Саша Черный
Книга первая "Сатиры"
(1910)
Лирические сатиры
Под сурдинку
Хочу отдохнуть от сатиры...
У лиры моей
Есть тихо дрожащие,легкие звуки.
Усталые руки
На умные струны кладу,
Пою и в такт головою киваю...Хочу быть незлобным ягненком,
Ребенком,
Которого взрослые люди дразнили
И злили,
А жизнь за чьи-то чужие грехи
Лишила треьего блюда.Васильевский остров прекрасен,
Как жаба в манжетах.
Отсюда, с балконца,
Омытый потоками солнца,
Он весел, и грязен, и ясен,
Как старый маркер.Над ним углубленная просинь
Зовет, и поет, и дрожит...
Задумчиво осень последние листья желтит.
Срывает,
Бросает под ноги людей на панель...
А в сердце не смолкнет свирель:
Весна опять возвратится!О зимняя спячка медведя,
Сосущего пальчики лап!
Твой девственный храп
Желанней лобзаний прекраснейшей леди.
Как молью из'еден я сплином...
Посыпьте меня нафталином,
Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,
Пока не наступит весна.1909
ЭкзаменИз всех билетов вызубрив четыре,
Со скомканной программою в руке,
Неся в душе раскаянья гири,
Я мрачно шел с учебником к реке.Там у реки блондинка гимназистка
Мои билеты выслушать должна.
Ах, провалюсь! Ах, будет злая чистка!
Но ведь отчасти и ее вина...Зачем о ней я должен думать вечно?
Зачем она близка мне каждый миг?
Ведь это, наконец, бесчеловечно!
Конечно, мне не до проклятых книг.Ей хорошо: по всем - двенадцать баллов,
А у меня лишь по закону пять.
Ах, только гимназистки без скандалов
Любовь с наукой могут совмещать!Пришел. Навстречу грозный голос Любы:
"Когда Лойола орден основал?"
А я в ответ ее жестоко в губы,
Жестоко в губы вдруг поцеловал."Не сметь! Нахал! Что сделал для науки
Декарт, Бэкон, Паскаль и Галилей?"
А я в ответ ее смешные руки
Расцеловал от пальцев до локтей."Кого освободил Пипин Короткий?
Ну, что ж? Молчишь! Не знаешь ни аза?"
А я в ответ почтительно и кротко
Поцеловал лучистые глаза.Так два часа экзамен продолжался.
Я получил ужаснейший разнос!
Но, расставаясь с ней, не удержался
И вновь поцеловал ее взасос.. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я на экзамене дрожал как в лихорадке,
И вытащил... второй билет! Спасен!
Как я рубил! Спокойно, четко, гладко...
Иван Кузьмич был страшно поражен.Бегом с истории, ликующий и чванный,
Летел мою любовь благодарить...
В душе горел восторг благоуханный.
Могу ли я экзамены хулить?
<1910>
Из Финляндии
Я удрал из столицы на несколько дней
В царство сосен, озер и камней.На площадке вагона два раза видал,
Как студент свою даму лобзал.Эта старая сцена сказала мне вмиг
Больше ста современнейших книг.А в вагоне - соседка и мой vis-а-vis
Объяснялись тихонько в любви.Чтоб свое одинокое сердце отвлечь,
Из портпледа я вытащил "Речь".Вверх ногами я эту газету держал:
Там в углу юнкер барышню жал!Был на Иматре. - Так надо.
Видел глупый водопад.
Постоял у водопада
И, озлясь, пошел назад.Мне сказала в пляске шумной
Сумасшедшая вода:
"Если ты больной, но умный -
Прыгай, миленький, сюда!"Извините. Очень надо...
Я приехал отдохнуть.
А за мной из водопада
Донеслось: "Когда-нибудь!"Забыл на вокзале пенсне, сломал отельную лыжу.
Купил финский нож - и вчера потерял.
Брожу у лесов и вдвойне опять ненавижу
Того, кто мое легковерие грубо украл.Я в городе жаждал лесов, озер и покоя.
Но в лесах снега глубоки, а галоши мелки.
В отеле все те же комнаты, слуги, жаркое,
И в окнах финского неба слепые белки.Конечно,прекрасно молчание финнов и финок,
И сосен, и финских лошадок, и неба, и скал,
Но в городе я намолчался по горло, как инок,
И здесь я бури и вольного ветра искал...Над нетронутым компотом
Я грущу за табльдотом:
Все разъехались давно.Что мне делать - я не знаю.
Сплю, читаю, ем, гуляю -
Здесь - иль город: все равно.<1909>
Песнь песней
Поэма
Нос твой - башня ливанская,
Обращенная к Дамаску.
(Песнь песн. Гл. VII)Царь Соломон сидел под кипарисом
И ел индюшку с рисом.
У ног его, как воплощенный миф,
Лежала Суламифь
И, высунувши розовенький кончик
Единственного в мире язычка,
Как кошечка при виде молочка,
Шептала: "Соломон мой, Соломончик!""Ну, что?" промолвил царь,
Обгладывая лапку.
