Николай Туроверов
 

СТИХИ

     Книга пятая

       (1930 -1938)  


*  *  *

Июльский день. Овраг. Криница.
От зноя обмелевший пруд.
Стреноженная кобылица,
Звеня железом ржавых пут,
Бредёт на жарком косогоре
В сухих колючках будяка,
И звону путь печально вторит
Ленивый посвист кулика.
О, сонный полдень летней дневки
И вспомню-ль я иные дни,
Под грушей лежа на поддевке
В неосвежающей тени,
Когда зовет к глухим дремотам
Своим журчанием родник,
И остро пахнет конским потом
На солнце сохнущий потник.

1930


*  *  *

   Ах, Боже мой, жара какая,
Какая знойная сухмень!
Собака, будто неживая,
Лежит в тени; но что за тень
В степи от маленькой кислицы?
И я, под сенью деревца,
В рубахе выцветшего ситца,
Смотрю на спящего отца.
И жаркий блеск его двухстволки,
И желтой кожи патронташ,
И кровь и перья перепёлки,
Небрежно брошенной в ягташ, —
Весь этот день, такой горячий,
И солнца нестерпимый свет,
Запомню с жадностью ребячей
Своих восьми неполных лет,
Запомню, сам того не зная,
И буду помнить до конца.
О, степь от зноя голубая,
О, профиль спящего отца!

1930


*  *  *

   Всё те же убогие хаты,
И так же не станет иным,
Легко уходящий в закаты,
Над хатами розовый дым.
Как раньше, — при нашем отъезде,
Всё так же в российской ночи
Мерцают полярных созвездий
В снегах голубые лучи.
И с детства знакомые ёлки
Темнеют в промерзлом окне,
И детям мерещатся волки,
Как раньше мерещились мне.

1930


*  *  *

   Грозу мы замечаем еле.
Раскрыв удобные зонты,
В просветах уличных ущелий
Не видим Божьей красоты,
И никому из нас не мнится,
Вселявшая когда-то страх,
Божественная колесница
С пророком в грозных облаках.
Ах, горожанин не услышит
Ее движенье никогда, —
Вотще на аспидные крыши
Летит небесная вода!
И скудный мир, глухой и тесный,
Ревниво прячет каждый дом,
И гром весенний, гром чудесный
Неслышен в шуме городском.
Но где-нибудь теперь на ниве,
Средь зеленеющих равнин
Благословляет бурный ливень
Насквозь промокший селянин.
И чувств его в Господней славе
Словами выразить нельзя,
Когда утихший дождь оправит
Веселой радуги стезя.

1930
 

   ЗАДОНЬЕ

1.

Утпола, — по-калмыцки, — звезда,
Утпола, — твое девичье имя.
По толокам пасутся стада,
Стрепета пролетают над ними.
Ни дорог, ни деревьев, ни хат.
Далеки друг от друга улусы,
И в полынь азиатский закат
Уронил свои желтые бусы.
В жарком мареве, в розовой мгле,
Весь июнь по Задонью кочую.
У тебя на реке Куберле
Эту ночь, Утпола, заночую.
Не прогонишь меня без отца,
А отец твой уехал к соседу, —
Как касается ветер лица,
Так неслышно к тебе я приеду.
Ты в кибитке своей для меня
Приготовишь из войлока ложе,
Моего расседлаешь коня,
Разнуздаешь его и стреножишь.
Не кляни мой внезапный ночлег,
Не клянись, что тебя я забуду, —
Никогда неожиданный грех
Не разгневает кроткого Будду.
Утпола, ты моя Утпола —
Золотистая россыпь созвездий, —
Ничего ты понять не могла,
Что тебе я сказал при отъезде.

   2.

Четвертый день сижу в кибитке.
В степи буран. Дороги нет.
Четвертый день мне на обед
Плохого чая крошит плитки
Калмык в кобылье молоко
И кипятит с бараньим жиром.
Метель, метель над целым миром.
Как я от дома далеко
Делю скуду зимовника
В плену задонской непогоды.
О, эти войлочные своды
И дым сырого кизека, —
Кочевий древнее жилье,
Мое случайное жилище...
Буран, как волк, по свету рыщет,
Всё ищет логово своё.
Занесена, заметена
Моя теперь снегами бричка.
Дымит очаг, поёт калмычка
И в песне просит гилюна
Трубить в трубу, пугать буран, —
Без корма гибнут кобылицы, —
А я дремлю и мне всё снится
Идущий в Лхассу караван
По плоскогориям в Тибете,
Туда, где сам Далай Лама.
Там тот же ветер, снег и тьма.
Метель, метель на целом свете.

