Александр Сопровский

 

    Стихи 1984 - 1990

ПЕРВОЕ ПУНИЧЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ

                 С. Гандлевскому

Я расскажу тебе, Серега
(Ты рад, я вижу по глазам),
Как левым бортом «Саратога»
Развертывается к пескам.

Уже ишак ревет спросонок,
И горизонт расцвесть готов,
И замерли на рейде сорок
Сопровождающих судов.

Под килем бездна голубая,
С востока — золотая мгла,
И вздрогнет первый луч, играя
На серой плоскости крыла.

Все шире свет по небосклону.
Свежее ветер перемен.
Так отворился Сципиону
Приговоренный Карфаген.

Воспоминания игривы —
Но это, кореш, навсегда,
Здесь по ночам летают рыбы,
Фосфоресцирует вода.

И праздный раб слагает оду
Тому, кто не страшась толпы,
Мечом распространил свободу
За Геркулесовы Столпы.

1986


ТОСКА ПО НОСТАЛЬГИИ

Венок сонетов

1

Вольно ж тебе, лукавый пустомеля,
Перемахнув таможенный барьер,
Как бы на свет вечерний из туннеля,
Оглядываться на СССР.

Авангардистом без году неделя
Послать подальше рифму и размер —
И, доставая пиво из портфеля,
Строчить на евтушенковский манер

О доброй маме, бомбе злой нейтронной,
Об эмиграции непримиренной,
О невозвратной дымке юных лет...

Я тоже предан нашей дружбы чуду —
Я промолчу, я возражать не буду:
Ты говоришь. Литературы нет.


2

Ты говоришь. Литературы нет.
И глубоко — и, главное, как ново.
Передают, мурановский поэт
Уже стращал так некогда Плетнева.

Поэт был горд — и, презирая свет,
Он сам искал забвенья золотого.
Ему готов ученый кабинет,
Он царь и проч. Ему награда — слово.

Когда за строчки не дают тюрьмы,
Тогда литература — это мы,
Ее беда — плод нашего безделья.

Или — плевать на все, захлопни дверь,
Налей вина, как я налью теперь —
Не в добрый час, а в мутный день похмелья.


3

Не в добрый час, а в мутный день похмелья
Тропинка на кладбищенском холме
Под голоса пасхального веселья
Привычный путь указывала мне.

В тени ограды бережно присел я,
Движеньями владея не вполне —
И как воде над родником ущелья,
Отдался горькой ветреной волне:

«Вернись, вернись туристом-ротозеем.
Еще не стал концлагерь наш музеем,
Еще не наведен тут марафет.

А что, слабо вернуться не проездом,
А насовсем?..» — По размышленье трезвом,
Как видишь сам, задумал я сонет.


4

Как видишь сам, задумал я сонет.
Я не любил души его цикличной —
Но вот теперь, на переломе лет,
Заворожен работой непривычной.

Холодной формы строг авторитет,
Размер размерен силою безличной —
А мне бы воли, где горит рассвет
И спит дозор у кромки пограничной.

Но вот ведь и сплетается венок —
Еще чуть-чуть... Когда б я только смог,
От головокружения немея...

Как зодчие готические ввысь
И камень заставляли вознестись —
Вольно ж и мне: когда б и впрямь сумел я...

5

Вольно ж и мне: когда б и впрямь сумел я,
Случись со мной тот самый переезд,
Не растранжирить собственного мненья
В чаду невыносимых общих мест.

Насчет того же недоразуменья
С литературой: поглядев окрест,
Ты видишь лишь разрозненные звенья,
А не могучий сыгранный оркестр.

Но здесь, без вас, в отечестве далеком
Единым льется музыка потоком.
Мы слышим вас — и это вам ответ.

Как ни безлюден путь первопроходца —
Все отзовется, встретится, вернется,
Над океаном прочертивши след.


6

Над океаном прочертивши след,
Вы вмиг переживаете на воле
Задаром вам отпущенный расцвет
Дыхания, стесненного дотоле.

