Эдуард Асадов

Стихи 1990 – 1998

            (часть 3)

Александру Гладышеву

Зимою в снегах, а весной в листве,
С лугами, рекой и сосновым бором
Стоит он, спиной прислонясь к Москве,
И смотрит на запад спокойным взором.

В историю вписано красной строкой,
Как правил в Москве по веленью сердец
Надежда отечества - Дмитрий Донской,
И был у него всегда под рукой
Любимый боярин Андрей Одинец.

И вот за любовь и за то, что ни разу
Не гнул пред врагами в боях головы,
Пожалован был он великим князем
Деревней на западе от Москвы.

А грамота князя и мудрое слово
Вовек нерушимы. На том конец!
И если хозяин селу Одинец,
То, значит, и зваться ему - Одинцово!

И двинулось дело упрямо в рост
При жизни достойнейшей и неброской.
Процесс этот сложен, и мудр, и прост,
И вот Одинцово - уже форпост
Упорства и славы земли Московской!

Припомните: смуту и боль земли
В страстях и пожарах, как в лютой пасти,
Когда вдруг Лжедмитрии к нам пришли
Под стягами польско-литовской власти.

Но долго ль царить на земле моей
Могли те поляки и те литовцы?!
Гнев бурно прошел по России всей,
И первыми стали их гнать взашей
Все те же отважные одинцовцы!

И слово "форпост" не трезвон, а суть,
Тут воля, стоящая непреклонно.
Припомните: где заступили путь
Безжалостным ордам Наполеона?!

Да, здесь, как седьмой, как девятый вал,
Лупили врагов всех мастей и видов
То Дорохов - доблестный генерал,
А то легендарный Денис Давыдов!

И, прежде чем встретить у Бородино,
Стремились вот здесь днем и ночью биться
И вдрызг ощипали ту злую птицу
С когтями железными заодно!

И, видя всем сердцем насквозь французов,
Под немощью пряча свой острый ум,
Сидел здесь над планами сам Кутузов,
Исполненный гордо-высоких дум!

А раньше, предвидя, быть может, пушки
И подлости пылкой душой грозя,
В Захарове юный великий Пушкин
Писал свои вирши, перо грызя.

Шли годы. И вот, как по злому слову,
Фашизм свой стальной обнажил оскал.
Он яростно пер. Он гремел, но встал
Вот тут - возле подступов к Одинцову!

Да, встал. И уже - ни фанфар, ни трюков,
Ни даже случайных побед хотя б!
Не зря ж учредил здесь свой главный штаб
Победоносный Георгий Жуков!

И пусть все успехи еще далеки,
Но в сердце победы уже отмечены
Отсюда: с полоски Москвы-реки
До Эльбы и Одера, до неметчины!

Торопится время за годом год
С проблемами, спорами, вдохновеньем,
Живет в Одинцове живой народ,
Готовый к труду и любым сраженьям.

А как же иначе?! Ведь всякий год
Тут рядом отважники и отличники:
С бесстрашным танкистом - лихой пилот,
А возле ракетчиков - пограничники.

А мирные жители? Вновь и вновь
Скажу: жизнь звенит! И добавлю снова:
Кто верует в искренность и любовь -
Прошу вас пожаловать в Одинцово!

И в праздничный день мы поднимем тост
За совесть, за правду и ветер хлесткий,
За город бесстрашия. За форпост
Свободы и славы земли Московской!

1 июня 1997 г.
Москва

Я живу в Севастополе. В бухте Омега,
Там, где волны веселые, как дельфины,
На рассвете, устав от игры и бега,
Чуть качаясь, на солнышке греют спины...

Небо розово-синим раскрылось зонтом,
Чайки, бурно крича, над водой снуют,
А вдали, пришвартованы к горизонту,
Три эсминца и крейсер дозор несут.

Возле берега сосны, как взвод солдат,
Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,
Под напористым бризом, построясь в ряд,
Приступили к занятию по гимнастике.

Синева с синевой на ветру сливаются,
И попробуй почувствовать и понять,
Где небесная гладь? Где морская гладь?
Все друг в друге практически растворяется.

Ах, какой нынче добрый и мирный день!
Сколько всюду любви, красоты и света!
И когда упадет на мгновенье тень,
Удивляешься даже: откуда это?!

Вдруг поверишь, что было вот так всегда.
И, на мужестве здесь возведенный, город
Никогда не был злобною сталью вспорот
И в пожарах не мучился никогда.

