Константин Бальмонт

Только любовь

           ПРОКЛЯТИЯ

Love that turns hate...
                                  Shelley

ОТРЕЧЕНИЕ

Красивы сочетания светил,
Пленительна зеленая планета,
Где человек свой первый миг вкусил.

В пространстве много воздуха и света,
И каждый день, в определенный час,
Земля огнем рубиновым одета.

Источник новых мыслей не погас.
Источник новых чувств горит всечасно,
И тот, кто любит, любит в первый раз.

Цветы цветут, их чаши дышат страстно,
Желанны их цветные лепестки,
И роскошь их оттенков полновластна.

Безгласное течение реки
И призрачно-зеркальные озера
Внушают больше неги, чем тоски.

Вершины гор - пьянящий пир для взора,
Бессмертно свеж: безбрежный океан,
И что нежнее пенного узора.

Прекрасна разность всех различных стран,
Просторны и равнины и провалы,
В мираже обольстителен обман.

И губы женщин ласковы и алы,
И ярки мысли избранных мужчин.
Но так как все в свой смертный час усталы, -

И так как жизнь не понял ни один,
И так как смысла я ее не знаю, -
Всю смену дней, всю красочность картин,

Всю роскошь солнц и лун - я проклинаю! 

Нет, Ночь! Когда душа, мечтая,
Еще невинно-молодая,
Блуждала - явное любя,
Казалось мне, что ты - святая,
Но блекнут чары, отпадая, -
Старуха, страшная, седая,
Я отрекаюсь от тебя!

Ты вся - в кошмарностях, в разорванных мечтаньях,
В стихийных шорохах, в лохмотьях, в бормотаньях.
Шпионов любишь ты, и шепчет с Ночью раб,
Твои доносчики - шуршанья змей и жаб.

Ты речь окольную с больной душой заводишь,
И по трясинам с ней, и по тоске с ней бродишь.
Распространяешь чад, зловещий сон и тишь,
Луну ущербную и ту гасить спешишь.

Проклятие душе, коли тебе поверит,
Все расстоянье Ночь рукою черной мерит.
Рукою мертвою мешает все, мутит,
Пугает, мучает, удавно шелестит.

Всю грязь душевную взмесив, как слизь в болоте,
В Раскаянье ведет, велит хлестать Заботе.
Прикинется, что друг, заманит в разговор,
И скажешь те слова, в которых - смерть, позор.

Незабываемо-ужасные признанья,
Что ждали искры лишь, толчка, упоминанья,
Чтобы проснуться вдруг, и, раны теребя,
Когтистой кошкою нависнут на тебя.

Ты хочешь сбросить гнет, не чувствовать, не видеть,
Но для существ иных все в том, чтоб ненавидеть,
Качаться страхами, силками изловить,
Детоубийствовать, не отпускать, давить.

Что было точкою - гора, не опрокинешь,
И лапы чудища лежат, и их не сдвинешь.
Глаза глядят в глаза, рот близок, жаден... Прочь!
О, ненавистная, мучительная Ночь!

Последней волею, спорной,
На миг отброшен Призрак Черный,
Не знаем - как, не знаем - чей.
В зловещем Замке Заключенья -
Тяжелый вздох, и облегченье,
И блеск испуганных очей.
Страх тут, он здесь, но стал он дальным,
В молчаньи темном и печальном,
Невольно должен ум молчать.
В угрозе, в мраке погребальном
Весь мир стал снова изначальным,
Весь мир - замкнутый дом, и на замке печать.

Вновь Хаос к нам пришел и воцарился в мире,
Сорвался разум мировой,
И миллионы лет в Эфире,
Окутанном угрюмой мглой,
Должны мы подчиняться гнету
Какой-то Власти неземной,
Непобедимую дремоту
Вбирать, как чару Силы злой,
И видеть всюду мрак могильный,
И видеть, как за слоем слой,
Покров чуть видимый, но пыльный,
На разум падает бессильный,
И сетью липнет над душой. 

Он был из тех, на ком лежит печать
Непогасимо-яркого страданья,
Кто должен проклинать или молчать,
Когда звучат аккорды мирозданья.

Средь ликов, где прозрачен каждый взгляд,
Средь ангелов, поющих светлым хором,
И вторящих свой вечный "Свят, свят, свят", -
Он вспыхнул бы и гневом, и укором.

Нет, в нем сверкал иной зловещий свет,
Как факел он горел на мрачном пире:
Где есть печаль, где стон, там правды нет,
Хотя бы красота дышала в мире.
"Ответа - сердцу, сердцу моему!"
Молил он, задыхаясь от страданья,
И демоны являлися к нему,
Чтоб говорить о тайнах мирозданья.

