Тимур Кибиров

         Стихи 1999г

ПАМЯТИ ЛЮБИМОГО СТИХОТВОРЕНИЯ

Для отрока, в ночи кропающего вирши,
мир бесконечно стар и безнадежно сер,
и смысла нет нигде - ни на земле, ни выше!
И класс 9 "А" тому живой пример.

О скука, о тщета! Обыденности бремя
сносить не станет сил, и не хватает слов,
чтоб высказать им всем, чтобы порвать со всеми,
бежать, бежать, бежать, смываться вновь и вновь!

Мамаши в бигудях, и папеньки в подтяжках,
с пеленками любовь, и с клецками супы!
Действительно, кошмар! Скипай скорей, бедняжка,
куда глаза глядят, подальше от толпы!

Куда глаза глядят? - На небо иль под юбку.
Но в небе - пустота, под юбкой - черт-те что!
О, как не пригубить из рокового кубка,
Когда вокруг не то, всегда, везде не то!

Когда мутит уже от пойла общепита,
когда ни продохнуть, ни охнуть от тоски,
когда уже ни зги от злобы и обиды,
когда невмочь уже... О, детские мозги!

Взгляни - цветы добра взрастают у дороги!
Ромашка! Иван-чай! И лютик! И репей!
И этот - как его... Пока еще их много.
Куда тебя несет? Останься, дуралей.

Присядь. Перекуси. Успеется, сердешный.
Она сама придет. Не торопи Ее.
И так уж наш пикник оцеплен тьмой кромешной.
И так уж всё вокруг и гибнет, и поет.

Оцеплен наш бивак. И песня наша спета.
Но ноты и слова запомнит кто-нибудь.
Чего ж тебе еще? Ни одного куплета
нам больше не сложить, уж ты не обессудь.

Уж вечер. Уж звезда, как водится, с звездою
заводит разговор. Разверзла вечность зев.
Осталось нам прибрать весь мусор за собою,
налить на посошок и повторить припев:

Смерть! Старая манда! С дороги! Не чернила,
не кровь и не вода, но доброе вино
с бедняцкой свадьбы той нас грело и пьянило.
Мария с Марфой нам служили заодно!

Мария с Марфой нас кормили и поили!
Нам есть чего терять! Нам есть жалеть о чем -
буквально обо всем, буквально до могилы...
А может, и потом... Должно быть, и потом.


 ГОЛОЛЕДИЦА

То Каем, то Гердой себя ощущая,
по грязному снегу к метро пробегая,
очки протирая сопливым платком,
и вновь поднимаясь в гриппозную слякоть,
и вновь ощущая желанье заплакать,
желанье сцепиться вот с этим жлобом,
металлокерамикой в горло вцепиться,
в падучей забиться, в экстазе забыться,
очки протирая входя в Гастроном,
и злясь, и скользя, и ползя понемножку
по грязному снегу, по гладкой дорожке,
по кочкам, по кочкам, по кочкам...


 * * *

В общем, жили мы неплохо.
Но закончилась эпоха.
Шишел-мышел, вышел вон!

Наступил иной эон.
В предвкушении конца
Ламца-дрица гоп цаца!


 КРЕСТЬЯНИН И ЗМЕЯ

Сколько волка ни корми —
в лес ему охота.
Меж хорошими людьми
вроде идиота,
вроде обормота я,
типа охломона.
Вновь находит грязь свинья
как во время оно!

Снова моря не зажгла
вздорная синица.
Ля-ля-ля и bla-bla-bla —
чем же тут гордиться?
Вновь зима катит в глаза,
а стрекуза плачет.
Ни бельмеса, ни аза.
Что всё это значит?


 С НОВЫМ ГОДОМ

На фоне неминучей смерти
давай с тобою обниматься,
руками слабыми цепляться
на лоне глупости и смерти.
Я так продрог, малютка Герда,
средь этой вечности безмозглой,
средь этой пустоты промозглой,
под ненадёжной этой твердью.
Кружатся бесы, вьются черти.

Я с духом собираюсь втуне,
чтоб наконец-то плюнуть, дунуть,
отречься, наконец, от смерти.
На этом фоне неминучем,
на лоне мачехи могучей,
под безнадежной этой твердью —
давай с тобою обниматься.
Давай за что-нибудь цепляться.


