Косой полет
(Нью-Йорк, 1967)
Часть 2
ЧЕТЫРЕ УГЛА
Анатолию Сапронову
Вышел и вижу: четыре угла.
На каждом огромный дом.
Ввысь уходят квадраты стекла,
Блистая лиловым льдом.
Еще далеко до первых звезд.
На небе красный дымок.
На каждом углу сколочен помост.
С помоста кричит демагог.
Четыре угла, четыре толпы,
Четыре истошных вопля.
И я к перекрестку с другими доплыл,
Как в сеть заплывает вобла.
Приплыл на северный угол.
Вижу – орет один.
Глаза у него – как уголь
Из-под золы седин.
Разглагольствует хорошо!
Особенно слово «честь»
Произносит с самой большой
Буквы что ни на есть!
«Я, – говорит, – патриот
Рыцарского закала,
Я говорю – вперед,
Под знаменем генерала!»
Тут выходил генерал
И радостно козырял!
На генерале мундир,
Генерал распевает арии
О том, что каждому сыр
Он выпишет из Швейцарии!
И сразу – неукротим –
Рев над столицей мира:
«Все как один хотим
Вкусить швейцарского сыра!»
«Но те, – говорит он, – гадины,
У кого иностранное отчество,
И мне их на перекладине
Очень повесить хочется!
Смерть, – говорит, – пронырам!
Они между мной и сыром!»
И вопль летит к поднебесьям:
«Приказывай – всех повесим!»
Пробился на угол южный,
А там вопит золотушный,
Тщедушный и некрасивый –
Нос обвисает сливой.
«Я, – говорит, – за равенство,
Я, – говорит, – за братство.
Хочу, – говорит, – нравиться,
Хочу, – говорит, – лобызаться!
Как только низы
Дорвутся до власти –
Поделим носы
На равные части!
Наш лозунг всечеловеческий:
Каждому – нос греческий!»
Закончил носатый визгом
И трясанув кулаком:
«А с сыром милитаристским
Не суйтесь! Ваш сыр с душком!»
Тут встает кривоногая
И обещает многое!
Справедливость сулит рабочим,
А несправедливость – прочим!
«В мире не место нечисти,
Надо с земли стереть
Если не полчеловечества,
То непременно треть!
Мы учиним разнос!
Мы уберем с дороги
Тех, у которых нос
Прямой и прямые ноги!
Сбрасывай под откос
Эксплуататоров класс,
Чтобы прямой нос
Стал достояньем масс!»
Вышел на угол западный,
Лозунгами заляпанный.
А там либеральный чижик
Вычитывает из книжек.
«Во всем, – говорит, – сперва
Человеческие права.
Вот господин генерал
Неоднократно и четко
Перед толпой заявлял,
Что мне перережет глотку, –
А я говорю – браво!
Это его право!
И мой носатый собрат,
Сжимающий кулаки,
Был бы ужасно рад
Выпустить мне кишки, –
А я говорю – браво!
Это его право!
Ни под каким видом
Не должен
Ограничиваться индивидуум!
А если страсть индивидуума
Стрелять либералов упрямо,
То это его, видимо,
Политическая программа,
А существо программ
Нельзя менять ни на грамм!»
Тут пошел он дичь нести
О свободе личности!
Я сбежал, испуган,
На восточный угол.
А там аскет долговязый
Нечто вещает важное,
И на стене монашеской рясой
Тень мелькает шестиэтажная.
«Наш Бог – Бог!
А их Бог – плох!
Говорю вам, с догматом сверясь,
Всё остальное – ересь!
С нами псалмы поющий
Узрит райские кущи!
А тот, кто поет на другой распев, –
Того постигнет Господень гнев!
Никто не спасется бегством,
Согласно священным текстам.
Слушай и выбирай,
Что тебе говорят:
С нами пойдешь в рай,
С ними пойдешь в ад!
Да управляет миром
Генерал, осененный сыром!
