Константин Бальмонт

Сонеты солнца, меда и луны

             Песня миров 
                 1917

Слово песни - капля меда,
Что пролился через край
Переполненного сердца.

                             Испанская песня

ЧЕРТОГ

Из пламеней и лепестков червонных,
Из быстрых искр от скока конских ног,
Из тех боев, где бьется рог о рог,
Из рева бурь и гласа гудов звонных, -

Из фимиамов сине-благовонных,
Из слов, которых вымолвить не мог,
Я принял весть и выстроил чертог
Из тайновестей этих раскаленных.

В чертоге, где прядет моя мечта,
Сплетаются несчетные покои.
В намек скрестилась в нем с чертой черта.

Огнями созревает темнота.
В углах сосуды, где в рустом настое
Хмелеет сказка и цветет алоэ.

ПОЭТ

Решает миг, но предрешает час,
Три дня, неделя, месяцы и годы.
Художник в миге - взрыв в жерле природы,
Просветный взор вовнутрь господних глаз.

Поэты. Братья. Увенчали нас
Не люди. Мы древней людей. Мы своды
Иных планет. Мы Духа переходы.
И грань - секунда, там, где наш алмаз.

Но если я поэт, да не забуду,
Что в творчестве подземное должно
Вращать, вращать, вращать веретено.

Чтоб вырваться возможно было чуду.
Чтоб дух цветка на версты лился всюду.
Чтоб в душу стих глядел и пал на дно.

КОТЛОВИНА

Пожар - мгновенье первое земли,
Пожар - ее последнее мгновенье.
Два кратера, в безумстве столкновенья,
Несясь в пустотах, новый мир зажгли.

В туманной и пылающей пыли
Размерных вихрей началось вращенье
И волей притяженья-отторженья
Поплыли огневые корабли.

В безмерной яме жгучих средоточий
Главенствующих сил ядро легло,
И алым цветом солнце расцвело.

Планеты - дальше, с сменой дня и ночи.
Но будет час. Насмотрятся все очи.
И все планеты рушатся в жерло.

ЗВЕЗДНЫЕ ЗНАКИ

Творить из мглы, расцветов и лучей,
Включить в оправу стройную сонета
Две капельки росы, три брызга света
И помысел, что вот еще ничей.

Узнать в цветах огонь родных очей,
В журчанье птиц расслышать звук привета,
И так прожить весну, и грезить лето,
И в стужу целоваться горячей.

Не это ли веселая наука,
Которой полный круг, в расцвете лет,
Пройти повинен мыслящий поэт?

И вновь следить в духовных безднах звука,
Не вспыхнул ли еще не бывший след
От лёта сказок, духов и комет.

ЧТО СО МНОЙ

Что сделалось со мной? Я весь пою.
Свиваю мысли в тонкий строй сонета.
Ласкаю зорким взором то и это,
Всю вечность принимаю как мою.

Из черных глыб я белое кую.
И повесть чувства в сталь и свет одета.
Во всем я ощущаю только лето,
Ветров пьянящих теплую струю.

О, что со мной? Я счастлив непонятно.
Ведь боль я знаю так же, как и все.
Хожу босой по стеклам. И в росе

Ищу душой того, что невозвратно.
Я знаю. Это - солнце ароматно
Во мне поет. Я весь в его красе.

УМЕЙ ТВОРИТЬ

Умей творить из самых малых крох.
Иначе для чего же ты кудесник?
Среди людей ты божества наместник,
Так помни, чтоб в словах твоих был бог.

В лугах расцвел кустом чертополох,
Он жесток, но в лиловом он - прелестник.
Один толкачик - знойных суток вестник.
Судьба в один вместиться может вздох.

Маэстро итальянских колдований
Приказывал своим ученикам
Провидеть полный пышной славы храм

В обломках камня и в обрывках тканей.
Умей хотеть - и силою желаний
Господень дух промчится по струнам.

СОНЕТЫ СОЛНЦА

Сонеты солнца, меда и луны.
В пылании томительных июлей
Бросали пчелы рано утром улей,
Заслыша дух цветущей крутизны.

Был гул в горах. От солнца ход струны.
И каменный баран упал с косулей,
Сраженные одной и той же пулей.
И кровью их расцвечивал я сны.

