Алексей Пурин

Превращение бабочки

         О РУССКОЙ ПОЭЗИИ XX ВЕКА

Содержание

I
Повернутый вспять
Смысл и заумь
Краткий курс лирической энтомологии

II
«Недоумение» и «Тоска» (Анненский и другие)
М. Кузмин (опыт краткого жизнеописания)
Большая Морская
Тот Август (1921)
Такая Цветаева
Поэт эмиграции (Георгий Иванов)
Опыты Константина Вагинова
Метаморфозы гармонии (Заболоцкий)
«Однофамилец» Рембрандта (Евгений Рейн)
Свет и сумерки Александра Кушнера
«Под небом, выпитым до дна» (Борис Рыжий)

III
Свобода от свободы
Архивисты и новаторы
Царь-книжка («Строфы века» Евгения Евтушенко)
Конец штиля (О культурологии Б. Парамонова)

Библиография

                                    ПОВЕРНУТЫЙ ВСПЯТЬ

Начать разговор о поэзии следует издалека, от истоков, ab ovo - из какого-нибудь Коринфа, куда, к изумлению недругов и друзей, возвращается Арион, сброшенный разбойниками с корабля («с парохода современности» - припоминаете?), но чудесно спасенный дельфином, посланным на подмогу Предводителем Муз. От греческого поэта и музыканта VI в. до н. э. не сохранилось ни единой строки - до нас дошло лишь дуновение мифа, периодически округлявшее паруса последующих художников. Об этой движущей и связующей силе искусства и стоит порассуждать.

Знакомый литератор, человек образованный и тонкий, но не пишущий, к счастью, стихов, однажды меня озадачил. «Знаете, - сказал он, - вот в чем надо бы разобраться: отчего нынешние поэты так любят использовать античные реалии, рядиться в туники?» Вопрос был спровоцирован моими скромными опытами, но тут же перешел к общеизвестному - к «Кинфии» Елены Шварц, к эллинистическим реминисценциям Кушнера, к «Каппадокии» и «Письмам римскому другу»...

Не помню в точности, что я тогда ответил. Сослался, вероятно, на Батюшкова, с его циклом «Из греческой антологии». Быть может, на «Александрийские песни» Кузмина или на Вагинова, ведомого Флавием Филостратом. Озадачило же меня иное, отнюдь не проблема эллинистической зараженности современных стихов (вспомним, вдобавок, «латинский» синтаксис Тютчева, замеченный еще Ю. Н. Тыняновым, или мандельштамовский «Камень» - этот катехизис «всемирного горожанина», где Рим уподоблен самой Природе и «месту человека во вселенной»). Озадачило странное ощущение невозможности пересказа того, что представляется очевидным; ощущение неспособности растолковать невидящему то свойство искусства, которое кажется тебе его родовым признаком - определяющим, наиглавнейшим.

Пересказ и анализ, повторю, невозможны, но, может статься, небесперспективна попытка поймать это свойство в ассоциативную сеть, построить вокруг него поле более или менее близких метафор.

Вот некто надевает на себя римскую тогу и начинает вещать от лица Цицерона, прощаться со славой Вечного города. На первый взгляд, перед нами - костюмированное представление, преследующее воспитательную цель, назидание. Но это не так. Подлинное искусство всегда - не просто игровое действо, не просто подтверждение системы архаических архетипов. Это всего лишь отдельные аспекты искусства - игровой, назидательный, пародийный... Они-то, мы с вами уже научены, с легкостью фальсифицируются и фабрикуются: сравните, например, мухинский монумент на ВДНХ со статуей афинских тираноубийц, Гармодия и Аристогитона.

Дело не просто в кочующих сюжетах и формах, не в джойсовском «Улиссе» и Фрейдовом анализе, не в том, что даже красноармейцы (у Луговского) ставят «Царя Эдипа». Дело в феноменальной способности искусства, особенно поэтического, как бы выносить время за скобки, отменять незыблемость хронологической шкалы, достигать некой внеисторичности и вревременности. Тютчевское стихотворение о римском ораторе парадоксально тем, что не различает минут - все они (и Цицеронова, и авторская, и читательская) равно роковые, равноблаженные.

Если три точки во всем идентичны, то они суть одно. И, читая стихотворение, я утрачиваю свое временное (и временное) я, отождествляюсь с Тютчевым, с Цицероном, становлюсь как бы никем. «И снова скальд чужую песню сложит / И как свою ее произнесет». И вновь как свою воспримет ее слушатель. Почему? Потому, что у поэтической речи нет отправителя и адресата: не почту и не мандельштамовскую «бутылку» напоминает она, а, скорее, неограниченную во времени и пространстве компьютерную сеть, во владение всем объемом которой входят простым подключением.

Поэзия подобна сверхскоростной связи, мгновенно соединяющей меня, жителя двадцать первого этажа, с доисторическим, мифологическим подземельем. Можно сравнить этот эффект со сном наяву - проникновением сознания в подсознание, можно - с «концом истории», о котором так модно говорить нынче, но который не моложе самой истории - и вот уже несколько тысячелетий успешно разыгрывается внутри искусства.

Скачать книгу