Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 02:43



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

           Александр Ерёменко

 

  Горизонтальная страна

              Часть 3



ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ СТИХИ

«Шаг в сторону — побег!»
Наверно, это кайф —
родиться на земле
конвойным и Декартом.
Гусаром теорем!
Прогуливаясь, как
с ружьем наперевес,
с компьютерами Спарты.

Какой погиб поэт
в Уставе корабельном!
Ведь даже рукоять
наборного ножа,
нацеленная вглубь,
как лазер самодельный,
сработана как бред,
последний ад ужа...

Как, выдохнув, язык
выносит бред пословиц
на отмель словарей,
откованных, как Рим.
В полуживой крови
гуляет электролиз —
невыносимый хлам,
которым говорим.

Какой-то идиот
придумал идиомы,
не вынеся тягот
под скрежет якорей...
Чтоб вы мне про Фому,
а я вам — про Ерему.
Читатель рифмы ждет...
Возьми ее, нахал!

Шаг в сторону — побег!
Смотри на вещи прямо:
Бретон — сюрреалист,
А Пушкин был масон.
И ежели далай,
то непременно — лама.
А если уж «Союз»,
то, значит, — «Аполлон».

И если Брет — то Гарт,
Мария — то Ремарк,
а кум — то королю,
а лыжная — то база.
Коленчатый — то вал,
архипелаг...
здесь шаг
чуть в сторону — пардон,
мой ум зашел за разум.


РЕПОРТАЖ ИЗ ГУНИБА[1]

                Куда влечет тебя свободный ум...

Куда влечет меня свободный ум?
И мой свободный ум из Порт-Петровска[2],
хотя я по природе тугодум,
привел меня к беседке шамилевской.

Вот камень. Здесь Барятинский сидел.
Нормальный камень. Выкрашенный мелом.
История желает здесь пробела...
Так надо красным. Красным был пробел.

Он, что ли, сам тогда его белил?
История об этом умолчала.
Барятинский?.. Не помню. Я не пил
с Барятинским. Не пью я с кем попало.

Да, камень, где Барятинский сидел.
Любил он сидя принимать — такое
прощается — плененных: масса дел!
Плененные, как самое простое,
сдаваться в плен предпочитали стоя.
Наверно, чтоб не пачкаться о мел.

Доска над камнем. Надпись. Все путем.
Князь здесь сидел. Фельдмаршал? — это ново.
Но почему-то в надписи о том,
кто где стоял, не сказано ни слова.

Один грузин (фамилию соврём,
поскольку он немножко знаменитый)
хотел сюда приехать с динамитом.
«Вот было б весело, вот это был бы гром!»

Конечно, если б парни всей земли
с хорошеньким фургоном автоматов,
да с газаватом[3], ой, да с «Айгешатом»[4],
то русские сюда бы не прошли.

К чему сейчас я это говорю?
К тому, что я претензию имею,
нет, не к Толстому,
этим не болею —
берите выше — к русскому царю.

Толстой, он что? Простой артиллерист.
Прицел, наводка, бац! — и попаданье:
Шамиль — тиран, кошмарное созданье,
шпион английский и авантюрист.

А царь, он был рассеян и жесток.
И так же, как рассеянный жестоко
вместо перчатки на руку носок
натягивает морщась, так жестоко
он на Россию и тянул Восток.

Его, наверно, раздражали пятна
на карте... Или нравился Дербент.
Это, конечно, маловероятно,
хотя по-человечески понятно:

оно приятно, все-таки Дербент!
«В Париже скучно, едемте в Дербент?»
Или: «Как это дико, непонятно:
назначен губернатором в ДЭРБЭНТ!»

_______

[1] Гуниб — гора и селение в Дагестане, последний оплот Шамиля —
имама, предводителя горского освободительного движения, который после
двадцатипятилетней войны, чтобы спасти народ от полного истребления,
добровольно сдался в плен фельдмаршалу Барятинскому. В 1953 году, при
Сталине, постановлением ЦК Шамиль был объявлен турецким и английским
шпионом.
[2] Петровск-Порт — современная Махачкала.
[3] Газават — священная война мусульман.
[4] "Айгешат" — портвейн.



* * *

                                И. М.

На холмах Грузии лежит такая тьма,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, Богу мыслилась на небе
Земля как пересыльная тюрьма.