От плоти плоть питал я, не жалея
Зверей, которым смерть дала рука.
Тот мед, что пчелы собрали с цветка, -

Я взял. И вся пчелиная затея
Сказала мне, чтоб жил я не робея,
Что жизнь смела, безбрежна и сладка.

РОЖДЕНИЕ ЛЮБВИ

Любить - живых учила красногрудка.
Вся серая была она в раю.
Сидела на утесе, на краю.
А мир кругом был смех, и всклик, и шутка.

И думала крылатая малютка:
"О чем они? О чем и я пою?
Любить не нужно все. А лишь мою".
И в этот миг у ней зарделась грудка.

И птичка полетела по кустам.
Тогда впервые заалели розы,
Гвоздики, маки, целый алый храм.

И кровь любовью брызнула к сердцам.
И молния, узор небесной грезы,
Велела быть грозе и лить дождям.

ШЕСТВИЕ КАБАРГИ

Влюбленная проходит кабарга,
Средь диких коз колдунья аромата.
Вослед нее пахучая утрата,
Под ней душисты горные луга.

Пьянящий мускус. Смыты берега
Бесстрастия. Любовь здесь будет плата.
И любятся с рассвета до заката.
Но прежде - бой. В любви сразить врага.

Самец самцу противоставит бивни.
Алеют у сильнейшего клыки.
Сперва гроза. Лишь за грозою ливни.

Ждет самка. В мире бродят огоньки.
В одном любовном запахе и рае
Сибирь, Китай, Тибет и Гималаи.

ПЕЩЕРНИК

В пещере начертал он на стене
Быков, коней. И чаровали гривы.
Он был охотник смелый и счастливый.
Плясали тени сказок при огне.

Жена, смеясь, склонялася к жене.
Их было семь. Семьею говорливой,
Порою дружной, а порой бранчливой,
Все были только с ним в любовном сне.

Сидел поддали он. И дух мечтанья
Его увел в безвестную страну.
Он был так бледен. И любил одну.

В том крае были сказочные зданья.
Он был в них царь. И вдруг в его сознанье
Мечта вонзила звонкую струну.

МЛАДШИЙ

Ватага наохотилась и ела.
Хрустели кости лошадей и коз
Вокруг костров. Там дальше был откос.
И он сидел у самого предела.

Он с краю был. Меньшой. Такое дело,
Как бить зверей, в нем не будило грез.
Он съел кусок добычи. Кость поднес.
Там дырка. Глянул. Дунул. Кость запела.

Обрадован, он повторял тот звук.
Журчащий свист. Он был похож на птицу.
Кругом смеялись. Но уж он цевницу

Почувствовал. Движенье ловких рук.
Отверстья умножали голос мук.
Всклик счастья. Он зажег свою зарницу.

НАУКА

Я ласково учусь зеленой тишине,
Смотря, как царственны, сто лет проживши, ели.
Они хранят свой цвет, приемля все метели,
И жалобы в них нет, и жалоб нет во мне.

Я голубой учусь у неба вышине,
У ветра в камышах учился я свирели.
От облаков узнал, как много снов в кудели,
Как вольно, сны создав, их в бурном сжечь огне.

Я красному учусь у пламенного мака,
Я золото беру у солнечных лучей,
Хрустальности мечты учил меня ручей.

И если мышь мелькнет, и в ней ищу я знака.
Зима скует порыв и сблизит берега,
И белый мне псалом споют без слов снега.

ЖУЖЖАНЬЕ МУХ

Жужжанье мух. О светлое стекло
Упрямое их тонкое биенье.
И странная прозрачность разделенья.
Все это вместе мысль мою влекло, -

В те дни, когда в полуверсте село
Являлось чем-то в дымке отдаленья,
Где буду вновь я только в воскресенье,
Когда звучат колокола светло.

С тех пор уж скоро минет полстолетья.
Но мне дано быть долго молодым.
Я в пламени. Меня не тронет дым.

Еще желаю целый мир пропеть я.
И не с людьми я в это лихолетье.
Я звезд, и птиц, и мошек - побратим.

ЛУЧШИЙ СТИХ

Прекрасно-тяжки золотые слитки,
Природою заброшенные к нам.
Прекрасен вихрь, бегущий по струнам,
Ручьистость звуков, льющихся в избытке.

