Иван Елагин

 

  Дракон на крыше

     (Роквилл, 1973)

          Часть 2
 

***

           Т. и А. Фесенко

Чучелом в огороде
Стою, набитый трухой.
Я – человек в переводе,
И перевод плохой.

Сколько раз я, бывало,
Сам себе повторял:
«Ближе к оригиналу!»
А где он, оригинал?

Оригинал видали –
Свидетели говорят, –
В Киеве на вокзале,
Десятилетья назад.

Кругом грохотал повальный
Артиллерийский гул.
В зеркале вокзальном
Оригинал потонул.

Ворошить не хочется
Давние дела.
Наспех судьба-переводчица
Перевела-наврала.

Я живу на расстоянии
От страны моей студеной.
Я живу – на заикание
С языка переведенный.

И живу я в переводе
С неустройства на уют.
У меня на стол по моде
Со свечами подают.

И внутри моей машины
Мягкие сидения.
Я переведен на шины
С пешего хождения.

Без особого урона
Мой испуг переведен
С лозунгового жаргона
На рекламный жаргон.

Точно бред политбесед,
Распродаж ажиотаж!
Пунцовею, разогрет,
В пот меня кидает аж!

В оригинале – откровенье,
А в переводе – подражанье,
В оригинале – вдохновенье,
А в переводе – прилежанье!

В оригинале – на восходе,
И на закате – в переводе!

И по прямой – в оригинале,
А в переводе – по спирали!

И я волшебник по природе,
А литератор – в переводе,

В оригинале я – на взводе,
Навеселе в оригинале,
А на режиме в переводе,
И переводу до вина ли?

Скользило время еле слышным,
А стало звонче междометья.
В оригинале – двадцать с лишним,
А в переводе – полстолетья!
 

 

У ПАМЯТНИКА МАЯКОВСКОМУ

Стих отгремел последний,
И над Россией
Стоит он –
Двадцатидвухлетний,
Стоит красивый!
Стоит бронзовый,
Стоит каменный,
И небо над ним
Розовой храминой!

Был бы памятник, а найдутся
Голуби и вольнодумцы!

Руки в карманы сунувши,
Глаза подымая вверх,
Читают сердитые юноши
Стихи про атомный век,
Про атомный, про урановый
Читают, сердца протаранивая!

Гневные, запальчивые
Девочки и мальчики
Выходят как на подмостки,
А сверху над головой
Памятник-Маяковский
Слушает, как живой.

От стихов в столетьи атомном
С ног диктаторы не валятся,
Но когда-то и на мамонтов
Выходили люди с палицей!

Клыкастых мамонтов
Косматые массивы –
Кому они ныне памятны?
А люди и ныне живы!

Девочки в скромном ситчике,
В открытых рубашках мальчики –
Вот они, динамитчики,
Перовские, Кибальчичи.

Восторженные девчата,
Поэты неряшливые –
Вот взрывчатка
Самая страшная!

В кабинетах и президиумах
Облысевшие держиморды –
Видимо вас невидимо
Расселось балластом мертвым!

А солнце проглядывает,
Рассвет дымит!
Это под вас подкладывают
Мальчики – динамит!
 

 

ГРИНВИЧ ВИЛИДЖ, 1970

Ходят парни, увешены бляхами.
Ходят девки в штанах раструбом.
И на шеях болтаются, брякая,
Амулеты с акульим зубом.

Грозные лица пророков,
Лица марий магдалин.
Но в сердцах не шумит у них вереск долин,
А гремит
Динамит
И пироксилин.

Эх! Поднять бы на воздух
Купол со знаменем в звездах!

Эх! Разнести бы в куски
Всё от доски до доски!

Чтобы в зареве багряном
Зубья высились руин.
ЛСД.
Марихуана.
Кокаин.
И героин.

А у папенек, а у маменек
По десять домов каменных!

В банках тыщи,
Порядок завé
И океаны скучищи
За каждой тарелкой обеденной.

И на папаш
Дети глядят брезгливо:
Дескать, родитель наш
Пышно созрел для взрыва.

Папашу на бочку пороховую
Да запалить фитиль!
И сразу же Синюю птицу живую
Поймают Тильтиль и Митиль.

Я в жизнь прославляю веру –
Жить не разнравилось мне.
Подыскиваю пещеру
На солнечной стороне.

После великого взрыва
Великим пойдем путем:
И колесо, и огниво
Снова изобретем.
 

 

***

Занавеска над ванной, как парус,
А я в ванне сижу и купаюсь.

Я блаженствую, я разомлел.
Моя очередь жить на земле.

Я купаюсь, я мылюсь, я парюсь,
Надо мной занавеска, как парус.

