Иван Елагин

 

     По дороге оттуда

         (Нью-Йорк, 1953)

                Часть 2

 

***

                           Памяти дочери

Так ненужно, нелепо, случайно
Разлетаются дни, как пыльца.
Детский гроб и снега Алленштайна –
Вот чему не бывает конца.

Там в снегу, как в тумане, как в дыме,
Мы по улицам тесным идем.
Там короткое выжжено имя
На кресте раскаленным гвоздем.

Может быть, мы сидим и поныне
Там, в пустом неприглядном кафе,
И нам снится – мы где-то в Берлине,
Присужденные к аутодафе...

Пусть состаримся мы в Сингапуре,
Но со всех отдаленных окрайн,
Через все океанские бури
Мы пробьемся к тебе, Алленштайн.

Наше место за столиком свято!
Ты продрогла, я тоже продрог
Ты нам налил, трактирщик, когда-то
Этой смеси, похожей на грог...

Мы к тебе по дороге оттуда...
И расскажем мы, сидя в тепле,
Как мы наше короткое чудо
Незнакомой отдали земле.
 

 

***

Спят на фасаде даты.
Перед фасадом щебень.
Жил в этом доме когда-то
Гофман фон Фаллерслебен.

Тесная деревушка.
Вывески крыты ржою.
Снова судьба-кукушка
Ткнула в гнездо чужое.

" Deutschland über alles”
Кто-то вписал любовно
Там, где в кирпич вплетались
Выкрашенные бревна.

..........................

Стремителен и придушен,
По улицам и полям,
От комнат и до конюшен
Метался панцер-аларм.

Казалось, обвисли нервы,
А он еще истязал!
Встал на дороге первый
Бронированный ихтиозавр.

Горячий, отяжелелый,
Он грузно пополз по песку,
Сверкая звездою белой
На обожженном боку.

И мы, на него глазея,
Стояли ошеломлены
В этом страшном музее
Окончившейся войны.

Когда он пропал за сараем,
Ты, обратясь ко мне,
Сказала: «Давай погадаем
По надписи на броне!»

И как бы в ответ он прямо
Вырос из-под земли.
И мы прочли «Алабама»,
И в сторону отошли.

От океанских закатов
До садика за углом
Он небо далеких штатов
Пронес над своим жерлом.

..........................

Так же тускнеют даты.
Верно, убрали щебень.
Жил в том доме когда-то
Гофман фон Фаллерслебен.

А мы уже в сотом доме –
Маемся кое-как.
Нет для нас дома – кроме
Тебя, дощатый барак!

В какую трущобу канем?
Кто приберет к рукам?
Скоро ль конец гаданьям
По танкам и по штыкам?

И черт ли нам в Алабаме?
Что нам чужая трава?
Мы и в могильной яме
Мертвыми, злыми губами
Произнесем: «Москва».

 

 

***

От полустанка до полустанка
То водокачка, то вагонетка,
Полка, бутылка, консервная банка,
Поле да поле, да изредка ветка!

От разлуки до разлуки,
От судьбы и до судьбы
Взяли душу на поруки
Телеграфные столбы!

Телеграфные столбы –
Соглядатаи судьбы!

Ветер бреющим полетом
Бьет по спинам поездов
И поет, поет по нотам
Бесконечным проводов!

Пой на тысячу ладов,
Ветер нищих! Ветер вдов!

 

 

***

Строили, да рухнуло,
Разлетелось в пух!
Бомбами из Мюнхена
Вышибали дух.

Славился музеями,
Впутался в бои!
Пулями осмеяны
Статуи твои.

Заново не выстроим,
Миру не вернем
Скошенное выстрелом,
Смятое огнем.

Памятник и госпиталь,
Церковь и приют.
И поныне к Господу
Камни вопиют.

И, на небе вызаря
Ржавчину крестов,
Весь летишь ты к Изару
Броситься с мостов.

 

 

***

Я проходил по улицам чужим.
Из подворотен выплывала сырость.
И вот, как вечность неопровержим,
Крутой собор передо мною вырос.

Он говорил: ты наглухо прибит
К тяжелому, заплаканному миру.
Сойди на миг с твоих земных орбит,
Плыви со мной по звездному пунктиру!

Он делался всё выше и острей,
Он в небесах искал себе упора,
И я сгорал на каменном костре
В средневековом пламени собора.