Прекрасна мудрость в пожелтелом свитке,
Сверканья тайн, огонь по письменам.
Прекрасней - жизнь отдать бегущим снам
И расцветать с весной, как маргаритки.

Из всех, мечте дарованных, цветов,
Быть может, этот цветик самый скромный,
Такой простой, невинный, неизломный.

В нем не отыщешь орхидейных снов,
Ни тех, что ирис даст изящно-томный.
Но лучший стих - где очень мало слов.

ХУДОЖНИК

К сосцам могучей матери-земли,
Протянутым всем подлинным и сущим,
Припав, как сын, ты жадно пьешь сосущим
Лобзанием и мед и миндали,

И ландыши, что пьяно расцвели,
Как свечечки по многотенным кущам,
И яркий день, что жжет огнем нелгущим,
И громкий смех, и тихий звон вдали.

Ни раною, ни мыслью не отравлен,
В размерности ты все вбираешь в сон
Своих зрачков. Ты как бы сын племен, -

Которым первый миг земли был явлен.
Весь цельный луч в тебе сейчас прославлен,
Хоть радугой еще не преломлен.

ДАЛЕКОЕ

Когда весь мир как будто за горой,
Где все мечта и все недостоверно,
Подводный я любил роман Жюль Верна,
И Немо-капитан был мой герой.

Когда пред фортепьяно, за игрой,
Он тосковал, хоть несколько манерно,
Я в океане с ним качался мерно -
И помню, слезы хлынули струей.

Потом я страстно полюбил Майн Рида,
Но был ручной отвергнут Вальтер Скотт.
Пропиш года. Быть может, только год?

Мне грезится Египет, Атлантида.
Далекое. И мой сиамский кот
"Плыви в Сиам!", мурлыча, мне поет.

СИЛА БРЕТАНИ

В таинственной, как лунный свет, Бретани,
В узорной и упрямой старине,
Упорствующей в этом скудном дне,
И только в давних днях берущей дани

Обычаев, уборов и преданий,
Есть до сих пор друиды, в тишине,
От солнца отделенной, там - на дне,
В Атлантике, в загадке, в океане.

В те ночи, как колдует здесь луна,
С Утеса Чаек видно глубь залива.
В воде - дубравы, храмы, глыбы срыва.

Проходят привиденья, духи сна.
Вся древность словно в зеркале видна,
Пока ее не смоет мощь прилива.

СИБИРЬ

Страна, где мчит теченье Енисей,
Где на горах червонного Алтая
Белеют орхидеи, расцветая,
И вольный дух вбираешь грудью всей.

Там есть кабан. Медведь. Стада лосей.
За кабаргой струится мускус, тая.
И льется к солнцу песня молодая.
И есть поля. Чем хочешь, тем засей.

Там на утес, где чары все не наши,
Не из низин, взошел я в мир такой,
Что не был смят ничьей еще ногой.

Во влагу, что в природной древней чаше
Мерцала, не смотрел никто другой.
Я заглянул. Тот миг всех мигов краше.

ПЛЯСКА КОЛДУНА

Один, ничьи не ощущая взоры,
В ложбине горной, вкруг огня кружась,
Он в пляске шел, волшебный Папуас,
Изображая танцем чьи-то споры.

Он вел с огнем дрожавшим разговоры.
Курчавый, темный, с блеском черных глаз,
Сплетал руками длительный рассказ,
Ловил себя, качал свои уборы.

Хвост райской птицы в пышности волос
Взметался как султан незримой битвы.
Опять кружась, он длил свои ловитвы.

Я видел все, припавши за утес.
И колдовские возмогли молитвы -
Как жезл любви, огонь до туч возрос.

ВОСПОМИНАНИЕ

Голубоватое кольцо, все кольца дыма
Моих египетских душистых папирос,
Как очертанья сна, как таяние грез,
Создавши легкое, уйдут неисследимо.

Я мыслью далеко. Я в самом сердце Рима.
Там об Антонии поставлен вновь вопрос.
И разрешен сполна. Как остриями кос
Обрезан стебель трав, и жизнь невозвратима.