1930


*  *  *

   Наташе Туроверовой.

Выходи со мной на воздух,
За сугробы у ворот.
В золотых дрожащих звездах
Темносиний небосвод.
Мы с тобой увидим чудо:
Через снежные поля
Проезжают на верблюдах
Три заморских короля;
Все они в одеждах ярких,
На расшитых чепраках,
Драгоценные подарки
Держат в бережных руках.
Мы тайком пойдем за ними
По верблюжьему следу,
В голубом морозном дыме
На хвостатую звезду.
И с тобой увидим после
Этот маленький вертеп,
Где стоит у яслей ослик
И лежит на камне хлеб.
Мы увидим Матерь Божью,
Доброту Ее чела, —
По степям, по бездорожью
К нам с Иосифом пришла;
И сюда в снега глухие
Из полуденной земли
К замороженной России
Приезжают короли
Преклонить свои колени
Там, где благостно светя,
На донском душистом сене
Спит небесное Дитя.

1930


*  *  *

   Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задоньи, курится
Седая февральская мгла.
Встаёт за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь
И где-то правее — Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безъисходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали всё, что имели,
Тебе восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.

1931


*  *  *

   В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
Эти звёзды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
Стерегло нас последнее горе, —
После снежных татарских полей, —
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.

1931


*  *  *

   Флагами город украшен
В память победной войны.
Старая дружба, без нашей,
Сразу забытой страны.
Да и нужна-ли награда
Людям распятым судьбой?
Выйду на праздник парада
Вместе с парижской толпой.
Увижу, как ветер полощет
Флаги в срывах дождя,
Круглую людную площадь,
Пеструю свиту вождя.
Запомню неяркое пламя
В просвете громадных ворот, —
Всё, что оставил на память
Здесь восемнадцатый год.

1931


*  *  *

   Эти дни не могут повторяться, —
Юность не вернется никогда
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.
С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.
Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену.
И растет и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах поколена
Умирать на розовом снегу.
И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть.
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.

1932


*  *  *

          Anne de Kerbriand.

Вы говорили о Бретани.
Тысячелетняя тоска,
Казалось вам, понятней станет
Простому сердцу казака.
И всё изведавший на свете,
Считать родным я был готов
Непрекращающийся ветер
У финистерских берегов.
Не всё равно-ль чему поверить,
Какие страны полюбить,
Невероятные потери
На сутки радостно забыть.
И пусть ребяческой затее
Я завтра сам не буду рад, —
Для нас сегодня пламенеет
Над Сеной медленный закат,
И на густом закатном фоне
В сияющую пустоту
Крылатые стремятся кони
На императорском мосту.

1932
 

   АРМЕНИЯ

Рипсимэ Асланьян.

Мне всё мнится, что видел когда-то
Я страны твоей древней пустырь, —
Неземные снега Арарата,
У снегов голубой монастырь.
Помню ветер твоих плоскогорий,
Скудных рощ невеселую сень,
Вековое покорное горе
Разоренных твоих деревень;
Помню горечь овечьего сыра,
Золотое я помню вино...
Всю историю древнего мира
Я забыл, перепутал давно.
И не всё-ли равно, что там было
И что мне до библейских эпох,
Если медленно ты подходила
К перекрестку наших дорог,
Если встретясь случайно и странно,
Знаю, завтра уйдешь уже прочь.
Не забыть твоей речи гортанной,
Твоих глаз ассирийскую ночь.

1934
 

   СУВОРОВ

Всё ветер, да ветер. Все ветры на свете
Трепали твою седину.
Всё те же солдаты, — любимые дети, —
Пришедшие в эту страну.
Осталися сзади и бездны и кручи,
Дожди и снега непогод.
Последний твой, — самый тяжелый и лучший,
Альпийский окончен поход.
Награды тебе не найдет император,
Да ты и не жаждешь наград, —
Для дряхлого сердца триумфы возврата
Уже сокрушительный яд.
Ах, Русь — Византия и Рим и Пальмира!
Стал мир для тебя невелик.
Глумились австрийцы: и шут, и задира,
Совсем сумасшедший старик.
Ты понял, быть может, неверя и плача,
Что с жизнью прощаться пора.
Скакала по фронту соловая кляча,
Солдаты кричали ура.
Кричали войска в исступленном восторге,
Увидя в солдатском раю
Распахнутый ворот, на шее Георгий —
Воздушную немощь твою.