А рядом содрогалась от стрельбы
Моей земли последняя дорога.
Мне в эту ночь клялись в садах дубы,
Что близок день, что мы увидим Бога.

 

 

***

                         Из Дагмар Ник

Дальше, дальше. Там ребенок. Брось.
Пусть кричит, он размозжен снарядом.
Как кулисы, ветер гнет фасады
Вкривь и вкось.

Кто-то руку взял мою рывком
И повлек, смятением объятый,
Лик его, как лист бумаги смятый,
Незнаком.

Может быть, и ты дрожишь впотьмах,
Всё отдав, за жизнь цепляясь эту?
А во мне почти и жизни нету.
Только страх.

 

 

***

Кто нам солгал, что умерла война?
Кто опознал ее среди усопших?
Еще по миру тащится она,
И рядом с ней ее хромой сообщник.

Она идет за нами по пятам
И валит нам на головы руины,
И к пароходным тянутся бортам
Блуждающие в океанах мины.

Она лежит на дне сырого рва
В гранате, как в заржавленном конверте.
Не верьте ей! Она еще жива,
Жива еще, беременная смертью!

Украденную юность доконав,
Она и правду на земле задула.
Еще столетье будут из канав
Глядеть на нас зевающие дула!

О, сколько раз еще из-за угла
Нас оглушат по черепу и ребрам,
Чтоб эти двое, глядя на тела,
Обменивались хохотом недобрым!

 

 

***

За то, что руку досужую
Не протянул к оружию,
За то, что до проволок Платтлинга
Не шел я дорогой ратника,
За то, что под флагом Андреевским
Не разнесло меня вдребезги, –
За это в глаза мне свалены
Всех городов развалины,
За это в глаза мне брошены
Все, кто войною скошены,
И вместо честной гибели
По капле кровь мою выпили
Тени тех самых виселиц,
Что над Москвою высились.

 

 

***

Что останется? Ржавчина свалок,
Долгий голод, рассказы калек...
И подумают дети, что жалок
Был прославленный пулями век.

Что им скажут какие-то числа
Покоробленных временем дат
Там, где криво дощечка повисла
Над твоею могилой, солдат?

И никто не узнает, что душу
Ты отыскивал в черном бою,
Там, где бомба хрипела: «Разрушу»,
Там, где пуля свистела: «Убью»...

Где прошел ты, весь в дыме и пепле,
В дыме боя и пепле седин,
Там, где тысячи гибли и слепли,
Чтобы солнце увидел один...

 

 

***

Кому-то кто-то что-то доказал
И убедил кого-то кто-то в чем-то.
Стоит с пробитой крышею вокзал,
И всюду хаос Божьего экспромта.

Наказывай! Нас не прельщает рай,
Твой тихий рай, Твой остров голубиный!
На головы нам молнии роняй!
Топи в морях! Гони нас в рай дубиной!

Во имя человеческой тоски
Мы отречемся от Твоей опеки,
Чтоб драться вновь за рыжие пески,
За облака, за голубые реки!

Сжигай дотла! Мы выдержим напор.
Гори, земля! Клянусь над пепелищем:
Мы первобытный каменный топор
В тысячелетних залежах отыщем!

Мы выстроим наш непутевый рай!
Наш дымный рай! Мы не хотим иного!
Останови! Разгневайся! Карай!
Нам по счетам выплачивать не ново!

Твоя цена не будет дорога.
Платили мы, и всё сполна заплатим
За наше право убивать врага
И другу отвечать рукопожатьем.

 

 

***

Тупик. И выход ни один
Из тупика еще не найден.
И так от детства до седин,
От первых до последних ссадин.

 

 

***

Бомбы истошный крик –
Аэродром в щебень!
Подъемного крана клык
На привокзальном небе –

Ты, мое столетие!

Поле в рубцах дорог:
Танки прошли по полю.
Запертое в острог,
Рвущееся на волю –

Ты, мое столетие!

Ищущее конец,
Бьющееся в падучей,
Мученический венец
Проволоки колючей –

Ты, мое столетие!

Кручу за пядью пядь
Брали. И вот со склона
Ринувшееся вспять,
Все растеряв знамена,

Ты, мое столетие!

Брошенное на штык,
Дважды от крови ржавый,
Загнанное в тупик
Дьяволовой облавой –

Ты, мое столетие!

Царственные века
Были твоим подножьем.
Продано с молотка,
Выжжено гневом Божьим –

Ты, мое столетие!