Я знаю, римлянин не должен был любить,
Так пламенно любить, как любят только птицы,
Очарования египетской царицы.

Но Парки нам плетут, и нам обрежут, нить.
Я ведал в жизни все. Вся жизнь лишь блеск зарницы.
Я счастлив в гибели. Я мог, любя, любить.

РОЖДЕНИЕ МУЗЫКИ

Звучало море в грани берегов.
Когда все вещи мира были юны,
Слагались многопевные буруны,
В них был и гуд струны, и рев рогов.

Был музыкою лес и каждый ров.
Цвели цветы, огромные, как луны,
Когда в сознанье прозвучали струны.
Но звон иной был первым в ладе снов.

Повеял ветер в тростники напевно,
Чрез их отверстья ожили луга,
Так первая свирель была царевна

Ветров и воли, смывшей берега.
Еще, чтоб месть и меч запели гневно,
Я сделал флейты из костей врага.

ЛЮБИ

"Люби!" - поют шуршащие березы,
Когда на них сережки расцвели.
"Люби!" - поет сирень в цветной пыли.
"Люби! Люби!" - поют, пылая, розы.

Страшись безлюбья. И беги угрозы
Бесстрастия. Твой полдень вмиг - вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грезы.

Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон.

Он в каждом часе слышит мертвый звон.
Ему никак не избежать возмездья.
Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он.

ОН

Он проточил и пробуравил горы.
Разрезал исполинский материк,
И корабельный караван возник
Там, где лесные ширились просторы.

Он звезды разместил в ряды и хоры.
Он мысль свою, как мчащийся двойник,
Пошлет в пространство искрой, искра - крик,
Чрез океан ведет переговоры.

Задачи нет, которую бы он
Не разрешил повторностью усилья.
Он захотел - и он имеет крылья.

До Марса досягнуть - надменный сон.
И сбудется. Но в безднах изобилья
Он должен гнаться до конца времен.

ОНА ПОКОИТСЯ

Она покоится. Две белых чаши - груди.
Два неба голубых - закрытые глаза.
Ее ли в том вина, что в высях бирюза
То дремлет в тишине, то в грозном рдеет гуде.

Через нее в борьбе с богами равны люди.
И станет сказкою, свой миг прожив, гроза,
Бессмертным жемчугом - минутная слеза.
И дикая резня - в напевном будет чуде.

Она покоится. До нежного бедра
Точеная рука чуть льнет в изгибе стройном.
Ей суждено пребыть видением спокойным, -

В веках оправданной, вне зла и вне добра.
Она покоится меж звезд, где дышит мера,
И в несмолкающих гекзаметрах Гомера.

ОНА

Когда пред нею старцы, стражи лона,
Склонились друг до друга, говоря:
"Смотрите, розоперстая заря!" -
Она возникла в мире вне закона.

Как сладкий звук, превыше вихрей стона,
Как царская добыча для царя,
Как песнь весны, как пламя алтаря,
Как лунный серп в опале небосклона.

Как миг любви, что сам себе закон,
Как звон оков законченного плена,
Как в ливне быстрых радуг перемена.

Как в сне веков единый верный сон,
Дочь лебедя, волны вскипевшей пена,
Грань торжества, звезда средь жен, Елена.

КАМЕЯ

Она из тех, к кому идут камеи,
Медлительность, старинная эмаль,
Окошко в сад, жасмин, луна, печаль,
Нить жемчугов вкруг лебединой шеи.

Ей даровали царство чародеи,
В нем близь всегда причудлива, как даль.
И времени разрушить сказку жаль.
Тот сад минуют снежные завей.

Я подошел к полночному окну.
Она сидела молча у постели.
Газелий взор любил свою весну.

И липы ворожили старину.
Роняли полог бархатные ели.
Ей было жаль идти одной ко сну.

СТОЛЕПЕСТКОВАЯ

Безукоризненный в изяществе наряд.
Все одноцветное, в рассветно-сером, платье.
Зеленоватость в нем всесветна без изъятья.
У пояса костер приковывает взгляд.

Столепестковая таит душистый яд.
Меняет ясность чувств. Внушает мысль объятья,
О, если б мог тебя всю, всю в себя вобрать я.
Но губы алые безгласно не велят.