1935


*  *  *

   Больше ждать и верить и томиться,
Притворяться больше не могу.
Древняя Черкасская станица, —
Город мой на низком берегу
С каждым годом дальше и дороже...
Время примириться мне с судьбой.
Для тебя случайный я прохожий,
Для меня, наверно, ты чужой.
Ничего не помню и не знаю!
Фея положила в колыбель
Мне свирель прадедовского края
Да насущный хлеб чужих земель.
Пусть другие более счастливы, —
И далекий неизвестный брат
Видит эти степи и разливы
И поет про ветер и закат.
Будем незнакомы с ним до гроба
И, в родном не встретившись краю,
Мы друг друга опознаем оба,
Всё равно, в аду или в раю.

1936


*  *  *

   Задыхаясь, бежали к опушке,
Кто-то крикнул: устал, не могу!
Опоздали мы, — раненый Пушкин
Неподвижно лежал на снегу.
Слишком поздно опять прибежали, —
Никакого прощенья нам нет,
Опоздали, опять опоздали
У Дантеса отнять пистолет.
Снова так же стояла карета,
Снова был ни к чему наш рассказ,
И с кровавого снега поэта
Поднимал побледневший Данзас,
А потом эти сутки мученья,
На рассвете несдержанный стон,
Ужасающий крик обреченья —
И жены летаргический сон.
Отлетела душа, улетела, —
Разрешился последний вопрос.
Выносили друзья его тело
На родной петербургский мороз,
И при выносе мы на колени
Опускались в ближайший сугроб;
И Тургенев, один лишь Тургенев,
Проводил самый близкий нам гроб.
И не десять, не двадцать, не тридцать, —
Может быть, уже тысячу раз
Снился мне и еще будет сниться
Этот чей-то неточный рассказ.

1937


*  *  *

   Едва я жизнь узнал сполна,
Как ты уже ушел от жизни;
Но злая воля не дана
Потусторонней укоризне.
И вот, средь пылкой суеты
Моих беспутных увлечений
Со мною рядом будешь ты
С загробным холодом сомнений.
Пройдет ли год иль десять лет,
Всё та же будет дружба наша,
Всё тот же мой тебе привет —
Вином наполненная чаша.

1938


*  *  *

   — И вот, опустится последний мрак
И сердце перестанет биться.
Спокойствие, спокойствие, — но как
Спокойствием мне этим заразиться,
Когда неизлечимо заражен,
Уже отравлен бешенною кровью,
Когда люблю еще вино и жен
Веселой полнокровною любовью.
Куда бежать мне от своих страстей,
О стену чью мне головою биться?
Иль до последних, недалеких дней
Неизмениться, неугомониться.

1938


*  *  *

   Возвращается ветер на круги своя,
Повторяется жизнь и твоя и моя,
Повторяется всё, только наша любовь
Никогда не повторится вновь.

1937


*  *  *

                         Франции

Жизнь не начинается сначала
Так не надо зря чего-то ждать;
Ты меня с улыбкой не встречала
И в слезах не будешь провожать.
У тебя свои, родные, дети,
У тебя я тоже не один,
Приютившийся на годы эти,
Чей то чужеродный сын.
Кончилась давно моя дорога,
Кончилась во сне и наяву, —
Долго жил у твоего порога,
И еще, наверно, поживу.
Лучшие тебе я отдал годы,
Все тебе доверил, не тая, —
Франция, страна моей свободы —
Мачеха веселая моя.

1938


*  *  *

   Просить, просить и получать отказ,
Просить у каждого прохожего полушку
И в тысячный, быть может, раз
Протягивать пустую кружку.
Не все равно ли, зрячий иль слепец,
Молящий тихо, громко ли просящий;
Не все равно ли, — кто он, наконец,
У подворотни с кружкою стоящий,
Напрасно ожидающий чудес.
О, твой романс, старательно забытый, —
Мадридский нищий, щедрость Долорес,
И поцелуй красавицы Пепиты.

1938


*  *  *

   В саду над этой урной,
Над кущей этих роз
Пронесся дождик бурный
Потоком женских слез.
Шумел внезапный ветер
Березой у окна.
Теперь на целом свете
Осталась я одна.
Кукушечка — подружка,
Одна я навсегда, —
Кукуй, моя кукушка,
Считай мои года.

1938


*  *  *

Фонтан любви, фонтан живой
Принес я в дар тебе две розы.
                               Пушкин

В огне все было и в дыму, —
Мы уходили от погони.
Увы, не в пушкинском Крыму
Теперь скакали наши кони.
В дыму войны был этот край,
Спешил наш полк долиной Качи,
И покидал Бахчисарай
Последним мой разъезд казачий.
На юг, на юг. Всему конец.
В незабываемом волненьи,
Я посетил тогда дворец
В его печальном запустеньи.
И увидал я ветхий зал, —
Мерцала тускло позолота, —
С трудом стихи я вспоминал,
В пустом дворце искал кого-то.
Нетерпеливо вестовой
Водил коней вокруг гарема, —
Когда и где мне голос твой
Опять почудится Зарема?
Прощай, фонтан холодных слез.
Мне сердце жгла слеза иная —
И роз тебе я не принес,
Тебя навеки покидая.

