Даниил Андреев

                Голоса веков

              Стихотворный цикл
                       1930е

Гладит предутренний ветер вечно-священные камни.
Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин.
Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны,
И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла.

Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска,
Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал.
Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка...
Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла[1].

Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи,
Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша,
И разноликие толпы молятся снова и снова,
К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.

1930-е

Над белоснежною Меккою -
гибкой планеты хвост,
Дух песков накалённых
и острых могучих звёзд.
Звёзды вонзают в душу
тысячи звонких жал....
Благоговейный трепет
сердце пророка сжал.
Слышится ближе, ближе
шум непомерных крыл:
Конь с человеческим ликом
россыпи неба скрыл;
Грива - белыми волнами, сам он - словно туман;
Имя коню - Молния,
эль-Бохран.
Мчит пророка на север десятикрылый гонец,
Хлещет сирийский ветер,
душит, и наконец,
Весь запылён пустынею,
сполохами палим,
Сходит ночной наездник
в спящий Иерусалим.

В уединённом храме
ждут Моисей и Христос,
Вместе молятся трое
до предрассветных рос.
И в выси, откуда Солнце
чуть видимо, как роса,
Конь ездока возносит
на Первые Небеса.

Иерархии гигантские ширятся впереди:
Между очами ангела - тысяча дней пути...
Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:
Скрывают лицо Аллаха
семьдесят покрывал,
И за покрывалами - голос, как ста водопадов шум,
Как опоясанный громом
и молниями
самум:

- Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,
Провозглашай народам
Мой истинный Аль-Коран! -

Головокруженье... омут...
отпрянувшие Небеса,
Звёзды, летящие вверх... Гаснущие голоса...
Толща холодных туч...
Старый кирпич
стен...
Ещё не остывшее ложе
и плоти свинцовый плен.
По-прежнему бдит над Меккой
белой кометы хвост,
Дух песков остывающих
и острых могучих звёзд.

1933

Я уходил за городскую стражу,
С моим народом навсегда порвав.
Навстречу степь желтела низким кряжем
И духом злым сухих и жёстких трав.

Ты умоляла, стискивала руки,
Но ты ль могла меня остановить?
Я шёл на подвиг, на венец, на муки,
Я цепи рвал, а ты была - лишь нить!

Я говорил, что лишь духовный воин
Узрит Мицор[3], где царствует Аллах,
Что, бросив всё, я сделаюсь достоин
С Ним говорить в пустыне на скалах.

- - - - - - - - - - -

И вот, со скал слежу я караваны,
Теченье солнц и смену быстрых лун;
Я вслушался в протяжный ритм Корана
И в письмена благочестивых сунн[4].

Постом, молитвами, бессонным бденьем
Я похоть чувств попрал и укротил,
Врата души раскрыл святым виденьям,
Чертог ума - наитью горних сил.

Но властелин блаженного Мицора,
Господь, не принял пламенную дань:
Безгласно небо, безответны горы,
И та же жажда жжёт мою гортань.

- - - - - - - - - - -

Я проходил сквозь городскую стражу,
Мой дерзкий подвиг в страхе оборвав.
Степь назади серела низким кряжем
И духом злым сухих и жёстких трав.

Я умолял, я звал, ломая руки,
Тебя, единственную, что любил,
И зов мой гас, и разбивались звуки
О мрамор памятников и могил.

Ты позвала - зачем же я отвергнул?
Ты умерла - я всё ещё живу...
Господь любви! Куда ж Твой раб неверный
Опустит праздную главу?

1935

Ветер свищет и гуляет сквозь чердак.
На гвозде чернеет тощий лапсердак.

Жизнь - как гноище. Острупела душа,
Скрипка сломана и сын похоронён...
Каждый вечер, возвращаясь без гроша,
Я, как Иов прокажённый, заклеймён.

Даже дети сквозь кухонный гам и чад
"Вон, явился Богом прОклятый!" - кричат.

И за милостыней рынком семеня,
Гневом Вышнего терзаем и травим,
Я кусаю руку, бьющую меня,
Как бичуемый пророком Мицраим[6].

А в колодце полутёмного двора -
Драки, крики, перебранка до утра.

Разверну ли со смирением Талмуд -
Мудрость праотцев строга и холодна:
Точно факелоносители идут
С чёрным пламенем святые письмена.

