"В край иной"
Сонеты
НА РОДИНЕ
LXXXVIII. НА РОДИНЕ.
Знакомых лип приветливые сени...
Я в дом родной пришел издалека.
Как память лет прошедших мне близка!
Вот наш балкон, вот шаткие ступени.
Заснувший сад исполнен сладкой лени.
Среди лугов бежит в дали река
И слышится с дорожки цветника
Жужжанье пчел вокруг куста сирени.
Мне чудятся в густой его тени
Взгляд карих глаз, улыбка, русый локон.
Давно, давно исчезнули они!
Сирени куст один цветет у окон, --
Такой же все, разросся, не поблек он
И весь в цветах, как в те былые дни.
LXXXIX. РЕВОЛЮЩЯ.
Среди толпы бушующей народа,
Кроваво-красных, траурных знамен
Явилась мне желанная свобода,
Моим мечтам когда-то милый сон.
Обманчивый, о воле лгал мне он...
В огне зари, в пожаре небосвода
Она неслась, как буря, как невзгода,
И трупами был путь загроможден.
Толпа убийц, служившая ей верно,
За нею шла, и кровь с мечей текла.
Кругом свершались казни без числа.
Она была, как ненависть, безмерна
И голову немую Олоферна,
Юдифи дар, за волосы несла.
ХС. КАЗНЬ.
Пустынный остров есть на Черном море,
Там в шум волн не слышен крик мольбы.
На берегу, с отчаяньем во взоре,
Увидел он конец своей судьбы.
Столбы стояли там, несли гробы
И яму рыли, где он должен вскоре
Почить навек, став жертвою борьбы.
Так суд решил в суровом приговоре!
Он пролил кровь, забыв завет Христа,
Слепой вражде свои он отдал силы
И видит тень открывшейся могилы.
Солдаты молча стали на места.
Вот грянул залп, -- и ставят три креста
На берегу, где слышен плеск унылый.
XCI. ПУГАЧЕВ.
С. П. Марголину.
Зажглись усадьбы, вспыхнули костры.
Казалось, край опустошен войною...
Мужик невзрачный, с дюжим топором
За поясом, стоял передо мною.
-- "Ась, барин? Знать не кончили добром
Мужицкий спор с дворянством и казною?" --
Он говорил с насмешкой показною.
-- "Как знать тебя?" -- "3ови хотя Петром!"
"Емелька я... чай помнишь Пугачева?" -
В морозной мгле послышался ответ.
Мужик в тулупе мялся бестолково.
Но видел я, что в даль минувших лет
Лежал за ним по снегу алый след
Кровавых смут, бесправья векового.
ХСII. НА ФАБРИКЕ.
Бьет молот, черные мелькают лица
И доменных печей пылает ряд.
Полос железных рдеет вереница, --
Он ползут, свиваются, шипят...
Вокруг меня гремит фабричный ад.
Но вот гудок, -- толпа в завод стремится;
Пар выпущен, летит каменьев град.
Где буйных сил разумная граница?
Стихии мощь нельзя уже сдержать.
Нависла мгла и облако склубила,
Свистят пары, свободные опять.
На волю рвется двигателей сила.
Она крушит, преграды все разбила -
И губит все, что должно созидать.
ХCIII. ИЗМЕННИК.
Пустынная есть дача в Озерках,
Там ветви сосен кажутся темнее.
Там в комнате, в углу, с петлей на шее
Открыли труп, висевший на крюках.
Весь в плесени, уже он тленьем пах.
Его, как падаль, бросили злодеи.
Под вешалкой, видения страшнее,
Сидел мертвец, -- одетый в шубу прах.
Таились в нем предательство, интрига.
Хотел народ избавить он от ига
И чернь повел изменой во дворец.
Так кончил он, удавленный расстрига...
Поверье есть, что каждому Творец
Шлет в смертный час заслуженный конец.
XCIV. ВЛАСТЬ.
Короны блеск и пышный пурпур власти,
Владычество над бедною толпой
Ужели так заманчивы? Нет страсти
Столь призрачной, столь жалкой и слепой.
Возвыситься хоть малость, хоть отчасти,
Чтоб угнетать, топтать всех под ногой, -
Ужели нет у вас мечты другой,
Чудовища с зубами в волчьей пасти?
Вы ждете крови, смуты и тревог.