1938


*  *  *

   Сердце сердцу весть подает,
Глупое сердце все еще ждет,
Всё еще верит в верность твою,
В какую то нежность в далеком краю;
Все о тебе сердцу хочется петь, —
Бедное сердце не хочет стареть.

1938


*  *  *

   Кончалось веселое лето
В дожде опадающих звезд.
Всё лето ждала ты ответа,
Ответ мой был ясен и прост —
Навеки, навеки, до гроба,
С шестнадцати лет — навсегда.
Не знали, не ведали оба
В какие уходим года;
Еще ничего мы не знали
В счастливых бессонных ночах.
О, как высоко мы взлетали
С тобой на гигантских шагах.

1938
 

   КАЯЛ

Ворожила ты мне, колдовала,
Прижимала ладонью висок —
И увидел я воды Каяла,
Кагальницкий горячий песок.
Неутешная плакала чайка,
Одиноко кружась над водой, —
Ах, не чайка — в слезах молодайка, —
Не вернулся казак молодой;
Не казачка — сама Ярославна
Это плачет по князю в тоске.
Всё равно, — что давно, что недавно,
Никого нет на этом песке.

1938


*  *  *

   Свою судьбу я искушал, —
В те дни всего казалось мало, —
Я видел смерть и с ней играл,
И смерть сама со мной играла.
Была та дивная пора,
Неповторимым искушеньем
И наша страшная игра
Велась с жестоким упоеньем.
Всепожирающий огонь
Испепелил любовь и жалость, —
Сменялся бой, менялся конь,
Одна игра лишь не менялась.

1938
 

   ЭЛЕГИЯ

Только дым воспоминаний,
Или все уже, как дым,
И никто из нас не станет
Тем, чем был он молодым?
И не будет больше лестниц
Потаенных и дверей;
Ожидающих прелестниц
Первой юности твоей,
И превыше всех, над ними
Незакатная звезда,
Чье потом запомнишь имя
Навсегда ты, навсегда.
Пить вино не будешь с другом
За беседой у огня,
Не сожмет твоя подпруга
Непокорного коня,
Безрассудочно и смело
Ты не схватишься за меч,
А стареющее тело
Будешь бережно беречь,
Ничему уже не веря
В мире страшном и пустом, —
Постучится в эти двери
Смерть тогда своим крылом.

1938


*  *  * 

"Поедем, корчмарочка, к нам на тихий Дон."
                                          Казачья песня.

Ах, не целуй меня ты снова,
Опять своей не называй,
От моего родного крова
Не уводи, не отрывай.
Тебе мой двор уныл и тесен,
Но, Боже мой, как страшно мне
Поверить зову этих песен,
С тобой уехать на коне.
Бери любовь мою в подарок,
Как брал ее ты у других,
Тобой загубленных корчмарок
Среди ночлегов кочевых.
Тебя потом я вспомню с плачем,
Слезой горючей изойду;
Но за твоей судьбой казачьей
Я не пойду, я не пойду.

1938


*  *  *

   Над весенней водой, над затонами,
Над простором казачьей земли,
Точно войско Донское, — колоннами
Пролетали вчера журавли.
Пролетая печально курлыкали,
Был далек их подоблачный шлях.
Горемыками горе размыкали
Казаки в чужедальних краях.

1938


*  *  *

   Я знаю, не будет иначе.
Всему свой черед и пора.
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.

1930


*  *  *

   Ты с каждым годом мне дороже,
Ты с каждым годом мне родней, —
Ты никогда понять не сможешь
Любви безвыходной моей.
Ты не оценишь эту нежность,
Названия которой нет,
Всю обреченность, безнадежность
Моих однообразных лет,
Ты обрекла меня на муку, —
Но буду славить вновь и вновь
Я нашу страшную разлуку,
Неразделенную любовь.

1938
 

   СТАРЫЙ ГОРОД

На солнце, в мартовских садах,
Еще сырых и обнаженных.
Сидят на постланных коврах
Принарядившиеся жены.
Последний лед в реке идет
И солнце греет плечи жарко;
Старшинским женам мед несет
Ясырка — пленная татарка.
Весь город ждет и жены ждут,
Когда с раската грянет пушка,
Но в ожиданьи там и тут
Гуляет пенистая кружка.
А старики все у реки
Глядят толпой на половодье, —
Из под Азова казаки
С добычей приплывут сегодня.
Моя река, мой край родной,
Моих прабабок эта сказка,
И этот ветер голубой
Средневекового Черкасска.