А ведь было! И песня о том звенит:
В бурях войн, в свистопляске огня и стали
Здесь порой даже плавился и гранит,
А вот люди не плавились. И стояли!

Только вновь встал над временем монолит -
Нет ни выше, ни тверже такого взлета.
Это стойкость людская вошла в гранит,
В слово Честь, что над этой землей звенит,
В каждый холм и железную волю флота!

Говорят, что отдавшие жизнь в бою
Спят под сенью небес, навсегда немые,
Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!
В Севастополе мертвые и живые,
Словно скалы, в едином стоят строю!

А пока тихо звезды в залив глядят,
Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!
В лунных бликах цикады, снуя, трещат,
Словно гномы, порхая на самолетиках...

Вот маяк вперил вдаль свой циклопий взгляд...
А в рассвете, покачивая бортами,
Корабли, словно чудища, важно спят,
Тихо-тихо стальными стуча сердцами...

Тополя возле Графской равняют строй,
Тишина растекается по бульварам.
Лишь цветок из огня над Сапун-горой
Гордо тянется в небо, пылая жаром.

Патрули, не спеша, по Морской протопали,
Тают сны, на заре покидая люд...
А над клубом матросским куранты бьют
Под звучание гимна о Севастополе.

А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,
Волны, словно ребята, с веселым звоном,
С шумом выбежав на берег под балконом,
Через миг, удирая, бегут назад.

Да, тут слиты бесстрашие с красотой,
Озорной фестиваль с боевой тревогой.
Так какой это город? Какой, какой?
Южно-ласковый или сурово-строгий?

Севастополь! В рассветном сияньи ночи,
Что ответил бы я на вопрос такой?
Я люблю его яростно, всей душой,
Значит, быть беспристрастным мне трудно очень.

Но, однако, сквозь мрак, что рассветом вспорот,
Говорю я под яростный птичий звон:
Для друзей, для сердец бескорыстных он
Самый добрый и мирный на свете город!

Но попробуй оскаль свои зубы враг -
И забьются под ветром знамена славы!
И опять будет все непременно так:
Это снова и гнев, и стальной кулак,
Это снова твердыня родной державы!

Ты смотришь вдаль чуть увлажненным взглядом,
Держа бокал, сверкающий вином.
Мы тридцать лет с тобою всюду рядом,
И ничего нам большего не надо,
Чем быть, и думать, и шагать вдвоем.

О сколько в мире самых разных жен?!
Как, впрочем, и мужей, добавим честно!
Ах, если б было с юности известно:
Как звать "ЕЕ"? И кто тот самый "ОН"?!

Ты помнишь: в тех уже далеких днях,
Где ветры злы и каждому за тридцать,
Мы встретились, как две усталых птицы,
Израненные в драмах и боях.

Досталось нам с тобою, что скрывать,
И бурного и трудного немало:
То ты меня в невзгодах выручала,
То я тебя кидался защищать.

Твердят, что в людях добрые черты
Распространенней гаденьких и скверных.
Возможно, так. Да только зло, наверно,
Стократ активней всякой доброты.

Мы верили, мы спорили, мечтали,
Мы светлое творили, как могли.
А недруги ревнивые не спали,
А недруги завистливо терзали
И козни всевозможные плели.

За что ж они так зло мутили воду?
Злил мой успех и каждый шумный зал.
Хор критиков взрывался и стенал,
А ты несла стихи сквозь все невзгоды,
И голос твой нигде не задрожал.

- Ты с ней! Все с ней, - шипели фарисеи,
- Смени артистку, не дразни собак!
Есть сто актрис и лучше и моднее, -
А я шутил: - Ну, коли вам виднее,
То лопайте их сами, коли так! -

Откуда в мире столько злых людей?
Вопрос, наверно, чисто риторический.
К примеру, зависть, говоря практически,
Порой в сердцах острее всех страстей.

И все же сколько благодатных дней
Стучалось в сердце радостной жар-птицей
В потоках писем и словах друзей,
Стучалось все упрямей и сильней,
И до сих пор стучалось и стучится!

И разве счастье ярко не сияло
В восторгах сквозь года и города?!
Ты вспомни переполненные залы,
И всех оваций грозные обвалы,
И нас на сцене: рядом, как всегда!

В сердцах везде для нас, как по награде,
Всходило по горячему ростку.
Ты помнишь, что творилось в Ленинграде?
А в Киеве? А в Минске? А в Баку?