Но неизбежно будничный сюжет
Перебивает обаянье роли —
И вот уже что ты, что твой сосед
Поражены беспомощностью, что ли.

Жизнь обнажилась — и поди ответь:
А есть ли там о чем вещать и петь,
Или: твоя пора — мели, Емеля?..

Все это заставляет из Москвы
С досадными сомненьями, увы,
Слова любви переплести немедля.


7

Слова любви переплести немедля
С обидами. Хватая карандаш
Отточенный, перебирать в уме для
Полемики — мыслительный багаж.

И огляжусь, как будто сел на мель я:
Прикажешь петь: «роман окончен наш»?
Ну, возвратишься. Схлынут новоселья.
Пропьются деньги. Сына ты отдашь

В училище военно-трудовое.
Работы сыщешь. Годы на покое —
А там война, крылатых тень ракет...

И вновь перо я острое хватаю
И лирику бесцельную сплетаю
С мотивами упрека на предмет.


8

С мотивами упрека — на предмет
Отчаянья, стучанья лбом о стену —
Сживаюсь я, и грозный ход планет
Как бы мою поддерживает тему.

Шумит листва. Привет тебе, привет.
Я куртку твою черную надену,
Сойду в метро. Кликушество газет
Испепеляет нервную систему.

Грустил и я на Северной Земле
О корешах, о праздничном столе:
Как избирательны воспоминанья!

Мы жадно дышим воздухом утрат —
И через пару лет имеем ад
Отмершего взаимопониманья.


9

Отмершего взаимопониманья
Никак не зарубцуется тоска —
Хотя смешно с такого расстоянья,
Сквозь океаны ссориться пока.

Жизнь обессмыслилась бы, перестань я
Хранить надежду, что наверняка
Еще позолотит заря свиданья
Адриатические облака.

Что до России — твой коллега прав,
Не то чтоб вовсе с родиной порвав,
А только дом терпимости меняя

На вольную несчастную любовь:
Отсюда тема гибели... И вновь
Болит душа в зеленой дымке мая.

10

Болит душа в зеленой дымке мая,
Когда цветет черемуха, когда,
Едва собравшись, туча грозовая
Над горизонтом тает без следа.

Живу вслепую, не подозревая,
Еще какая светит нам беда,
Еще удача светит нам какая
В катящиеся к пропасти года.

Уже коты крадутся в ночь погостом.
Пора вздремнуть — а ветки рвутся к звездам,
И соловьям молчанье невтерпеж,

И зноем дышит ночь над куполами...
Теперь я злюсь, за общими словами
Угадывая фальшь и даже ложь.


11

Угадывая фальшь и даже ложь,
Я перечту твое произведенье:
Всего, о чем ты ни упомянешь —
Полуприятье-полуотверженье,

Полунасмешка и полускулеж —
Уж ты прости мне резкое сужденье,
Но для меня к тому ж, как острый нож,
Отсутствующее стихосложенье.

Минувшим летом, осенью, зимой
На голос я настраивался твой,
Любезного повсюду славя брата...

Скажи поклон заморским корешам:
Потолковал бы с ними по душам,
Пока тускнеет золото заката.


12

Пока тускнеет золото заката,
Пока стрижи взрезают небосвод,
Из грелки ханку трескают ребята,
Крутя радар у сахалинских вод.

Моя страна ни в чем не виновата.
Еще почтить потянется народ
Могилу неизвестного солдата,
Распотрошившего тот самолет.

И женщина — святая простота —
По глупости швыряла паспорта,
Ползли к затылку брови дипломата...

Давай нальем и выпьем за нее,
Потом за нас, за прежнее житье,
Расколотое надвое когда-то.


13

Расколотое надвое когда-то,
Былое освещается на миг,
Летучее, как паруса фрегата,
Надежное, как выписки из книг.