"Опять раскрыть мой ларь?
Купить шелков на тряпки?
Кровать из янтаря?
Запястье из топазов?
Скорей проси царя,
Проси, цыпленок, сразу!"Суламифь царя перебивает:
"О мой царь! Года пройдут, как сон -
Но тебя никто не забывает -
Ты мудрец, великий Соломон.
Ну, а я, шалунья Суламита,
С лучезарной, смуглой красотой,
Этим миром буду позабыта,
Как котенок в хижине пустой!
О мой царь! Прошу тебя сердечно:
Прикажи,чтоб медник твой Хирам
Вылил статую мою из меди вечной, -
Красоте моей нетленный храм!..""Хорошо! - говорит Соломон. - Отчего же?"
А ревнивые мысли поют на мотив:
У Хирама уж слишком красивая рожа -
Попозировать хочет моя Суламифь.
Но ведь я, Соломон, мудрецом называюсь,
И Хирама из Тира мне звать не резон...
"Хорошо, Суламифь, хорошо, постараюсь!
Подарит тебе статую царь Соломон..."Царь тихонько от шалуньи
Шлет к Хираму в Тир гонца,
И в седьмое новолунье
У парадного крыльца
Соломонова дворца
Появился караван
Из тринадцати верблюдов,
И на них литое чудо -
Отвратительней верблюда
Медный, в шесть локтей, болван.
Стража, чернь и служки храма
Наседают на Хирама:
"Идол? Чей? Кому? Зачем?"
Но Хирам бесстрастно нем.
Вдруг выходит Соломон.
Смотрит: "Что это за гриф
С безобразно длинным носом?!"
Не смущаясь сим вопросом,
Медник молвит: "Суламифь"."Ах!" Сорвалось с нежных уст,
И живая Суламита
На плиту из малахита
Опускается без чувств...
Царь, взбесясь, уже мечом
Замахнулся на Хирама,
Но Хирам повел плечом:
"Соломон, побойся срама!
Не спьяна и не во сне
Лил я медь, о царь сердитый,
Вот пергамент твой ко мне
С описаньем Суламиты:Нос ее - башня Ливана!
Ланиты ее - половинки граната.
Рот, как земля Ханаана,
И брови, как два корабельных каната.Сосцы ее - юные серны,
И груди, как две виноградные кисти,
Глаза - золотые цистерны,
Ресницы, как вечнозеленые листья.Чрево, как ворох пшеницы,
Обрамленный гирляндою лилий,
Бедра, как две кобылицы,
Кобылицы в кремовом мыле...Кудри, как козы стадами,
Зубы, как бритые овцы с приплодом,
Шея, как столп со щитами,
И пупок, как арбуз, помазанный медом!"В свите хохот заглушенный. Улыбается Хирам.
Соломон, совсем смущенный,говорит: "Пошел к чертям!
Все, что следует по счету, ты получишь за работу...
Ты - лудильщик, а не медник, ты сапожник... Стыд и срам!"
С бородою по колена, из толпы - пророк Абрам
Выступает вдохновенно: "Ты виновен - не Хирам!
Но не стоит волноваться, всякий может увлекаться:
Ты писал и расскакался, как козуля по горам.
"Песня песней" - это чудо! И бессилен здесь Хирам.
Что он делал? Вылил блюдо в дни, когда ты строил храм...
Но клянусь! В двадцатом веке по рождении Мессии
Молодые человеки возродят твой стиль в России..."Суламифь открывает глаза,
Соломон наклонился над нею:
"Не волнуйся, моя бирюза!
Я послал уж гонца к Амонею.
Он хоть стар, но прилежен, как вол,
Говорят, замечательный медник...
А Хирам твой - бездарный осел
И при этом еще привередник!
Будет статуя здесь - не проси -
Через два или три новолунья..."
И в ответ прошептала "Merci!"
Суламифь, молодая шалунья.<1910>
Весна мертвецов
Зашевелились корни
Деревьев и кустов.
Растаял снег на дерне
И около крестов.Оттаявшие кости
Брыкаются со сна,
И бродит на погосте
Весенняя луна.Вон вылезли скелеты
Из тесных, скользких ям.
Белеют туалеты
Мужчин и рядом дам.Мужчины жмут им ручки,
Уводят в лунный сад
И все земные штучки
При этом говорят.Шуршание. Вздохи. Шепот.
Бряцание костей.
И слышен скорбный ропот
Из глубины аллей."Мадам! Плохое дело...
Осмелюсь вам открыть:
Увы, истлело тело -
И нечем мне любить!"<1910>
Бегство
Зеленой плесенью покрыты кровли башен,
Зубцы стены змеятся вкруг Кремля.
Закат пунцовой бронзою окрашен.