Порой за два квартала до дверей
Билетик лишний спрашивала публика.
Ты вспомни: всюду, каждая республика
Встречала нас как близких и друзей!

И если все цветы, что столько лет
Вручали нам восторженные руки,
Собрать в один, то вышел бы букет,
И хвастовства тут абсолютно нет,
Наверно, от Москвы и до Калуги!

Горит над Истрой розовый закат,
Хмелеют ветки в соловьином звоне...
Давай-ка, Галя, сядем на балконе
Вдохнуть цветочно-хвойный аромат...

Про соловьев давно уже, увы,
Не пишут. Мол, банально и несложно.
А вот поют под боком у Москвы,
От звезд до околдованной травы,
И ничего тут сделать невозможно!

Летят, взвиваясь, трели над рекой,
Они прекрасны, как цветы и дети.
Так сядь поближе, и давай с тобой
Припомним все хорошее на свете...

В душе твоей вся доброта вселенной.
Вот хочешь, я начну тебя хвалить
И качества такие приводить,
Какие ну - хоть в рамку и на стену!

Во-первых, ты сердечная жена,
А во-вторых, артистка настоящая,
Хозяйка, в-третьих, самая блестящая,
Такая, что из тысячи одна.

Постой! И я не все еще сказал,
В-четвертых, ты, как пчелка-хлопотунья,
А в-пятых, ты ужасная ворчунья
И самый грозный в доме генерал!

Смеешься? Верно. Я это шучу,
Шучу насчет ворчушки-генерала.
А в остальном же не шучу нимало,
Все правильно. Лукавить не хочу.

Но не гордись. Я зря не восхваляю.
Тут есть одно таинственное "но":
Я свой престиж тем самым подымаю,
Ведь я же превосходно понимаю,
Что все это мое давным-давно.

Закат, неся еще полдневный жар,
Сполз прямо к речке, медленный и влажный,
И вдруг, нырнув, с шипеньем поднял пар,
А может быть, туман, густой и влажный...

Не знаю я, какой отмерен срок
До тех краев, где песнь не раздается,
Но за спиною множество дорог
И трудных, и сияющих, как солнце.

И наши дни не тлеют, а горят.
Когда ж мигнет нам вечер глазом синим,
То пусть же будет и у нас закат
Таким же золотым и соловьиным.

Но мы не на последнем рубеже,
И повоюем, и послужим людям.
Долой глаголы "было" и "уже",
Да здравствуют слова: "еще" и "будем"!

И нынче я все то, чем дорожу,
Дарю тебе в строках стихотворений.
И, словно рыцарь, на одном колене
Свой скромный труд тебе приподношу!

И в сердце столько радужного света,
Что впору никогда не умирать!
Ну что ты плачешь глупая, ведь это,
Наверно, счастьем надо называть...

1июня - 1 ноября 1990 г.

Сегодня сон мне снился злой-презлой:
Как будто я строю в былой квартире
И в этом моем бывшем микромире
Опять гремит неукротимый бой.

Здесь, в этом доме много-много лет
Меня хитро и хищно обирали,
Мне с кем угодно вечно изменяли
И лгали так, что даже гаснул свет.

И вот сегодня - новая гроза!
И женщина, красивая и злая,
Сощурив близорукие глаза,
Кричит, себя нарочно распаляя!

Она кричит, чтоб совесть заглушить,
Чтоб оправдать хмельные похожденья,
Запрятать, скрыть любые прегрешенья
И вообще чтобы не дать мне жить.

А я не отвечаю. Не хочу.
Все это абсолютно бесполезно.
Я лишь в кулак собрал себя железно,
Сижу, курю и холодно молчу...

В гостиной буря и посудный звон,
Грохочет стул в падении свободном...
И вдруг внезапно ожил телефон
Заливистым звонком междугородным.

- Алло! Вас вызывает Сахалин! -
И голос твой... из тысяч узнаваем:
- Ну, здравствуй, здравствуй! Ты сейчас один?
Как жизнь? И вообще о чем скучаем?

Читала здесь стихи твои сейчас,
Тебя тут знают, как в Москве, не меньше,
Народу - негде яблоку упасть!
В глазах восторг, особенно у женщин!

Постой, постой! Я что-то не пойму:
Тебя мои слова не окрыляют?
А голос невеселый почему?
Неужто снова молнии сверкают?

Отсюда я - в Хабаровск и Читу.
Но если хочешь, сокращу гастроли
И прилечу быстрей, чем верет в поле,
Примчусь, переоденусь и приду?