Какая-то такая полумгла,
что чувствуется резкий запах стойла.
И, кажется, уже разносят пойло...
Но здесь вода от века не текла.

Есть всюду жизнь.
И тут была своя, —
сказал поэт и укатил в Европу.
Сподобиться такому автостопу
уже не в состоянье даже я.

Неприхотливый город на крови
живет одной квартирой коммунальной
и рифмы не стесняется банальной,
сам по себе сгорая от любви.

А через воды мутные Куры,
непринужденно руку удлиняя,
одна с другой общается пивная,
протягивая «ронсон» — прикури!

Вдвойне нелеп здесь милиционер,
когда, страдая от избытка такта,
пытается избавиться от факта
не правонарушения — манер.

На эту пару рифм другой пример:
это вполне благоприятный фактор,
когда не нужен внутренний редактор
с главным редактором: он не миллионер.

Я от Кавказа делаюсь болтлив.
И, может быть, сильней, чем от «Кавказа».
Одна случайно сказанная фраза
сознанье обнажает, как отлив.

А там стоит такая полумгла,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, Богу мыслился на небе
наш путь как вертикальная шкала...

На Красной площади всего круглей земля!
Всего горизонтальней трасса БАМа.
И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо,
как Вечный Жид у вечного нуля.

И я не понимаю, хоть убей,
зачем сюда тащиться надо спьяну,
чтобы тебя пристукнул из нагану
под Машуком какой-нибудь плебей.


САМИЗДАТ-80

За окошком света мало,
белый снег валит, валит.
Возле Курского вокзала
домик маленький стоит.

За окошком света нету,
из-за шторок не идет.
Там печатают поэта —
«шесть копеек разворот».

Сторож спит, культурно пьяный.
Бригадир не настучит —
на машине иностранной
аккуратно счетчик сбит.

Без напряга, без подлянки
дело верное идет
на Ордынке, на Полянке,
возле Яузских ворот...

Эту книжку в ползарплаты
и нестрашную на вид
в коридорах Госиздата
вам никто не подарит.

Эта книжка ночью поздней,
как сказал один пиит,
под подушкой дышит грозно,
как крамольный динамит.

Но за то, что много света
в этой книжке между строк,
два молоденьких поэта
получают первый срок.

Первый срок всегда короткий,
а добавочный — длинней.
Там, где рыбой кормят четко,
но без вилок и ножей.

И когда их, как на мине,
далеко заволокло,
пританцовывать вело,
кто-то сжалился над ними:
что-то сдвинулось над ними,
в небесах произошло.

За окошком света нету.
Прорубив его в стене,
запрещенного поэта
напечатали в стране.

«Против лома нет приема» —
и крамольный динамит
без особенного грома
прямо в камере стоит.

Два подельника ужасных,
два бандита — Бог ты мой! —
недолеченных, мосластых,
по шоссе Энтузиастов
возвращаются домой...

И кому все это надо,
и зачем весь этот бред,
не ответит ни Полянка,
ни Ордынка, ни Лубянка,
ни подземный Ленсовет,
как сказал другой поэт.


СТИХИ О «СУХОМ ЗАКОНЕ»,
ПОСВЯЩЕННЫЕ СВЕРДЛОВСКОМУ РОК-КЛУБУ

Высоцкий разбудил рокеров,
рокеры предопределили XXVII съезд КПСС.

                                           А. Козлов

Он голосует за «сухой закон»,
балдея на трибуне, как на троне.
Кто он? Писатель, критик, чемпион
зачатий пьяных в каждом регионе,
лауреат всех премий... вор в законе!
Он голосует за «сухой закон».

Он раньше пил запоем, как закон,
по саунам, правительственным дачам,
как идиот, забором обнесен,
по кабакам, где счет всегда оплачен,
а если был особенно удачлив —
со Сталиным — коньяк «Наполеон».

В двадцатых жил (а ты читай — хлестал),
чтобы не спать, на спирте с кокаином
и вел дела по коридорам длинным,
уверенно идя к грузинским винам,
чтобы в конце прийти в Колонный зал
и кончить якобинской гильотиной...
Мне проще жить — я там стихи читал.

Он при Хрущеве квасил по штабам,
при Брежневе по банькам и блядям,
а при Андропове — закрывшись в кабинете.
Сейчас он пьет при выключенном свете,
придя домой, скрываясь в туалете.
Мне все равно, пусть захлебнется там!

