Филип Сидни
Защита поэзии
Когда благородный Эдвард Уоттон и я находились при императорском дворе
{1}, искусству верховой езды нас обучал Джон Пьетро Пульяно, который с
великим почетом правил там в конюшне {2}. И, не разрушая нашего
представления о многосторонности итальянского ума, он не только передавал
нам свое умение, но и прилагал усилия к тому, чтобы обогатить наши умы
размышлениями, с его точки зрения, наиболее достойными. Насколько я помню,
никто другой не наполнял мои уши таким обилием речей, когда (разгневанный
малой платой или воодушевленный нашим ученическим обожанием) он упражнялся в
восхвалении своего занятия. Он внушал нам, что они и хозяева войны, и
украшение мира, что они стремительны и выносливы, что нет им равных ни в
военном лагере, ни при дворе. Более того, ему принадлежит нелепое
утверждение, будто ни одно мирское достоинство не приносит большей славы
королю, чем искусство наездника, в сравнении с которым искусство управления
государством казалось ему всего только pedanteria {Мелочной въедливостью
(итал.).}. В заключение он обычно воздавал хвалу лошади, которая не имеет
себе равных среди животных: она и самая услужливая без лести, и самая
красивая, и преданная, и смелая, и так далее в том же роде. Так что не учись
я немного логике {3} до того, как познакомился с ним, то подумал бы, будто
он убеждает меня пожалеть, что я не лошадь. Однако, хоть и не короткими
речами, он все же внушил мне мысль, что любовь лучше всякой позолоты
заставляет нас видеть прекрасное в том, к чему мы причастны.
Итак, если Пульяно с его сильной страстью и слабыми доводами {4} вас не
убедил, я предложу вам в качестве другого примера самого себя, который (не
знаю, по какому несчастью) в нестарые и самые свои беззаботные годы внезапно
оказался в звании поэта, и теперь мне приходится защищать занятие, которого
я для себя не желал, потому если в моих словах окажется более доброй воли,
нежели разумных доводов, будьте к ним снисходительны, ибо простится ученику,
следующему за своим учителем. Все же должен сказать, поскольку я считаю
своим печальным долгом защищать бедную Поэзию {5}, которая раньше вызывала
чуть ли не самое большое уважение у ученых мужей, а теперь превратилась в
посмешище для детей, то я намереваюсь привести все имеющиеся у меня доводы,
потому что если раньше никто не порочил ее доброе имя, то теперь против нее,
глупенькой, зовут на помощь даже философов, что чревато великой опасностью
гражданской войны между Музами.