- Спасибо! - говорю. - Держусь как барс.
Трудись спокойно. Нервничать не будем.
Читай мои стихи хорошим людям.
Ведь ты и так со мною всякий час! -

Кладу спокойно трубку на рычаг
И вновь упрямо - к пишущей машинке.
А за стеной кипит скандальный мрак
И брань гремит похлеще, чем на рынке.

Да, здесь любому предадут врагу!
И чем ты лучше, тем измены злее!
Вдруг чувствую: я больше не могу!
И сброшу эту тиранию с шеи!

Довольно! Тихо! Хватит! Пробил час!
От гнева я почти что задыхаюсь.
- Я ухожу! Немедленно! Сейчас!
Встаю. Толкаю дверь... и ... просыпаюсь...

Распахнутые окна смотрят в сад...
Листва шуршит под ветром спозаранку.
В цветочный погружаясь аромат,
Свистит на флейте звонкая зарянка...

Стрижи в три черных молнии взвились
И режут утро, слившись с синевою.
А две рябинки юных обнялись
И кружат вальс над розовой рекою.

И среди этой дачной красоты
Я вновь живу, от гнева отрешаясь!
А рядом - ты... А рядом дышишь ты,
Во сне чему-то тихо улыбаясь.

И как я рад, что кончилась "война",
Что разорвал я дьявольские сети!
Что ты давным-давно моя жена,
И женщина, и друг, и все на свете...

И полный этой доброй тишины,
Живу я гордой жизнью человека.
Пусть только вновь не снятся эти сны,
От этих дней и до скончанья века!

13 июня 1993 г.
Красновидово

Галине Асадовой

Сквозь звездный звон, сквозь истины и ложь,
Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь
Мне кажется, что ты еще придешь
И тихо-тихо постучишься в дверь...

На нашем, на знакомом этаже,
Где ты навек впечаталась в рассвет,
Где ты живешь и не живешь уже
И где, как песня, ты и есть, и нет.

А то вдруг мниться начинает мне,
Что телефон однажды позвонит
И голос твой, как в нереальном сне,
Встряхнув, всю душу разом опалит.

И если ты вдруг ступишь на порог,
Клянусь, что ты любою можешь быть!
Я жду. Ни саван, ни суровый рок,
И никакой ни ужас и ни ни шок
Меня уже не смогут устрашить!

Да есть ли в жизни что-нибудь страшней
И что-нибудь чудовищнее в мире,
Чем средь знакомых книжек и вещей,
Застыв душой, без близких и друзей,
Бродить ночами по пустой квартире...

Но самая мучительная тень
Легла на целый мир без сожаленья
В тот календарный первый летний день,
В тот памятный день твоего рожденья...

Да, в этот день, ты помнишь? Каждый год
В застолье шумном с искренней любовью
Твой самый-самый преданный народ
Пил вдохновенно за твое здоровье!

И вдруг - обрыв! Как ужас, как провал!
И ты уже - иная, неземная...
Как я сумел? Как выжил? Устоял?
Я и теперь никак не понимаю...

И мог ли я представить хоть на миг,
Что будет он безудержно жестоким,
Твой день. Холодным, жутко одиноким,
Почти как ужас, как безмолвный крик...

Что вместо тостов, праздника и счастья,
Где все добры, хмельны и хороши, -
Холодное, дождливое ненастье,
И в доме тихо-тихо... Ни души.

И все, кто поздравляли и шутили,
Бурля, как полноводная река,
Вдруг как бы растворились, позабыли,
Ни звука, ни визита, ни звонка...

Однако было все же исключенье:
Звонок. Прниятель сквозь холодный мрак.
Нет, не зашел, а вспомнил о рожденье,
И - с облегченьем - трубку на рычаг.

И снова мрак когтит, как злая птица,
А боль - ни шевельнуться, ни вздохнуть!
И чем шагами мерить эту жуть,
Уж лучше сразу к черту провалиться!

Луна, как бы шагнув из-за угла,
Глядит сквозь стекла с невеселой думкой,
Как человек, сутулясь у стола,
Дрожа губами, чокается с рюмкой...

Да, было так, хоть вой, хоть не дыши!
Твой образ... Без телесности и речи...
И... никого... ни звука, ни души...
Лишь ты, да я, да боль нечеловечья...

И снова дождь колючею стеной,
Как будто бы безжалостно штрихуя
Все, чем живу я в мире, что люблю я,
И все, что было исстари со мной...