А как он пил по разным лагерям
конвойным, «кумом», просто вертухаем,
когда, чтоб не сойти с ума, бухая
с утра до ночи, пил, не просыхая...
«Сухой закон» со спиртом пополам!

Я тоже голосую за закон,
свободный от воров и беззаконий,
и пью спокойно свой одеколон
за то, что не участвовал в разгоне
толпы людей, глотающей озон,
сверкающий в гудящем микрофоне.

Пью за свободу, с другом, не один.
За выборы без дури и оглядки.
Я пью за прохождение кабин
на пунктах в обязательном порядке.
Пью за любовь и полную разрядку!
Еще — за наваждение причин.

Я голосую за свободы клок,
за долгий путь из вымершего леса,
за этот стих, простой, как без эфеса,
куда хочу направленный клинок.
За безусловный двигатель прогресса,
за мир и дружбу, за свердловский рок!

октябрь 1986


* * *

Будь, поэт, предельно честен.
Будь, поэт, предельно сжатым.
Напиши для нас в «Известьях»
для народных депутатов!

Ведь писал же ты про БАМ.
Хочешь, рифмой помогу:
«Лучше Родину продам,
чем у Родины в долгу».

С храбрым кукишем в кармане
ты писал для нас подробно
про солдат в Афганистане —
ограниченных, но добрых!

Чтобы все твои творенья
не попали на помойку,
растолкуй про ускоренье,
объясни про перестройку.

Про меня! Пока есть порох —
вон он, гад! Держите гада!
Он из тех, кого которых
перестраивать не надо!

Стань, как правда, неудобен
и, как истина, коварным.
Покажи, на что способен,
откровенная бездарность!

Чтоб от смелости мурашки
пробежали до макушки,
напиши нам про шарашки,
ну а лучше — про психушки.

Чтобы наши октябрята
перестройку не пропили,
расскажи, как бюрократы
тридцать лет тебя душили.

Объясни ты полупьяным,
одурманенным суфизмом,
что не надо наркоманам
водку смешивать с марксизмом.

Водку смешивать с торговлей
в развитом социализме —
объясни, что не позволим
до конца загробной жизни.

Спой мне песню, как синица
за водой поутру шла,
спой мне песню, как девица
тихо за морем жила...

С офицерами ходила —
с академиком пошла!

Чтобы всем все стало ясно
и всему пришел конец,
объясни ты нам про гласность,
полудиким, наконец.

Растолкай ты наши души,
а не то мы все пропьем,
безобразия нарушим,
к солидарности придем.

Пусть твой стих про все на свете
откровенно поразит.
А не то тебя, как ветер,
Горбачев опередит!


ДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ АНДРЕЮ КОЗЛОВУ
В ГОРОД СВЕРДЛОВСК ПО ПОВОДУ ГЛАСНОСТИ

Привет тебе, блистательный Козлов!
В Москве зима. Все движется со скользом.
В пивбарах квас, а в ресторанах — плов.
Последний Пленум был не в нашу пользу.

Вчера опять я был в Политбюро
и выяснил, как Ельцина снимали...
Все собрались в Георгиевском зале,
шел сильный газ, и многих развезло.

И вдруг с ножом он вышел из угла,
высокий, стройный, в вылинявшей тройке,
и надпись «Ножик в спину перестройке»
по лезвию затейливая шла.

И так сказал: «Все бред и ерунда.
Я знаю лучше всех про все на свете.
Перед народом совестно, когда
вы с гласностью играете, как дети.

Вопрос неясен, но предельно прост —
К свободе путь да будет кровью полит!
Вас надо всех немедленно уволить,
чтобы я занял самый главный пост!»

Ему резонно отвечал Егор,
с достоинством, спокойно и без мата:
«Ты сильный парень, но на дипломата
не тянешь, Боря. Положи топор!»

Лучаясь улыбкой доброй, пряча взгляд,
подумал вслух начальник всех министров:
«Мы вместе с ним ходили в детский сад,
уже тогда прослыл он экстремистом».

Прикрыв глаза холеною рукой
и трогая под мышкой портупею,
сказал с ухмылкой Чебриков: «Не смею
вам возразить, но сам ты кто такой?»

