Кушнер"), подавай одну суть. Потому и стихи - просты до смешного. Но, поскольку суть, - и задевают крепко.

Многие хочется здесь привести. Не буду. Каждый и сам найдёт всё, что ему нужно. Продолжу рассказ о самом Кузнецове.

То есть, как и предупреждал, - о себе. Жил себе потихоньку, читал, сам рифмовал. Хорошо жил, в общем-то. Наряду с другими поэтами читал постоянно и Кузнецова. Только отношение моего приятеля к Кузнецову вдруг изменилось (перестройка вообще многих вдруг разделила-развела). Прежде только хвалил и восхищался, теперь старался вспоминать пореже, начал бурчать что-то вроде: "Антисемит он, этот Кузнецов". Я в толк не беру, с чего он взял. Лёня тыкает мне в какое-то стихотворение - гляди. Прочитал - ничего не понял [позже вспомнил, это было стихотворение "Превращение Спинозы", кажется], где тут "антисемитизм" (которого, на мой опыт, и на свете-то не бывает), но понял, что в семье Зильбергов, при сестре его Лене и матери Циле Израилевне, которые прежде Кузнецова любили, теперь лучше бы лишний раз о нём не напоминать. Ладно, чего ж...

Потом в частной моей жизни случился такой обвал, после которого - чтоб совсем - уже, видимо, не поправляются. Зато появилось несколько... э-э... досуга. Что позволило мне отобрать кое-что из своих стихов и отправить их на конкурс в Литературный институт. Поступать туда особого желания не было - не видел для себя, что бы я, считавший себя уже сложившимся стихотворцем, мог оттуда взять. Когда бы прежде - в пору преподавания Арсения Тарковского - тогда бы, да, не раздумывая. Или хотя бы всего парой лет раньше, когда один из семинаров вёл ещё Давид Самойлов. Но к тому году Самойлов уже не вёл, а все другие мастера литинститута для меня не были авторитетны как поэты. Но - пришло приглашение на экзамены, и - как говорится, от нечего делать - поехал. Просто, чтоб только попробовать свои силы - смогу ли (много лет ведь как уже нигде и ничему не учился - вот и азарт).

Приезжаю в институт, смотрю списки абитуриентов по семинарам - батюшки, записан я на семинар... Ага, именно Юрия Кузнецова. Это был - такой подарок! Причём неожиданный. Несколько лет перед этим Кузнецов семинары там не вёл, а как раз с этого года снова взялся, о чём я и не знал. Повезло. Понял, что получаю возможность видеться и общаться не просто с большим поэтом, но - со своим любимым, из живущих при мне, поэтом. Для меня - "поэтом номер один" наших дней. (Поинтересовался тогда в приёмной комиссии: а как происходит распределение - кому на чей семинар попадать? Ответили: а мастера сами себе группы набирают, по стихам творческого конкурса. Гм, стало лестно. Но и воспринялось, как... совершенно естественное).

Первый раз увидел его так: стою с товарищами по поступлению рядом с малым корпусом, а в небольшой кучке народа дядька такой здоровенный, крепкий возвышается, глядит словно вдаль над головами. Узнал по фотографиям - Кузнецов. Стоит, пыхает беломориной...

Странно мне потом было общаться с ребятами, товарищами по поступлению. Всё не мог понять, почему они видят в своих преподавателях - только преподавателей, а не поэтов. А они, во-первых, своих будущих наставников прежде просто не читали, не знали, не слышали о них. Во-вторых, наверно, была у них цель - именно что получить образование и закончить институт, получить заветный диплом. Я же (кстати, вспоминая кузнецовскую же строчку "Но мимо едет Афанасий Фет и он плюёт на университет...") радовался скорее тому лишь, что могу напрямую общаться с поэтом с большой буквы...

Поэтом-кумиром? Нет, Бог миловал. Было уважение, был какой-то пиетет, но "глядеть в рот" не было никакого желания - я и сам поэт, чего там. И не глядел. Но слушать старался внимательно. Не потому, что учился - поэзии нельзя научиться, но - волею судеб - мне довелось стать свидетелем такого явления как поэт Юрий Кузнецов, и я должен был всё воспринимать, чтоб иметь возможность лучше понять его. Как явление.