И пепельных волос волна, упав на плечи,
Змеино поднялась к тяжелой голове.
Уму не верится, что кос здесь только две.

Светясь, вокруг нее поют немые речи.
Вся говорит она. И вот не говорит.
Лишь в перстне явственно играет хризолит.

БОЙ

Вся сильная и нежная Севилья
Собралась в круг, в рядах, как на собор.
Лучей, и лиц, и лент цветистый хор.
И голубей над цирком снежны крылья.

Тяжелой двери сдвиг. Швырок усилья.
Засов отдвинут. Дик ослепший взор.
Тяжелый бык скакнул во весь опор
И замер. Мощный образ изобилья.

В лосненье крутоемные бока.
Втянули ноздри воздух. Изумленье
Сковало силу в самый миг движенья.

Глаза - шары, где в черном нет зрачка.
Тогда, чтоб рушить тяжкого в боренье,
Я поднял алый пламень лоскутка.

НА ОТМЕЛИ ВРЕМЕН

Заклятый дух на отмели времен,
Средь маленьких, среди непрозорливых,
На уводящих задержался срывах,
От страшных ведьм приявши гордый сон.

Гламисский тан, могучий вождь племен,
Кавдорский тан - в змеиных переливах
Своей мечты - лишился снов счастливых
И дьявольским был сглазом ослеплен.

Но потому, что мир тебе был тесен,
Ты сгромоздил такую груду тел,
Что о тебе Эвонский лебедь спел

Звучнейшую из лебединых песен.
Он, кто сердец изведал глубь и цвет,
Тебя в веках нам передал, Макбет.

ШАЛАЯ

О шалая! Ты белыми клубами
Несешь и мечешь вздутые снега.
Льешь океан, где скрыты берега,
И вьешься, пляшешь, помыкаешь нами.

Смеешься диким свистом над конями,
Велишь им всюду чувствовать врага.
И страшны им оглобли и дуга,
Они храпят дрожащими ноздрями.

Ты сеешь снег воронкою, как пыль.
Мороз крепчает. Сжался лед упруго.
Как будто холод расцветил ковыль.

И цвет его взлюбил верченье круга.
Дорожный посох - сломанный костыль,
Коль забавляться пожелает - вьюга!

УСПОКОЕННАЯ

Ненарушимые положены покровы.
Не знать. Не чувствовать. Не видеть. Не жалеть.
Дворец ли вкруг меня, убогая ли клеть,
Безгласной все равно. Я в таинстве основы.

Поднять уснувшую ничьи не властны ковы.
Чтоб веки сжать плотней и больше не смотреть -
На нежные глаза мне положили медь.
И образок на грудь. В нем светы бирюзовы.

Еще последнее - все сущности земли
Доносит, изменив - обратных токов мленье,
Звук переходит в свет. Как дым доходит пенье.

Снежинки падают. Растаяли вдали
Лазурные слова над тайною успенья.
Снега. Завей снов. Последний луч. Забвенье.

КОЛЬЦА

Ты спишь в земле, любимый мой отец,
Ты спишь, моя родная, непробудно.
И как без вас мне часто в жизни трудно,
Хоть много знаю близких мне сердец.

Я в мире вами. Через вас певец.
Мне ваша правда светит изумрудно.
Однажды духом слившись обоюдно,
Вы уронили звонкий дождь колец.

Они горят. В них золото - оправа.
Они поют. И из страны в страну
Иду, вещая солнце и весну.

Но для чего без вас мне эта слава?
Я у реки. Когда же переправа?
И я с любовью кольца вам верну.

ПАНТЕРА

Она пестра, стройна и горяча.
Насытится - и на три дня дремота.
Проснется - и предчувствует. Охота
Ее зовет. Она встает, рыча.

Идет, лениво длинный хвост влача.
А мех ее - пятнистый. Позолота
Мерцает в нем. И говорил мне кто-то,
Что взор ее - волшебная свеча.

Дух от нее идет весьма приятный.
Ее воспел средь острых гор грузин,
Всех любящих призывный муэззин, -

Чей стих - алоэ густо-ароматный.
Как барс, ее он понял лишь один,
Горя зарей кроваво-беззакатной.