Он проклял Мир, и вечно-одинок,
Замкнул в душе глубокие печали,
Но в песнях он их выразить не мог,
Хоть песни победительно звучали.

И полюбил он в Мире только то,
Что замерло в отчаяньи молчанья:
Вершины гор, где не дышал никто,
Безбрежность волшебства их без названья.

Ночных светил неговорящий свет,
И между них, с их правильным узором,
Падение стремительных комет,
Провал ночей, пронзенный метеором.

Все то, что, молча, выносив свой гнет,
Внезапной бурей грянет в миг единый,
Как чистый снег заоблачных высот
Стремится вниз - губительной лавиной. 

Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество -
Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.

О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг - до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй. 

1

Когда бы я к тебе ни приходил,
Ты был всегда неотразимо-цельным,
Властительным, как голос из могил,
С лицом волхва, каким-то запредельным.

И я в тебе искал нездешних сил.
Но ты стал кротким, тихим, колыбельным?
Зачем же ты Святыне изменил,
Меня взманив обетом беспредельным?

Скажи мне, почему теперь, когда
Тень женщины с тобою навсегда,
Мне хочется - не говорить с тобою,

А птицей с птицей, выхватив, любя,
Ее, твою, исчезнуть от тебя,
И хохотать за бездной голубою?

2

Неверный, ты наказан будешь мной,
При всей моей любви к глубоким взорам
Твоих блестящих глаз. О, дух земной,
Заемным ты украшен был убором.

Ты высился звездою предо мной,
Ты звал меня к заоблачным озерам,
К тому, что вечно скрыто тишиной,
Не создано, но встанет шумным бором.

Как я любил читать в твоих глазах
Любовь к любви, без женщины, без жизни,
Как любят звуки звонко петь на тризне.

А! самовластник, в замке, на горах,
Ты изменил ненайденной Отчизне.
Так жди меня. Я вихрь. Я смерть. Я страх. 

В нас разно светит откровенье,
И мы с тобой не властны слиться,
Хотя мы можем на мгновенье
В лучах одной мечты забыться.

Не оскорбись, но оскорбленье
Я нанесу тебе невольно.
Мы два различные явленья,
Моей душе с твоею больно.

Ты, может быть, мой брат влюбленный,
Но, брат мой, ты мой враг заклятый.
И я врываюсь, исступленный,
В твои дремотные палаты.
Ты - успокоенный и сонный,
Ты ждешь так мудро над водою.
А я - стихийно-разрешенный,
Живу стремительной мечтою.

Ты иссушил источник жгучих
Правдиво-ярких заблуждений.
А я всегда среди певучих
Сирено-гибельных видений.
Ты - в числах дробных и тягучих,
Ты весь - в рассекновеньях Мира.
Я - в вечно-чувствующих тучах,
Я - в скоротечном блеске пира. 

Мне чужды ваши рассуждения:
"Христос", "Антихрист", "Дьявол", "Бог".
Я неясный иней охлаждения,
Я ветерка чуть слышный вздох.

Мне чужды ваши восклицания:
"Полюбим тьму", "Возлюбим грех".
Я причиняю всем терзания,
Но светел мой свободный смех.

Вы так жестоки - помышлением,
Вы так свирепы - на словах,
Я должен быть стихийным гением,
Я весь в себе - восторг и страх.

Вы разливаете, сливаете,
Не доходя до бытия.
Но никогда вы не узнаете,
Как безраздельно целен я. 

О, да, молитвенна душа,
И я молюсь всему.
Картина Мира хороша,
Люблю я свет и тьму.
Все, что приходит, то прошло,
В воспоминании светло
Живут добро и зло.

Но, чтоб в душе была волна
Молитвенной мечты,
В явленьи цельность быть должна,
Должны в нем жить черты.
Чем хочешь будь: будь добрый, злой.
Но будь нечестен за игрой,
Явись - самим собой.

Пусть будет в смерть твоя игра,
Пусть ты меня убьешь, -
Пойму, что мне уйти пора,
Пойму я все, - не ложь.
Я только цельному молюсь,
И вечно мерзки мне, клянусь,
Ханжа, глупец и трус. 

Mamma, mamma! perche lo dicesti?
- Figlia, flglia! percbe lo facesti?
        Из неумирающих разговоров

Жили в мире дочь и мать.
"Где бы денег нам достать?"
Говорила это дочь.
А сама - темней, чем ночь.

"Будь теперь я молода,
Не спросила б я тогда.
Я б сумела их достать".
Говорила это - мать.