Чтоб управлять, чтоб стать владыкой миpa
Нужны убийства, цепи и острог.
Политик - шарлатан и демагог,
Ведь вас манит не вольность, а порфира.
Вам власть нужна, в ней видите кумира!
XCV. ГРАЖДАНИН.
-- "Наш гордый Рим покрыл себя позором,
Дух варварства опять вселился в нем.
Бушует чернь... Где римлянин, в котором
Мы доблести гражданские найдем?"
-- "Скажи, тебе Петроний не знаком?
Тот гражданин с открытым, смелым взором,
Перед сенатом, и явясь на форум,
Он говорит правдивым языком.
Друг вольности, он не солжет народу,
И Цезарю он верен, но не льстит.
Равно он ценит долг свой и свободу.
Он, как трибун народный, знаменит!"
-- "Не он ли там под портиком стоит?
Пойдем к нему, подвинемся ко входу!".
XCVI. ЦЕЗАРЬ.
Играют трубы... Строй за строем конным
В кирасах медных движутся полки,
Подобные могучим легионам.
Блестят их каски, зыблются значки.
От площади протяжны, далеки,
Несутся крики, -- и к полкам, к знаменам,
Перед вождем торжественно склоненным,
Подъехал Цезарь...
Шумный гул реки,
Когда все в тучах небо голубое,
Напомнил крик солдат в железном строе.
Сам император светел был челом.
Он был, как солнце... и в полдневном зное,
Сверкая каской с золотым орлом,
Был Божьей власти царственным послом.
XCVII. РУСЬ.
Цветы, луга и нивы без границы,
Над речкой тень плакучего куста...
Знакомые и милые места!
Снопы вязать на поле вышли жницы.
Повсюду ширь, приволье, красота.
Среди берез поют, скликаясь, птицы.
За рощею, встречая луч денницы,
Звездой сияет золото креста.
Там вечный свет и благовест о Боге.
Гул многозвенный слышен из села,
Зовущие гудят колокола.
Молюсь за тех, кто странствует в дороге.
Я не забыл минувшие тревоги,
Но в этот час душа моя светла.
XCVIIL. ВОЛГА.
А. Н. Строганову.
Ты видел Волгу в бурю ль, в непогоду,
Когда шумна, разгульна, широка,
Как песня льется русская река,
Как песня наша, милая народу?
И сложена та песня не в угоду, --
Ей сердце служит краше родника.
И удаль в ней, и лютая тоска,
И буйный клич за вольность и свободу.
Гуляет ветер! Сизая волна
В расшиву бьет с налета да с размаха.
С купцом рядиться станет ли она?
И любо ей нагнать былого страха...
В ней под грозой, когда река темна,
Краснеет Стеньки Разина рубаха.
XCIX. ЗАВОЛЖЬЕ.
А. М. Федорову.
За Волгою, в степях ее, впервые
Я посетил улусы кочевые.
Среди травы кибиток видел тень
И пил кумыс, отрадный в жаркий день.
Встречались мне поселки там иные
И минарет татарских деревень,
Но мне милей кочевье, воля, лень,
Седой ковыль и табуны степные.
Как он хорош, свободный этот край!
Восточной песни вьются переливы, --
Вдали звучит задумчивый курай.
Несется конь, скакун мой длинногривый,
Через бурьян, овраги и обрывы...
Печаль моя! Попробуй -- догоняй!
С. DESIDERIA.
И посетил я город мой родной...
Я не узнал знакомого мне края.
Где был мой дом, живет семья чужая,
Строений вид и сад -- совсем иной.
Одна река все та же под луной
Катилась... Жизнь, любовь моя былая
Лишь в памяти воскресли предо мной,
В моих мечтах печально оживая.
Прошедшее... ужель как смерть оно?
Что прожито, то умерло давно.
Но прошлый миг -- не ложное ли слово?
Но в вечности нет времени былого?
И если жить за гробом суждено,
Все милое придет, вернется снова.
CI. ВОСПОМИНАНЬЕ.
Ты помнишь ли, как вместе над рекой,
В тени дерев задумчивого бора,
С тобой сидели мы рука с рукой?
Ты нравилась без роскоши убора.
В венке цветов красавицей такой
Казалась ты, что не сводил я взора...
Но все прошло, но все минуло скоро!