Ты помнишь ли в былом - за залом зал...
Аншлаги! Мир, заваленный цветами,
А в центре - мы. И счастье рядом с нами!
И бьющийся ввысь восторженный накал!

А что еще? Да все на свете было!
Мы бурно жили, споря и любя,
И все ж, признайся, ты меня любила
Не так, как я - стосердно и стокрыло,
Не так, как я, без памяти, тебя!

Но вот и ночь, и грозовая дрожь
Ушли, у грома растворяясь в пасти...
Смешав в клубок и истину, и ложь,
Победы, боль, страдания и счастье...

А впрочем, что я, право, говорю!
Куда, к чертям, исчезнут эти муки?!
Твой голос, и лицо твое, и руки...
Стократ горя, я век не отгорю!

И пусть летят за днями дни вослед,
Им не избыть того, что вечно живо.
Всех тридцать шесть невероятных лет,
Мучительных и яростно-счастливых!

Когда в ночи позванивает дождь
Сквозь песню встреч и сквозь ветра потерь,
Мне кажется, что ты еще придешь
И тихо-тихо постучишься в дверь...

Не знаю, что разрушим, что найдем?
И что прощу и что я не прощу?
Но знаю, что назад не отпущу.
Иль вместе здесь, или туда вдвоем!

Но Мефистофель в стенке за стеклом
Как будто ожил в облике чугонном,
И, глянув вниз темно и многодумно,
Чуть усмехнулся тонгогубым ртом:

"Пойми, коль чудо даже и случится,
Я все ж скажу, печали не тая,
Что если в дверь она и постучится,
То кто, скажи мне, сможет поручиться,
Что дверь та будет именно твоя?.."

1 сентября 1997 г.
Москва

Перед гранитной стелою стою,
Где высечена надпись о тебе.
Где ты сейчас: в аду или в раю?
И что теперь я знаю о тебе?

Сейчас ты за таинственной чертой,
Которую живым не пересечь,
Где нынче вечно-тягостный покой
И не звучит ни музыка, ни речь...

Уж ровно год, как над тобой - трава,
Но я, как прежде, верить не хочу.
Прошу: скажи, ты слышишь ли слова,
Что я тебе в отчаяньи шепчу?!

Стою как возле вечного огня.
Уж ровно год нас мука развела.
Как ты его, Рябинка, провела
Там, в холоде и мраке, без меня?

Но я приду и вновь приму, любя,
То, что когда-то было мне дано,
Ведь все, что там осталось от тебя,
Другим уже не нужно все равно...

А ждать не трудно. В это верю я,
Какой там год суровый ни придет -
С тобой там мама рядышком моя,
Она всегда прикроет, сбережет...

Нам вроде даже в числах повезло,
Ведь что ни говоря, а именины.
Апрель. Двадцать девятое число.
Сегодня именинницы Галины...

Ты нынче там, в холодной тишине...
И не помочь, хоть бейся, хоть кричи!
А как ты птиц любила по весне...
И яркие рассветные лучи...

На даче, в нашем сказочном раю,
По-прежнему под шумный перезвон
Они все прилетают на балкон
И ждут хозяйку добрую свою...

Перед гранитной стелою стою,
Прости мне все, как я тебе прощу.
Где ты сейчас: в аду или в раю?
А впрочем, я надежды не таю:
Мы встретимся. Я всюду отыщу!

29 апреля 1998 г.
Москва

Любовь сегодня, словно шляпу, скинули.
Сердца так редко от восторга бьются.
Любовь как будто в угол отодвинули,
Над ней теперь едва ли не смеются.

Конечно, жизнь от зла не остановится,
Но как, увы, со вздохом не признаться,
Что дети часто словно производятся,
Вот именно, цинично производятся,
А не в любви и счастии родятся.

Любовь не то чтоб полностью забыли,
А как бы новый написали текст.
Ее почти спокойно заменили
На пьянство, порновидики и секс.

Решили, что кайфуют. И вкушают
Запретных прежде сексуальных "яств".
И, к сожаленью, не подозревают,
Что может быть отчаянно теряют
Редчайшее богатство из богатств.

Считают так: свобода есть свобода!
Ну чем мы хуже зарубежных стран?!
И сыплют дрянь на головы народа,
И проститутки лезут на экран.