А тот, кто мечтой унесся
За прямотою носа,
Тот подвержен разным
Дьявольским соблазнам
И сгинет в геенне огненной,
Нами из мира прогнанный!
Говорю вам, с догматом сверясь,
Всё остальное – ересь!»
Над морем голов, над морем голов
Крики летят с четырех углов,
И ужас сердце мое холодит,
Что кто-то из них победит.
БИТНИКИ
Вихлясты, расхлябаны,
Клокасты, нечесаны,
С такими же бабами
Простоволосыми,
Нахохленные, как сычи,
Шляются бородачи.
Видно, такая мода,
Видно, такой фасон,
Что мордой он – Квазимодо,
А волосней – Самсон!
Вот он, мой современник,
Глубокомыслен, как веник.
Он и его Беатриче
Поклялись друг другу не стричься!
В этом и шик модерный,
Чтоб выглядеть попещерней!
Звонче, гитара, тренькай, –
Станем на четвереньки!
А какие-то профессора
Квохчут, вздором научным потчуя:
«Время кризисов» et cetera,
«Социальный протест» и прочее,
И выходит, что волосатость
Чуть ли не философский статус.
До коленных суставов вытянись,
Подбородочная растительность!
Объявляю – я тоже битник
Из самых из первобытных:
Я ратую горячо
За шкуры через плечо,
За набедренные повязки
Ослепительнейшей раскраски,
За дубины и за костры,
За каменные топоры.
Объявляю, что я поборник
Запрещения всех уборных, –
Социальный во мне протест
Против отхожих мест!
Я к природе, к земле влекусь,
И меня вдохновляет куст!
Взъерошенные, как птахи,
На скамьях сидят неряхи.
Но всё ж восседают парами,
Целуются всё ж по-старому,
Смеются, друг дружке нравясь,
Трещат – разорви их атом, –
И во мне накипает зависть
Лысого к волосатым.
НОВОГОДНЕЕ
Ночка новогодняя
В звезды разодета.
Никуда не годная
Катится планета.
Что ты кружишь попусту,
Что ты мчишься в темень,
Наклонив над пропастью
И Москву, и Бремен,
И Париж, и Токио,
И Милан, и Сочи,
И летят высокие
Ледяные ночи.
И в Чехословакии,
В Англии, в Китае
Слышно – звезды звякают,
Отблески кидая.
Где-то кружат спутники,
И луна могуче
В рыцарском нагруднике
Прошибает тучи.
И, жестикулируя
Шумно и вульгарно,
Снег полемизирует
Со столбом фонарным.
И опять, с опаскою
В будущее глядя,
Пьем с тобой шампанское
В полночь в снегопаде.
Пьем вино мы колкое,
Чокаясь, мы вспомним –
С Новым Годом! (Сколько их!)
С Новым счастьем! (Что в нем!)
О хрусталь, красавица,
Хрусталем ударим!
Дай нам Бог управиться
И со счастьем старым.
***
Сергею Голлербаху
В музее современного искусства
Я сразу в вестибюле, сгоряча,
Со скрежетом, со щелканьем и хрустом
Откручиваю руку от плеча.
Я находиться здесь хочу по праву,
От атомного века не отстав,
Я спешно разбираю по суставам
Мой остеологический состав.
Развинчиваю колено,
Выламываю ключицу.
Субъект здоровенный
По лестнице мчится.
На нем всё глажено,
И галстук – спектр.
Он – взбудораженный,
И он – директор!
Вздохнув утробно,
Он мне сказал:
«Вы допотопны,
Как динозавр!
Всё это грубо
И неприлично.
Всё это кубо-
Футуристично.
Вы – деревенщина,
Вы так бестактны:
У вас всё – вещное,
А мы абстрактны.
Несите прочь свое добро,
Свое бедро, свое ребро, –
Старо, старо!»
Собираю кости понемножку.
Говорю, сконфузившись заметно:
«Обещаю – разобьюсь в лепешку,
Стану совершенно беспредметным!»
