Ирина Одоевцева
На берегах Невы
Аннотация
В потоке литературных свидетельств, помогающих понять и осмыслить
феноменальный расцвет русской культуры в начале XX века, воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой, несомненно, занимают свое особое, оригинальное место.
Она с истинным поэтическим даром рассказывает о том, какую роль в жизни
революционного Петрограда занимал "Цех поэтов", дает живые образы своих старших
наставников в поэзии Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Белого, Георгия Иванова и многих других, с кем тесно была переплетена ее судьба.
В качестве приложения в книге пачатается несколько стихотворений И.Одоевцевой.
Предисловие
Это не моя автобиография, не рассказ о том
Какой я была,
Когда здесь на земле жила....
Нет. И для меня:
"Воспоминания, как острый нож они".
Ведь воспоминания всегда "regrets ou remords", а я одинаково ненавижу и сожаление о прошлом и угрызения совести.
Недаром я призналась в стихах:
Неправда, неправда, что прошлое мило.
Оно как разверстая жадно могила,
Мне страшно в него заглянуть...
Нет, я ни за что не стала бы описывать свое "детство, отрочество и юность", своих
родителей, и, - как полагается в таких воспоминаниях, несколько поколений своих предков - все это никому не нужно.
Я пишу не из эгоистического желания снова окунуться в те трагические, страшные и
прекрасные, - несмотря на все ужасы - первые по-революционные годы.
Я пишу не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать "На берегах Невы".
Я пишу о них и для них.
О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними.
Я только глаза, видевшие их, только уши, слышавшие их.
Я одна из последних, видевшая и слышавшая их, я только живая память о них.
Авторы воспоминаний обыкновенно клянутся и божатся, что все о чем они рассказывают - чистейшая, стопроцентная правда - и тут же делают ошибки за ошибками.
Я не клянусь и не божусь.
Очень возможно, что и у меня найдутся ошибки и неточности. Я совсем не претендую на непогрешимость, граничащую со святостью.
Но я утверждаю, что пишу совершенно честно и правдиво.
Многих удивляет, что я так точно, так стенографично привожу слова и разговоры. Как могла я все так точно запомнить? А не сочиняю ли я их? Нет ли в моих воспоминаниях больше Dichtung чем Warheit?
Но, положа руку на сердце, - я ничего не сочиняю и не выдумываю. Память у меня,
действительно, прекрасная. Я помню слово в слово то, что слышала сорок - и даже больше - лет тому назад.
Впрочем, по-моему, в этом нет ничего поразительного. - Спросите кого-нибудь из ваших пожилых знакомых, как он держал выпускные экзамены или как шел в первый бой и вы получите от него самый - до мелочей - точный ответ.
Объясняется это тем, что в тот день и час внимание его было исключительно напряжено и обострено и навсегда запечатлело в его памяти все происходившее.
Для меня в те годы каждый день и час был не менее важен, чем экзамен или первый бой.
Мое обостренное, напряженное внимание регистрировало решительно все, и на всю жизнь записало в моей памяти даже незначительные события.
Все же приведу пример моей памяти:
Как-то, совсем недавно, я напомнила Георгию Адамовичу о забавном эпизоде его детства.
Он и его сестра Таня "выживляли" большого игрушечного льва, по утрам потихоньку вливая ему в пасть горячий чай и суя в нее бутерброды. До тех пор пока, к их восторгу, лев не задергал головой, и не "выживился". Но тут-то он и лопнул пополам и залил ковер своим содержимым.
Георгий Адамович, сосредоточенно сдвинув брови, слушал меня.
- Что то такое было... Мы действительно, кажется, "выживляли" льва, - неуверенно
проговорил он. - Да, да! Но, скажите, откуда вам это известно? - Как откуда? Ведь вы сами рассказывали мне о "выживлении" картонного льва в июле 22 года, у вас на Почтамтской, и как вы впервые были с вашей француженкой в Опере на "Фаусте" и она, указывая на Мефистофеля, вздохнула: - "Il me rappele mon Polonais!"
Адамович кивнул:
- Да, все это так и было. Теперь и я вспомнил. Но как странно - вы помните случаи из моего детства, которые я забыл - и прибавил улыбаясь: - Я могу засвидетельствовать, что вы действительно все помните, решительно все, - можете ссылаться на меня...
Теперь, оглядываясь назад, я иногда спрашиваю себя, не ошибаюсь, не преувеличиваю ли я? Были ли они, - те, о ком я пишу, действительно так очаровательны и блестящи? Не казались ли они мне такими "в те дни, когда мне были новы все ощущенья бытия", оттого, что поэтов я тогда считала почти полубогами?
Но нет. Я уверена, что не ошибаюсь. Я стараюсь относиться к ним критически и не
скрываю их теневых сторон.
Но стоит мне закрыть глаза и представить себе Гумилева, Блока, Мандельштама и я
сейчас же вижу их лица, окруженные сияньем, как лики святых на иконах.
Да, я восхищалась ими. Я любила их. Но ведь любовь помогает узнать человека до конца - и внешне и внутренне. Увидеть в нем то, чего не могут разглядеть равнодушные, безучастные глаза.
Зинаида Гиппиус часто повторяла: "Когда любишь человека, видишь его таким, каким его задумал Бог".
Возможно, что и для меня сквозь их земные оболочки просвечивал их образ, задуманный Богом.
Я согласна с Габриелем Марселем, что "любовь дарует бессмертие" и что произнося: "Я тебя люблю", - тем самым утверждаешь: "Ты никогда не умрешь".
Не умрешь, пока я, любящий тебя, буду жить и помнить тебя.
Я пишу эти воспоминания с тайной надеждой, что вы, мои читатели, полюбите, как
живых, тех, о ком я вспоминаю. Полюбите их, воскресите их в своей памяти и сердцах.
И тем самым подарите им бессмертие.
Вы, мои современники, и вы, те, кто будут читать, - я и на это самоуверенно надеюсь, - "На берегах Невы", когда меня уже давно не будет на свете.