Что ж, там и впрямь когда-то многократно
Ныряли в секс, над чувствами смеясь.
Потом, очнувшись, кинулись обратно,
А мы как будто сами ищем пятна,
Берем и лезем откровенно в грязь.

И тут нам превосходно помогают
Дельцы, чьи души - доллары и ложь,
Льют грязь рекой, карманы набивают -
Тони в дерьме, родная молодежь!

А жертвы все глотают и глотают,
Ничем святым давно не зажжены,
Глотают и уже не ощущают,
Во что они почти превращены.

И до чего ж обидно наблюдать
Всех этих юных и не юных "лириков",
Потасканных и проржавевших циников,
Кому любви уже не повстречать.

И что их спесь, когда сто раз подряд
Они провоют жалобными нотами,
Когда себя однажды ощутят
Все, все навек спустившими банкротами.

Нет, нет, не стыд! Такая вещь, как "стыдно",
Ни разу не встречалась в их крови.
А будет им до ярости завидно
Смотреть на то, как слишком очевидно
Другие люди счастливы в любви!

1990 г.

Не бейте детей, никогда не бейте!
Поймите, вы бьете в них сами себя,
Неважно, любя их иль не любя,
Но делать такого вовек не смейте!

Вы только взгляните: пред вами - дети,
Какое ж, простите, геройство тут?!
Но сколько ж таких, кто жестоко бьют,
Вложив чуть не душу в тот черный труд,
Заведомо зная, что не ответят!

Кричи на них, бей! А чего стесняться?!
Ведь мы ж многократно сильней детей!
Но если по совести разобраться,
То порка - бессилье больших людей!

И сколько ж порой на детей срывается
Всех взрослых конфликтов, обид и гроз.
Ну как же рука только поднимается
На ужас в глазах и потоки слез?!

И можно ль распущенно озлобляться,
Калеча и душу, и детский взгляд,
Чтоб после же искренно удивляться
Вдруг вспышкам жестокости у ребят.

Мир жив добротою и уваженьем,
А плетка рождает лишь страх и ложь.
И то, что не можешь взять убежденьем -
Хоть тресни - побоями не возьмешь!

В ребячьей душе все хрустально-тонко,
Разрушим - вовеки не соберем.
И день, когда мы избили ребенка,
Пусть станет позорнейшим нашим днем!

Когда-то подавлены вашей силою,
Не знаю, как жить они после будут,
Но только запомните, люди милые,
Они той жестокости не забудут.

Семья - это крохотная страна.
И радости наши произрастают,
Когда в подготовленный грунт бросают
Лишь самые добрые семена!

1990 г.

С годами вы так придавили мужа,
Что он и не виден под каблуком.
Пусть доля его - не придумать хуже,
Но вам-то какая же радость в том?

Ведь вам же самой надоест тюфяк,
И тут вы начнете тайком тянуться
К таким, что не только нигде не гнутся,
Но сами вас после зажмут в кулак.

Так, право, не лучше ли вам самой
Вдруг стать, извините, добрейшей бабой,
Сердечною, ласковой, даже слабой,
Короче - прекраснейшею женой?!

6 июня - 6 октября 1991 г.
Красновидово

Сколько я прочел на свете строк
О любви, как плетью оскорбленной,
О любви, безжалостно сожженной,
Из сплошных терзаний и тревог.

Сколько раз я слышал от друзей
О разбитом на осколки счастье
И о злой или холодной власти,
В пешки превращающей людей.

И тогда мне думалось невольно:
Пусть не все я знаю на земле,
Но в науке о добре и зле
Преуспел я нынче предовольно.

- Что мне зло и хитрости ужи! -
Думал я в самовлюбленном барстве.
Знал. И слова тут мне не скажи!
А споткнулся на глупейшей лжи
И на примитивнейшем коварстве...

Что ж, пускай! Не загрохочет гром,
И звезда не задрожит в эфире.
Просто помнить следует о том,
Что одним доверчивым ослом
Стало больше в этом мире!

1991 г.

(Маленькая поэма)

На крышах антенны зажглись, как свечи,
Внизу ж у подъездов уже темно.
Рыжий закат с любопытством по плечи
Просунул голову в чье-то окно.

В лужу скамья загляделась, как в прудик,
Господи, сколько же нынче воды!
Крохотный прудик тот, как изумрудик,
Зеленью блещет в лучах звезды.

Тучки, луною опоены,
Как рыбы плавают полусонные.
А тополь с вербою, как влюбленные,
Обнявшись, шепчутся у стены.