Тут Язов круто тему повернул
и навинтил на ствол пламегаситель:
«Кто поднял меч на спецраспределитель,
умрет от этой пули. Встань на стул!»

Все повскакали с мест, и под галдеж,
чтоб сзади не зашли и не связали,
он отскочил к стене и бросил нож
на длинный стол в Георгиевском зале.

Потом его прогнали все сквозь строй.
Представь, Козлов, — в Георгиевском зале!
Один не бил, не помню, кто такой...
Он крикнул напоследок, чтоб мы знали:
«Я вольный каменщик, я ухожу в Госстрой!»

Прости, Козлов, я это так слыхал.
А может, было все гораздо хуже.
Я гласностью, как выстрелом, разбужен.
Хочу сказать: убили наповал!

О гласности, Козлов, я все о ней,
голубушке, которой так и нету.
Зато лафа подвальному поэту:
чем меньше гласности, тем мой язык длинней.

В Москве зима. Зима не в нашу пользу.
В пивбарах квас, а в ресторанах плов.
Как говорится, нож прошел со скользом...
Привет тебе, блистательный Козлов!

8 ноября 1987


* * *

О чем базарите, квасные патриоты?
Езжайте в Грузию, прочистите мозги.
На холмах Грузии, где не видать ни зги,
вот там бы вы остались без работы.

Богаты вы, едва из колыбели,
вот именно, ошибками отцов...
И то смотрю, как все поднаторели,
кто в ЦэДээЛе, кто в политотделе —
сказать еще? В созвездье Гончих Псов.

Но как бы вас масоны ни споили,
я верю, что в обиду вас не даст
Калашников, Суворов, Джугашвили,
Курт Воннегут, вельвет и «адидас»!


* * *

                        Ф. Ч.

Столетие любимого вождя
Ты отмечал с размахом стихотворца,
Акростихом итоги подведя
Лизания сапог любимых горца!
И вот теперь ты можешь не скрывать,
Не шифровать любви своей убогой.
В открытую игра, вас тоже много.
Жируйте дальше, если Бог простит.
Однако все должно быть обоюдным:
Прочтя, лизни мой скромный акростих,
Если нетрудно. Думаю, нетрудно.


ПО СЛЕДАМ ЕСЕНИНА

Если крикнет рать святая:
— Кинь ты Русь, живи в раю, —
я скажу: — Не надо рая,
дайте родину мою.

Если скажет голос свыше:
— Кинь ты Русь, живи в раю, —
я скажу: — Не надо, Миша,
дайте родину мою.


РЕПЛИКА В ПОЛЕМИКЕ

Сестры, память и трезвость,
когда бы я знал вашу мать,
я бы вычислил вас не с того,
так с другого
конца.
Впрочем, что тут, действительно,
думать и копья ломать?
Мы же знаем отца.


* * *

Девятый год войны в Афганистане.
И я подумал: «Хватит мне молчать!»
Сейчас меня ругать никто не станет,
что я решил об этом написать.

Сейчас меня, наверное, похвалят,
чтоб напечатать сразу здесь и т а м.
Ну, кроме тех, кто на лесоповале:
все за Афган, но по другим статьям.

Меня поймут и Язов, и Громыко,
пускай с трудом, но это их дела.
Поймут меня и Сахаров, и Быков,
поймет Василий Теркин, Гоп-со-смыком,
и уж легко поймет Наджибулла.

Ну, может, не поймет меня Проханов,
ну, Розенбаум, ну, Бабрак Кармаль,
ну... младший Боровик!
Но из душманов
любой Фарид отдаст мне свой медаль.

Пришел конец кошмарным голодовкам,
и снова можно водку выпивать.

Нам даже очень гордые литовки
в трамваях стали место уступать.

Эмблемы в урны, братья пацифисты!
И танки
возвращаются с войны.
Нам позарез нужны специалисты
внутри страны!