Я смотрю, как искристая пена
Угасает на мне постепенно,

Уплывает в парах моя ванна
С занавескою из целлофана,

Уплывает средь пара и плеска
Целлофановая занавеска.

Я блаженствую, я разомлел.
Моя очередь жить на земле.

Моя очередь спать и проснуться,
Пить чаи из цветастого блюдца.

Я свой собственный важный посол,
Уплывающий в мыльный рассол,

Я министр без штанов и портфеля,
Простофиля и пустомеля,

Моя очередь жить нараспашку,
Нализаться в веселой компашке,

Чтоб в звенящем, блестящем бокале
Далматинские звезды мигали,

Чтоб луна мне казала гримасы
(Занавеска звенит из пластмассы).

А луне холодок нипочем.
Так и прет с оголенным плечом.

За окном океаны косматы
(Занавеска дрожит из пластмассы).

И меня пролетающий ангел
Поливает из лунной лоханки,

Звезды сваркой слепят автогенной,
Звезды падают мыльною пеной,

Занавеска, как парус, над ванной,
А я в ванне блаженный и пьяный.
 

 

***

Блещет осень окалиной
На листве жестяной.
В беспорядке навалены
Облака надо мной.

И деревья вдоль длинного
Пролетают шоссе
В серо-буро-малиновой
Одичалой красе.

В легковом, темнолаковом
Я носился авто,
Я тоску уволакивал
Километров за сто,

Чтоб все беды и горести
На прогоне сквозном
Горизонтом и скоростью
Заливать, как вином.

Ходит ветер задирою,
Лист мелькает, багрян,
И закат спроектирован
На широкий экран.

Листья машут и кружатся,
И летят, и летят,
И, охваченный ужасом,
Я влетаю в закат.

Мы летим вверх тормашками –
И машина, и я,
Грохотаньями тяжкими
Тишину раскроя.

У какой-то обочины
Я сиянием стал,
И в куски развороченный
Разлетелся металл.

...Вся дорога осенняя
В красноватом чаду.
Никакого сомнения,
Что уже я в аду.

И в авто темнолаковом
Я плыву по шоссе,
День и ночь одинаково
Шебуршит в колесе.

И в сидении кожаном,
Погружась с головой,
Я сижу подытоженный,
Как баланс годовой.

Автострада протяжная
Предо мною легла,
И какие-то важные
У меня есть дела,

А у туч – фиолетовый
Или розовый цвет.
Право, дела до этого
Никакого мне нет.

Непрерывно по радио
Слышу я репортаж.
Непрерывно в досаде я
На осенний пейзаж:

Ну какой же от осени
Человечеству прок?
Только листья разбросаны
У шоссейных дорог.

Восседаю подтянутый.
Мы такие тут все.
Мы серьезны. Мы заняты.
Мы плывем по шоссе.

Мы солидные личности.
Каждый грузно-суров.
Никакой хаотичности.
Никаких катастроф.
 

 

***

                  Л. и Г. Ржевским

Ваш дом – он весь в зеленых пасмах,
С лесной чащобою в родстве,
И подымает солнце на смех
Прореху каждую в листве.

Тут озеро совсем под боком,
И слышно, как из тихих вод
Вдруг щука, вымахнув с подскоком,
В осоке радостно плеснет!

А в озере – десятки тысяч
Слепящих солнечных огней...
Закинем, Леонид Денисыч,
На двухфунтовых окуней!

Люблю я, удочку забросив,
Почувствовать, как там, весом,
Усатый, точно Франц-Иосиф,
Уже барахтается сом!

Уютно тарахтит моторка,
И парит августовский зной,
И наполняется ведерко
Блестящей тварью водяной.

Тут скромно поверяет автор
Свои мечтания стиху
О том, что Ганя сварит chowder,
А по-российскому – уху.
 

 

***

На меня налетает велосипед,
И водитель осоловело сопит.

Начинается мой коридорный кошмар.
Разрывается рядом резиновый шар.

Точно выбит ударом лихим из седла,
Я лечу, ударяясь об угол стола.

Ах, зачем на пути повстречался моем
Этот вал крепостной, это рыцарь с копьем?

А вокруг беготня, а вокруг толкотня,
И медведь из-за кресла глядит на меня,

Надвигается смех, расстилается смех,
Смех пушистый, и мягкий, и теплый, как мех.

Здесь проходят по комнатам как по лесам,
Это сказочный мир – и я сказочный сам.

Это сын мой – трехлетний тиран-феодал –
По квартире игрушки свои раскидал.
 

 

***

Я сегодня прочитал за завтраком:
«Все права сохранены за автором».