Ещё в период поступления, до непосредственного общения с самим Кузнецовым, уже можно было узнать о некоторых чертах его характера. Причем совершенно случайно. Поинтересовались с товарищами в приёмной комиссии: каковы шансы поступить либо не поступить, всё-таки - конкурс, проходной балл, то, сё. Спрашивают: а вы к кому на семинар записаны? Я, отвечаю, у Юрия Кузнецова. А, говорят, ну тогда вам только ни одного экзамена не завалить - все и поступите, оценки уже не важны.

Дело оказалось вот в чём. Другие мастера-преподаватели, чтоб оставить себе группу из десяти студентов, приглашали на экзамены двадцать, а то и больше человек. Кому-то из приехавших издалека абитуриентов приходилось потом уходить ни с чем.

Кузнецов поступил не так. Без всякой подстраховки, только по стихам творческого конкурса, сразу же твёрдо отобрал себе десять человек, которых и пригласил в Москву. Дальнейшие экзамены для его группы были уже формальностью (ну, если не совсем двойка, конечно), их "конкурс" был уже пройден.

Наступила учёба. Каждый вторник - творческий день, отданный целиком семинарам. Несколько вторников с Кузнецовым - это щедро со стороны нещедрой судьбы. Однако по нашей маленькой группе с первого же занятия пошла трещина. Кто-то начал роптать: зачем я буду учиться четыре года у Кузнецова, чтобы на защите диплома он меня "завалил"! Я этих товарищей понять не мог: причём тут диплом? Да и не думалось мне, что Кузнецов станет кого-то специально "заваливать". Тем не менее, кое-кто начал сбегать к другим преподавателям. Первым ушёл Андрей Ширяев из Алма-Аты. Он успел подарить мне свою первую книжку, стихи в которой казались продолжением стихов другого, очень популярного и авторитетного для многих стихотворца, и с тех пор я об этом парне ничего больше не знаю.

Однако кто-то старался уйти, "сбежать" от Кузнецова, а кто-то - и оставался. Оставались, в основном, те, кто знал его и прежде - как поэта, а не как институтского профессора. На семинарах слушали очень внимательно, хотя говорил Кузнецов не больно-то живо, словно даже с неохотой. Спорить? Не помню, спорить, кажется, особо не приходилось. Просто не о чём было.

Занятия проходили обычно так. Юрий Поликарпович доставал откуда-то из-под спуда какую-нибудь "тему", которую со всех сторон и обкатывал. Например, тему "Детство". Например, тему "Имя". И приводил множество примеров из поэтов прошлых времён, иногда из более-менее современных, изречения мыслителей или отрывки из Библии. (Весьма подробно занятия кузнецовского семинара описала моя однокурсница Марина Гах, её записи опубликованы в "Нашем современнике"; номер, кажется, 11-й за прошлый год). Это... было мне не очень интересно. Казалось не очень важным. Но много говорило о самом поэте Юрии Кузнецове. Своих собственных стихов он почти не касался, разве что если надо было для примера вспомнить.

Установочная сессия кончилась. Мы, получив контрольные, разъехались по домам до следующей сессии, до апреля следующего года. Образ жизни в ту пору у меня был таков, что корпеть над контрольными было, м-м... затруднительно. А время приближалось. Всё более отчаиваясь, написал Юрию Поликарповичу письмо, что вот-де, так-то и так-то, а есть риск того, что я, Ваш студент, ни подготовить ничего не успею, ни вообще на сессию приехать. Сильно надеялся, что вот ответит он чем-то вроде: ах ты, дескать, сукин сын, не дай бог не приедешь живым или мёртвым!... - я сразу, бросив всё, и сорвусь, и буду в Москве. Ждал-ждал ответа, но он не пришёл. (Олег Б-в потом рассказал, что Кузнецов говорил им на семинаре, что вот-де пришло письмо от Ц., что хотел всё ответить да так как-то и не написал. Понятно всё, чего ж. У меня так же бывает). Сессия в Москве в институте началась, а я остался дома - учёбе конец. Очень черна была тогда душа моя...

К сентябрю, однако, кто-то уговорил меня, что можно досдать контрольные и экзамены после, а главное - чтобы приехать. В сентябре я опять был в Москве, но сдавать что-либо - никаких ни сил, ни возможности не было. В деканате написал заявление на академический отпуск, отстал на один курс. Зато опять был на занятиях Кузнецова...