Теперь я здесь один с своей тоской.
Безмолвен бор в заветных нам пределах,
Твой голосок замолкнул вдалеке.
Возможно ли? -- Шесть лет минуло целых!
Но, наклонясь к померкнувшей реке,
Знакомый образ вижу, как в венке,
В речных цветах, среди кувшинок белых.
СII. КРЫСЫ.
Разрушен дом, надежд моих приют.
Явились крысы -- горькая примета...
Всю ночь они скребут, они грызут
И возятся в подпольях до рассвета.
Небесная, быть может, кара это?
Уже зияют дыры там и тут.
Хозяйство я завел в былые лета,
Но гибнет все, -- скребут он, грызут!
Как злые мысли, что порой ночною
Тихонько гложут бедный ум людской,
Они подгрызли счастье и покой.
По комнатам, объятым тишиною,
Я слышу скрежет, всюду он со мною...
Зверьки прилежно труд кончают свой.
СIII. ОДИНОЧЕСТВО.
Любить -- страдать... Зачем запас богатый
Страданий умножать? Любовь к жене,
К малюткам-детям нам сулить утраты,
Их горестью несчастны мы вдвойне.
Не лучше ли с собой наедине
Печально жить и ждать с судьбой расплаты?
Ведь слез своих с избытком хватит мне.
К чему нам дружба, лары и пенаты?
Я одинок, но сердцу моему
Гробницы счастья дороги и милы, --
Моей любви безмолвные могилы.
Их памяти, искусству и уму,
Несвязанный, отдам остаток силы.
Жить, умереть -- спокойней одному.
CIV. ТРУД.
За честный труд награда ждет сторицей.
Пусть борозды взрывает верный плуг, --
Зазеленеет нива, точно луг,
И золотой оденется пшеницей.
Как весело тогда смотреть вокруг,
Мечтать о жатве с молодою жницей, --
Красавицей, подругой смуглолицей.
Колосья ждут ее усердных рук.
На поле жизни пахарь неустанный,
Я верен был суровому труду
И с песнею за плугом я иду.
Но скрылось солнце, крадутся туманы...
Вспахал я горе, вырастил беду, -
Пожал одни печали и обманы.
CV. СЧАСТЬЕ.
Я счастлив вновь, -- исполнились желанья.
Но что ж мне жаль мучительных минут,
Тоски и слез минувшего страданья,
И вновь часы медлительно текут?
Пускай скорбям платил с лихвою дань я, --
Нам горести избыток чувств дают.
Но сердце спит, исполнено мечтанья,
Хоть весь в цветах счастливый наш приют.
Смысл бытия -- в борьбе и вечном спор.
В порывах бурь трепещет, плещет море,
Но дремлет в штиль лазурная волна.
Что радость? -- Миг! Сильней и глубже горе.
В печалях жизнь тревогами полна,
А счастье -- сон, забвенье, тишина.
CVI. РУСАЛКА.
-- "Приди ко мне! Восходит месяц ранний,
Кувшинки спят, чуть движется камыш,
И стелет нам серебряные ткани
Речная зыбь... Ты медлишь, ты молчишь?" --
-- "Не верю я!" -- "Но слез моих, рыданий
Ужели ты не слышишь, не щадишь?" --
-- "Смеешься ты!" - "То лжет ночная тишь...
Я плачу!" -- "Нет, то смех звенит в тумане!" -
-- "Приди ко мне! Светлеют небеса,
В траве речной запуталась коса!" --
-- "Изменишь ты!" -- "Люблю, томясь, тоскуя..." -
-- "Ты холодна!" -- "То жемчугом роса
На грудь упала..." - "Руку дай, тону я!" -
-- "О, милый мой! О, счастье поцелуя!".
CVII. ЛИСТОПАД.
Все кончено. Летят опавшие листы
И обнажилась грустная аллея.
Не сердце ли, о прошлом сожалея,
Роняет песни, слезы и мечты?
Все кончено, прощай! -- Уходишь ты...
Поблекнет жизнь и парк умрет, желтея.
Его убор сорвет лесная фея,
Сомнет его последние цветы.
Как пусто все, как все кругом уныло!
Мечту о счастье сердце проводило,
За нею в даль следит прощальный взгляд.
Ты не вернешься, не придешь назад...
Расстанемся, забудем все, что было! --
Печально шепчет желтый листопад.