* * *

Начальник Отдела дезинформации полковник Боков
просыпается рано —
ему надо многое успеть.
Начальник отдела дезинформации презирает информацию,
идущую с телеэкрана,
но для начальника Отдела дезинформации
отсутствие информации — смерть.
И в Гайд-парке, и в Луна-парке, и в парке Горького
полковник Боков спокоен, как Бог.
В мире возрастающей информации любая информация
убога.
Королева информации — дезинформация.
Он входит в бетонный бокс.
Сегодня солнце зайдет на востоке!
А как ты хотел?
Это начальник Отдела дезинформации полковник Боков
принимает Отдел.
Он тянется к телефону — и страна становится на ребро,
и народы скатываются к одному боку.
Вы думали, это «Арканы Таро»?
Это начальник Отдела дезинформации полковник Боков.
Моделируем ситуацию: он выходит из ресторана,
и на книжной толкучке к нему подваливает пижон:
— Меняю «Буковского» на «Корвалана»... —
Полковник Боков не поражен.
При чем здесь Авиценна, Ньютон или Шекспир?
Я сегодня вычислил на грани шока —
это твоя дезинформация деформирует микромир,
начальник Отдела дезинформации полковник Боков!
Но полковник Боков не просто враль.
Без гвоздя сработана Вселенная, и вот морока:
не делится в квадрате на сторону диагональ.
Почему не делится? Потому, что полковник Боков.
Еще при Атлантах он кольца свои свивал:
провалы материков, падшие ангелы и полчища
лжепророков...
Помните, Иуда подошел и поцеловал?
А если это был полковник Боков?
Но по ночам я читаю хокку,
а не «Сионские протоколы»...
Начальник Отдела дезинформации полковник Боков,
это твои проколы.
Информационный взрыв, выбросы и круги...
Идет информация сплошным потоком.
Но только дезинформация просветляет мозги!
Это отлично понимает начальник Отдела Боков.
Панки, митьки, металлисты
и прочие контрреволюционеры,
вы погрязли в своих пороках.
Дай им высшую меру,
Боков!
Начальник отдела информации проставляет точки
в сочинениях Набокова и думает: «Как жестоко...»
Мальчишка! Закрытая информация — это цветочки
в лесном буреломе, которым заведует Боков.
Истина скрыта не так глубоко,
но только здесь нам копать, копать и копать...
Начальник Отдела дезинформации полковник Боков
уходит спать.
Начальник Отдела дезинформации полковник Боков,
а теперь ответьте,
я правильно назвал вашу фамилию, нет или да?
Начальник Отдела дезинформации полковник Боков
отвечает:
- Да.


27 МАРТА 1991 ГОДА

На 28-е в народе
назначен крутой поворот.
Бродяга к Байкалу подходит,
рыбацкую лодку берет.

Бродяга Байкал переехал,
подходит к Кремлевской стене.
Но тут его танк переехал,
и песенке нашей конец.




ОДА «эРИ-72»

Я в собственном глазу не замечал соринку,
но тут на Колобах, купив свое вино,
впервые увидал ментовскую дубинку,
«эРИ-72» — большую, как бревно.

Я убеждал себя: здесь виноватых нету,
ведь это только страх, как выкрик «От винта!»,
растягивает вдоль случайные предметы,
растаскивает вширь поганого мента.

Когда в Махачкале я захожу в «Лезгинку»,
навстречу мне встает (всей кожей об нее!)
фаллический предмет, ментовская дубинка,
«эРИ-72» — проклятие мое.

Уж лучше мне ходить с расстегнутой ширинкой,
чем запросто, вот так, идти средь бела дня
с «эРИ-72», ментовскою дубинкой,
большой, как у коня...

В последний раз меня забрали на Тишинке.
Как весело она взглянула на меня!
«эРИ-72» с свинцового начинкой,
зачуханный дизайн, недальняя родня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

Не-е-ет, весь я не умру. Той августовской ночью
и мог бы умереть, но только, вот напасть! —
три четверти мои, разорванные в клочья,
живут, хоть умерла оставшаяся часть.

И долго буду тем любезен я народу,
что этот полутанк с системой полужал
в полуживой строфе навеки задержал
верлибру в панику и панике в угоду.


* * *

                     Нине Искренко

Этот «Боинг» летит неуверенно
на такой небольшой высоте,
и таким коридором проверенным,
и с такой пассажиркой в хвосте...
Пассажирка сидит неуверенно
с сигареткой смертельной во рте,
изо всех гороскопов расстреляна,
да еще на такой высоте!
Этот «Боинг» последнейшей выточки
с пассажиркой смертельной во рту,
по радару ее, как по ниточке,
растерял всю свою высоту.
Пассажирка последнейшей выточки:
этот «Боинг» в надежных руках, —
приземляется, плиточка к плиточке,
на бетонки зияющий пах.