Единомыслие холодновато,
Но я размолвке памятник воздвиг —
А нам мила внезапная цитата.
Пускай же нас возлюбленный язык

Соединит и примирит на слове.
Нам обживать десятилетье злое,
Под зависти и ненависти дрожь

Обмениваться золотым наследством —
А забывать нам, милый, не по средствам:
Был мир наш на прощанье так хорош...


14

Был мир наш на прощанье так хорош!
Вино с гитарой — по домам и скверам,
И топот ног, и пестрота одеж,
И светлый дым, тянувшийся к портьерам.

Последний раз из горлышка хлебнешь —
И все они столпятся за барьером,
И нервный заглушающий галдеж,
И чистилище с выродками в сером,

И беготня с периной и котом...
Я не прощаюсь. Это все потом:
И холокост, и ночь Варфоломея,—

Мы свидимся. Вам подкатили трап.
Ты ускользнул из этих самых лап:
Вольно ж тебе, лукавый пустомеля.

15

Вольно же тебе, лукавый пустомеля,
Ты говоришь: литературы нет.
Не в добрый час, а в мутный день похмелья,
Как видишь сам, задумал я сонет.

Вольно ж и мне: когда б и впрямь сумел я,
Над океаном прочертивши след,
Слова любви переплести немедля
С мотивами упрека на предмет

Отмершего взаимопониманья...
Болит душа в зеленой дымке мая,
Угадывая фальшь и даже ложь,

Пока тускнеет золото заката,
Расколотое надвое когда-то:
Был мир наш на прощанье так хорош!

1984


* * *

Я из земли, где все иначе,
Где всякий занят не собой,
Но вместе все верны задаче:
Разделаться с родной землей.
И город мой — его порядки,
Народ, дома, листва, дожди —
Так отпечатан на сетчатке,
Будто наколот на груди.

Чужой по языку и с виду,
Когда-нибудь, Бог даст, я сам,
Ловя гортанью воздух, выйду
Другим навстречу площадям.
Тогда вспорхнет — как будто птица,
Как бы над жертвенником дым —
Надежда жить и объясниться
По чести с племенем чужим.
Но я боюсь за строчки эти,
За каждый выдох или стих.
Само текущее столетье
На вес оценивает их.
А мне судьба всегда грозила,
Что дом построен на песке,
Где все, что нажито и мило,
Уже висит на волоске,

И впору сбыться тайной боли,
Сердцебиениям и снам —
Но никогда Господней воли
Размаха не измерить нам.
И только свет Его заката
Предгрозового вдалеке —
И сладко так, и страшновато
Забыться сном в Его руке.

1984


* * *
                         В. Санчуку

Небо, накренившееся мглисто.
Синевы бездонная дыра.
Гонит облака, сшибает листья
Ветер, разыгравшийся с утра.
Есть у Бога славная погода:
Дважды за год, к лету и к зиме,
Ветер от восхода до восхода
Так хозяйничает на земле.
Чистка мира, перемена флага,
Чутких ожиданий полоса.
Резко вниз идет излом оврага.
Кверху улетают небеса.
Дальше, над бескрайними холмами,
В золотом сечении земли,
Вспыхнув осиянными краями,
Облака щербатые прошли.
Никогда я не был пейзажистом.
Но сегодня выйди со двора —
Гонит облака на небе мглистом
Ветер, разыгравшийся с утра.
Дай же воли солнечному полдню,
Дай же ветру разгуляться всласть.
Всем дай Бог, кого люблю и помню,
Перезимовать и не пропасть.

1984


ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

                        Е. Игнатовой

1

С мороза в кухню.— Как Москва?
Хотите кофе или чаю? —
Но вдохновение родства
Я за версту предвосхищаю.
Единомышленники. Звон
Металла и глагол эпохи.
Поземкой город занесен.
Неона бледные сполохи
Лишь углубляют черноту.
Беседу, светлую, как вьюга,
Легко вести, слова друг друга
Подхватывая на лету.