СVIII. ДРУГУ.
Н. И. Ж--ну.
Стал бедняком я нынче, милый мой!
Достатка нет, измучен я борьбою...
Но по пути зайдем ко мне домой
Отведать яств, нам посланных судьбою.
Не много я имею за душой:
На стенке сабля, книжек шкаф большой
И образок с лампадой голубою...
Я поделюсь хоть песнею с тобою,
Прочту стихи, от друга не тая.
Корысть ли только песенка моя?
Кому нужна поэзия, мой Боже!
Иным казна, другим чины дороже.
Не потому ль был счастьем беден я,
Да не богат и дружбою был тоже.
CIX. СИЛЬВИЯ.
Есть старый парк... В шатре его зеленом
Встречал ли ты задумчивых подруг? --
Там девять Муз пред Фебом-Аполлоном
Среди ветвей сошлись в парнасский круг.
Там луг в цветах, растет тенистый бук,
Там есть скамья у озера под кленом...
Там милых чувств, былых сердечных мук
Нельзя забыть в мечтании влюбленном.
Там Верности и Дружбы храм стоить.
Но есть ручей и темный грот в долине,
Где светлый бог оплакан и забыт.
В траве густой разбитый мрамор спит.
Там я забыл все прежние святыни
Для Сильвии, зеленых рощ богини.
Павловск, 1898 г.
27 июня.
CX. БРОНЗОВЫЕ КОНИ.
Перед дворцом, из бронзы отлитые,
Есть кони дивные. Их пьедестал --
Гранитный мост, устои вековые.
Коней тех Клодт искусно изваял.
Встав на дыбы, узду узнав впервые,
Взвились они мятежнее стихии,
Но человек смирил их и взнуздал,
Напрягши грудь и мускулов металл.
Художник смелый выразил в контрасте
Две силы здесь, -- борьбу ума и страсти.
Высокий смысл в скульптуре этой скрыт.
Зверь поднялся, ударами копыт
Повержен всадник, но железом власти
Безумство чувств рассудок победит.
CXI. ВЕЧЕР.
Склонилось солнышко к полям зеленым,
Ты сладко спишь, не ведая забот.
Я личиком любуюсь усыпленным
И грусть в душ невольная растет.
Но спи-усни! Отдайся грезам сонным,
Пока сберечь могу я от невзгод.
Не так ли там, хранима старым кленом,
В саду березка юная цветет?
Ни слез, ни дум тяжелых ты не знала.
Как милого ребенка, я бывало
Тебя лелеял на своей груди.
Я изнемог и сердце жить устало...
Что ждет тебя, что будет впереди?
Но спи-усни, тревог не разбуди!
СХII. СТАРОСТЬ.
Не верь любви и счастью молодому,
Цветам весны пленительной не верь.
Беззубой Парке, времени седому,
Заплатит жизнь ценою злых потерь.
Я подошел к покинутому дому,
Где я любил, где верилось иному,
И постучал в знакомую мне дверь.
Но кто ее отворит мне теперь?
Горбатая старуха, вся седая,
Открыла дверь трясущейся рукой:
-- "Чего тебе? Ты, странник, кто такой?"
Там, где цвела надежда молодая,
Колдунья Старость, о судьбе гадая,
Грозила мне железною клюкой.
СХIII. КОЛОКОЛ.
Князю Касаткину-Ростовскому.
Пусть не звонят, тебя встречая, князь,
Колокола умолкшие Ростова, --
На родине с историей былого
Еще крепка князей ростовских связь.
Она сильна, она не порвалась.
Но твой удел -- княженье в царстве слова.
В стихах твоих, далеко разносясь,
Нам колокол ростовский слышен снова.
Созвучьями Святую Русь буди,
Ей посылай хвалу и укоризны,
Но в преданной рожденные груди.
Твой колокол ударит не для тризны,
Твой голос будет славою отчизны,
Он прозвучит, что свет наш -- впереди!
CXIV. ОКНО.
Старик Мороз, усердствуя давно,
Стучал в окно, ходил всю ночь дозором
И по стеклу серебряным узором
Вел завитки -- кудряво, мудрено.
Как будто бы искуснейшим гравером
Моей избы расписано окно, --
Все в блестках, в белом инее оно.
Пушистый снег вдоль рамы лег убором.