Так промолвила со зла.
На минуту отошла.
Но на целый вечер прочь,
Прочь ушла куда-то дочь.

"Дочка, дочка - Боже мой! -
Что ты делаешь со мной?"
Испугалась, плачет мать,
Долго будет дочку ждать.

Много времени прошло.
Быстро в мире ходит Зло.
Мать обмолвилась со зла.
Дочь ей денег принесла.

Помертвела, смотрит мать.
"Хочешь деньги сосчитать?"
"Дочка, дочка - Боже мой! -
Что ты сделала с собой?"

"Ты сказала - я пошла".
"Я обмолвилась со зла".
"Ты обмолвилась, - а я
Оступилась, мать моя". 

Опрокинулось Небо однажды, и блестящею кровью своей
Сочеталось, как в брачном союзе, с переменною Влагой морей.
И на миг вероломная Влага с этой кровью небесною слита,
И в минутном слияньи двух светов появилася в мир Афродита.

Ты не знаешь старинных преданий? Возмущаясь, дивишься ты вновь,
Что я двойственен так, вероломен, что люблю я мечту, не любовь?
Я ищу Афродиту. Случайной да не будет ни странно, ни внове,
Почему так люблю я измену и цветы с лепестками из крови. 

Чем выше образ твой был вознесен во мне,
Чем ярче ты жила как светлая мечта,
Тем ниже ты теперь в холодной глубине,
Где рой морских червей, где сон и темнота.

За то, что ты лгала сознанью моему,
За то, что ты была поддельная звезда,
Твой образ навсегда я заключил в тюрьму.
Тебе прощенья нет. Не будет. Никогда. 

Маленькая птичка, что ты мне поешь?
Маленькая птичка, правду или ложь?

- Я пою, неверный, от души пою,
Про любовь и счастье, про любовь мою.

Маленькая птичка, что в ней знаешь ты?
Я большой и сильный, как мои мечты.

- Маленькое тельце любит как твое.
Глупый, в этом правда, ты забыл ее.

Маленькая птичка, все же я большой.
Как же быть? Не знаю. Пой мне, птичка, пой! 

Так скоро ты сказала:
"Нет больше сил моих".
Мой милый друг, так мало?
Я только начал стих.

Мой стих, всегда победный,
Желает красоты.
О, друг мой, друг мой бедный,
Не отстрадала ты.

Еще я буду, в пытке,
Терзаться и терзать.
Я должен в длинном свитке
Легенду рассказать.

Легенду яркой были,
О том, что я - любовь,
О том, как мы любили,
Как любим вновь и вновь.

И вот твоих мучений
Хочу я как моих.
Я жажду песнопений,
Я только начал стих. 

Морской прилив растет, подъятый глубиной.
Валы запенились - седьмой, восьмой, девятый.
Я чувствую тебя. Ты счастлива со мной.
Мы возрастающей надеждою богаты.
Мы схвачены волной.

Как полнозвучны сны и звоны Океана!
Стократ воспетая, вся бездна поднялась.
Я слышу гул войны, спешащей из тумана,
Неумолимая толпа идет на нас
Всей силой вражеского стана.

О, пенный блеск воды, ты вспыхнул и погиб.
Откинуть гул валов, - и на песках размытых
Лишь стебли трав морских, согнутых вперегиб,
Осколки раковин, приливом позабытых,
И трупы бледных рыб. 

Я был вам звенящей струной,
Я был вам цветущей весной,
Но вы не хотели цветов,
И вы не расслышали слов.

Я был вам призывом к борьбе,
Для вас я забыл о себе,
Но вы, не увидев огня,
Оставили молча меня.

Когда ж вы порвали струну,
Когда растоптали весну,
Вы мне говорите, что вот
Он звонко, он нежно поет.

Но если еще я пою,
Я помню лишь душу мою,
Для вас же давно я погас,
Довольно, довольно мне вас. 

Мои проклятия - обратный лик любви,
В них тайно слышится восторг благословенья.
И ненависть моя спешит, чрез утоленье,
Опять, приняв любовь, зажечь пожар в крови.
Я прокляну тебя за низость обмеленья,
Но радостно мне знать, что мелкая река,
Приняв мой снег и лед, вновь будет глубока,
Когда огонь весны создаст лучи и пенье.
Когда душа в цепях, в душе кричит тоска,
И сердцу хочется к безбрежному приволью.
Чтоб разбудить раба, его я раню болью,
Хоть я душой нежней речного тростника.
Чу, песня пронеслась по вольному раздолью,
Безумный блеск волны, исполненной любви,
Как будто слышен зов: "Живи! Живи! Живи!" -
То льды светло звенят, отдавшись водополью.