Учёба так и шла у меня через пень-колоду. Та жизнь, которую я вёл тогда наполовину вынужденно, наполовину добровольно, - к учёбе никак не располагала. Притом вечная нехватка денег. А скоро и вообще потерял работу, на которой трудился ровно десять лет и неделю. На последнюю для меня сессию (это курс третий? или четвёртый уже? - так и не разобрался, неважно) приехал с опозданием на неделю (или две). Поликарпыч спрашивает: почему опоздал? А не на что было ехать, говорю. Ну к сентябрю, говорит, копи деньги заранее...

Легко сказать. Через пару месяцев после этого разговора я потерял и другую, случайно попавшуюся работу, и стал безработным уже надолго. С тех пор, с апреля 1995-го, никогда больше в Москве не был. Документы мои, поди, до сих пор в архивах института валяются - некому забрать.

На кузнецовском семинаре меж тем дела были тоже нехороши. По слухам, он громил студентов на своих семинарах в пух и прах. (Справедливости ради скажу, что другие слухи, напротив, утверждали, что разносы Кузнецов делал совершенно справедливо, и никакой такой "свирепости" вовсе не проявлял). И, похоже, тогда его семинар затрещал уже капитально. "Сбегать" от него к другим стали многие. Не буду их здесь называть, не хочу. Но боюсь, что и моя личная незадача оказалась связана с этим. Я не бросал учебу, не бросал семинар, просто материально не было возможности съездить до Москвы и обратно (тяжелее, отчаянней, чем в девяностые, не жил никогда; теперь-то уже - так, "цветочки" остались). Но Кузнецов, на общем фоне, видимо, решил, что и Ц. - из тех, кто смалодушничал, убежал от него. Во всяком случае, так мне показалось при позднейших встречах.

А они, слава Богу, ещё были. Проводился в Сыктывкаре семинар молодых авторов Коми. В качестве мастеров были приглашены от Москвы Сергей Есин (мой, тогда ещё не совсем чтобы бывший, ректор), Валентин Сорокин и - о, чудо! - Юрий Кузнецов! Ещё один шанс, ещё одну встречу подарила судьба. Да ещё где? Прямо у себя дома!

Ну ладно, значит, семинар семинаром. Когда была возможность, я на нём тоже появлялся - сидел, слушал, наблюдал за Кузнецовым. Всё идёт как заведено в таких случаях - обсуждения соискателей (или как их там), обмен мнениями. А Кузнецов - что Кузнецов? - меня, своего незадачливого "студента", словно и не узнаёт (я ведь уже было вторую сессию пропускаю, год не встречались). Да и мне не сильно жжётся. Гордость против гордости. В один из перекуров таки отозвал меня в сторонку: "Ну, чего делать будем?" Я растерялся: "С чем, с институтом?" (Для меня-то уже понятно, что с учёбой - окончательно швах). А он словно и не расслышал про институт (тогда-то мне и подумалось, что по институтским делам он и меня в ренегаты записал), буркнул: "Надо в Союз писателей вступать" (в Союз писателей России, имеется в виду, - на том семинаре несколько человек в него приняли; у нас ведь ты до смерти можешь считаться в "молодых"). А я и не возражаю: "Хорошо, хоть сейчас", - говорю. "Тогда, - он говорит, - надо заявление отправить в Москву в Союз российских писателей, что, дескать, отказываюсь от членства там". (А меня туда приняли, хоть я и не просился; всего за несколько месяцев до того случилось - приняли даже почему-то без моего заявления, по рекомендации Александра Кушнера и Игоря Меламеда).

Вот-те красиво, думаю: меня туда приняли, выказали доверие и, своего рода, признание, а я им теперь пиши, что отказываюсь, мол, от вашего доверия и признания. Не сговорились мы тут с Кузнецовым. Мне, - веду волынку, - всё равно в какой Союз вступать, могу и в тот, и в этот одновременно, но ради одного - ни с того ни с сего отрекаться от другого (в который по воле случая на чуть-чуть всего раньше попал) - нет желания. Поликарпович ни уговаривать не стал, ни попрекать: что случилось - случилось. Просто ответил, что сразу в оба Союза - нельзя, да тем (то есть ничем) разговор и кончился.

(Хотя, чего греха таить, ближе-то мне, конечно, "кузнецовский", а не "кушнеровский" Союз - почти все мои лично знакомые литераторы - как раз в нём, в "писателей России" состоят, а не в "российских писателей", в который меня вот занесло. Во всяком случае, хотя бы его отделение у нас в Коми есть: правление, выборы там, собрания, кумовство опять же. А вот "кушнеровского" Союза, "демократического" - у нас в Коми всех членов - всего-то два с половиной человека. Какой уж тут Союз - только формальность, да разве что членский билет имеется).