Плоть от плоти твои,
Шиты твоим покроем.
Бурей своей пои!
Кровью своей напоим!

Верности клятву прими,
Ты, мое столетие!

 

 

***

Над ветлами, над ульями,
Над липами, над пчелами
Гудело утро пулями
Свинцовыми, тяжелыми.

Трещало автоматами,
Глушило минометами,
Кто прятался за хатами,
Кто жался под воротами,

А мертвые – кто во поле,
Кто брошены на отмели...
Прохвастали, прохлопали,
Чуть полстраны не отдали!

Родимые, да что ж это?
Никак землица наша-то!
Вся жизнь на вобле прожита,
А пушек-то не нажито!

Была ж Россия мамонтом,
А не прошло полвеку-то –
Сожгли тебя! От сраму-то
Тебе деваться некуда!

Обрадовались, грабили,
А непокорны ежели,
Мужик ли это, баба ли –
На перекрестках вешали!

Как у своих-то перчено,
А у чужих-то солоно!
Как из огня теперича
Попали мы да в полымя!

Из-под кнута-то отчего
Да под дубину отчима!
Тот Соловками потчевал,
А этот смертью потчует!

Коль две скрестились гибели,
Какое сыщешь снадобье?
Одну мы гибель выбрали,
Коль выбирать уж надобно!

 

 

***

Пока не заткнули кляпом
Клокочущий рот, пока
Не выгнали в ночь этапом
Под окрики с броневика, –

Загнаны в загоны,
А все-таки живем! –
Пока, как в огонь, в вагоны
Не побросали живьем,

Пока не сбиты кучей
За проволокой колючей
И сыновья, и дочери
Под пулеметные очереди –

Пока еще есть выход,
Выход и тьма выгод:
Стеклышком обыкновенным
(Только острей выточь!)
Раз полоснешь по венам –
И никаких выдач!

Лучше массой аморфной!
Назад отступать – куда ж?
Пока еще есть морфий,
Веревка, шестой этаж,

Пока еще не на слом,
Дышим еще покамест –
Гневу псалом!
Ненависти акафист!

 

 

ЗВЕЗДЫ

                      Моему отцу

Колыхались звездные кочевья.
Мы не засыпали у костра.
Шумные тяжелые деревья
Говорили с нами до утра.
Мне в ту ночь поэт седой и нищий
Небо распахнул над головой,
Точно сразу кто-то выбил днище
Топором из бочки вековой!
И в дыру обваливался космос,
Грузно опускался млечный мост,
Насмерть перепуганные сосны
Заблудились в сутолоке звезд.

«Вот они! Запомни их навеки!
То Господь бросает якоря!
Слушай, как рыдающие реки
Падают в зеленые моря!
Чтоб земные горести, как выпи,
Не кричали над твоей душой,
Эту вечность льющуюся выпей
Из ковша Медведицы Большой!
Как бы ты ни маялся и где бы
Ни был – ты у Бога на пиру...»
Ангелы завидовали с неба
Нашему косматому костру.

За окном – круги фонарной ряби.
Браунинг направленный у лба.
На каком-то чертовом ухабе
Своротила в сторону судьба.
Рукописи, брошенные на пол.
Каждый листик – сердца черепок.
Письмена тибетские заляпал
Часового каменный сапог.
Как попало комнату забили,
Вышли. Ночь была уже седа.
В старом грузовом автомобиле
Увезли куда-то навсегда.

Ждем еще, но всё нервнее курим,
Реже спим и радуемся злей.
Это город тополей и тюрем,
Это город слез и тополей.
Ночь. За папиросой папироса,
Пепельница дыбится, как еж.
Может быть, с последнего допроса
Под стеной последнею встаешь?
Или спишь, а поезд топчет версты
И тебя уносит в темноту...
Помнишь звезды? Мне уже и к звездам
Голову поднять невмоготу.

Хлынь, война! Швырни под зубья танку,
Жерла орудийные таращь!
Истаскало время наизнанку
Вечности принадлежащий плащ!
Этот поезд, крадущийся вором,
Эти подползающие пни...
Он скулил, как пес, под семафором,
Он боялся зажигать огни.
Чащами и насыпями заперт,
Выбелен панической луной,
Он тянулся медленно на запад,
Как к постели тянется больной.