Но, выпучив глаза,
Он заявляет: «Нет,
В лепешку нельзя,
Лепешка – предмет!»
Но я продолжаю с чувством,
До слез директора трогая:
«Я так разобьюсь, клянусь вам,
Что останется место мокрое!»
Он отвечает басом:
«Вот так бы и давно!
Разбейтесь, а мы раскрасим,
Человек – это пятно!»
***
Спрашивал ответа
У лингвистов,
Как перевести
С языка ветра
На язык листьев?
Ветер только-только
По веткам
Проскакивает.
А листья тонко-тонко
От ветра
Позвякивают.
Верзила-ветер,
Поди спроси его,
О чем он по-петербургски грассировал,
А листьям казалось,
Что ветер с ними вальсировал.
Как перевести
С языка звезды расплесканной
На язык воды распластанной?
Смотрит звезда в водоем,
Влюбленные бродят вдвоем.
Каждый говорит о своем.
Каждый говорит о своем.
Как перевести,
Что мне говорят сады –
На язык моей ночной беды?
Как перевести, мой друг,
На язык вот этих строк
Веток стук,
Листьев говорок?
Что там – смех?
Или там плач?
Я, как на грех,
Плохой толмач.
Лужица сушится
У фонаря.
Над лужицей кружатся
Два воробья.
Может быть,
Говорит
Воробей воробью:
«Я тебя перепью, перепью!»
А может,
Чирикают два воробья,
Ни о чем по сути не говоря.
Найдите-ка переводчика
Для этого разговорчика.
Вот сижу со всякими
Зеваками.
Приникаю к лунному лучу.
Даже с музой
Объясняюсь знаками,
Сам не знаю,
Что я бормочу.
ДУРАКИ
Жили-были дураки.
Жили – не тужили.
Недотепы, вахлаки,
Тюти, простофили.
Что ни скажешь дуракам –
В пол-лица улыбка.
Дураки по пустякам
Удивлялись шибко.
Эй, во весь широкий рот
Улыбнись, Ванюха,
Чтоб от уха разворот
До другого уха!
И глядишь – на полчаса
Рот колодца шире.
Всё для дурня – чудеса
В нашем Божьем мире.
И любили дураки
Всякие безделки.
Всё играют в городки,
В чехарду, в горелки.
А когда, случалось, лил
С неба дождик бурный –
Изо всех дурацких сил
Удивлялись дурни:
«Ишь накапало воды!» –
«Лезь купаться, Фомка!»
Дураки на все лады
Восхищались громко.
Ну, а ежели дождя
Не было в помине –
Говорили, разводя
Лапами, разини:
«Удивительно, что вот
Совершенно сухо!»
И опять от уха рот
До другого уха!
Сколько раз они на дню
Заливались смехом!
Если пень – смеялись пню,
Если вехи – вехам.
Знать, обычай уж таков:
Покажи им палец –
Сразу сотня дураков
Рот разинет, пялясь!
Для веселья тьма причин
Самых непостижных.
В дикий хохот дурачин
Приводил булыжник.
«Посмотри, какой кругляш!
Веса в нем полпуда!»
И дурак приходит в раж,
Словно видит чудо.
Чуть светало – из ворот
Выходили чинно.
И дивился на восход
Каждый дурачина.
Только стоило лучу
Брызнуть в отдаленьи –
Проходил по дурачью
Шорох удивленья.
Тут ничем уж не унять
Дурьего восторга!
Солнце жалует опять,
И опять – с востока!
А когда горит закат,
Желт или пурпурен, –
Дурень счастлив, дурень рад,
Очарован дурень!
Скопом сядут на бугор,
Дур своих облапят –
И глядят, глядят в упор,
Как пылает запад...
А когда, сквозь вороха
Туч едва наметясь,
То и дело полыхал
Белым светом месяц,
Иль являлся, просияв,
Меж ветвей корявых,
То у всех семи застав
Ахали раззявы:
«До чего же он смешон!» –
«До чего потешен!» –
«Да видать, что к небу он
На вожже подвешен!»