Двор в этот час безлюден и пуст,
Только в углу средь цветов спросонок
Ветер жует сиреневый куст,
Словно губастенький жеребенок.

Сны, расправляя крылья свои,
Слетают с высот в этот мир огромный,
И дремлет во тьме, как щенок бездомный,
Ведерко, забытое у скамьи...

Что это: музыка за окном?
Сойка пропела ли в свете лунном?
Иль, пролетая, провел крылом
Стриж по серебряно-звездным струнам?

Вспыхнул фонарь, и обиженный мрак
Влез по трубе на соседний дом
И, погрозив фонарю кулаком,
Вором проник на глухой чердак.

Чуть дальше -- тощее, как Кощей,
Салатное здание у киоска,
Будто хозяин в зеленом плаще
Гуляет с беленькой шустрой моськой.

Вдали возле стройки грузовики
Стоят настороженным полукругом.
И, сдвинув головы, как быки,
Сурово обнюхивают друг друга.

Громадная туча, хвостом играя,
Как кит, проплывает чрез небосклон,
И, с грохотом пасть свою разевая,
Звездный заглатывает планктон.

Луна, как циклоп, ярко-желтым глазом,
Сощурясь, уставились беспардонно
На улицы, окна и на балконы,
Чтоб жизнь человечью постигнуть разом...

И как же ей нынче не заприметить
Мужчину в комнате у стены,
Чьи думы сейчас в этом лунном свете
Грустнейше-грустны и темным-темны.

Он ходит по комнате. Он читает.
Садится, работает у стола.
А сам словно где-то сейчас витает.
Но с кем? И какие сейчас решает,
Быть может, проблемы добра и зла?

Конфликты. Ну что они в жизни значат?!
Амбиции, ревности, пыль страстей,
Укоры, удачи и неудачи,
Когда все должно быть совсем иначе,
Без драм и запальчиво-злых речей.

Ведь часто как в сказочке: "Жили-были..."
Все славно! И вдруг -- словно гром с небес.
Что сделалось? Что вдруг не поделили?!
Какой их стравил идиотский бес?

И люди (а сколько вот так случается),
Задумав какой-то конфликт решить,
В такие обиды порой вгрызаются
И так распаляются-раскаляются,
Что лютым морозом не остудить.

Сейчас и самим не найти причин,
Не вспомнить, зачем и с какой привычки,
Кто первым для пламени чиркнул спички
И кто в это пламя плеснул бензин?

О счастье мы все досконально знаем:
Где -- первые радости, где -- венец,
Истоки же горя подчас теряем,
А помним лишь зло, результат, конец.

Он тоже все помнит и ясно видит,
Как женщина, стоя уже в дверях,
В глазах и страданье, и гнев, и страх,
Кричит что-то в яростно-злой обиде.

Двух взглядов скрещенье острей мечей,
Людей уже нет -- только их подобье.
Затем -- будто пушка, удар дверей
И стук каблуков пулеметной дробью!

Мчат птицами месяцы и недели.
Разрыв, словно ветер, глаза сечет,
Обида колючею, злой метелью
Любое тепло обращает в лед.

Но как же в любви не просты дела:
Он курит, он сущность постичь пытается:
Кто прав? Кто виновен? Пришла -- ушла...
Эх, кончить все разом и сжечь дотла!
Да вот не выходит, не получается.

Ведь мы словно кони, порой по кругу
Бежим и не ведаем: как нам быть?
Зачем, разорвав уже часто нить,
Мы все продолжаем любить друг друга?!

Гром, будто дьявольским кулаком,
Грохнул по хрупкому небосводу,
И тот, как бассейн с расколотым дном,
Вылил стеною на землю воду.

Новая вспышка. Удар! Гроза!
Стонут от грохота водостоки,
Лупят отвесно с небес потоки,
Синее пламя слепит глаза!

Вышел из комнаты на балкон,
Струи блестят, как жгуты тугие,
Молвил с почтеньем: - гремит стихия!
Даже не верится: явь иль сон!

Но что это, что это там -- внизу:
Словно подбитая с лету птица,
Кто-то застигнутый ливнем мчится
Прямо сквозь ветер и сквозь грозу...

Чуть улыбнулся: - Стихия, гром!
Ну и везет же сейчас бедняге!
Вдруг, пораженный, одним чутьем,
Словно ошпаренный кипятком,
Стал на мгновенье белей бумаги!