Вот папоротник, весь из серебра,
Раскинул ветки и лучей игра
Зажгла на нем, как звезды, отблеск синий.
Мое окно, закутанное в иней,
Раскрылось в мир, где сказочно пестра
Мечта царит над снежною пустыней.
CXV. СТУДИЯ.
Ф.П. Ризниченко.
Мне вспомнилась забытая давно
Та студия, где мы болтая пили, --
Твои эскизы, гипсы и панно
И мольберт твой, покрытый слоем пыли.
Все было там неприбрано, бедно,
Но с чердака в широкое окно
Нам небеса лазурные светили.
Мы молоды, мы беззаботны были...
Натурщица, Офелия твоя,
Тебе казалась образцом природы,
Ты изучал в ней тайны бытия.
Твои, мой друг, этюды помню я...
Не лучшие ль, скажи, то были годы
Любви, искусства, лени и свободы?
CXVI. ХУДОЖНИКУ.
Н.И. Кравченко.
Художник мой, мой добрый Геркулес!
На Севере, среди иного круга,
Мы встретились и поняли друг друга.
Мы оба чужды северных небес.
Мы выросли под знойным солнцем юга,
Где красота, где шепчет горный лес,
Где море спит и полон мир чудес.
Природа нам -- вернейшая подруга.
Я ей служил, поэзию избрав,
Любя душой таинственные сказки.
Но в выборе искусства ты был прав.
Юг дал тебе веселый, нежный нрав,
Свой яркий свет, и живописи краски,
И силу чувств, исполненную ласки.
CXVII. OCEHHИE ПОБЕГИ.
Из царства грез и светлой красоты
Явились вновь мне милые когда-то
Прекрасные, но поздние мечты.
Ужель опять душа моя богата?
Еще не все постигнула утрата
И радости не все еще взяты, --
Но в холоде душевной пустоты
Им суждено погибнуть без возврата.
Так иногда осеннею порой
Распустятся в душистых почках клены
И лепесток покажется зеленый.
Давно лежит опавших листьев рой,
Но луч блеснул, и в юности второй
Обманут клен весною отдаленной.
CXVIII. БАШНЯ ГЕРМАНА.
На берегу клубящейся Наровы,
Где пена волн среди порогов бьет,
Я вижу замок, рыцарей оплот.
Все тот же он, хоть край цветет здесь новый.
Зубчатых стен не рушатся основы
И до сих пор, когда луна встает,
На башне тень свершает свой обход, --
В руке копье и шлем блестит суровый.
Не рыцарь ли идет там при лун?
Бряцает сталь его вооружений...
Прошедшее опять живет во мне.
Всхожу один на мшистые ступени,
И мнится мне, что оживают тени,
А я лишь сон, лишь призрак на стене.
CXIX. КЛЕЙНЛИБЕНТАЛЬ.
Садится солнце, полон лес прохлады,
От кирки на дорогу пала тень.
Вдоль домиков глядят из-за ограды
Акации и пышная сирень.
На пахоте окончив трудный день,
Все отдохнуть и встретить вечер рады.
Вот с трубкой Фрид, седой старик-кремень,
Красавец Генрих прутик гнет с досады.
-- "Wu is mei Kretcha?" -- мрачно шепчет он.
На лавочке, где наклонились ветки,
Не видно нынче маленькой соседки.
Пошел бы к Лотте, -- в Лотту Карл влюблен...
А в садике, где дремлет старый клен,
Смех девушек звучит в цветах беседки.
СХХ. ОДЕССА.
А.С. Попандопуло.
Как хороша Одесса молодая,
Когда весной акации цветут,
Когда зовет, смеясь и поджидая,
Южанка в их таинственный приют!
Там сон любви и волны там поют...
Атина, Сафта, -- вас зову, мечтая.
И где Зоица, пчелка золотая,
Что по цветам мелькала там и тут?
Шумят кафе, полны толпой бульвары,
И моря блеск, лазурно-огневой,
Влечет к себе смеющиеся пары.
Там красота, но кратки счастья чары...
Акации на камень мостовой
Роняют в пыль наряд душистый свой.
CXXI. ПОЛЬША.
Графу Бреза.
Истории свернул я список длинный,
С его страниц печать вражды снята...
Зовут меня знакомые места, --
Сад, панский дом, и рощи, и долины.