 * * *

Наша Таня громко плачет.
Ваша Таня — хоть бы хны!

А хотелось бы иначе...

Снова тычет и бабачит
население страны.

Мы опять удивлены.


 * * *

На реках вавилонских стонем,
в тимпаны да кимвалы бьём.
То домового мы хороним,
то ведьму замуж выдаём.

Под посвист рака на горе
шабашим мы на телешоу,
и в этой мерзостной игре
жида венчаем с Макашовым.


 ДЕРЕВНЯ

Русь, как Том Сойер, не даёт ответа.
Должно быть, снова шалости готовит
какие-нибудь... Середина лета.
Гогушин безнадёжно рыбу ловит
под сенью ивы. Звонко сквернословит
седая Манька Лаптева. Рассветы
уже чуть позже, ночи чуть длиннее.
И под окном рубцовская рябина
дроздам на радость с каждым днём
желтее.

Некрупная рогатая скотина
на пустыре торчит у магазина,
и возникает рифма — Амалфея.
По ОРТ экономист маститый
М. Курдюков и депутат Госдумы
пикируются. "Вот же паразиты!” —
переключая, говорит угрюмо
Петр Уксусов. Но Петросяна юмор
вмиг остужает мозг его сердитый.

Вот мчится по дорожке нашей узкой
жигуль-девятка. Эх, девятка-птица!
Кто выдумал тебя? Какой же русский,
какой же новый русский не стремится
заставить всё на свете сторониться!
Но снова тишь, да гладь, да трясогузка,
да на мопеде мужичок поддатый,
да мат, да стрёкот без конца и края...
Опасливый и праздный соглядатай,
змеёй безвредной прячусь и взираю.
Я никого здесь соблазнить не чаю.
Да этого, пожалуй, и не надо.


 ГЕНЕЗИС

Всё-то дяденьки, тётеньки,
паханы, да папаши,
да братбны, да братцы,
да сынки у параши.
Все родимые, родные
и на вид, и на ощупь,
все единоутробные
и сиамские, в общем.
И отцам-командирчикам
здесь дедов не унять.
Все родня здесь по матери,
каждый грёб твою мать!
Эх, плетень ты двоюродный,
эх, седьмая водица,
пусть семья не без урода,
не к лицу нам гордиться —
ведь ухмылка фамильная
рот раззявила твой
бестревожно, бессильно...
Что ж ты как не родной?!


 * * *

Умом Россию не понять —
равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию —
у всех особенная стать.
В Россию можно только верить?
Нет, верить можно только в Бога.
Всё остальное — безнадёга.
Какой мерою ни мерить —
нам всё равно досталось много:

в России можно просто жить.
Царю с Отечеством служить.


 * * *

Хорошо Честертону — он в Англии жил!
Оттого-то и весел он был.

Ну а нам-то, а нам-то, России сынам,
как же всё-таки справиться нам?

Jingle bells! В Дингли-делл мистер Пиквик спешит.
Сэм Уэллер кухарку смешит,
и спасёт Ланселот королеву свою
от слепого зловещего Пью!

Ну, а в наших краях, оренбургских степях
заметает следы снежный прах.
И Петрушин возок всё пути не найдёт.
И Вожатый из снега встаёт.


 ТАБЕЛЬ

В сущности, я не люблю жить.
Я люблю вспоминать.
Но я не могу вспоминать не по лжи,
но всё норовлю я песню сложить,
то есть, в сущности, лгать.
Лгать, сочинять,
песню слагать,
ответственность тоже слагать.
Уд — за старательность.
Неуд — за жизнь.
По пению — с минусом пять.