Рейс Нью-Йорк — Сан-Франциско


* * *

В начале восьмого с похмелья болит голова
не так, как в начале седьмого; хоть в этом спасенье.
Сегодняшний день — это день, пораженный в правах:
глухое похмелье и плюс ко всему воскресенье.

И плюс перестройка, и плюс еще счеты свести
со всем, что встает на дыбы от глотка самогона.
Вот так бы писать и писать, чтоб с ума не сойти,
в суровой классической форме сухого закона...

Вот видите, сбился, опять не туда повело:
при чем здесь «сухой» самогон, когда спирта сухого
глоток... Извиняюсь, опять не про то. Тяжело
в ученье с похмелья в бою... Будь ты проклято! Снова.

Вернее, сначала. В начале восьмого башка...
Люблю тебя, жизнь, будь ты проклята снова и снова.
Уже половина... восьмого стакана... рука
уже не дрожит, и отыскано верное слово.


* * *

Бессонница. Гомер ушел на задний план.
Я Станцами Дзиан набит до середины.
Система всех миров похожа на наган,
работающий здесь с надежностью машины.

Блаженный барабан разбит на семь кругов,
и каждому семь раз положено развиться,
и каждую из рас, подталкивая в ров,
до света довести, как до самоубийства.

Как говорил поэт, «сквозь револьверный лай»
(заметим на полях: и сам себе пролаял)
мы входим в город-сад или в загробный рай,
ну а по-нашему так — в Малую Пралайю.

На 49 Станц всего один ответ,
и занимает он двухтомный комментарий.
Я понял, человек спускается как свет,
и каждый из миров, как выстрел, моментален.

На 49 Станц всего один прокол:
куда плывете вы, когда бы не Елена?
Куда ни загляни — везде ее подол,
во прахе и крови скользят ее колена.

Все стянуто ее свирепою уздою,
куда ни загляни — везде ее подол.
И каждый разговор кончается — Еленой,
как говорил поэт, переменивший пол.

Но Будда нас учил: у каждого есть шанс,
никто не избежит блаженной продразверстки.
Я помню наизусть все 49 Станц,
чтобы не путать их с портвейном «777».

Когда бы не стихи, у каждого есть шанс.
Но в прорву эту все уносится со свистом:
и 220 вольт, и 49 Станц,
и даже 27 бакинских коммунистов...


* * *

Человек работает во сне,
словно домна, цех или колун.
Это ничего, что на спине
он лежит и вроде бы уснул.

Мозг его работает во сне,
как страна работает весной.
(Как страна в какой-нибудь стране,
как магнитофон переносной.)

Сквозь себя проходит, как сквозь лес,
сам с собой выходит на таран.
Как металлургический процесс
и полифонический экран.

Сон его на секторы разбит.
Потому, наверно, и красив.
Сколько в нем непройденных орбит,
столько в нем обратных перспектив.

Мозг его долбает сам себя.
Постепенно строится, как мост.
В сущности, как мост через себя.
Потому — извилистый, как мозг.

Мозг его работает, как скот.
И глядит вокруг, как водопой.
Никакой он не калейдоскоп,
не аккумулятор никакой.

Если проецирует во тьму
собственные мысли про буфет —
сразу погружается во тьму
или же спускается в буфет.

Одуревший от мифологем,
человек уснет, как истукан.
А мозг его, как будто автоген,
все виденья режет пополам.

А если накануне перебрал,
водку пил с портвейном пополам —
сразу натыкается на хлам,
создает искусственный астрал.

Там, где человека человек
посылает взглядом в магазин.
Кажется, там тыща человек,
но, в сущности, он там всегда один.

У природы есть немного тем,
и она варьирует их тем,
что она варьирует их тем,
кто хотел бы заняться не тем.

Пусть один работает на пне,
а другой — за письменным столом.
Но человек работает — во сне,
интересном, как металлолом.

Потому, что он не ЭВМ.
Даже если служит в МВД.
Вне систем, конструкций или схем
все равно очнется на звезде,

там, где я, свободный дзэн-буддист,
не читавший Фрейда и Лилли,
сплю, как величайший гуманист,
на платформе станции Фили.