В небе смерть. И след ее запутан.
И хлеща по небу на ура,
Взвили за шпицрутеном шпицрутен
С четырех сторон прожектора!
Но укрывшись тучею косматой,
Смерть уже свистит над головой!
Смерть уже от лопасти крылатой
Падает на землю по кривой.
...Полночь, навалившаяся с тыла,
Не застала в небе и следа.
Впереди величественно стыла
К рельсам примерзавшая звезда.

Мы живем, зажатые стенами
В черные берлинские дворы.
Вечерами дьяволы над нами
Выбивают пыльные ковры.
Чей-то вздох из глубины подвала:
«Господи, услышим ли отбой?»
Как тогда мне их недоставало,
Этих звезд, завещанных тобой!
Сколько раз я звал тебя на помощь –
Подойди, согрей своим плечом.
Может быть, меня уже не помнишь?
Мертвые не помнят ни о чем.

Ну, а звезды. Наши звезды помнишь?
Нас от звезд загнали в погреба.
Нас судьба ударила наотмашь,
Нас с тобою сбила с ног судьба!
Наше небо стало небом черным,
Наше небо разорвал снаряд.
Наши звезды выдернуты с корнем,
Наши звезды больше не горят.
В наше небо били из орудий,
Наше небо гаснет, покорясь,
В наше небо выплеснули люди
Мира металлическую грязь!

Нас со всех сторон обдало дымом,
Дымом погибающих планет.
И глаза мы к небу не подымем,
Потому что знаем: неба нет.

 

 

***

Родина! Мы виделись так мало
И расстались. Ветер был широк,
И дорогу песня обнимала –
Верная союзница дорог.

Разве можно в землю не влюбиться,
В уходящую из-под колес?
Даже ивы, как самоубийцы,
С насыпей бросались под откос!

Долго так не выпускали ивы,
Подставляя под колеса плоть.
Мы вернемся, если будем живы,
Если к дому приведет Господь.

 

 

***

По стенам комнатушки разбросаны
Наших кленов последние письма.
Это всё, что осталось от осени,
Это всё, чем к зиме запаслись мы.

С той поры, как с тобой мы подхвачены
Этим роем, по миру носимым, –
Мы привыкли готовиться начерно
И к разлукам, и к бедам, и к зимам.

Что с того, что мы делаем промахи?
Вся-то жизнь, что ни день – то и промах.
Где-то в мире раскиданы холмики
И родных, и друзей, и знакомых.

За какими озерами синими,
Под каким неисхоженным кряжем,
Под какими крестами без имени
На разлуку последнюю ляжем?

Слушай, Господи! Жизнь уже порвана.
Одари хоть когда-нибудь щедро.
Раздели между нами Ты поровну
Эти два с половиною метра!

 

 

***

Снова Муза моя взаперти.
А просил я ее о немногом.
Хоть подкову на счастье найти
И прибить у себя над порогом.

На деревьях плоды вороша,
Наливается соками август.
И, как плод, тяжелеет душа,
И молчанье становится в тягость.

Эту плотную ночь расколоть
Может только певучее слово.
На земле человеку Господь
Утешения не дал иного.

 

 

***

                  Вячеславу Завалишину

Уже закаты буйствуют по кленам,
Уже дрожит святая гладь чернил,
И сердца предосенние знамена
Необоримый ветер накренил.

И сердце снова выдумками бредит,
Но день пройдет, как проходили все,
И тот же самый грузовик проедет
По асфальтированному шоссе...

Оставлю дом. Стучаться буду в сотни
Чужих дверей, но дома не найду,
И где-то в самой грязной подворотне
Мне суждено споткнуться о звезду.

Мой скудный мир! Он обернется щедрым,
И станет на мгновение видна
Береза, захлебнувшаяся ветром,
Возникшая из черного вина.

И в память мне листвой она ворвется,
И детством, и оконцем, и крыльцом,
И крышей, и бревенчатым колодцем,
И матери исплаканным лицом.

И прошумит родительским порогом:
«Мой бедный сын! Тебя зовут сады.
Мой бедный сын, идущий по дорогам,
Оставленный на произвол звезды!»

 

 

***

Не страшен эшафот. Позорный столб не страшен,
Ни гибель на костре, ни смерть на колесе,
Когда колокола оповещают с башен,
Когда на площади тебя увидят все.

Пусть кони хмурые волочат к месту казни,
И стража по бокам, и взведены курки.
Подскакивай, фургон, и в колее завязни!
Смыкайтесь, улицы, в сплошные тупики!