Все ускоряются, грозя,
Беспамятные годы эти.
Не часто новые друзья
Отыскиваются на свете,
Не просто. Суеверный страх:
Не пропустить, не оступиться.
И стынут на семи ветрах
Неосвещенные столицы,
Где продаются без стыда,
Где пьют, где о пустом судачат,—
А наши все степями скачут
И не доскачут никогда.

Кофейный пар. Табачный дым.
Укутанные шалью плечи.
Мы этот вечер посвятим
Теченью памяти и речи.
Давно ли их со зла в расход
Пустил и промотал запоем
Оставшийся в живых народ —
И гравитационным полем
Земля молчанья залегла.
Но слово бьется птицей черной,
А там, на высоте просторной,—
И клекот горловой упорный,
И напряжение крыла.


2

Что есть душа? Не спрашивай. Пойдем
Замерзшими холмистыми лугами,
Где в густо-синем воздухе ночном
Между белесоватыми клоками
То тут, то там морозная звезда
Проглянет из бездонного провала,
Не освещая тропки никогда.
Верх-вниз и лево-право растеряла
Захватывающая кривизна.
Снег голубеет, небо отражая.
Шаг в сторону — во мгле растворена,
Грядой холмов петляет даль ночная.

Не спрашивай. Но есть одни глаза,
Где пляшет темень, и круги цветные
Расходятся, и различить нельзя
Ни зги вокруг. И есть глаза другие.
В них отсвет ленинградского катка,
Где свалена еще с блокады мебель.
Азарт подростка. Юного кружка
Опасное товарищество. Небыль
Угарных лет. Семейного угла
Заботливо поставленная крепость.
И зернышко бесхозного тепла
На дне зрачка нечаянно пригрелось.

Когда одни в другие поглядят —
Невидяще, темно, морозно, снежно —
Уже дохнет Москва, и это — ад,
А это — мы, и встреча неизбежна,
И недоговоренные слова
Не пропадут. Так вот: какая сила
В один пейзаж соединила два —
И две чужих судьбы к нему прибила?
Не спрашивай. И без того хрупка
Проснувшаяся чуткость — и напрасно
Искать ей объяснения, пока
И без того внутри светло и ясно.

1984


* * *

Опять на пробу воздух горек,
Как охлажденное вино.
Уходит год. Его историк
Берет перо, глядит в окно.
Там город сумерками залит,
Повизгивают тормоза,
Автомобиль во мглу сигналит —
И брызжет фарами в глаза.

Там небо на краю заката,
Вдоль от огней и кутерьмы,
Отсвечивает желтовато,
Проваливаясь за холмы.
И, бледно высветив погосты
За лабиринтами оград,
Осенние сухие звезды
В просторном космосе горят.

Быть может, через меру боли,
Смятенья, страха, пустоты
Лежат поля такой же воли,
Такой же осени сады.
Быть может, застилая очи,
Проводит нас за тот порог
Бессвязный бред осенней ночи,
Любви и горечи глоток.

Как будто легкий стук сквозь стену
В оцепененье полусна,
Как будто чуткую антенну
Колеблет слабая волна.
Как будто я вношу с порога,
Пройдя среди других теней,
Немного музыки. Немного
Бессонной памяти моей.

1985


* * *

Я знал назубок мое время,
Во мне его хищная кровь —
И солнце, светя, но не грея,
К закату склоняется вновь.
Пролеты обшарпанных лестниц.
Тревоги лихой наговор —
Ноябрь, обесснеженный месяц,
Зимы просквоженный притвор.
Порывистый ветер осенний
Заладит насвистывать нам
Мелодию всех отступлений
По верескам и ковылям.

Наш век — лишь ошибка, случайность.
За что ж мне путем воровским
Подброшена в сердце причастность,
Родство ненадежное с ним?
Он белые зенки таращит —
И в этой ноябрьской Москве
Пускай меня волоком тащат
По заиндевелой траве.
Пускай меня выдернут с корнем
Из почвы, в которой увяз —
И буду не злым и не гордым,
А разве что любящим вас.

