Федор Сологуб

   Пламенный круг

    Восьмая книга стихов (1908)
 

I. ЛИЧИНЫ ПЕРЕЖИВАНИЙ

  
* * *

Я был один в моём раю,
И кто-то звал меня Адамом.
Цветы хвалили плоть мою
Первоначальным фимиамом.

И первозданное зверьё,
Теснясь вокруг меня, на тело
Ещё невинное моё
С любовью дикою глядело.

У ног моих журчал ручей,
Спеша лобзать стопы нагие,
И отражения очей
Мне улыбалися, благие.

Когда ступени горных плит
Роса вечерняя кропила,
Ко мне волшебница Лилит
Стезей лазурной приходила.

И вся она была легка,
Как тихий сон, - как сон безгрешна,
И речь её была сладка,
Как нежный смех, - как смех утешна.

И не желать бы мне иной!
Но я под сенью злого древа
Заснул... проснулся, - предо мной
Стояла и смеялась Ева...

Когда померк лазурный день,
Когда заря к морям склонилась,
Моя Лилит прошла как тень,
Прошла, ушла, - навеки скрылась.
 

   * * *

Мы поклонялися владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.

Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Порой же милость возносили
Так величаво и светло.

Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.

Мерцал венец её жемчужный,
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была - ненужный
И непонятный арабеск.

Владык встречая льстивым кликом, -
И клик наш соткан был из тьмы, -
В смятеньи темном и великом
Чертог её ковали мы.

Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.
 

   * * *

Когда звенят согласные напевы
Ойлейских дев,
И в пляске медленной кружатся девы
Под свой напев, -

Преодолев несносные преграды,
И смерти рад,
Вперяю я внимательные взгляды
В их светлый град.

Отрад святых насытясь дуновеньем,
С тебя, Ойле,
Стремлюсь опять, окованный забвеньем,
К моей земле.

Во мгле земли свершаю превращенья.
Покорен я, -
И дней медлительных влачатся звенья,
О, жизнь моя!
 

   * * *

Разбудил меня рано твой голос, о Брама!
Я прошла по росистым лугам,
Поднялась по ступеням высокого храма
И целую священный Лингам.

Он возложен на ткани узорной,
Покрывающей древний алтарь
Стережет его голый и черный,
Диадемой увенчанный царь.

На священном Лингаме ярка позолота,
Сам он черен, громаден и прям...
Я закрою Лингам закрасневшимся лотосом,
Напою ароматами храм.

Алтарю, покрывалу, Лингам,
Я открою, что сладко люблю.
Вместе Шиву и Вишну и Браму я
Ароматной мольбой умолю.
 

   * * *

Насытив очи наготою
Эфирных и бесстрастных тел,
Земною страстной красотою
Я воплотиться захотел.

Тогда мне дали имя Фрины,
И в обаяньи нежных сил
Я восхитил мои Афины
И тело в волны погрузил.

Невинность гимны мне слагала,
Порок стыдился наготы,
И напоил он ядом жало
В пыли ползущей клеветы.

Мне казнь жестокая грозила,
Меня злословила молва,
Но злость в победу превратила
Живая сила божества.

Когда отравленное слово
В меня метал мой грозный враг,
Узрел внезапно без покрова
Мою красу ареопаг.

Затмилось злобное гоненье,
Хула свиваясь умерла,
И было - старцев поклоненье,
Восторг бесстрастный и хвала.
 

   * * *

Нерон сказал богам державным:
- Мы торжествуем и царим! -
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим.

Таил я замысел кровавый.
Час исполнения настал, -
И отточил я мой лукавый,
Мой беспощадно-злой кинжал.

В сияньи цесарского трона,
Под диадемой золотой,
Я видел тусклый лик Нерона,
Я встретил взор его пустой.

Кинжал в руке моей сжимая,
Я не был робок, не был слаб, -
Но ликовала воля злая,
Меня схватил Неронов раб.

Смолою облит, на потеху
Безумных буду я сожжен.
Внимай бессмысленному смеху
И веселися, злой Нерон!
 

   Нюренбергский палач

Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча.