Испокон у них в ходу
Был такой обычай:
Выбирать себе звезду,
В небо пальцем тыча.
Подымался тут галдеж,
Столько было спора:
«Петька, эту ты не трожь,
Эта – Никанора!»
И такую чушь несут
С видом прекурьезным!
Даже был особый суд
По делам их звездным.
Надевал судья колпак
И хитон лазурный.
(И судья-то был дурак,
И судились дурни...)
Плел судья такую речь
И такое ляпал,
Что от смеха просто лечь
Можно было на пол.
Всех смешил он под конец,
От его словечек
Хохотал вовсю истец,
Хохотал ответчик,
Прокурор и адвокат,
Секретарь и стражник,
Хохотала, севши в ряд,
Дюжина присяжных.
Так, хватаясь за бока,
Хохотали хлестко,
Что со стен и потолка
Сыпалась известка!
Хохотали крепко, всласть,
Хохотали густо,
Из-за хохота упасть
Умудрилась люстра!
Хохот-грохот, хохот-взрыв,
Хохот до упаду,
Хохотали, обвалив
С хоров балюстраду!
В смехе вздулся так один,
Ерзая на стуле,
Что срывались со штанин
Пуговицы пулей,
У него трясло живот
Смехом приглушенным,
Как будильники трясет
На рассвете звоном!
И казалось – из кишок,
Дребезжаще-тонок,
Вырывается смешок,
Верткий, как мышонок!
Тут гогочет, сам не свой,
Дурень среди гвалта,
Точно бьет по мостовой
С грохотом кувалда!
А другие – посмотри –
Изо ртов опухших
Ну совсем как пушкари
Ахают из пушек!
У судьи был дивный дар
Толковать о звездах:
Раздуваясь, словно шар,
Он взлетал на воздух!
Тут уж хохот шел до слез,
До икот, до грыжи,
Кто-то хохотом разнес
Половину крыши!
Хохот, гогот, грохот, визг
По суду раскатом!
Забывал истец про иск
Вместе с адвокатом.
Хохот, грохот, гул и гуд
Шквалом и напором!
Забывал судья про суд
Вместе с прокурором.
Животы порастряся,
Отдышавшись еле,
Забывали всё и вся
О судебном деле.
Уходил домой дурак
Весел, беззаботен.
Провожал его собак
Лай из подворотен,
Долго слышался галдеж,
Выкрики орясин:
«Боже правый, до чего ж
Суд у нас прекрасен!» –
«И судья-то наш силен,
У него не путай!» –
«И летать умеет он,
Как пузырь надутый!»
..........................
Жили-были дураки.
Жили – не тужили.
Недотепы, вахлаки,
Тюти, простофили.
Не грешили – ну, а всё ж
И у дурней даже
Приключался и грабеж,
И дебош, и кражи.
Как прослышали, что взлом
Ночью у Егора,
Так и ловят всем селом
По дорогам вора.
А поймают – поведут
Посреди базара,
Не миндальничают тут –
По делам и кара!
Если, скажем, вор упер
С кухни медный чайник,
То за это будет вор
Небольшой начальник!
А сумел коня украсть
Где-нибудь ворюга –
То ему тотчас во власть
Целая округа!
И напрасно вор орет:
«Братцы, лучше плаха!»
И глаза его вот-вот
Вылезут от страха.
Дураки ему в ответ:
«Живо, лупоглазый,
Отправляйся в кабинет,
Отдавай приказы!
Будешь нами управлять,
Каждодневно мучась!»
...На коленях молит тать,
Чтоб смягчили участь.
«Раз сподобило украсть –
Так ступай к ответу!» –
«На земле страшней, чем власть,
Наказанья нету!»
..........................
Раз увидели в селе,
Как идет угрюмо
Человек, на чьем челе
Отразилась дума!
Он идет среди лотков,
Средь торговцев шумных...
Так в селеньи дураков
Объявился умник.