И веки предательским жженьем
Затеплит морозная тьма,
И светлым головокруженьем
Сведет на прощанье с ума,
И в сумрачном воздухе алом
Сорвется душа наугад
За птичьим гортанным сигналом,
Не зная дороги назад.
И стало быть, понял я плохо
Чужой до последнего дня
Язык, на котором эпоха
Так рьяно учила меня.

1986


* * *

Как воздух игрою полон обманчивых отражений!
Гуляет над лугом ветер — и ты, вдалеке близка,
Стоишь рощей на грани солнца и тени,
И над тобой проплывают летние облака.

И шаг отдает в колено, и жмется земля к подошвам.
И в торге с судьбой разлука — всегда ходовой товар.
И месяц идет на убыль, и все это станет прошлым,
И голубовато-серым подернется листьев жар.

И все не наговориться, и все-то не наглядеться:
Там сойка взлетела — помнишь? Там зяблик запел
и смолк...
И древнее любопытство, мальчишество, лицедейство,
Когда головокруженье легко, как прощеный долг.

О чем ты сейчас спросила? И что я тебе ответил?
Нам лишь секундная стрелка в такие часы слышна,
Когда полынью потери предутренний дышит ветер,
И серый металл рассвета — возмездием из окна.

Становишься злее, цепче, оглядчивее с годами.
С годами... Сказав такое — сощуриться да вздохнуть.
И жмется земля к подошвам пружинисто под ногами,
И ветер лугов ложится прозрачной волной на грудь.

1987


* * *

То ли кожу сменившие змеи
Отдыхают в эдемском саду —
То ли правда, что стала честнее
Наша родина в этом году.
Если нет — то на сердце спокойней,
И легко мне, и весело так
Наблюдать со своей колокольни
Перестройку во вражьих рядах.
Если да — я и молвить не смею,
Как мне боязно в этом раю:
Опрометчиво честному змею
Вверить певчую душу свою!

1988


* * *

Школьница, ослушница, сестрица,
Тихий омут — темная вода...
Вспомнится, приснится, повторится
Дней непоправимых череда.

Мы упрямы, и судьба упряма.
Ночь длинна, разлука далека.
Завтра утром подниматься рано.
Ты ложись, я посижу пока.

Я не знаю, отчего с тобою
Всякий раз, забудешься едва,
В душу лезет давнее, родное,
Чистые Пруды, 12 А.

Слышишь — соблазнительный, опасный
Прошлого несбывшийся зов?
Снег искрится. Светит месяц ясный.
И надежен наш последний кров.

Угли красны, жар идет на убыль.
Я задвину вьюшку для тепла.
Видишь, как убийственно мы любим?
Помнишь, как черемуха цвела?

По душе тебе с таким отпетым?
Отвернись, забудь, усни, прости...
Залиты лилово-белым светом
Железнодорожные пути.

Зоркие озябшие созвездья
Стерегут равнину до утра.
Мы одни здесь, мы вдвоем, мы вместе.
Милая, проснись. Вставать пора.

1988


* * *

Прощаться не спеши. Холодная аллея
Рассеивает свет нездешней белизны.
Под горький листопад, о прошлом не жалея,
Легко перебирать несбывшиеся сны.

Но что поделать нам со сбывшимися снами,
Над выгибом реки, петляя по холмам,
Когда верхушки лип закружатся над нами,
И воздуха в груди едва достанет нам?

Когда надежды нет, а нежности в избытке,
Не забегай вперед, но оглянись назад.
Еще войдешь во вкус блаженной этой пытки...
Багровой полосой рубцуется закат.

И тайное тепло сквозь холод пальцев милых,
Лишь выплеснется звезд ночное молоко,
И нам, едва забудь, чего забыть не в силах,
По-прежнему спокойно и легко.

1988


* * *

Я книгу отложил — и, кажется, душа
Осталась без меня под темным переплетом.
А я закрыл глаза, и лишь комар, жужжа,
Перебивал мне сон охотничьим полетом.