Быстро, насколько достало сил,
Стул опрокинув, почти не веря,
Будто по воздуху -- прямо к двери!
И, не дождавшись звонка, открыл!

Чудо? Иль шутки творит гроза?!
Стали вдруг ватными сразу ноги...
Женщина молча глаза в глаза --
Мокрой принцессою на пороге...

Падают звонко струи воды
С локонов, сумки, со всей одежды.
Вместо лица -- две больших звезды,
Полных отчаянья и надежды.

- Мы... Мы не виделись сотни лет!
Пусть я ужаснее всех на свете...
Хочешь, гони меня, хочешь -- нет,
Только окончим мученья эти!..

Знаю: тебя и себя терзала,
Трубки швыряла и все рвала...
А ведь ждала... Каждый день ждала...
Боже, да сжечь меня просто мало!

Можешь простить меня?.. Я не сплю?..
Дождь -- как крещенье... Я даже рада...
Господи! Как я тебя люблю!..
- А я еще больше!.. Не плачь... Не надо!

И это не я, это ты прости!
Я тоже свернулся смешней улитки!
- Безумец... Постой обнимать... Пусти!
Да ты же промокнешь сейчас до нитки!.. --

С хохотом кружится человек
С милым промокшим, бесценным грузом!
Кружит земля голубым арбузом,
Кружится звезд серебристый снег.

Ветер, ворвавшись, успел вскричать:
- Видите, люди, как вы не гибки!
Страшно не столько свершать ошибки,
Сколько упрямо на них стоять!

Кружатся мысли и в теле кровь:
Вот оно, самое в мире ценное!
Радостно кружится вся вселенная,
Ибо вселенная есть любовь!

11 февраля 1992 г.
Москва

О, как же мы странно с тобой прощаемся:
Твердим: "До свиданья", твердим: "Пока".
Но только все время в руке рука,
И мы их так слабо разнять пытаемся.

Ужасное время -- пора разлуки...
Но, кажется, силы у нас нашлись.
Однако, едва лишь разжались руки,
Как губы вдруг взяли да и слились.

А губы слились -- значит, смолкли речи.
Но чуть только мы их смогли обуздать,
Как тут устремились друг к другу плечи
И руки уже обнялись опять.

О, Господи! Что же творит любовь?!
Все планы практически рассыпаются:
То руки мгновенно опять смыкаются,
То губы встречаются вновь и вновь...

А чуть распрощаемся до конца,
Как все будто снова летит по кругу:
То ноги несут нас опять друг к другу,
То тянутся руки, то вновь сердца.

О, люди! Запомните мой совет:
Коль вдруг вот такое у вас случится,
Не мучьтесь, а мчитесь бегом жениться.
Другого решения просто нет!

1994 г.

Не гордитесь пред фронтовиками,
Молодость спалившими в огне,
Что сильны умами и сердцами
И в невзгодах твердыми шагами
Вдаль идут со всеми наравне.

Ну, а тем, кто фыркает на старших,
Отвечая, можем пошутить:
- Не считайте старших за пропавших,
Ибо мы еще девчонок ваших
Можем хоть на вечер, да отбить!

Быть надменным - это очень просто,
Ну а смысл, скажите мне, какой?
Ведь крупнее надо быть не ростом,
А умом, простите, и душой!

И чтоб жил в вас настоящий свет,
Не забудьте мудрые уроки.
Вспомните, как всюду на Востоке
Старших чтут буквально с юных лет.

Вас с отцами сталкивают рьяно,
Но вершите в сердце честный суд.
Жизнь ведь застят вам не ветераны,
Это было б все смешно и странно,
А все те, кто, добавляя раны,
Злей, чем волки, Родину грызут.

Вот на них пусть гнев и направляется
И бескомпромиссно, и сполна.
Родина людьми не выбирается,
И в душе тут сделки не свершаются,
Мир велик, а Родина - одна!

И чтоб самозваная "Фемида"
Не плевала в лица нам при споре,
Не давайте Родину в обиду,
Ни ее героев, ни истории.

И, послав подальше наглецов,
Никогда в душе своей не рвите
Те живые, трепетные нити,
Что идут от дедов и отцов!

Если ж мы на вас и поворчим,
Так затем, что крепко доверяем.
А еще затем, что все ключи
Вам от этой жизни оставляем...

Скоро вьюга каждого из нас
В дальний путь подымет по тревоге.
Только если дух наш не погас,
А остался с вами в добрый час -
Много легче будет нам в дороге.

1992 г.