И тогда я тайну тайн, врата ворот,
Разворачиваю книгу Сефирот[7].

К зыби символов в двоящемся стихе
Приникаю, как к целебному ключу,
Имя Господа миров - Йод - хэ - вов - хэ[8] -
Онемевшими устами лепечу.

Так сегодня я забылся, и во сне,
Вот, виденье громовое было мне.

Видел я одновременно все края,
Всё, что было и что будет впереди...
Синим сводом распростёрт над миром Я,
Солнце белое горит в моей груди.

Мириады светоносных моих рук
Простираются в волнующийся круг,

Свет и жар - неистощимые дары -
Мечет сердце, как бушующий костёр,
И, рождаясь, многоцветные миры
Улетают в раздвигаемый простор...

Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде.
Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде.

1935

1

- Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосы
Нежней королевского золота,
Тебе пажом надо стать...
Отчего ты один? Где мать?

- Титурэль моё имя. Я вышел,
Когда рассказал мне дед
О песне: он сам её слышал
И прекраснее в мире нет.
Ту песню ангелы пели
В Сальватэрре, земле святой...
Нет на свете другой мне цели,
Как дорога
к стране
той.

- Ты ошибся, дитя. Туда
Надо плыть по многим морям.
Попадают даже суда
То к пиратам, то к дикарям;
А когда каравелла в шторм
На подводной рухнет скале -
Яйца чаек, единственный корм,
Испечёшь ты в тёплой золе.
Но нечего будет пить,
И когда оборвется нить,
Ты обрадуешься концу.
Возвращайся ж, дитя, к отцу.

Меняются годы, несутся года и года,
Мужает упорство, духовная крепнет страда,
И встречные птицы с небесным лучом на крыле
Всё дальше и дальше манят его в путь по земле.

- Кто ты, юноша? и куда?
Благородна
твоя стать,

Твои тонкие руки не знают труда,
Тебе надо рыцарем стать!

- Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером,
Как Спаситель ходил по земле,
Я достигну скорей Сальватэрры
В этом мире, лежащем во зле.

- В Сальватэрру путь долог и крут.
Далека твоя цель, - не дойти!
Византийцы в рабы продадут,
Сарацины[10] убьют по пути.

- Но не знаю другой я цели;
Невозможен мне путь иной.
Помолись о рабе Титурэле,
О дороге его земной.

Меняются страны, несутся года и года,
Встают из-за моря империи и города,
И плачутся ветры, и волны бушуют во мгле
О пламенном хоре, которого нет на земле.

- Без оружия?! Путник, зачем
Ты бредёшь в эту степь один?
Азра пала, пал Вифлеем,
По пятам спешит Саладин![11]

- Но к неверным проникну легче я
Без оружия и щита.
Да будут щитом мне вера моя,
Смирение и нищета.

- Э, мы тоже верили прежде,
Пока от бед и утрат
Нас хранило, подобно надежде,
Имя Конрада Монферрат[12].

Но погиб он - и пламень веры
Победы нам не стяжал:
Оттеснены тамплиеры,
И Тевтонский орден[13] - бежал.

Меняется время, несутся года и года,
Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогда, -
И чайки, и бури, и кедры на каждой скале
Тоскуют о хоре, которого нет на земле.

- Мир тебе, странник Аллаха!
Гостем быть удостой,
Стопы от жаркого праха
Под кровом шатра омой.
Ты стар, голова в сединах,
Но вижу: твой дух - в огне.
Когда до святой Медины[14]
Дойдёшь - помолись обо мне.

- Брат! Не святыня Каабы,
Не царственный город Ислама
Не мудрость учёных арабов,
Не светоч Христова Храма -
Иная жжёт меня рана,
И жажда неутолима
Ни пенной струей Иордана,
Ни солнцем Иерусалима.

Уж силы мои догорели,
Но слава нищей судьбе...
Молись о рабе Титурэле,
Как я молюсь о тебе.

В песках Сальватэрры влачатся года и года, -
Барханы песчаные за чередой череда, -
И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,
Услышит он голос, которого ждал на земле.

Прострут ему ангелы дивную Кровь в Хрустале -
Причастье и радость для мира, лежащего в зле,
Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,
Хранил её вечно незыблемый град Монсальват.

И будут сходить от обители по ледникам
Народоводители к новым и новым векам,
Пока на земле хоть один ещё есть пилигрим,
Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.