Я в отместку тоже буду щедрым –
Все права сохранены за ветром,

За звездой, за Ноевым ковчегом,
За дождем, за прошлогодним снегом.

Автор с общественным весом,
Что за права ты отстаивал?
Право на пулю Дантеса
Или веревку Цветаевой?

Право на общую яму
Было дано Мандельштаму.

Право быть чистым и смелым,
Не отступаться от слов,
Право стоять под расстрелом,
Как Николай Гумилев.

Авторов только хватило б,
Ну, а права – как песок.
Право на пулю в затылок,
Право на пулю в висок.

Сколько тончайших оттенков!
Выбор отменный вполне:
Право на яму, на стенку,
Право на крюк на стене,

На приговор трибунала,
На эшафот, на тюрьму,
Право глядеть из подвала
Через решетки во тьму,

Право под стражей томиться,
Право испить клевету,
Право в особой больнице
Мучиться с кляпом во рту!

Вот они – все до единого, –
Авторы, наши права:
Право на пулю Мартынова,
На Семичастных слова,

Право как Блок задохнуться,
Как Пастернак умереть.
Эти права нам даются
И сохраняются впредь.

...Все права сохранены за автором.
Будьте трижды прокляты, слова!
Вот он с подбородком, к небу задранным,
По-есенински осуществил права!

Вот он, современниками съеденный,
У дивана расстелил газетины,
Револьвер рывком последним сгреб –
И пускает лежа пулю в лоб.

Вот он, удостоенный за книжку
Звания народного врага,
Валится под лагерною вышкой
Доходягой на снега.

Господи, пошли нам долю лучшую,
Только я прошу Тебя сперва:
Не забудь отнять у нас при случае
Авторские страшные права.
 

 

АМНИСТИЯ

Еще жив человек,
Расстрелявший отца моего
Летом в Киеве, в тридцать восьмом.

Вероятно, на пенсию вышел.
Живет на покое
И дело привычное бросил.

Ну, а если он умер –
Наверное, жив человек,
Что пред самым расстрелом
Толстой
Проволокою
Закручивал
Руки
Отцу моему
За спиной.

Верно, тоже на пенсию вышел.

А если он умер,
То, наверное, жив человек,
Что пытал на допросах отца.

Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел.

Может быть, конвоир еще жив,
Что отца выводил на расстрел.

Если б я захотел,
Я на родину мог бы вернуться.

Я слышал,
Что все эти люди
Простили меня.
 

 

***

От житейских толчков
Защищая бока,
Я в бюро двойников
Заказал двойника.

Кто-то кнопку нажал
На сигнальной доске,
Розоватый накал
Засиял в волоске,

Замигали огни,
Засветились щитки,
Ураган трескотни,
И свистки, и звонки, –

Но уже через миг
Улеглась трескотня,
И стоит мой двойник
И глядит на меня.

Тот же нос, тот же рот,
Тот же лоб, та же плешь,
Так же руку дает,
Все движения те ж.

Он пойдет в институт
И он сядет за стол,
А студенты придут –
Он поставит им кол.

Он приедет домой
Обозлен, раздражен,
И с моею женой
Будет ссориться он.

Будет ездить в метро,
Будет есть, будет пить,
На помойку ведро
Будет он выносить.

Ну, а я между тем
Заживу как паша,
Не печалясь ничем,
Никуда не спеша.

Я себя охраню
От врагов и друзей,
И я печень мою
Завещаю в музей.

Не оставят на ней
Ни малейших следов
Огорчения дней
И печали годов.
 

 

***

Вышла такая гадость –
Прямо ругаться хочется:
Я позабыл свой адрес,
Забыл свое имя и отчество.

И, озираясь гибло,
Города не узнаю.
Видно, вконец отшибло
Бедную память мою.

А может быть, где-то рядом,
Стоит мне сделать шаг –
И за бетонным фасадом
Отыщется мой очаг.

Как памятник на граните –
Величественно-мастит, –
Порядка стоит блюститель,
И бляха на нем блестит.

И я говорю: «Начальник,
Я в толк никак не возьму...»
Я о делах печальных
Рассказываю ему.

«Нет у меня покоя,
Жив из последних сил
С тех пор, как забыл я, кто я,
Как имя свое забыл.

Но не забыл, не забуду
Квартиры моей уют.
Стены ее повсюду
Передо мной встают.

В мешке из красного шелка
Расхаживает жена,
Глиняная на полку
Лампа водружена,

И только войдешь – в гостиной,
Сразу наискосок,
Известнейшая картина –
Копия Пикассо.