ПРИМИТИВНЫЕ МЫСЛИ

Идиотизм, доведенный до автоматизма.
Или последняя туча рассеянной бури.
Автоматизм, доведенный до идиотизма,
мальчик-зима, поутру накурившийся дури.

Сколько еще в подсознанье активных завалов,
тайной торпедой до первой бутылки подшитых.
Как тебя тащит: от дзэна, битлов — до металла
и от трегубовских дел и до правозащитных.

Я-то надеялся все это вытравить разом
в годы застоя, как грязный стакан протирают.
Я-то боялся, что с третьим открывшимся глазом
подзалетел, перебрал, прокололся, как фраер.

Все примитивно вокруг под сиянием лунным.
Всюду родимую Русь узнаю, и противно,
думая думу, лететь мне по рельсам чугунным.
Все примитивно. А надо еще примитивней.

Просто вбивается гвоздь в озверевшую плаху.
В пьяном пространстве прямая всего конструктивней.
Чистит солдат асидолом законную бляху
долго и нудно. А надо — еще примитивней.

Русобородый товарищ, насквозь доминантный,
бьет кучерявого в пах — почему рецессивный?
Все гениальное просто. Но вот до меня-то
не дотянулся. Подумай, ударь примитивней.

И в «Восьмистишия» гения, в мертвую зону,
можно проход прорубить при прочтенье активном.
Каждый коан, предназначенный для вырубона,
прост до предела. Но ленточный глист — примитивней...

Дробь от деления — вечнозеленый остаток,
мозг продувает навылет, как сверхпроводимость.
Крен незаметен на палубах авиаматок,
только куда откровенней простая судимость.

Разница между «московским» очком[1] и обычным
в том, что московское, как это мне ни противно,
чем-то отмечено точным, сугубым и личным.
И примитивным, вот именно, да, примитивным.

Как Пуришкевич сказал, это видно по роже
целой вселенной, в станине токарной зажатой.
Я это знал до потопа и знать буду позже
третьей войны мировой, и четвертой, и пятой.

Ищешь глубокого смысла в глубокой дилемме.
Жаждешь банальных решений, а не позитивных.
С крыши кирпич по-другому решает проблемы —
чисто, открыто, бессмысленно и примитивно.

Кто-то хотел бы, как дерево, встать у дороги.
Мне бы хотелось, как свиньи стоят у корыта,
к числам простым прижиматься, простым и убогим,
и примитивным, как кость в переломе открытом.
______
[1] Два туза при игре в «очко».


НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Мы поедем с тобою на А и на Б
мимо цирка и речки, завернутой в медь,
где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,
кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.

Мимо темной «России», дизайна, такси,
мимо мрачных «Известий», где воздух речист,
мимо вялотекущей бегущей строки,
как предсказанный некогда ленточный глист.

Разворочена осень торпедами фар,
пограничный музей до рассвета не спит.
Лепестковыми минами взорван асфальт,
и земля до утра под ногами горит.

Мимо Герцена — кругом идет голова.
Мимо Гоголя — встанешь и — некуда сесть.
Мимо чаек лихих на Грановского, 2,
Огарева, не видно, по-моему, — 6.

Мимо всех декабристов, их не сосчитать,
мимо народовольцев — и вовсе не счесть.
Часто пишется «мост», а читается «месть»,
и летит филология к черту с моста.

Мимо Пушкина, мимо... куда нас несет?
мимо «тайных доктрин», мимо крымских татар,
Белорусский, Казанский, «Славянский базар»...
Вон уже еле слышно сказал комиссар:
«Мы еще поглядим, кто скорее умрет...»

На вершинах поэзии, словно сугроб,
наметает метафора пристальный склон.
Интервентская пуля, летящая в лоб,
из затылка выходит, как спутник-шпион!

Мимо Белых Столбов, мимо Красных ворот.
Мимо дымных столбов, мимо траурных труб.
«Мы еще поглядим, кто скорее умрет». —
«А чего там глядеть, если ты уже труп?»

Часто пишется «труп», а читается «труд»,
где один человек разгребает завал,
и вчерашнее солнце в носилках несут
из подвала в подвал...

И вчерашнее солнце в носилках несут.
И сегодняшний бред обнажает клыки.
Только ты в этом темном раскладе — не туз.
Рифмы сбились с пути или вспять потекли.