Еще милей дома. Заря еще огромней,
Все подоконники наводнены людьми.
Ты, липа встречная, приветствуй и запомни.
Во славу смертника, столетняя, шуми.

Твой дьявольский кортеж, твой сумасшедший выезд,
С помоста брошенное зрителям bon mot –
На этих зданиях, на этих лицах выест
Неизгладимое и гневное клеймо.

Что ты не оценил – мы за тебя оценим.
Теперь любой из нас легко бы жизнь отдал,
Чтоб умереть как ты – поднявшись по ступеням.

..........................

Мы – те, кто умирать спускается в подвал.

 

 

***

           Борису Нарциссову

Видно, дела плохи
Великолепной эпохи:
Полицейские атташе
При каждой живой душе.

А ведь была ж когда-то
Без кляпа во рту душа
У обезьяны мохнатой,
Вышедшей из шалаша,

Прислушивающейся к дебрям,
Таящейся у корчаг,
В единоборстве с вепрем
Отстаивающей очаг!

А ведь была ж обида
У глядящего из-под лба,
Воздвигавшего пирамиды
Египетского раба!

И вера была – знамя!
Раскольничий поп с костра
Просовывал сквозь пламя
Мятежные два перста!

Пел – на костре скорчась!
Слушай – сегодняшний, ты!
Где же твоя гордость?
Где же твои персты?

 

 

***

Луна огибает барак.
Какого-то сна отголосок
Донесся из груды коряг,
Из черного штабеля досок.

То ночь занялась грабежом,
И я уже вижу и слышу,
Как длинным зеленым ножом
Луна перерезала крышу.

Ты вынырнешь из-за угла
И грязь этих улочек выдашь.
Куда тебя ночь завела?
Ты плачешь, небесный подкидыш!

Ты тянешь алмаз по стеклу,
И близишься всё вороватей,
И чертишь на голом полу
Тоску двухэтажных кроватей.

Ну что, разглядела вблизи?
Теперь убирайся за сосны!
Оттуда сквози. Погрузи
Навеки в раствор купоросный.

Как хочешь меня озирай.
Но только, ты слышишь, не сетуй!
Мне домом не этот сарай,
И ночью дышу я не этой.

 

 

***

Не надо их. Оставь. Они жестоки.
В иные дни перо переноси.
Переночуем во Владивостоке,
В одном из дивных тупиков Руси.

Представим так: Абрекская. Пригорок.
Сметает ветр осеннюю труху.
Ах, почему так мил мне и так дорог
Домишко, выстроенный наверху?

В нем каждый камень выложен был дедом.
Он с давних пор принадлежал отцу.
Открытый настежь всем ветрам и бедам
И нищете, как верному жильцу.

Что помню я? Те впечатленья давни, –
И всё, что память наскрести могла,
Так это шум от падающей ставни
И вдребезги разбитого стекла.

Да вот еще отчетливы доселе
Стихами испещренные шелка.
Как будто бы вчера они висели,
Причудливо стекая с потолка.

Воспоминанья пятнами из глуби:
То пропадут, то вымелькнут еще.
А вот отец в заиндевелой шубе
С огромной елкою через плечо.

Но незачем насиловать нам память
И разбивать о достоверность лоб.
И время нам дано переупрямить,
Вообразив, как течь оно могло б.

Оно текло вразвалку, по-цыгански,
Не ведая, где приклонить главу.
Однажды месяц тихоокеанский
Со мной ушел на дальнюю Неву.

 

 

***

Мне девять лет. Я только что с перрона.
Я в первый раз на даче под Москвой.
Взлетевшая на каланчу ворона
Мне кажется огромною совой.

И месяц левитановский над стогом
Так робок, что не движется почти.
Он сам не знает, по каким дорогам
Ему придется в эту ночь идти.

«Ты видишь тракт? По нем когда-то с юга
Татары приходили на Москву».
Я слушаю и жмурюсь от испуга,
К отцовскому прижавшись рукаву.

Я помню ночь. Так каждый мальчик помнит
Свой первый сон под новым потолком.
Всю эту крышу с полутьмою комнат
Сад облегал густым воротником.

Там света не было. И в щели дуло.
Всю ночь поскрипывал дверной запор.
Отец, ложась, к высокой спинке стула
На всякий случай прислонил топор.