 ПЕСНЬ СОЛЬВЕЙГ

Вот, бля, какие бывали дела —
страсть моё сердце томила и жгла —
лю, бля, и блю, бля,
и жить не могу, бля,
я не могу без тебя!
Прошлое дело, а всё-таки факт —
был поэтичен обыденный акт,
был поэтичен, и метафизичен,
и символичен обыденный фак!
Он коннотации эти утратил.
И оказался, вообще-то, развратом!
Лю эти, блю эти,
жить не могу эти,
das ist phantastisch!
O, yes!
Уж не собрать мне
в аккорд идеальный
Грига и Блока
с бесстыдством оральным
и пролонгацией фрикций. Но грудь
всё же волнуется — О, не забудь!
Лю, бля, и блю, бля,
и жить не могу, бля,
я не могу без тебя,
не могу!
А на поверку — могу ещё как!
Выпить мастак и поесть не дурак.
Только порою сердечко блажит,
главную песню о старом твердит:
лю, говорю тебе, блю, говорю я,
бля, говорю я, томясь и тоскуя!
Das ist phantastisch!
Клянусь тебе, Сольвейг,
я не могу без тебя!


 * * *

Как Набоков и Байрон скитаться,
ничего никогда не бояться
и всегда надо всем насмехаться —
вот каким я хотел быть тогда.
Да и нынче хочу иногда.
Но всё больше страшит меня
грубость,
и почти не смешит меня глупость,
и напрасно поют поезда —
я уже не сбегу никуда.
Ибо годы прошли и столетья,
и сумел навсегда присмиреть я.
И вконец я уже приручился,
наконец, презирать разучился.
Бойкий критик был, видимо, прав,
старым Ленским меня обозвав.


 * * *

Юноша бледный, в печать выходящий!
Дать я хочу тебе два-три совета:
первое дело — живи настоящим,
ты не пророк, заруби себе это!
И поклоняться Искусству не надо!
Это и вовсе последнее дело.
Экзюпери и Батая с де Садом
перечитав, можешь выбросить смело.


 * * *

Поэзия! — big fucking deal!
Парча, протёртая до дыр!
Но только через дыры эти
мы различаем всё на свете,
поскольку глаз устроен так:
без фокусов — кромешный мрак!
Гляди ж, пацан, сквозь эту ветошь.
Сквозь эту мишуру и ложь,
авось, хоть что-нибудь заметишь,
глядишь, хоть что-нибудь поймёшь.


 * * *

Объективности ради мы запишем в тетради:
Люди — гады, и смерть неизбежна.
Зря нас манит безбрежность,
или девы промежность.
Безнадёжность вокруг, безнадежность.

Впрочем, в той же тетради я пишу Христа ради:
Ну не надо, дружок мой сердешный!
Вихрь кружит центробежный,
мрак клубится кромешный...
Ангел нежный мой, ангел мой нежный!


 * * *

Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу. Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.
Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец дурацкий Бисер Киров)
"to be or not to be?” когда-то вопросил,
а некий Рэтленд граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди — Чубайс!! А вот — вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет "Правда”!
Нет, лучше подожду — чтоб мыслить и страдать.
Ведь так, мой юный друг? Вот пухленький ведущий
программы "Смак” даёт мне правильный совет
не прогибаться впредь пред миром этим злющим.
Ну улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?
И страшно, правда ведь? И правда ведь, опасно?
Не скучно ни фига! Таинственно, скорей.
Не то, чтоб хорошо, не то, чтобы прекрасно —
невероятно всё и с каждым днём странней.
"Dahin, dahin!” — Уймись! Ей-богу надоело.
Сюда, сюда, мой друг! Вот, полюбуйся сам,
как сложен, преломлён, цветаст свет этот белый!
А тот каков, и так узнать придётся нам!
Лень-матушка спасёт. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та ещё! Всё то же и все те же.
Сюжет — ни то, ни сё. Пегас — ни тпру, ни ну.
Но — глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, ещё не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство!
Как мало времени. Пожалуйста, уймись!
И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам — что ж торопить расчёт?
Упьюсь, и обольюсь с улыбкою прощальной,
и бабки подобью, и закажу ещё.
И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет — и так сойдёт. О чем тут говорить?..
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к чёрту плыть!


 ИСТОРИКО – ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТРИПТИХ

1

Ната, Ната, Натали.
Дал Данзас команду "Пли!”.
По твоей вине, Натуля,
вылетает дура-пуля.

Будет нам мертвец ужо!
Закатилось наше всё.
Просто всё буквально наше!
Что ж ты делаешь, Наташа?

