Я родился в 1896 году, 1 июля, в Петербурге. Отец мой был неудачливым адвокатом, постоянно носившимся с планами переустройства своей жизни и судьбы. А мать истово растила и воспитывала четырех маленьких детей-погодков, из которых я был старшим и к тому же единственным мальчиком. Главным увлечением моего детства было рисование акварелью и цветными карандашами. Любимая тема - большая голова из пушкинского "Руслана и Людмилы". Впоследствии ее сменило изображение Иоанна Грозного, в чем можно усмотреть влияние статуи моего деда, скульптора М. М. Антокольского.

 

В 1904 году наша семья переехала в Москву. Я очень хорошо помню первые дни в новом шумном городе, который показался слишком деревянным и низкорослым, помню крики газетчиков на Страстной площади о смерти Чехова и о Цусиме. В скором времени я поступил в гимназию, которую и окончил в 1914 году. Через год я уже был студентом юридического факультета. Однажды на одной из стен каменного сводчатого вестибюля в старом университетском здании на Моховой я прочел рукописное объявление о том, что существует некая "студенческая драматическая студия под руководством артистов Художественного театра". Объявление это определило судьбу мою на долгие годы. Осенью 1915 года стучался я в подъезд дома в Мансуровском переулке и скоро очутился в крохотной комнате, обитой серой дерюгой, где происходили сборища молодежи и занятия студии. Я был принят в число равных, узнал Евгения Багратионовича Вахтангова, тогда еще совсем молодого и отнюдь не знаменитого режиссера и педагога. Актер из меня не вышел, но в этой студии я перепробовал все театральные профессии: играл на сцене, передвигал и приколачивал декорации, пробовал силы в режиссуре, писал стихотворные пьесы...

 

В 1917 году я и сам не заметил, как порвал с университетом, сначала ради службы в революционной милиции и в жилотделе Моссовета, но, вернее всего, ради студии, которая в скором времени превратилась в "Театр Народа" в здании у Каменного моста. Там мы давали открытые публичные представления для красноармейцев, для граждан Москвы.

 

В 1918 или 1919 году я ушел от Вахтангова, последовательно служил в разных московских театрах, а в 1920 году стал усиленно посещать Кафе поэтов на Тверской - странное учреждение, где у бедных неизвестных поэтов совсем не было слушателей за исключением нескольких командированных. Именно тут мне суждено было встретиться с В. Я. Брюсовым. Это был отличный организатор и руководитель поэтической молодежи. Он отдавался этому делу с огнем, с полемическим неистовым задором.

 

Брюсову понравились мои стихи, и в 1921 году он первый напечатал их. Так началась профессиональная жизнь для меня. Она сопровождалась выступлениями в переполненной до отказа аудитории Политехнического музея, припадками лихорадочного писания и полного отказа от него ради гастрольных актерских поездок.
Потом я вернулся к Вахтангову. В ту пору он был уже тяжело болен и строил свой театр, так называемую Третью студию МХАТа. Купеческий особняк на Арбате казался старомодным парусником в дубовой обшивке, который спешно переделывают в линейный быстроходный корабль с винтами. Ему предстояло далекое плаванье по времени. И действительно, новый корабль отчалил из верфи в вечер премьеры "Принцессы Турандот".

 

В ясный майский день 1921 года мы хоронили Вахтангова. Тяжелый гроб утопал в венках и в охапках подмосковной сирени. По Арбату к Новодевичьему кладбищу его несли на руках. Было великое множество народа. Ученики Вахтангова были ошеломлены своим ранним сиротством.

 

В течение всех 20-х и первой половины 30-х годов я проработал в вахтанговском театре как режиссер и сорежиссер. Параллельно шла и литературная жизнь. Выходили первые книжки стихов и первые поэмы. Пребывание вместе с вахтанговцами за рубежом - в 1923 году в Швеции и Германии, в 1928 году в Париже - дало новые темы и новый ракурс на пережитое ранее. За рубежом я гораздо отчетливее, нежели раньше, ощутил себя советским человеком, представителем нового, более справедливого мира и общества. Вехами тех лет были для меня первая книжка стихов (1922), книжка "Запад" (1926), поэма "Робеспьер и Горгона" (1928), книжка "Действующие лица" (1932), а особенно поэма "Франсуа Вийон", в которой более всего проявились признаки моего тогдашнего романтического стиха и стиля, а также мечты о театре поэта.

 

Тогда же, во второй половине 30-х годов, я всерьез начал работать как переводчик советских братских поэтов, узнал Грузию, Азербайджан, Армению. Работа развернулась широко и крупно. Исторический и социальный кругозор для меня сразу расширился. Книжка тех лет недаром называется "Большие расстояния". Из написанного в те годы должен отметить поэму "Кощей" и ряд стихов, впервые открыто публицистических, открыто "гражданских". Для меня они были завоеванием нового плацдарма в работе, освоением области, до тех пор недостижимой. Поворот в работе проходил нелегко, был медленным, неуверенным. Что-то во мне противилось и все-таки отмирало. Это "что-то" называется романтической юностью.

 

22 июня 1941 года после митинга в Союзе советских писателей я подал заявление о желании стать членом великой партии коммунистов и вскоре был принят.
Началась новая, а если отсчитывать крупно - вторая часть жизни. Началась она под грохот московских бомбежек, под гул вражеских самолетов, под вспытками зенитного огня.

 

Летом сорок второго года я проводил в армию единственного сына, Владимира, окончившего школу артиллеристов-противотанкистов. Не прошло и месяца после нашего прощания на Киевском вокзале, когда пришло извещение, что младший лейтенант Владимир Павлович Антокольский пал смертью храбрых 6 июля 1942 года. Вскоре я начал писать поэму "Сын".

 

В те годы я вообще писал много, как никогда прежде и как никогда потом: стихи, поэмы, очерки, статьи. Несколько раз в качестве военного корреспондента был на фронте, в Орловщине, на Украине, в Польше. Разъезжал по фронтовым дорогам с бригадой актеров.

 

Война была проверкой сил, духовных и физических, для всех нас, школой жизни, школой труда. Инерция этого движения сохранилась и в послевоенные годы.
После войны появились молодые поэты, пришедшие из армии и ею воспитанные. Потрясающий душевный и исторический урок войны был темой их первых книг. Дружба с ними стала потребностью для меня. Среди них называю Семена Гудзенко, юношу, полного жизненных сил, блестяще одаренного, так много обещавшего и так трагически рано ушедшего от нас.

 

Моя работа продолжается, а вместе с ней и биография.

Ведь работа поэта - это его путь, жизнь, личная и общественная. На протяжении пути с поэтом, как с любым человеком и гражданином, многое происходит: он изменяется сам, растет, мужает, даже стареет. Меняется окружающая жизнь, и, если кругозор поэта достаточно широк, все эти жизненные перемены составляют содержание его творчества.