БЛЕСК БОЛИ

"Дай сердце мне твое неразделенным", -
Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.
И столько было в ней глубоких чар,
Что только ею он пребыл зажженным.

Лишь ей он был растерзанным, взметенным,
Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.
Лишь молния стремит такой удар,
Что ей нельзя не быть испепеленным.

О Нэстан-Джар! О Нэстан-Дарэджан!
Любовь твоя была как вихрь безумий.
Твой милый был в огне, в жерле, в самуме.

Но высшей боли - блеск сильнейший дан.
Ее пропел, как никогда не пели,
Пронзенным сердцем Шота Руставели.

ДВА ЦВЕТА

Прекрасен рот, как роза, припадая
К другому рту. Прекрасен дар богов.
Румяность крови в рденье лепестков,
Страсть смотрит в вечность, в сердце расцветая.

Из капли счастья - океан без края,
Огонь залил все грани берегов.
Но есть костры, чей огнь белей снегов,
Где дух поет, в отъятости сгорая.

Красив в веках тот звонкий сазандар,
Что сплел ковер из облачной кудели,
Струна любви, пронзенный Руставели.

Красив расцвет лилейно-белых чар,
Снежистый лотос в водной колыбели.
Луна - вдали, как далека - Тамар.

НЕРАЗДЕЛЕННОСТЬ

Приходит миг раздумья. Истомленный,
Вникаешь в полнозвучные слова
Канцон медвяных, где едва-едва
Вздыхает голос плоти уязвленной.

Виттория Колонна и влюбленный
В нее Буонарроти. Эти два
Сияния, чья огненность жива
Через столетья, в дали отдаленной.

Любить неразделенно, лишь мечтой.
Любить без поцелуя и объятья.
В благословенье чувствовать заклятье.

Творец сибилл, конечно, был святой.
И как бы мог сполна его понять я?
Звезда в мирах постигнута - звездой.

МИКЕЛЬ АНДЖЕЛО

Всклик "Кто как бог!" есть имя Михаила.
И ангелом здесь звался. Меж людей
Он был запечатленностью страстей.
В попранье их его острилась сила.

В деснице божьей тяжкое кадило,
Гнетущий воздух ладанных огней
Излил душой он сжатою своей.
Она, светясь, себя не осветила.

Стремясь с земли и от земного прочь,
В суровости он изменил предметы,
И женщины его - с другой планеты.

Он возлюбил молчание и ночь.
И, лунно погасив дневные шумы,
Сибилл и вещих бросил он в самумы.

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Художник с гибким телом леопарда,
А в мудрости - лукавая змея.
Во всех его созданьях есть струя -
Дух белладонны, ладана и нарда.

В нем зодчий снов любил певучесть барда,
И маг - о каждой тайне бытия
Шептал, ее качая: "Ты моя".
Не тщетно он зовется Леонардо.

Крылатый был он человеколев.
Еще немного - и, глазами рыси
Полеты птиц небесных подсмотрев,

Он должен был парить и ведать выси.
Среди людских, текущих к Бездне рек
Им предугадан был сверхчеловек.

МАРЛО

С блестящей мыслью вышел в путь он рано,
Учуяв сочетание примет.
Преобразил в зарю седой рассвет
Повторной чарой зоркого шамана.

Величием в нем сердце было пьяно.
Он прочитал влияние планет
В судьбе людей. И пламенный поэт
Безбрежный путь увидел Тамерлана.

В нем бывший Фауст более велик,
Чем позднее его изображенье.
Борец, что в самом миге низверженья

Хранит в ночи огнем зажженный лик.
И смерть его - пустынно-страстный крик
В безумный век безмерного хотенья.

ШЕКСПИР

Средь инструментов всех волшебней лира?
В пьянящий звон схватив текучий дым,
В столетьях мы мгновенье закрепим
И зеркало даем в стихе для мира.

И лучший час в живом веселье пира,
Когда поет певец, мечтой гоним, -
И есть такой, что вот мы вечно с ним,
Пленяясь звучным именем Шекспира.

Нагромоздив создания свои,
Как глыбы построений исполина,
Он взнес гнездо, которое орлино,

И показал все тайники змеи.
Гигант, чей дух - плавучая картина,
Ты - наш, чрез то, что здесь мы все - твои.