И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя.

Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришел я в Нюренберг.

На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.

Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача.

Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом.

Народною боязнью
Лишенный вольных встреч,
Один пред каждой казнью
Точу мой темный меч.

Один взойду на помост
Росистым утром я,
Пока спокоен дома
Строгий судия.

Свяжу веревкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!

Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки.

И хлынет ток багряный,
И, тяжкий труп влача,
Возникнет кто-то рдяный
И темный у меча.

Не опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.

Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
И дома жажда крови
Приникнет к палачу.

Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью.
Опять веревка свяжет
Тоску мою.

Стенания и слезы, -
Палач - везде палач.
О, скучный плеск березы!
О, скучный детский плач!

Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча!
 

   Собака седого короля

Когда я был собакой
Седого короля,
Ко мне ласкался всякий,
Мой верный нрав хваля.

Но важные вельможи
Противно пахли так.
Как будто клочья кожи,
Негодной для собак.

И дамы пахли кисло,
Терзая чуткий нос,
Как будто бы повисла
С их плеч гирлянда роз.

Я часто скалил зубы,
Ворча на этих шлюх.
И мы, собаки, грубы.
Когда страдает нюх.

Кому служил я верно.
То был король один.
Он пахнул тоже скверно,
Но он был властелин.

Я с ним и ночью влажной,
И в пыльном шуме дня.
Он часто с лаской важной
Похваливал меня.

Один лишь паж румяный,
Веселый мальчуган,
Твердил, что я - поганый
Ворчун и грубиян.

Но, мальчику прощая,
Я был с ним очень прост,
И часто он, играя,
Хватал меня за хвост.

На всех рыча мятежно,
Пред ним смирял я злость.
Он пахнул очень нежно,
Как с мозгом жирным кость.

Людьми нередко руган,
Он все ж со мной шалил,
И раз весьма испуган
Мальчишкою я был.

Опасную игрушку
Придумал навязать
Он мне на хвост: гремушку,
Способную пылать.

Дремал я у престола,
Где восседал король,
И вдруг воспрянул с пола,
В хвосте почуяв боль.

Хвостом косматым пламя
Восставил я, дрожа,
Как огненное знамя
Большого мятежа.

Я громко выл и лаял,
Носясь быстрей коня.
Совсем меня измаял
Злой треск и блеск огня.

Придворные нашлися, -
Гремушка вмиг снята,
И дамы занялися
Лечением хвоста.

Король смеялся очень
На эту дурь и блажь,
А все-таки пощечин
Дождался милый паж.

Прибили так, без гнева,
И плакал он шутя, -
Притом же королева
Была совсем дитя.

Давно все это было,
И минуло давно.
Что пахло, что дразнило,
Давно погребено.

Удел безмерно грустный
Собакам бедным дан, -
И запах самый вкусный
Исчезнет, как обман.

Ну вот, живу я паки,
Но тошен белый свет:
Во мне душа собаки,
Чутья же вовсе нет.
 

   * * *

Струясь вдоль нивы, мертвая вода
Звала меня к последнему забытью.
Я пас тогда ослиные стада,
И похвалялся их тяжелой прытью.

Порой я сам, вскочивши на осла,
Трусил рысцой, не обгоняя стада,
И робко ждал, чтоб ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада.

Сырой песок покорно был готов
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мертвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.
 

   * * *

Высока луна Господня.
Тяжко мне.
Истомилась я сегодня
В тишине.

Ни одна вокруг не лает
Из подруг.
Скучно, страшно замирает
Все вокруг.

В ясных улицах так пусто,
Так мертво.
Не слыхать шагов, ни хруста,
Ничего.

Землю нюхая в тревоге,
Жду я бед.
Слабо пахнет по дороге
Чей-то след.

Никого нигде не будит
Быстрый шаг.
Жданный путник, кто ж он будет,-
Друг иль враг?

Под холодною луною
Я одна.
Нет, невмочь мне, - я завою
У окна.

Высока луна Господня,
Высока.
Грусть томит меня сегодня
И тоска.