Но я, вижу, совсем не о том рассказываю. Всё о себе да о себе, а о Кузнецове - лишь так, мельком, в эпизодах. А и пусть. Что он говорил на своих семинарах в Москве - помню. Что говорил на нашем семинаре в Коми, кого хвалил, а кого громил - помню, притом ещё и на магнитофон всё записывал. А говорить здесь об этом - вдруг расхотелось. Не потому что хотелось бы чего-то, какие-то его стороны, не показывать, а просто вот - хочется уберечь это в себе. Он ведь в моей памяти - просто живой человек. Просто человек, даром что за ним видится, возвышается - Поэт. И воспоминания мои - суть штука личная, интимная.

Были ещё два банкета, один общий, другой потесней. Там уже не было для меня Учителя-Поэта-Юрия-Кузнецова (да и у меня, на местном-то уровне, авторитет тоже не последний). Были просто поэты, кто лучше, кто послабей, но это уже неважно. Среди других и поэт Юрий Кузнецов. И это меня... просто очень радовало. И он тоже читал свои стихи, они у меня записаны на магнитофоне. И был он... неожиданно негордым человеком.

Более видеться с ним мне уже не доводилось. Периодически я, устало продолжая своё безнадёжное дело, отбирал что-то из своих стихов и отправлял их по самым разным журналам (примерно раз-два в месяц - в течение пятнадцати лет). В том числе и в "Наш современник", где заведовал отделом поэзии как раз Юрий Поликарпович. Ответов я, понятное дело, не получал ниоткуда. И от своего бывшего преподавателя - тоже.

Когда вышла его поэма о Христе, написал я ему письмо, причём написал почему-то "на ты", не как ученик, но как поэт поэту. Письмо было не злое, но жёсткое - кроме похвал, я постарался показать ему моменты, показавшиеся мне наиболее неудачными в его поэме (причём по его, кузнецовским, меркам неудачными). Очень меня тогда огорчила его дерзость - писать свое евангелие. Ответа, конечно, не было, да я и не ждал. Обиделся ли он? Не знаю. Во всяком случае, позднее одно письмецо, на одно из моих очередных посланий со стихами в журнал, от него всё-таки было. Отстранённо-официозное. Дескать, уважаемый Владимир Иванович, сообщите Ваши координаты для гонорара и проч. Ответил ему в том же ключе: спешу сообщить и проч.

Стихотворения потом в журнале появились, но было уже такое состояние, когда "нет ничего обидней слишком поздно пришедшего счастья" - и никакой радости это уже принести не могло. Тем более что и узнал-то о публикации я только через полгода через почти случайных людей, а самого журнала так и не видел. Как и гонорара, впрочем (потому и думал, что стихи так и не вышли).

Собственно, всё, что мне хочется сейчас сказать о Кузнецове - о самом Кузнецове, а не моём отношении к нему - я уже сказал (хоть ничего-то я и не сказал). Потому что остальное - ну вот настроение, видимо, такое нашло - повторяю, писать здесь не хочется. Да' вот...

Игорь Вавилов, мой земляк, один из тех, с кем я поступал в литературный институт и кого долго полагал близким другом, сказал однажды: "Кузнецов дурак. Он проглядел, а мог бы иметь в тебе - такого ученика!" Тяжело было это услышать. Потому что Игорь был... несомненно прав. Ученик ведь не тот, кто учится (я не учился у него; учится - школяр), а тот, кто стремится понять. Или хотя бы запомнить.


----------------------

Вместо эпилога

В одну из ноябрьских ночей 2003-го прочитал подборку стихов Юрия Кузнецова, опубликованную в сентябрьском номере "Нашего современника". И вздрогнул: такие стихи не то что публиковать - писать нельзя. Ведь жить после них - невозможно... Вечером следующего дня жена сказала: "Юрий Кузнецов умер". - "Как! откуда ты знаешь?" - "По радио передали". Поздно вечером сам слышу в новостях: "...похороны состоялись сегодня в Москве на таком-то кладбище". Позднее видел, как многие возмущались, что некоторые наши информационные каналы ("Культура", например) даже не упоминали о кончине такого поэта. Но мне уже до этого не было никакого дела.

19-20 июня 2005 г. Сыктывкар.