И наяву еще или уже во сне,
Но сдавливая грудь какой-то болью давней,
Той мудрости слова напоминали мне
О двадцати годах надежд и ожиданий.

И оглянулся я на двадцать лет назад,
Под перестук времен — на сбывшиеся строки,
И в брызгах дождевых был над Москвой закат,
И радуга была вполнеба на востоке.

Вот так я жизнь и жил — как захотел, как смог.
То соберусь куда, то возвращусь откуда.
И тьма ее низка, и свет ее высок,
И велика ли честь надеяться на чудо?

Надеяться и ждать. Не напрягая сил,
Осенней горечью дышать на склоне лета,
Ступить на желтый лист, забыть, зачем все это,
И выдохнуть легко — октябрь уж наступил...

Август 1989


* * *

Юность самолюбива.
Молодость вольнолюбива.
Зрелость жизнелюбива.
Что еще впереди?
Только любви по горло.
Вот оно как подперло.
Сердце стучит упорно
Птицею взаперти.

Мне говорят: голод,
Холод и Божий молот.
Мир, говорят, расколот,
И на брата — брат.
Все это мне знакомо.
Я не боюсь погрома.
Я у себя дома.
Пусть говорят.

Снова с утра лил‹ здесь.
Дом посреди болотец.
Рядом журавль-колодец
Поднял подобья рук.
Мне — мои годовщины.
Дочке — лепить из глины.
Ветру — простор равнины.
Птицам — лететь на юг.

Август 1989


* * *

Ноябрьский ветер запахом сосны
Переполняет пасмурные дали.
Что значил этот сон? Бывают сны
Как бы предвестьем ветра и печали.

Проснешься и начнешь припоминать
События: ты где-то был,— но где же?
На миг туда вернешься — и опять
Ты здесь... и возвращаешься все реже.

Так в этот раз или в какой другой
(Уже не вспомнить и не в этом дело),
Но там был лес, поселок над рекой,
И синева беззвездная густела.

Там загоралось первое окно,
Шептались бабки на скамье у дома,
Там шел мужик и в сумке нес вино —
Там было все непрошено знакомо.

Там жили, значит, люди. Я бы мог
(Но веришь, лучше все-таки не надо)
Приноровить и опыт мой, и слог
К изображенью этого уклада.

Когда б я был тем зудом обуян,
Когда б во мне бесилась кровь дурная,
Я принялся бы сочинять роман,
По мелочам судьбу воссоздавая.

Тогда бы я и жил не наугад,
Расчислив точно города и годы,
И был бы тайным знанием богат,
Как будто шулер — знанием колоды.

Я знал бы меру поступи времен,
Любви, и смерти, и дурному глазу.
Я рассказал бы все... Но это сон,
А сон не поддается пересказу.

А сон — лишь образ, и значенье сна —
Всего только прикосновенье к тайне,
Чтоб жизнь осталась незамутнена,
Как с осенью последнее свиданье.

Ноябрь 1989


* * *

Спой мне песенку, что ли,— а лучше
Помолчим ни о чем-ни о чем.
Облака собираются в тучи.
Дальний выхлоп — а может, и гром.

Ничего, что нам плохо живется.
Хорошо, что живется пока.
Будто ангельские полководцы,
Светлым строем летят облака.

Демократы со следственным стажем
Нас еще позовут на допрос.
Где мы были — понятно, не скажем.
А что делали — то и сбылось.

Октябрь 1990


* * *

Липа, ясень, рябина, два тополя пирамидальных,
Семь берез под окном.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В небесах пустырей рассыпались осенние звезды,
Среди них и моя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Человечье жилье все мерещится мне полустанком,
Полустанок — жильем.

Будет где погрустить. А прощаться навеки
Нескоро.
И до крайней беды —
Лишь бы мне в изголовье хватило к утру Беломора
Да холодной воды.

Ноябрь 1990