Я всё не спал. Всё слышал крик татарский.
Там шла орда, повозки волоча.
А месяц плащ брильянтовый по-царски
Дарил земле со своего плеча.

 

 

***

Как пристань отдалена!
Куда нас ветер забросил?
Расплавленная луна
По капле стекает с вёсел.

То – через волны – вперед,
То – между волн – в коридоре:
Это вразвалку идет
Широкоплечее море.

Ветер! Волною завесь
Лодку! Вали ее на бок!
Кира, ты слышишь, я весь
Снова у губ твоих слабых!

Татарка моя! У тебя
Вишня запуталась в челке.
Мы уплываем, гребя,
Веслами раздробя
Эту луну на осколки.

 

 

***

Так же звезды барахтались в озере,
Был и месяц – такой же точь-в-точь.
Разметала последние козыри
Перед нами любовная ночь.

Если б знать, что дано нам выгореть,
Что любовь уплывет на плоту,
Что у дома простая изгородь
Проведет между нами черту,

Что дорога разлук неминуема,
Что она уже рядом легла.
Я убил бы тебя поцелуями,
Я бы сжег наше детство дотла.

 

 

***

Я уже по-иному слышу,
По-иному глаза сильны.
Эта ночь раскроила крышу
Оловянным кастетом луны.

...А быть может, ты рядом, Лида?
Из окна мне записку брось.
Мы, как линии у Эвклида,
Параллельные, вечно врозь...

Беспорядок мыслей бессонных,
Нет с ночами лунными сладу.
...Всё гуляет береза в кальсонах,
Как сумасшедший по саду.

 

 

***

Ты разгребаешь пальцами тоску
И, наконец, разламываешь губы,
И сваливаешь грузную строку,
Как сваливают сосны лесорубы.

Не тронь ее: еще ей небо снится.
И топором не обрубай мечты!
Уже плывут куда-то по странице
Твоих стихов веселые плоты!

Пусть критики цепляются за сучья
И где-то пишут умные слова!
Есть у поэтов глупые созвучья,
Которым всё на свете – трын-трава!

Пусть ополчатся на твои стихи!
Их ремесло – пилить пилой тупою
За то, что не нанялся в пастухи,
Которые их гонят к водопою.

 

 

***

Будет холод в забытой квартире.
Будут лаять дворовые псы.
Кто-то бросит последние гири
На мои золотые весы.

И о землю ударится чашка,
Утомленная чашка весов.
И меня молчаливо и тяжко
Перекроет могильный засов.

И подымется чашка вторая,
Всю земную прорвав шелуху.
Я не знаю, дойдет ли до рая,
Только знаю, что будет вверху.

 

 

***

Мы плыли вдоль улиц
(Мой дом, мой ковчег),
А к ночи наткнулись
На звезды и снег.
Мы здесь заночуем,
Здесь окна горды
Ночным поцелуем
Полярной звезды.
И куст, что от дома
За день отнесло,
До боли знакомо
Задел о стекло.
Дорога дневная
Шумна и пуста,
И всё, что я знаю, –
Доплыть до куста.
Всё, всё, что я знаю
О дне прожитом,
Всё – только дневная
Разлука с кустом.

 

 

***

Ночь руками вцепилась в снег.
Ночь готовится к трудным родам.

..........................

С новым сыном, двадцатый век!
Современники, с Новым Годом!
Где вчера было сорок семь,
Уже выбито сорок восемь.
Слышишь, Господи, – миром всем
За младенца Тебя мы просим.
Видишь, Боже, – пустился вплавь
Новорожденный Твой Титаник...
Капитана к нему приставь,
А не пять бестолковых нянек.
Прогони их с Твоей земли,
Тех, кто правит планетой, спятив,
Чтоб младенца не извели,
Как замучили старших братьев...
Дай святого в учителя.
О Твоем милосердном чуде,
Слышишь, – молится вся земля,
И деревья, и снег, и люди.
Не о счастье – отвыкли совсем...
Мы Тебя о покое просим.

..........................

Где вчера было сорок семь,
Уже высится сорок восемь.

 

 

***

Спичка – девочке с косичками,
Спичка – женщине шальной.
Сердце – коробок со спичками –
Разошелся по одной.

Израсходовался дочиста,
Разлетелся задарма.
Так что, если очень хочется,
Разжигай меня сама.

 

 

***

Что стоишь ты в стороне?
Что ты смотришь в сторону?
Обо всем поведай мне,
Всё разделим поровну...