Вот на бочку он встает,
Кличет Ванек, Митек,
Созывает весь народ,
Объявляет митинг.
Говорит: ученье – свет,
Неученье – темень,
И про университет,
И про город Бремен,
И про это, и про то,
И про всё на свете,
И крылом на нем пальто
Раздувает ветер.
Он стоит во всей красе.
Говорит он: «Дурни,
Неотесаны вы все,
Все вы некультурны.
Дурни, кто из вас закон
Знает Архимеда?
Кто такой Наполеон?
Кто живет в Толедо?
Где течет Гудзон-река?
Что такое линза?
Из какого молока
Делается брынза?
Где вершина Арарат?
Что такое синус?
Есть ли в атоме заряд,
Плюс в нем или минус?
Как доходит звездный свет?
Кто разрушил Трою?
Дурни! Университет
Я для вас построю!
Дурни! Вам сама судьба
Шлет меня на благо.
Даже нет у вас герба,
Гимна нет и флага!
А без этого никак
В мире невозможно.
Будет герб у вас и флаг,
Гимн, рубеж, таможня!
Для того, чтобы враги
Вас не одолели,
Вам наденем сапоги,
Выдадим шинели,
По ружью через плечо –
И в колонны стройся!
Отправляйся, дурачье,
Проявлять геройство!
Если, скажем, ты в стрельбе
Меток по мишеням,
То на ленточке тебе
Мы медаль наденем!
Представляете вы блях
Блеск на гимнастерке?»
Дураки тут «ох» и «ах»,
Прыгают в восторге!
С той поры минуло лет,
Может быть, немало...
Занял университет
Чуть не три квартала.
И теперь дурак глядит
Пасмурно-нахмурен,
Оттого что эрудит
Этот самый дурень.
Носит он воротничок,
Вид имеет светский,
На груди его значок
Университетский.
С неба дождик лей, не лей,
Ливень иль не ливень –
Не дивится дуралей!
Он не столь наивен.
Все науки превзойдя,
Знает в полной мере,
Как и чем процесс дождя
Вызван в атмосфере,
Знает, что с собой несет
Расщепленный атом
И кто царствовал в пятьсот
Девяносто пятом!
Он теперь не так-то прост,
Обтесался вроде,
И не выбирает звезд
Он на небосводе.
Но студент он иль солдат –
Сам не знает толком,
И теперь в него палят
Пулей и осколком.
И стоят на рубеже
У него орудья.
Но в суде давно уже
Не летают судьи.
Да и суд теперь суров,
Не дает он спуску:
Из суда ведут воров
Сразу же в кутузку.
Только кару здесь несут
Не одни злодеи:
Дураков таскают в суд
Также за идеи...
Тьма событий на веку:
Учат, судят, ранят.
Не до смеха дураку:
Он ужасно занят.
И дурак совсем не рад,
И живет он в страхе.
Но зато на нем звенят
И сверкают бляхи.
***
Я с вами проститься едва ли успею.
Ракета на старте, и близится запуск.
Меня высылают на Кассиопею,
В какую-то звездно-туманную зябкость.
Еще я случившимся всем потрясен.
Себя донимаю вопросом невольным:
Зачем я отправился на стадион?
Как я очутился на матче футбольном?
Ракета рванется – и был я таков,
Меня понесет к фантастическим высям,
Не ждите моих телефонных звонков,
Не ждите моих телеграмм или писем.
Трагически выбросив руки вперед,
В толпу нападавших ворвался голкипер.
Сто тысяч людей на трибунах орет,
Сто тысяч качается с ревом и хрипом.
Как будто гремит на трибунах хорал
И сто Ниагар низвергается дико,
И как же случилось, что я не орал,
Что я не издал ни единого крика!
Умильно глаза к небесам возведя,
Мне так говорил на прощанье судья:
«Я счастья желаю вам в мире ином.
Вам нечего делать на шаре земном».