Тот старый сад, где зелень так густа
Вишенника, смородины, малины.
Мне слышится смех панны Михалины,
О Польше шепчет тихая мечта.
Племен славянских чужд мне спор кровавый, -
Поляк и русский в нем различно правы.
Их суд -- история, и час придет,
Народный спор рассудит сам народ.
Среди костелов и дворцов Варшавы
Я вижу блеск дней рыцарства, дней славы.
CXXII. ФИНСКИЙ ЗАЛИВ.
Пустынная, песчаная коса...
Стою один на берегу залива,
Где финских лайб белеют паруса.
Здесь все молчит, волна не говорлива.
Ни страсти нет, ни сильного порыва.
Тревожных, бурь утихли голоса.
Прибрежье, сосны, тучи, небеса
Отражены спокойствием разлива.
Морской травы зеленый стебелек
Чуть клонится под зыбью водяною.
Печальный сон мечты мои увлек.
Но чайки крик пронесся над волною...
Она зовет, она летит за мною, --
Свободы час, быть может, не далек!
CXXIII. ЗИМНИЙ ВЕЧЕР.
Из облаков, из бездны неба синей
Взошла луна над снежною пустыней.
Сверкает лес в ветвях из серебра.
Алмазных звезд рассыпалась игра.
Лесную глушь окутал белый иней,
Безмолвьем веет зимняя пора.
Как хорошо в такие вечера,
Как дышит мир забытою святыней!
Поля горят чистейшей белизной
И в хлопьях снег летит в дали пустынной,
Летит, блестит и гаснет под луной.
Снег -- точно пух от стаи лебединой.
Не крылья ли белеют над долиной,
Не крылья ли уносят в край иной?
CXXIV. НОЧЬ НА САЙМЕ.
Над Саймою бессонно веет мгла,
Нет грез и тайн с одеждой их цветною.
Объяты ели чуткой тишиною
И ночь сама уснуть здесь не могла.
Даль озера зеркальна и светла,
Янтарь зари желтеет над волною.
В тени двух сосен гладью водяного
Отражена угрюмая скала.
На сером камне высечены руны
И мнится, будто под скалой на дне
Сам Вейнемейнен разбирает струны.
Неясный звук несется по волне,
И эта ночь, и свет ее безлунный
На мир иной открыли зренье мне.
CXXV. ДОНСКИЕ СТАНИЦЫ.
Есаулу Попову.
Зажгла заря далекий небосклон.
Донских станиц привольная отрада, --
Степной простор и зелень винограда,
Забуду ль вас? Забуду ль синий Дон?
В его кустах звенит бубенчик стада.
Станичный двор соломой заметен, --
Как золото, горит на солнце он,
И манит крыш соломенных прохлада.
Свободный край! Но песня в нем грустна, -
Конь вороной, разлука и война,
Донской казак ухал на чужбину,
Напрасно ждет казачка у окна...
Прости, мой Дон! Станицу я покину,
И берег твой, и тихую долину.
GXXVI. ПРОРОК.
Памяти В.С. Соловьева.
Он полон был таинственных видений,
Ему гробницы были отперты,
Бессмертной жизни вечные мечты
Угадывал его творящий гений.
Его лицо чистейшей красоты,
Глубокий взгляд, бровей суровых тени, -
Библейские и строгие черты
Передо мной встают в часы сомнений.
Он был пророк, но всеми был любим.
Казалось, свет по волосам седым
Скользил, как луч святой, необычайный.
Природа, Бог ему открыли тайны.
Он проникал познанием своим
И в даль веков, и в мир вещей случайный.
CXXVII. НА СТАНЦИИ.
Опять вокзал... в степи бушует непогода,
Но зала станции огнями залита.
Вдоль убранных столов и смех, и суета,
И радостный прилив кипящего народа.
Но вот пробил звонок, толпа шумит у входа,
Вагоны двинулись, и зала вновь пуста,
И слышен гул шагов под звучной аркой свода,
И стелется в углах пустынных темнота.
Так радостных надежд, живых очарований
На миг душа моя опять была полна,
Но в памяти моей воскресла тень одна, --
И нет огня в груди, и в сердце нет желаний,
И рушится обман несбыточных мечтаний,
И вновь душа моя безмолвна и темна.
Владимир Шуф "В край иной" - На родине