Знать, последняя весна
И тебя состарила...
Вот уже и седина
По вискам ударила.

Как тебя я уводил,
От людей выкрадывал –
Ветерок не находил,
Месяц не подглядывал!..

Что стоишь ты в стороне?
Что ты смотришь в сторону?
Обо всем поведай мне,
Всё разделим поровну...

 

 

***

Когда-нибудь и я столкнусь вплотную
Или завижу мельком в стороне,
Но не открою, а, как все, миную
Таинственную дверь в стене.

Так гомон переулков надоедлив
И так обычен этих зданий ряд,
Что мы проходим, шага не замедлив,
И стены с нами не заговорят.

Потом тоскуй, и сожалей, и сетуй –
Ты только время потеряешь зря:
Ни двери этой, ни щеколды этой
Ты не отыщешь в травах пустыря.

Ты никогда не возместишь потери
И до конца останешься смятен,
И будешь всё выспрашивать о двери
У равнодушных, безответных стен.

 

 

***

Переулок. Ограда. Фонарь.
Мотоциклы. Трамваи. Киоски.
И опять богатырь, как и встарь,
На высоком стоит перекрестке.

Кто-то строит и рушит жилье.
Чьи-то танки ползут по посевам.
Что ни год – тяжелеет копье,
Наливается горем и гневом.

Только вот супротивника нет,
И померяться силами не с кем
В этом мире смертельных ракет,
Что горят металлическим блеском.

Пусть Тугарин явился б, как встарь,
Показать свой разбойничий норов...
Хоть и погань, а все-таки тварь,
А не смрадная кухня моторов!

Не топтать же конем саранчу:
Всю не вытоптать, сколько ни рыскай...
В мире зла нет и зла по плечу,
Чтобы ринуться в бой богатырский!

Не тупить же честного меча
О скелетики выродков хилых!
О, не кровь в этих жилах – моча
В этих гнилью пропитанных жилах!

Переулок. Ограда. Фонарь.
Мотоциклы. Трамваи. Киоски.
И стоит богатырь, как и встарь,
На высоком своем перекрестке.

 

 

***

Когда земля, вся в судорогах, ухнет
Последней ночью в свой последний век,
Когда звезда последняя потухнет –
Останется последний человек.

Он будет полудухом-полупрахом
Бежать сквозь одиночество и страх...
Таким же одиночеством и страхом
Я сжат сегодня в четырех стенах.

 

 

***

Нас раскидало по волнам,
По разным пристаням рассея...
И долго будет небо нам
Железным небом Одиссея.

И океан под нами смят,
И гибнуть нам, как древним грекам...
Как боги хаоса шумят
Над концентрационным веком!

Мы вновь у них перед судом,
Мы – к ним попавшие в немилость,
С тех пор, как в наш высокий дом
Их злая молния вломилась.

 

 

***

Навалило сугроб на полметра.
Ветер валит людей во дворе.
Только этого чертова ветра
Не хватало нам в этой дыре!

Вышел. Лужа у дома под струпом.
Оглянулся – и ветер мне мил:
Своротил он и радиорупор,
И газетный киоск проломил!

Ветер, рви на заборе афишу!
Заметай всё кругом на версту!
Никакой ерунды не услышу,
Никакой чепухи не прочту...

 

 

***

Точно родник,
Весь небосклон
Дивно глубок.
Осень, тебя пьем.

Видишь – возник
Гибельный клен,
Раненный в бок
Солнечным копьем.

Страстию лик
Твой опален.
Этот клубок
Рвем – не разорвем.

Видишь – возник
Гибельный клен,
Раненный в бок
Солнечным копьем.

В смерть напрямик
С самых пелен
Гонит нас Бог.
Все скоро уснем.

Видишь – возник
Гибельный клен,
Раненный в бок
Солнечным копьем.

 

 

***

Сразу же за гаражем
И далее к мастерским –
Закат расстилался пляжем,
А небо – заливом морским.

Там осень гуляло Крезом,
А у нее за плечом –
Мешок со ржавым железом
И ломаным кирпичом.

Поэты за эту рухлядь
Кровью платили парной,
Пока в садах не потухли
Березы все до одной.

Поэты, кланяясь кленам,
Стояли по всем углам,
Кланялись, как обновленным
Кланяются куполам...

Но изорвалась в дырки
Вся эта мишура,
И осень, как рыжий в цирке,
Шлепнулась у ковра.