1934

Мне радостно обнять чеканкой строк[15],
Как влагу жизни - кубком пира,
Единство цели, множество дорог
В живом многообразье мира.

И я люблю - в передрассветный миг
Чистейшую, простую негу:
Поднять глаза от этих мудрых книг
К горящему звездами небу.

Как радостно вот эту весть вдохнуть -
Что по мерцающему своду
Неповторимый уготован путь
Звезде, - цветку, - душе, - народу.

1935

[1] Трубы Ангела, Льва и Орла - имеются в виду символы евангелистов:
Ангел - Матфея, Лев - Марка, Орел - Иоанна.

[2] Серебряная ночь пророка. В основе стихотворения мусульманские
предания о великом откровении пророку Мухаммеду (ночном путешествии в
Иерусалим, см. Коран, аят 17:1) и о вознесении его на небеса; по мнению
исследователей, средневековые мусульманские описания этого события могли
послужить одним из источников сюжета "Божественной комедии" Данте.

[3] Мицор (Мицар) - звезда созвездия Большой Медведицы; у арабов
испытанием силы зрения служит звезда Алькор, затмеваемая Мицаром.

[4] Сунны - священные рассказы о поступках и изречениях Мухаммеда,
дополняющие и поясняющие Коран.

[5] Бар-Иегуда Пражский. Одним из источников стихотворения
предположительно можно считать роман австрийского писателя Г. Майринка
"Голем", в котором изображается обстановка пражского гетто.

[6] Мицраим - библейское наименование Египта.

[7] Книга Сефирот - здесь, видимо, имеется в виду первая книга
каббалы "Сефер Иецира" ("Книга творения"); во второй книге - "Зогар" -
перечисляется десять сефирот - творящих атрибутов божества.

[8] Иегова, Яхве - Сущий.

[9] Титурэль. Стихотворение связано с мотивами средневековой легенды
о Святом Граале, интерес к которой не оставлял Д. Андреева во все периоды
его творчества; см. также поэму "Песнь о Монсальвате" и РМ (2.3.23).
Мотивы эпических циклов, связанных с легендой о Святом Граале,
разработаны первоначально во французской литературе Кретьеном де Труа
(вторая половина XII в.) - "Персеваль, или Повесть о Граале", затем в
немецкой Вольфрамом фон Эшенбахом (ок. 1170-1220) - роман "Парцифаль", по
сюжету которого в 1882 г. Р. Вагнер написал одноимённую оперу.
Отталкиваясь от этих источников, и в стихотворении, и в "Песне о
Монсальвате", Андреев, создавая собственный мифопоэтический эпос,
включает в него и по-своему переосмысленный предание о Святом Граале.
Титурэль - один из королей Грааля. Чаша Святого Грааля, в которую
Иосиф Аримафейский, член синедриона и тайный ученик Христа, после
распятия выпросивший его тело у Пилата и предавший погребёнию, по
преданию, собрал кровь Иисуса Христа, была вознесена на небо, а затем
вручена ангелом Титурэлю; Титурэль отнес чашу в замок Монсальват, куда
могут проникнуть только праведники.

[10] Сарацины - арабы.

[11] Азра пала, пал Вифлеем - здесь имеется в виду завоевание
Иерусалима египетским султаном Саладином (настоящее имя: Садах-ад-дин
Юсуф ибн Айюб; 1138- 1193), который в 1187 г. нанёс поражение
крестоносцам.

[12] Конрад Монферрат, маркграф - успешно защищал Тир в 1187 г. от
Саладина, активный участник третьего крестового похода; в 1192 г. избран
королём Иерусалима, но вскоре умерщвлён.

[13] Тамплиеры - католический духовно-рыцарский орден, основанный
после четвёртого крестового похода для защиты паломников и государств
крестоносцев. Тевтонский орден - основан в 1128 г. в Иерусалиме для
оказания помощи немецким паломникам; военный характер приобрел около 1189
г.

[14] Медина - один из двух (с Меккой) священных городов ислама.

[15] "Мне радостно обнять чеканкой строк..." Первые строки
стихотворения перекликаются со словами Н. С. Гумилева из статьи "Жизнь
стиха": "Чеканим ли мы свои стихи, как кубки..." (см.: Гумилев Н. С.
Письма о русской поэзии.).