Шкаф с дорогим сервизом
По-модному застеклен.
Радио. Телевизор.
Кресло. Магнитофон».

Просьбе моей мгновенно
Блюститель порядка внял:
Взял – и переднюю стену
Огромного дома снял.

Открылись квартиры-дыры –
И я возопил в тоске:
Глядит из каждой квартиры
Женщина в красном мешке.

Одной и той же картины
Торчит отовсюду кусок!
Свисает из каждой гостиной
Копия Пикассо.

И всюду – сверху и снизу,
Сбоку, со всех сторон –
Радио. Телевизор.
Кресло. Магнитофон.

Я с криком бегу по спальням
От этажа к этажу
И женщинам всем нахально
Прямо в глаза гляжу.

Но всем этим красным теткам
Вовсе я незнаком...
И вот я уже за решеткой
С тяжеловесным замком.

Жена, ты меня не сыщешь –
Будешь искать без конца:
Здесь одиночек тыщи,
Все – одного образца.

Тут каждый из нас на досках
Перед столом сидит.
На каждом – фланель в полоску.
Наголо каждый обрит.

А вдруг и за гробом тоже
Не свидимся мы с тобой?
Я слышал, что души схожи
С дымкою голубой.

На что мне в безликом дыме
Безликое бытие?
Отдайте мне имя, имя,
Отдайте мне имя мое!
 

 

***

Осень. В воздухе пахнет горелым.
Кто-то листья, наверное, жжет.
Плыть деревьям – моим каравеллам –
В новый свет, в новый снег, в Новый Год.

Синеватого неба обломки
Колыхаются над головой.
Листья, как при замедленной съемке,
С веток наземь текут по кривой.

Что ж! нам правду сказали, пожалуй,
Что красна даже смерть на миру.
Покружись, мое сердце, побалуй,
Покрасуйся и сгинь на ветру.

Слышно, как далеко вагонетки
У портовых причалов скрипят.
Вместе с небом качаются ветки.
Листозвон. Листолет. Листопад.
 

 

***

Операционный стол.
Операционный зал.
Лежу совершенно гол.
Кто-то меня связал.

И надо мною юрко
Орудуют два хирурга.

А над халатами, марлей, ватой –
Лампы в три обхвата,
Как световые залпы
Сквозь снеговые Альпы.

И у меня под скальпом
Уже шевелится скальпель.

А в операционном зале
Еще нескольких привязали.

Ампутация памяти.
За пластом удаляют пласт.
Говорят, что в душевном орнаменте
Память – ненужный балласт.

И хозяйничая после
В опустелых черепах –
Насуют идей о пользе
Разведенья черепах!

Возвращусь я из больницы –
Черепаха мне приснится!

Был когда-то Микеланджело.
(Вырезали. Зажило.)
Пушкин. Бах.
(Зажило, как у собак!)

Мы теперь попахиваем
Супом черепаховым!

До чего же легко мне!
Ни разлук, ни могил!
Целовался с кем – не помню,
Где родился – позабыл.

Никаких душевных трещин!
Безопасен я для женщин:

Ни малейшего риска!
Не умен, не блестящ,
Даже можете в химчистку
Отдавать меня, как плащ!

Я теперь живу в комфорте,
Точно взятый напрокат,
Изготовленный в реторте
Человекофабрикат.
 

 

РАЗГОВОР ПРОДАВЦА С ПОКУПАТЕЛЕМ

Продавец

Ах, не извольте беспокоиться!
У нас товары все в порядке.
Вот в этой комнате – достоинства,
А в следующей – недостатки.
Направо – страсти, слева – нежности,
А прямо – отделенье внешности:
Осанки, выправки, походки –
Товар необычайно ходкий.
Вверху – неведеньем и опытом
Торгуем в розницу и оптом
Внизу – беспутства и бесстыдства,
Там день и ночь народ толпится.
Для тех, кто нажили богатства, –
Есть спесь, чтобы другим пугаться,
А кто, к примеру, обанкротясь –
Для тех у нас в запасе кротость.
Вы из какой хотите области?
Вас, может быть, пленяют доблести?
А впрочем, склонны те, кто холосты,
Всё больше на предмет веселости?!
 

 

Покупатель

Ах, мысль одна меня тиранит!
Чего я только не отдам
За африканский темперамент!
Хочу воздействовать на дам!
 

 

Продавец

Мы вам поможем в этом случае.
Мы в отношеньи темперамента
Вам предоставим наилучшее!
У нас такое есть горючее,
Что будут дамы падать замертво!
 

 

Покупатель

Уже предвижу перемену,
Отныне мне у дам почет!
За это я любую цену
Вам заплачу – подайте счет!
 