1938


*  *  *

   Не дано никакого мне срока, —
Вообще, ничего не дано.
Порыжела от зноя толока,
Одиноко я еду давно.
Здравствуй, горькая радость возврата,
Возвращенная мне, наконец,
Эта степь, эта дикая мята,
Задурманивший сердце чебрец.
Здравствуй, грусть опоздавших наследий,
Недалекий последний мой стан:
На закатной тускнеющей меди
Одинокий, высокий курган!

1938


*  *  *

   Звенит, как встарь, над Манычем осока,
В степях Хопра свистит седой ковыль,
И поднимает густо и высоко
Горячий ветер розовую пыль.
Нет никого теперь в моей пустыне,
Нет, никого уже мне не догнать.
Казачьи кости в голубой полыни
Не в силах я, увидя, опознать.
Ни встреч, ни ожидающих казачек:
Который день — станицы ни одной.
Ах, как тоскливо этот чибис плачет
И все летит, кружася, надо мной.
Спешит, спешит мой конь, изнемогая.
Моя судьба, как серна, в тороках, —
Последняя дорога, роковая —
Неезженный тысячелетний шлях.

1938


*  *  *

   из поэмы "сон"

...............................
...Но страшный призрак катастрофы
Уже стучится у дверей, —
Опять знакомый путь Голгофы
Далекой юности моей.
Во тьме ползущие обозы,
Прощанье ночью у крыльца
И слезы, сдержанные слезы
Всегда веселого отца.
Опять разлука, и погони,
И чьи то трупы на снегу
И эти загнанные кони
На обреченном берегу.
Я снова скроюсь в буераки,
В какой нибудь бирючий кут,
И там меня в неравной драке
Опять мучительно убьют.

1938


*  *  *

   Осыпается сад золотой,
Затуманился день голубой,
За окном твоим черную ель
Замела золотая метель.
Ты все смотришь на листьев полет,
Ты все веришь, что сын твой прийдет,
Возвратится из странствий — и вот
У твоих постучится ворот.

1938


*  *  *

   Что за глупая затея
Доверяться ворожбе,
Что расскажет ворожея
Обо мне и о тебе?
Что она еще предскажет,
Если вдруг, — как мы вдвоем, —
Дама пик случайно ляжет
Рядом с этим королем.
Иль во тьме кофейной гущи
Распознаешь ты меня
В день последний, в день грядущий
В пекле адского огня.
Плакать рано, но поплачь-ка
Ты над этой ворожбой,
Моя милая казачка,
Черноокий ангел мой.

1938


*  *  *

   Откуда этот непонятный страх
В твоих прекрасно сделанных стихах,
И эта вечная трагическая твердь,
И, вечно с ней рифмуемая, смерть,
И этих ангелов испуганный полет,
И это сердце хладное, как лед? —
Иль не пришла еще твоя пора
И продолжается унылая игра.

1938


*  *  *

   Опять над синью этих вод,
Таких прозрачных и студеных,
Порхает листьев хоровод,
Совсем по-летнему зеленых.
Еще не осень; но злодей —
Восточный ветер рвет все листья,
И зори стали холодней
И продолжительней и мглистей.
А в полдень солнце горячо;
Взлетают грузно перепелки
И отдает слегка в плечо,
Чудесный бой моей двухстволки.
Еще не осень; но уже
В дыму лежит моя станица
И, возвращаясь по меже,
Теперь мне надо торопиться.
И птицы больше не поют
Над опустевшими полями
И по-осеннему уют
Царит в столовой вечерами.

1938


*  *  *

   Опять весенний ветер
И яблони в цвету,
Опять я не заметил,
Что лишний час иду,
Кружу в знакомом поле
Не попаду домой, —
Опять я пьян от воли,
От дали голубой.
К чему воспоминанья,
Черед минувших дней,
Скитанья и страданья
Всей юности моей,
Ненужные сомненья,
Мученья без конца?
В душе весна, да пенье
Веселого скворца.

1938


*  *  *

О, как нам этой жизни мало,
Как быстро катятся года.
Еще одна звезда упала,
Сияв над нами, отсияла,
Не засияет никогда.
Но береги наш дар случайный,
Идя с другим на брачный пир,
Возвышенный, необычайный,
Почти неощутимый, тайный, —
Лишь нам двоим доступный мир.

1938