Просыпайтесь, нарушайте
Тишину.
Сестры, сестры! войте, лайте
На луну!
 

   * * *

Я жил как зверь пещерный,
Холодной тьмой объят,
Заветам ветхим верный,
Бездушным скалам брат.

Но кровь моя кипела
В томительном огне, -
И призрак злого дела
Творил я в тишине.

Над мраками пещеры,
Над влажной тишиной
Скиталися химеры,
Воздвигнутые мной.

На каменных престолах,
Как мрачные цари,
В кровавых ореолах
Мерцали упыри.

Безумной лаской нежить
Во тьме и тишине
Отверженная нежить
Сбиралася ко мне.

И я как зверь скитался
В кругу заклятых сил
И скверною питался,
Но смерти не вкусил.
 

   * * *

Степь моя!
Ширь моя!
Если отрок я,
Раскрываю я
Желтенький цветок,
Зажигаю я
Желтенький, веселенький, золотой огонек.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой земной, золотой огонь!

Степь моя!
Ширь моя!
Если дева я,
Раскрываю я
Аленький цветок,
Зажигаю я
Аленький, маленький, красный огонек.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой ясный, красный огонь!

Степь моя!
Ширь моя!
Вею, вею я,
Раскрываю я
Желтенькие, аленькие цветки,
Зажигаю я
Золотые, красные огоньки.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой красный, золотой огонь!
 

   * * *

Какие-то светлые девы
Сегодня гостили у нас.
То не были дочери Евы, -
Таких я не видывал глаз.
Я встретил их где-то далеко
В суровом лесу и глухом.
Бежали они одиноко,
Пугливо обнявшись, вдвоем.
И было в них много печали,
Больной, сиротливой, лесной,
И ноги их быстро мелькали,
Покрытые светлой росой.
Но руки их смелой рукою
Сложил я в спасающий крест,
И вывел их верной тропою
Из этих пугающих мест.
И бедные светлые девы
Всю ночь прогостили у нас, -
Я слушал лесные напевы,
И сладкий, и нежный рассказ.
 

   * * *

Порой повеет запах странный, -
Его причины не понять, -
Давно померкший, день туманный
Переживается опять.

Как встарь, опять печально всходишь
На обветшалое крыльцо,
Засов скрипучий вновь отводишь,
Вращая ржавое кольцо, -

И видишь тесные покои,
Где половицы чуть скрипят,
Где отсырелые обои
В углах тихонько шелестят,

Где скучный маятник маячит,
Внимая скучным, злым речам,
Где кто-то молится да плачет,
Так долго плачет по ночам.
 

   Лунная колыбельная

Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою её младенцу, отходящему ко сну.

Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.

Тихий ангел встрепенется, улыбнется, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: - Ты не бойся, ты не дуйся, я засну.

Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну,
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.

Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.

Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.

Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, -

Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.

Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою её младенцу, отходящему ко сну,

Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
 

   Тихая колыбельная

Много бегал мальчик мой.
Ножки голые в пыли.
Ножки милые помой
Мои ножки, задремли.
Я спою тебе, спою:
Баю-баюшки-баю.

Тихо стукнул в двери сон.
Я шепнула: - Сон, войди. -
Волоса его, как лен,
Ручки дремлют на груди, -
И тихонько я пою:
Баю-баюшки-баю.

- Сон, ты где был? - За горой.
- Что ты видел? - Лунный свет.
- С кем ты был? - С моей сестрой.
- А сестра пришла к нам? - Нет.-
Я тихонечко пою.
Баю-баюшки-баю.

Дремлет бледная луна.
Тихо в поле и в саду.
Кто-то ходит у окна,
Кто-то шепчет: - Я приду. -
Я тихохонько пою:
Баю-баюшки-баю.

Кто-то шепчет у окна,
Точно ветки шелестят:
- Тяжело мне. Я больна.
Помоги мне, милый брат. -
Тихо-тихо я пою:
Баю-баюшки-баю.

- Я косила целый день.
Я устала. Я больна. -
За окном шатнулась тень.
Притаилась у окна.
Я пою, пою, пою:
Баю-баюшки-баю.