Мимо Трубной и речки, завернутой в медь.
Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Вдоль железной резьбы по железной резьбе
мы поедем на А и на Б.


ХОККУ. ПАТРИАРШИЕ ПРУДЫ

Чего нам врут: «Народный суд!» —
Народу я не видел.
В. Высоцкий

Чего нам врут,
что это пруд?
Запруды я не видел.


* * *

                       Е. Гайдару

Люблю инфляцию.
Но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
ни полный гордого презрения покой,
ни темной старины заветные преданья
не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Просёлочным путем люблю скакать в телеге
и, взором медленным пронзая ночи тень,
глядеть по сторонам, вздыхая о ночлеге,
дрожащие огни печальных деревень.
С горы идет крестьянский комсомол
и под гармонику, наяривая рьяно,
орет агитки Бедного Демьяна,
веселым криком оглашая дол...

Вот так страна!
Какого ж я рожна
орал в своих стихах, что я с народом дружен...
Моя поэзия здесь больше не нужна.

Да я и сам здесь никому не нужен.


* * *

              Борису Рыжему на тот свет

Скажу тебе, здесь нечего ловить.
Одна вода — и не осталось рыжих.
Лишь этот ямб, простим его, когда
летит к тебе, не ведая стыда.
Как там у вас?
………………………………..

Не слышу, Рыжий… Подойду поближе.


КАТОК

Залит каток на Патриарших!
Какая радость на груди!
Собак, детей и много старших,
коньки и санки впереди!

И всё ожило и воспряло,
сияют ёлки здесь и там!
Течёт по жилам, как сопрано,
мороз и хвоя пополам!

Долой сомненья маловеров!
Ведь сразу горести мелки
при виде двух пенсионеров,
с утра играющих в снежки!

Как говорится, здесь на славу
работал наш «Мостоотряд»!
Благодарим свою управу
за дальновидный, зоркий взгляд.

Чтоб было к сроку всё поспето,
здесь каждый был и кат и хват!
В невероятной битве этой
смешалось всё — зима и лето,
вода с огнём, с упорным светом
ночных изматывавших вахт.

А сколько техники класснейшей
сюда согнал рабочий класс!
Всё рассчитал прораб главнейший —
простоя не было ни час!

Шофёр крутил, бульдозер ёрзал,
и здесь планируя и там.
И пруд не сдался, не замёрзнул,
водою полон по краям!

А по весне зарыблен станет.
И, только вырастут мальки, —
ладони щедрые протянет
он в благодарные садки!
……………………………

Залит каток на Патриарших!
Какая радость на груди!
Собак, детей и много старших,
коньки и санки впереди!


* * *
                           М. Кулаковой

— Культура = система запретов, —
сказала Марина, а я
ответил ей что-то на это,
но выглядел я как свинья.

Долой из культуры поэтов?
Конечно, поскольку они
такая система отпретов,
что Боже, Марин, сохрани!

Культура — система запретов.
Наверно, Марина права,
но я-то не знаю об этом,
и кругом стоит голова.

Я думал, система запретов —
закон и тюрьма…
Раздолбай!
Культура — система запретов!
Ну ёханый ты же бабай…

Я думал: система сонетов,
кларнетов, квартетов,
и как это там… триолетов,
изысканных поз.
А это система запретов.
Ну прямо по коже мороз.

Да в этой системе запретов
мы прожили тысячи лет!
И где же культура при этом?
Да нет её, попросту нет.


* * *
                    В. Новодворской

Дарёной свободе в зубы — смотрят.
Снайпер
Глаза слезятся, а руки делают.


* * *

В воюющей стране
не брезгуй тёплым пивом,
когда она сидит, как сука на коне.
В воюющей стране
не говори красиво
и смысла не ищи в воюющей стране.


* * *

Возложите на время венки.
В этом вечном огне мы сгорели.
Из ромашек, из роз, из сирени
Возложите на Время венки

…………………………….

Возложите на Правду венки
(На неё возложи — из дюраля)…
Мы пропили её, про.бали.
Возложите на Правду венки

Возложите на Кривду венки!
Без неё мы не знали бы Правды.
Возложите на Кривду…
а правда, — возложите на Кривду венки!

Больше я не скажу ни строки.
А в конце, чтобы всё было честно.
На Язык возложите венки.
Я вам внятно сказал, сопляки?
На Язык возложите венки.
 

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024