Только вверху, напоследок,
Целуя тебя, высота,
Бьются меж голых веток
Последние два листа.

Но с трапеции-ветки
Рухнут в небытие
Работающие без сетки
Сердца – твое и мое!

 

 

***

Там так же медленно краснеет верба
И за прудами топчется табун.
А за деревней океаны хлеба –
Хозяйничает золотой зыбун
От низких крыш до побережья неба.

Там домик на окраине пустой,
Похожий на забытого уродца.
И, невысоким солнцем залитой,
Там куст сирени у забора жмется,
И слышен скрип соседнего колодца.

Вот памяти последние гроши!
А может быть – обсчитан я жестоко
И не были те годы хороши?
Но там я в детстве строил шалаши.
Я помню вкус березового сока.

Еще спешить по чуждым мостовым,
Еще наскучит не одна столица...
Но только б помнить этот дом живым!
Пускай он перед смертью мне приснится,
Мой детский дом с моим окном кривым.

 

 

ГОЛОСА С ЛУНЫ

За века обмелело небо,
Всё труднее Луны поворот.
Одноглазый товарищ! Где бы
Перейти это небо вброд?

Мы пройдем по горящим весям,
По земной золотой пыли,
На веселых звездах развесим
Изумрудную шкуру Земли.

Пусть засохнет! Пускай не грабит
Оскудевшего Солнца лучи.
Слишком сочны земные хляби
Для двуногой земной саранчи.

Уже видны рек коридоры
И массивы горных пород...
Одноглазый товарищ! Скоро
Перейдем это небо вброд.
 

 

***

Это смертью звалось. До того
Я не знал ее всех замашек.
Сразу стало много всего, –
Сколько лишних подушек и чашек.

Где искать за последней стеной?
Что, когда не найду и миную?
Смерть писала – куда, в накладной.
Кто прочтет ее накладную?

Одинаково далеко
И до ада идти, и до рая.
Словно грязное молоко,
На могиле земля сырая.
 

 

***

Дневных лучей осеннее литье
Торжественно ушло в небытие.

Торжественное небо надо мной
Поблескивает звездной сединой.

И слушают дорога и трава
Моей молитвы тихие слова.

Ты, Господи, оставил нас в огне,
Ты два тысячелетья – в стороне,

А мы от века до конца – плати
За неисповедимые пути.

Немногого прошу я – только дня,
Дня для земли без крови и огня,

Дня отдыха. Но только в этот день
Своей рукою солнце нам воздень,

И, может быть, тогда припомним мы
О Солнце Рая...
 

 

***

Моста электрический остов
Повис вдалеке над рекой,
И месяц, как гневный апостроф,
Поставлен Господней рукой.

От волн, от огней, от гранита
Скорей бы куда-нибудь прочь!..
Вся вечность враждебно открыта,
Как книга в бессонную ночь...
 

***

Сверкают ресторанные хлева
Копеечным, заученным весельем.
Я прав, что я один. И ты права,
Что эту ночь с тобою мы не делим!

И я в моей кромешной маете,
И ты в своем скитании бессонном –
Медведицу отыщем в высоте,
Заломленную гневно над Гудзоном.

Мы правы, друг от друга отстранясь,
Упившись каждый собственною мукой.
Что может быть сильней, чем эта связь,
Пронизанная звездною разлукой?
 

 

***

И воробей на фонаре,
И набережная с закатами,
И размышленья о добре,
О смерти, о любви, о фатуме,
Вся жизнь с вопросами проклятыми,
Всё, всё поместится в тире,
Поставленное между датами...
 

 

***

Как ночь эта памятна
Тревожным гудком,
Походкою мамонта,
Лунным клыком!

Мой город испуганный,
Мой каменный друг,
Мой город обугленный
Толпился вокруг...

Он всеми заставами
Шел на вокзал,
Он домом оставленным
На рельсы сползал.

Он грозно ощеривал
В небе столбы,
Он каждое дерево
Рвал на дыбы!

Мне путь загораживал
Каменный вал.
Город мой заживо
Меня отпевал.

Смерть? Погибель? Конец? Неправда!
Кто упал? Обессилел кто?
Знаю я: не сегодня, так завтра,
А не завтра, так через сто,

Через двести лет, через триста –
(В смерти верить не перестаю!)
На земле моей будет чисто,
Бог умоет землю мою.