Над куполами, золотом пыля,
Садится солнце сдержанно и сонно,
И древних туч узор заткал полнебосклона.Царь-колокол зевает старой раной,
Царь-пушка зев уперла в небеса,
Как арбузы, - охвачены нирваной,
Спят ядра грузные, не веря в чудеса -
Им никогда не влезть в жерло родное
И не рыгнуть в огне, свистя и воя...У красного крыльца, в цветных полукафтаньях,
Верзилы певчие ждут, полы подобрав.
В лиловом сумраке свивая очертанья,
Старинным золотом горит плеяда глав,
А дальше терема, расписанные ярко,
И каменных ворот зияющая арка.Проезжий в котелке, играя модной палкой,
В наполеоновские пушки постучал,
Вздохнул, зевнул и, улыбаясь жалко,
Поправил галстук, хмыкнул, помычал -
И подошел к стене: все главы, главы, главы
В последнем золоте закатно-красной лавы...Широкий перезвон басов-колоколов
Унизан бойкою, серебряною дробью.
Ряды опричников, монахов и стрельцов
Бесшумно выросли и, хмурясь исподлобья,
Проходит Грозный в черном клобуке,
С железным костылем в сухой руке.Скорее в город! Современность ближе -
Проезжий в котелке, как бешеный, подрал.
Сесть в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже,
И по уши уйти в людской кипящий вал!
В случайный ресторан забраться по пути,
Газету в руки взять и сердцем отойти..."Эй, человек! Скорей вина и ужин!"
Кокотка в красном дрогнула икрой.
"Madame, присядьте... Я Москвой контужен!
Я одинок... О, будьте мне сестрой".
"Сестрой, женой иль тещей - чем угодно -
На этот вечер я совсем свободна".Он ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно:
"Ты не Царь-колокол? Не башня из Кремля?"
Она, смеясь, носком толкнула фортепьяно,
Мотнула шляпкой и сказала: "Тля!"
Потом он взял ее в гостиницу с собой,
И там она была ему сестрой.<1909>
Карнавал в ГейдельбергеГород спятил. Людям надоели
Платья серых будней - пиджаки,
Люди тряпки пестрые надели,
Люди все сегодня - дураки.Умничать никто не хочет больше,
Так приятно быть самим собой...
Вот костюм кичливой старой Польши,
Вот бродяги шествуют гурьбой.Глупый Михель с пышною супругой
Семенит и машет колпаком,
Белый клоун надрывается белугой
И грозит кому-то кулаком.Ни проехать, ни пройти,
Засыпают конфетти.
Щиплют пухленьких жеманниц.Нет манер, хоть прочь рубаху!
Дамы бьют мужчин с размаху,
День во власти шумных пьяниц.Над толпою - серпантин
Сетью пестрых паутин,
Перевился и трепещет.Треск хлопушек, свист и вой,
Словно бешеный прибой,
Рвется в воздухе и плещет.Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь,
В открытые настежь пивные.
Идут, как братья, шутя и ругаясь,
И все такие смешные...Смех людей соединил,
Каждый пел и каждый пил,
Каждый делался ребенком.Вон судья навеселе
Пляшет джигу на столе,
Вон купец пищит котенком.Хор студентов свеж и волен -
Слава сильным голосам!
Город счастлив и доволен,
Льется пиво по столам...Ходят кельнерши в нарядах -
Та матросом, та пажом,
Страсть и дерзость в томных взглядах.
"Помани и... обожжем!"Пусть завтра опять наступают будни.
Пусть люди наденут опять пиджаки,
И будут спать еще непробудней -
Сегодня мы все - дураки...Братья! Женщины не щепки -
Губы жарки, ласки крепки,
Как венгерское вино.Пейте, лейте, прочь жеманство!
Завтра трезвость, нынче пьянство...
Руки вместе - и на дно!<1909>
Из "шмецких" воспоминаний
Посв. А. Григорьеву
У берега моря кофейня. Как вкусен густой шоколад!
Лиловая жирная дама глядит у воды на закат.- Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас.
Вы задом заставили солнце, - а солнце прекраснее вас...Сосед мой краснеет, как клюква, и смотрит сконфуженно вбок.
- Не бойся! Она не услышит: в ушах ее ватный клочок.По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят,
Закатные волны вскипают, шипят и любовно звенят.Весь запад в пунцовых пионах, и тени играют с песком,
А воздух вливается в ноздри тягучим парным молоком.- Михайлович, дай папироску! - Прекрасно сидеть в темноте,
Не думать и чувствовать тихо, как краски растут в высоте.О, море верней валерьяна врачует от скорби и зла...
Фонарщик зажег уже звезды, и грузная дама ушла.Над самой водою далеко, как сонный усталый глазок,
Садится в шипящее море цветной, огневой ободок.До трех просчитать не успели, он вздрогнул и тихо нырнул,
А с моря уже доносился ночной нарастающий гул...<1909>
Шмецке - близ Гугенбурга*________________________
* Примечание: Гугенбург - ныне город Усть-Нарва (Нарва-Йыэсуу)
в Эстонии, на побережье Финского залива.