КАЛЬДЕРОН

La Vida es Sueno. Жизнь есть сон.
Нет истины иной такой объемной.
От грезы к грезе в сказке полутемной.
Он понял мир, глубокий Кальдерон.

Когда любил, он жарко был влюблен.
В стране, где пламень жизни не заемный,
Он весь был жгучий, солнечный и громный.
Он полюбил пред смертью долгий звон.

Царевич Сэхисмундо. Рассужденье
Земли и Неба, Сына и Отца.
И свет и тень господнего лица.

Да, жизнь есть сон. И сон - все сновиденья.
Но тот достоин высшего венца,
Кто и во сне не хочет заблужденья.

ЭДГАР ПО

В его глазах фиалкового цвета
Дремал в земном небесно-зоркий дух.
И так его был чуток острый слух,
Что слышал он передвиженья света.

Чу. Ночь идет. Мы только видим это.
Он - слышал. И шуршанья норн-старух.
И вздох цветка, что на луне потух.
Он ведал все, он - меж людей комета.

И вдруг безвестный полюбил того,
В ком знанье лада было в хаос влито,
Кто возводил земное в божество.

На смертный холм того, чья боль забыта,
Он положил, любя и чтя его,
Как верный знак, кусок метеорита.

ШЕЛЛИ

Из облачка, из воздуха, из грезы,
Из лепестков, лучей и волн морских
Он мог соткать такой дремотный стих,
Что до сих пор там дышит дух мимозы.

И в жизненные был он вброшен грозы,
Но этот вихрь промчался и затих.
А крылья духов, - да, он свеял их
В стихи с огнем столепестковой розы.

Но чаще он не алый - голубой,
Опаловый, зеленый, густо-синий, -
Пастух цветов, с изогнутой трубой.

Красивый дух, он шел - земной пустыней,
Но - к морю, зная сон, который дан
Вступившим в безграничный Океан.

ЛЕРМОНТОВ

1

Опальный ангел, с небом разлученный,
Узывный демон, разлюбивший ад,
Ветров и бурь бездомных странный брат,
Душой внимавший песне звезд всезвонной,

На празднике - как призрак похоронный,
В затишье дней - тревожащий набат,
Нет, не случайно он среди громад
Кавказских - миг узнал смертельно-сонный.

Где мог он так красиво умереть,
Как не в горах, где небо в час заката -
Расплавленное золото и медь,

Где ключ, пробившись, должен звонко петь,
Но также должен в плаче пасть со ската,
Чтоб гневно в узкой пропасти греметь.

2

Внимательны ли мы к великим славам,
В которых из миров нездешних свет?
Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет
За Пушкиным явились величавым.

Но раньше их, в сиянии кровавом,
В горенье зорь, в сверканье лучших лет,
Людьми был загнан пламенный поэт,
Не захотевший медлить в мире ржавом.

Внимательны ли мы хотя теперь,
Когда с тех пор прошло почти столетье,
И радость или горе должен петь я?

А если мы открыли к свету дверь,
Да будет дух наш солнечен и целен,
Чтоб не был мертвый вновь и вновь застрелен.

3

Он был один, когда душой алкал,
Как пенный конь в разбеге диких гонок.
Он был один, когда, полуребенок,
Он в Байроне своей тоски искал.

В разливе нив и в перстне серых скал,
В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок,
В мечте цветочных ласковых коронок
Он видел мед, который отвергал.

Он был один, как смутная комета,
Что головней с пожарища летит,
Вне правила расчисленных орбит.

Нездешнего звала к себе примета
Нездешняя. И сжег свое он лето.
Однажды ли он в смерти был убит?

4

Мы убиваем гения стократно,
Когда, рукой его убивши раз,
Вновь затеваем скучный наш рассказ,
Что нам мечта чужда и непонятна.

Есть в мире розы. Дышат ароматно.
Цветут везде. Желают светлых глаз.
Но заняты собой мы каждый час-
Миг встречи душ уходит безвозвратно.

За то, что он, кто был и горд и смел,
Блуждая сам над сумрачною бездной,
Нам в детстве в душу ангела напел, -

Свершим сейчас же сто прекрасных дел:
Он нам блеснет улыбкой многозвездной,
Не покидая вышний свой предел.