 

Продавец

У нас не счет. У нас за счет:
За счет ума, за счет учености,
Изысканности, одаренности,
Известности, незаменимости, –
Всё это, впрочем, отвлеченности,
В них нет большой необходимости.
 

 

Покупатель

Ну, это как сказать! Хотелось бы,
Чтобы мой ум остался в целости!
Я не согласен и на полчаса
Быть темпераментным оболтусом!
У вас товара столько разного,
И, верно, есть запасы разума...
И, милый, в виде компенсации
Примите эти ассигнации!..
 

 

Продавец

Помилуйте, мы рады сами
Снабдить вас прочными мозгами,
Но нас валюта не влечет:
Мы вас умом снабдим за счет
Уюта, удовлетворенности,
Финансовой неуязвимости, –
Всё это, впрочем, отвлеченности,
В них нет большой необходимости.
 

 

Покупатель

Ну, это как сказать! Хотелось бы
Богатство сохранить мне в целости!
Я только ум такой приветствую,
Когда я при уме не бедствую!
Нельзя ль оговорить заранее,
Чтоб мне оставить состояние?
Согласен я на недочет
Других привычек и наклонностей...
 

 

Продавец

Богатство мы даем за счет
Отзывчивости, окрыленности,
Задора, искренности дружеской,
Отваги, верности супружеской,
Чистосердечия, терпимости, –
Всё это, впрочем, отвлеченности,
В них нет большой необходимости.
 

 

Покупатель

Нет, нет, богатство мало ценится,
Когда у вас жена изменница!
Давайте будем откровенны –
Назначьте дьявольские цены!..
 

 

Продавец

Давайте будем откровенны:
Откроем вены.
 

 

ПЕРЕЕЗД

Переезд! Переезд!
Руки к небу! Скорбный жест!
Вот подъедет грузовик,
По-гомеровски велик,
И могучий скрип осей
Вновь услышит Одиссей.

Переезд! Переезд!
Наш кочевнический крест!
У того грузовика
Сталью крытые бока.
Затрещит моя тахта,
Словно в чреве у кита!
Силачи на страшный суд
Наши вещи понесут!

Переезд! Переезд!
Сколько мы сменили мест!
Снова катится фургон
По полям во весь разгон!
Автострада, акведук.
О сундук гремит сундук,
О кровать гремит кровать.
Наше дело – кочевать.

Переезд, переезд!
Бог не выдаст, страх не съест!
Горы полок, связки книг
Затолкали в грузовик.
В грузовик отнесены
Все картины со стены!
И уже в квартиру ту
Напустили пустоту.

Сколько езжено-переезжено!
Кто подводою в Рим из Нежина,

Кто с Соломенки – да в Салоники
Под заливистый плач гармоники,

Кто – в игорную Калифорнию,
В море Черное ночью черною,

А иной, весь век свой валандавшись,
То в Голландию, то в Лос-Анджелес!

Сколько мыкано-перемыкано,
В карты всякие пальцем тыкано,

Сколько охано-переохано,
По чужим шоссе верст отгрохано!

То по небу я лечу,
То по морю плаваю.
Может – славы я хочу
И гонюсь за славою?

То я в поезде качу,
То трясусь с телегою.
Может – счастья я хочу
И за счастьем бегаю?

Я баранку кручу,
Я педали тискаю...
Может – денег я хочу,
За деньгами рыскаю?

Эх, колеса-вертушки,
Нескончаемый гул!
Может, просто из пушки
Кто-то нами пальнул!

Кто же рельсовым гулом
Душу нам порастряс?
Что же нас подхлестнуло,
Что подбросило нас?

Что за чудная сила
Подняла, понесла,
Будто в спину забила
Два проклятых крыла?

– То, что в небе высоком
В стороне голубой
Было греческим роком, –
Стало русской судьбой.

Переезд, переезд,
Как еще не надоест!
Справа поле, слева поле,
И маячит в поле шест.

Переезд, переезд.
Город. Здание. Подъезд.
Входим в новую квартиру,
Будто взяты под арест.

Переезд, переезд.
Вот и ночь уже окрест,
И летят, летят в пространство
Звезды, сорванные с мест.
 

 

***

Может быть – мучение,
Может быть – прощание, –
Для волны – свечение,
Для звезды – качание.

Месяца горение
Над леском проселочным
Дереву ранением
Кажется осколочным.

Может быть, для гения
Означает творчество
Судорогу жжения,
От которой корчатся.

Может, наказания
Мера наивысшая –
Не четвертование,
А четверостишие.

Всё на свете мучится,
Что красою светится
Этим свет и крутится,
Этим свет и вертится.