2

Виновата ли ты, виновата ли ты
или Пушкин во всем виноват?
Ты скажи, Натали, расскажи, Натали,
чем же люб тебе кавалергард?

Целовал-миловал, целовал-миловал!
Но и Пушкин тебя б целовал!
На балы б отпускал, ревновать бы
не стал,
и Мадонной тебя он назвал.

3

Пока в подлунном мире
жив будет хоть один
бряцающий на лире
беспечный господин,

найдется и Наташа,
и счастливый певец
увидит в ней все так же
чистейший образец,

и так же — эка жалость! —
она не даст ему,
чтоб медом не казалось
служенье строгих муз.

Хорошо бы сложить стихи...


 * * *

Не смотри телевизор. Не ходи в магазин.
Отключи телефон. Оставайся один.
Занимай оборону.

Не вставай с постели. Скажись больным.
Притворись немым или пьяным в дым.
Может быть, не тронут.

С головой укройся. Глаза закрой.
Отключи головной, приглуши спинной.
Затаи дыханье. -

Так бубнит в ночи застарелый страх,
то ли жизни страх, то ли смерти страх.
Даже слушать странно.


 * * *

Хорошо бы
крышкой гроба
принакрыться и уснуть!
Хорошо бы -
только чтобы
воздымалась тихо грудь.

И неплохо бы, конечно,
чтобы сладкий голос пел,
чтобы милый друг сердечный
тут же рядышком сопел! -

вот такую песню пела
мне Психея по пути,
потому что не хотела
за картошкою идти.


 * * *

В вагоне ночном пассажиры сидят.
Читают они, или пьют, или спят.
И каждый отводит испуганный взгляд.
И каждый во всем виноват.

И что тут сказать, на кого тут пенять.
Уж лучше читать, или пить, или спать.
И каждый мечтает им всем показать
когда-нибудь кузькину мать.


 * * *

А наша кликуша
все кличет и кличет,
осенней порой в поднебесьи курлычет,
зегзицею плачет, Есениным хнычет,
и все-то нас учит, и все-то нам тычет,

беду накликает, врагов выкликает,
в пельменной над грязным стаканом икает,
потом затихает
кликуша родная
и в медвытрезвителе спит-почивает.

Послушай, кликуша, найди себе мужа,
не надо орать нам в прижатые уши,
не надо спасать наши грешные души,
иди-ка ты с Богом, мамаша кликуша!

Но утром по новой она начинает,
стоит у метро, мелочишку сшибает,
журавушкой, ивушкой, чушкой рыдает,
и кличет, и клинское пиво лакает.


 * * *

Вот смотрю я на молодежь:
в настоящий февральский мороз
ходят, дурни, без шапки!
Уши красны, нос в соплях...
А девчонки - увы и ах -
не жалеют придатки!
Лучше брали б пример с меня:
я на улице не был три дня.
Что ж по холоду шляться?
Я на кухне сижу и злюсь.
А когда не злюсь, то боюсь.
"Примой" дую в седеющий ус.
И читаю нотации.


 ПО ПРОЧТЕНИИ "КРАСНОГО КОЛЕСА"

Все теперь мне ясно - Керенский паскуда.
Милюков зануда, рохля Государь,
молодец Кутепов. Только вот покуда
мне одно еще не ясно, так же как и встарь,

и вопрос все тот же нависает грозно,
а ответить четко не хватает сил -
слишком рано все же или слишком поздно
Александр Освободитель нас освободил?


 * * *

Приятная зависть поэтов
и женщин внимательный взгляд -
признайся, ведь ровно об этом
мечтал ты полжизни назад?

Так что ж ты невесел, врунишка,
и чем же ты так раздражен,
и злобно шипит твоя книжка
одышке твоей в унисон.


 * * *

Хорошо бы сложить стихи
исключительно из чепухи,
из совсем уж смешной ерунды,
из пустейшей словесной руды,

из пустот, из сплошных прорех,
из обмолвок счастливых тех,
что срываются с языка
у валяющих дурака, -

чтоб угрюмому Хармсу назло
не разбили б стихи стекло,
а, как свет или как сквозняк,
просочились бы просто так,

проскользнули, как поздний луч,
меж нависших кислотных туч,
просквозили бы и ушли,
как озон в городской пыли.