Вокруг меня злобою воздух сожжен,
Мотаются лица, гримасами пенясь,
Орут мне – стиляга, кричат мне – пижон,
Шипят – тунеядец, вопят – отщепенец!
Уже адвокаты меня не спасут,
Уже отреклись от меня адвокаты,
Уже надо мной показательный суд!
Повсюду собранья, повсюду плакаты.
Я враг человечества – я не орал,
Когда человечество дружно орало.
Меня посадили в тюремный подвал.
Я ночью на звезды гляжу из подвала.
И вот среди звездной сверкающей пыли
Уже я лечу небосводом ночным,
Как будто меня ослепительно вбили
В ворота вселенной ударом штрафным!
***
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
Державин
Да что я – бревно какое,
подхваченное рекою
смывающих всё времен.
А где-то рядом Державин
барахтается, забавен
и с участью примирен.
И все мы несемся скопом,
застигнутые потопом
мгновений, минут, веков.
И одинаков жребий
праведников и отребий,
гениев и пошляков.
Я времени не попутчик!
в потоках его шипучих
плыву вперекор ему,
Как бился я в рукопашной
с волною его вчерашней,
так с завтрашней бой приму.
И, подымаясь руслом,
я слышу, как время с хрустом
ломается изнутри.
Я время пробью – и двинусь
туда, где идут впереди нас
народы, царства, цари.
НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ
Эмигранты, хныкать перестаньте!
Есть где, наконец, душе согреться:
Вспомнили о бедном эмигранте
В итальянском городе Ареццо.
Из-за городской междоусобицы
Он когда-то стал невозвращенцем.
Трудно было, говоря по совести,
Уцелеть в те годы во Флоренции.
Опозоренный и оклеветанный
Вражескими ложными наветами,
Дважды по одним доносам грязным
Он заглазно присуждался к казни.
В городе Равенне, на чужбине,
Прах его покоится поныне.
Всякий бы сказал, что делу крышка,
Что оно в веках заплесневело.
Но и через шесть столетий с лишком
Он добился пересмотра дела.
Судьи важно мантии напялили,
Покопались по архивным данным.
Дело сочинителя опального
Увенчалось полным оправданьем.
Так в законах строгие педанты
Реабилитировали Данте!
На фронтонах зданий гордый профиль!
Сколько неутешных слез он пролил
За вот эти лет шестьсот-семьсот...
Годы пылью сыпались трухлявой.
Он давно достиг уже высот
Мировой несокрушимой славы.
Где-нибудь на стыке шумных улиц
В небольшом пыльно-зеленом сквере
Он стоял, на цоколе сутулясь,
Осужденный Данте Алигьери.
Думал он: в покое не оставят,
Мертвого потребуют на суд,
Может быть, посмертно обезглавят
Иль посмертно, может быть, сожгут.
Но в двадцатом веке, как ни странно,
Судьи поступили с ним гуманно.
Я теперь смотрю на вещи бодро:
Время наши беды утрясет.
Доживем и мы до пересмотра
Через лет шестьсот или семьсот.
***
Вот мои комнаты светлые, ясные.
Окна с огромными ветками ясеня.
Ваза на столик поставлена с розами,
В гости ко мне все друзья мои позваны.
Слышно, как ветки за окнами возятся.
Только у двери ни стука, ни возгласа,
Только уж слишком светло и торжественно,
Слишком возвышенно небо развешено,
Слишком он холоден, свет этот брызнувший,
Слишком прозрачный и слишком он призрачный,
Кажется – это не розы на столике,
А над хрустальною вазою сполохи.
Ваза, и розы, и ветки за стеклами,
Небо закатное с кровоподтеками, –
Сколько простора, и света, и воздуха!
Но ни один не явился из позванных.
Я разминулся с друзьями во времени,
Где-то они за окном, за деревьями,
За океаном, за всеми закатами,
Где-то затеряны, где-то запрятаны,
Может быть, даже вас нет на земле еще,
Круглой земле, между звезд зеленеющей,
Где для меня было самое высшее –
Это мгновенье и это двустишие.
Может быть, встретимся где-нибудь в воздухе
На подвесном, на приснившемся мостике,
И покачаемся по небу наискось,
Там, где осанисто плавают аисты.
***
Т. и А. Фесенко
Мой город грозный, город грандиозный,
Под небом звездным, сам, как небо, звездный.
Он весь в кометах, весь он в метеорах,
И сполохов на нем навален ворох.
В прожекторах, в светящихся рекламах
Он полыхает, как волшебный замок.
И Млечный путь не возгордился чтобы,
Есть Встречный путь – ночные небоскребы!
Каскадом, звездопадом, светопадом
Автомобили мчат по автострадам.
И, проносясь в автомобильном гуде,
Мы за рулем кентавры, а не люди.
Аэропланы, блещущие хромом,
Соперничают с молнией и громом,
И океанский пароход нежданно
Просвечивает четверть океана,
И входит в порт качающимся, длинным,
В пять этажей пылающим камином.
А мы всю ночь валом куда-то валим
По вертикалям и горизонталям.
В такую высь нас подымают лифты,
Откуда слышны ангелов молитвы.
Но лифтов металлические кубы
Не к ангелам несут – в ночные клубы,
Где джаз звенит на крыше небоскреба
И негр поет с завывом и захлебом.
Мы по ночам все выброшены вверх,
В какой-то многоцветный фейерверк
Арен, эстрад, экранов, галерей,
В мой город всех ветров и всех огней,
В мой город всех огней и всех ветров,
Где погибаем мы от катастроф...
***
Жил Диоген в бочке –
Битник прямой с виду.
Носил, подвязав шнурочком,
Латаную хламиду.
Лепешка да кружка воды
На камушке под рукой.
И окромя бороды –
Собственности никакой.
Простите, забыл совершенно:
Фонарь был у Диогена.
И этот чадящий снаряд
Таскал Диоген упрямый,
Что было, на мой взгляд,
Сущей саморекламой:
Дескать, народ, кумекай,
Куда это мы прем.
В поисках человека
Шествуем с фонарем.
Эх, Диоген, приятель,
Эх, Диоген, дружок!
Даром ты время тратил,
Зря фитили ты жег!
Послушай-ка, Диоген, –
Выброси свой рентген!
Зряшным ты занят делом:
Человек не бывает целым.
Человека на сто черепков
Время ломает сразу,
А потом в теченье веков
Собирают его, как вазу.
Начнут собирать с осколка,
А этих осколков сколько?
Шел я Английским парком,
Осенью шел я мюнхенской –
И сероглазой баварке
Прямо в зрачки я плюхнулся.
Когда-нибудь вам придется,
Искатели черепков,
Вытаскивать, как из колодца,
Меня из ее зрачков.
Бессонно сереют лица,
И без единого проблеска
Всё еще где-то длится
Ужас ночного обыска,
И всё еще под наганом
Я у стены стою.
Где? Под каким курганом
Найдут эту ночь мою?
Какою землечерпалкой
Разворошат они
Набросанные вповалку
Ночи мои и дни?
И кто-нибудь, интересной
Находкою изумлен,
Скажет: смотрите, треснул
По сердцевине он!
В пазухе темной ямы
Юность найдут мою.
Разве я тот же самый
В баре нью-йоркском пью?
Лихо бокалом звякая,
Празднично пью при свечах.
Со мною поэт – гуляка,
Бабник и весельчак.
Девочка из Боготы
Смеется за нашим столом,
И годы идут, как готы,
В снегу за ночным стеклом.
Звезды в бокалы капают,
Тонут в вине сиреневом,
И кто-то уже откапывает
Нас, занесенных временем...
Куда тебе, Диоген,
С твоею коптилкой зряшной!
Попробуй, найди мой день
Вчерашний иль позавчерашний –
День, что уже прожит
И отбыл во тьму веков.
Кто же меня сложит,
Как вазу, из черепков?